Текст книги "Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение"

Автор книги: Вильфрид Штрик-Штрикфельдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

ОКХ и военно-политическая стратегия

В эти дни и недели июня 1942 года я мог наблюдать, как в ОКХ возник кружок офицеров-единомышленников, оппозиционно настроенных к официальной политике на Востоке и готовых действовать на свой страх и риск на основе собранного ими опыта. В числе других, к этому кружку принадлежали генерал Вагнер (генерал-квартирмейстер сухопутных сил), генерал Рейнхард Гелен (начальник Отдела генштаба Иноземные войска Востока), полковник Шмидт фон Альтенштадт (Отдел военного управления), генерал Штиф, полковник Клаус граф фон Штауфенберг (организационный Отдел), полковники фон Рённе и Герре, подполковники Кламмрот и Шрадер и другие. У меня сложилось впечатление, что инициатива исходила от Гелена, Рённе и Штауфенберга.

Рённе, доверившийся мне (в то время мы сблизились), проводил резкое различие между политическими целями войны (определять которые было не нам) и «политическим методом ведения войны для достижения военных целей». Этот метод он рассматривал как наше непосредственное и насущнейшее задание. Рённе полностью признавал «политические цели войны», которые я в своем меморандуме ставил на первое место. Но он видел, что путь к этой цели ведет лишь через признание политического метода ведения войны «фюрером или кем бы то ни было». Поэтому он предостерегал нас от какого-либо необдуманного шага: «Мы можем достичь нашей цели только осторожным использованием всех сил, готовых помогать, – независимо от их политических взглядов: политический способ ведения войны неизбежно должен когда-то привести к новой политической концепции, и только это может принести успех в борьбе».

Этот офицерский кружок в ОКХ решил отныне с новой энергией заняться вопросом о «хиви» и об обеспечении безопасности фронта (партизанский вопрос), что требовало общего изменения оккупационной политики и безусловного отказа от «политики Гитлера». В этих обстоятельствах необходимы были разумные и осторожные действия, приспособление к обстановке, и гибкость, даже маскировка.

Тогда у меня еще не создалось впечатления, что офицеры, которым я подчинялся, уже объединились для заговора против Гитлера. Целью, было – «изменить руководство», не «выключить» его; для офицеров, сознававших свою высокую ответственность перед немецким народом, это казалось тогда, ввиду наличия врага, стремившегося к уничтожению Германии, невозможным.

Как я уже упоминал, многие командиры фронтовых частей, а также офицеры в тыловых областях, с первых месяцев похода в Россию пополняли свои редевшие части за счет добровольцев разных национальностей.

Абвер адмирала Канариса пошел еще дальше: он планомерно формировал для своих целей небольшие национальные отряды и части. Впоследствии стало известно, что Гитлер еще осенью 1941 года дал согласие на создание тюркского легиона; затем последовало формирование нескольких кавказских боевых единиц.

При штабе группы армий «Центр» полковник, а позже генерал фон Треско, с разрешения фельдмаршала фон Браухича, начал, в виде опыта, формировать русские части. На участке группы армий «Юг» возникли казачьи сотни. Так как Гитлер дал согласие на формирование так называемых тюркских и кавказских легионов, можно было думать, что под давлением военной необходимости он решится на дальнейшие шаги в этом направлении. Во всяком случае, мы так думали.

Таким образом, ОКХ стояло теперь перед задачей охватить регистрацией многие сотни тысяч «добровольцев» и «хиви», уже ставших для армии необходимыми, урегулировать вопросы их оплаты, обмундирования, снабжения продовольствием и т. д., а прежде всего – закрепить положение этих добровольцев внутри армии соответственными предписаниями дисциплинарного и военно-правового порядка. Характерно для положения было, что еще до того, как взяться за решение этих основных проблем, издали приказ, вводящий знак отличия для военнослужащих «восточных народов». Возможно, неплохо выдавать медали за храбрость, но не важнее ли, чтобы улучшилось обращение с военнопленными? чтобы отвергнута была концепция «унтерменшей»? чтобы наладился правопорядок в оккупированных областях? чтобы борьба этих людей обрела подлинный смысл?

Офицерский кружок в ОКХ отлично видел опасность создавшейся ситуации для армии и для исхода войны. Необходимо было действовать, и действовать не медля.

* * *

В июле 1942 года праздновали день моего рождения. Лейтенант Блоссфельдт, ранее управлявший известным в Риге отелем – Hotel de Rome – приготовил всё на русский лад. Я сидел между Геленом и Рённе. На этом вечере я познакомился также с полковником Герре, отозвавшимся с очень большой похвалой об интеллектуальном уровне нашего «клуба», выступления членов которого в этот вечер были особенно остроумны.

Около полуночи Гелен ушел, – он должен был делать начальнику Генерального штаба Гальдеру доклад о положении. Однако вскоре после полуночи неожиданно он вернулся: его доклад был перенесен на другое время. В это время «член клуба» пастор Экерт выступал как раз с пародией на доклад Гелена «своему Гальдеру», причем Экерт изображал поочередно то Гелена, то Гальдера. Экерт не заметил стоявшего сзади него у занавеса Гелена. Мы же – благодарные зрители этой классической комедии – видели и ничего не подозревавшего Экерта перед занавесом и, за ним, Гелена собственной персоной. И наслаждались комизмом ситуации.

* * *

По желанию Гелена, я должен был в конце июля 1942 года сделать доклад на тему «Русский человек» в широком кругу офицеров ОКХ. Важнейшие тезисы этого доклада были развитием мыслей, занимавших меня в штабе группы армий «Центр, – и научно углубленных моими друзьями профессором Ф. Шерке и Ф. Ф. Краузе, сотрудниками Института психологических исследований и психотерапии научного общества имени императора Вильгельма в Берлине.

Гелен приказал размножить этот доклад и разослать его официальным путем всем офицерам Генштаба на восточном фронте.

В 1943–44 гг. Отдел пропаганды Верховного командования вооруженных сил (ОКВ/ВПр) отпечатал этот доклад в ряде своих изданий. Он был послан не только офицерам, бывшим на восточном фронте, но и комендантам лагерей военнопленных, а также различным министерствам и учреждениям, занятым опекой лагерей военнопленных и восточных рабочих.

Наконец-то свежий ветер сверху! Наконец и «те, наверху» тоже поняли! Такова была реакция фронта и офицеров в тылу.

Хотя на титульном листе брошюры стояло скромное заглавие «Русский человек. Капитан Штрик-Штрикфельдт», но она распространялась одним из отделов ОКВ, а это было решающим: значит, русские – по мнению и ОКВ – больше не считаются унтерменшами!

Эти же соображения, а также мысли, содержавшиеся в моей разработке «Наше отношение к русским военнопленным», я излагал, по приказу Гелена, в течение следующих лет (до июльских событий 1944 года) в моих лекциях на офицерских курса и на курсах Генерального штаба.

Но вернемся в Винницу. Летом 1942 года Гелен и Рённе дали мне новое важное задание, за выполнение которого я боролся, вкладывая все свои силы, почти до конца войны.

II. Генерал Власов и борьба вокруг Освободительного движения

Первая встреча с Андреем Андреевичем Власовым

Стремление к освобождению от сталинской деспотии владело всеми народами России еще до немецкого нападения. По мере продвижения немцев на восток, это стремление, как уже говорилось, стихийно проявлялось, так как широкие круги населения видели предоставлявшуюся возможность изменения ненавистного государственного и общественного порядка. В этой, по сути своей, революционной ситуации, капитан Николай фон Гроте, балтийский немец и журналист, а во время войны – сотрудник Отдела армейской пропаганды (ВПр), одним из первых понял, что к солдатам и офицерам Красной армии должен обращаться какой-либо влиятельный русский человек; только так, может быть, удастся еще исправить провалы убогой нацистской пропаганды. Но мысль привлечь какого-нибудь советского генерала в качестве соратника в борьбе против Сталина зародилась в ОКХ.

После того, как зимняя кампания 1941–42 гг. показала, что германское правительство не хочет, да и не способно разработать план «политических методов ведения войны», среди высших офицеров в ОКХ, чувствовавших свою ответственность, созрело решение самостоятельно проводить политические мероприятия с целью скорейшего окончания войны в России.

В ОКВ заинтересованность в таких мероприятиях проявил генерал-майор фон Ведель, начальник Отдела армейской пропаганды (ВПр).

При взвешивании всех возможностей исходили из сложившихся в данный момент военно-иерархических взаимоотношений, которые представлялись посвященным довольно благоприятными: Ведель, как представитель ОКВ, подчинялся непосредственно генералу Кейтелю; между группой офицеров в ОКХ и Гитлером как верховным главнокомандующим и главнокомандующим сухопутными силами стоял лишь начальник Генерального штаба генерал-полковник Гальдер. Поэтому казалось, что возможно будет убедить Гитлера в необходимости коренным образом изменить политику в России и совершенно ясно заявить о политических целях войны: ведь на Гитлера можно было бы воздействовать на высшем уровне, используя обе упомянутые военно-иерархические ступени. Для этой цели нужно было как можно скорее поставить основные фигуры в окружении Гитлера перед совершившимися политическими фактами, поскольку последние могли быть созданы воинскими силами. Так думали офицеры! Подробности действительных намерений Гитлера тогда не были известны даже верхушке военного руководства, а следствия гитлеровской политики были настолько очевидны, что в Генеральном штабе, а особенно среди сотрудников ФХО, едва ли хоть один человек верил в возможность продолжения безумной политики в России.

Генерал Андрей Андреевич Власов – в 1941 году один из выдающихся защитников Москвы – попал в немецкий плен в июле 1942 года. Он боролся до конца и делил со своими солдатами все лишения. Но он не мог предотвратить крушения 2-ой советской Ударной армии (на реке Волхове), которой он командовал. И это для Власова – как для любого советского командующего, – по существу, был смертный приговор.

Когда не оставалось никаких сомнений в безвыходности положения в Волховском окружении, в расположении главной квартиры 2-ой Ударной армии приземлилось несколько самолетов, чтобы вывезти генерала и его штаб. Власов отказался лететь: он хотел остаться со своими солдатами до конца, вместе с ними биться и погибнуть от руки врага. Мысль о самоубийстве была ему чужда.

Но судьба распорядилась иначе. Он остался в живых.

Когда почти все части его армии были уничтожены, Власов, с небольшой боевой группой, отошел в дебри заболоченных лесов. Но вскоре погибла и эта группа, за исключением нескольких человек. Еще несколько недель Власов, без знаков различия на форменной одежде, скрывался в приволховских лесах, заходя по ночам в деревни и получая от крестьян немного хлеба. Но сельское население было тогда пассивно, а по отношению к скрывавшимся красноармейцам даже враждебно настроено, особенно если вблизи стояли немецкие части.

Вечером 13 июля 1942 года Власов уснул в каком-то сарае, где и был взят двумя сотрудниками штаба одной германской дивизии: видимо, о нем донесли крестьяне. Так Власов попал в плен.

Не то чтобы Власов совсем не верил советской пропаганде, но всему, что говорилось о немцах, он верить не мог. Однако, как и каждый солдат Красной армии, он мог бояться (и не без основания) за свою жизнь.

Во второй половине июля Власов был доставлен в лагерь военнопленных в Виннице, подчиненный ОКХ. Комендантом лагеря был пожилой немец из США, великодушный и умный человек. И этот «американец», не понимавший ни слова по-русски и прямо-таки созданный для того, чтобы руководить английским лагерем, должен был управлять на Украине лагерем русских военнопленных! Характерный пример тупости бюрократов!

Власова вели по улицам Винницы – города, жители которого знали его как крупного советского военачальника. Власов был 1,96 метра ростом. Его поставили во главе колонны, и многие, должно быть, узнавали его. Это, вероятно, сделано было не случайно: мелкие душонки хотели его унизить.

По прибытии в лагерь военнопленных Власов почти сразу оказал сопротивление: он отказался выйти на поверку вместе с пленными солдатами, настаивая, чтобы поверка офицеров проводилась отдельно: «Если вы хотите таким манером завоевать и переделать мир, то вы заблуждаетесь», – сказал пленный генерал «американскому» коменданту лагеря. Тот улыбнулся и доложил об этом происшествии капитану Петерсону, который в ОКХ был ответствен за военнопленных старших офицеров. Петерсон поворчал, но согласился с Власовым. Порядок поверки был изменен.

По приказу полковника фон Рённе я вскоре встретился в первый раз с Власовым.

Власов произвел на меня положительное впечатление своей скромностью и в то же время сознанием собственного достоинства, своим умом, спокойствием и сдержанностью, а особенно той трудно определимой чертой характера, в которой чувствовалась скрытая сила его личности. Это впечатление еще усиливалось всей его внешностью: бросающимся в глаза ростом худого широкоплечего мужчины, внимательным взглядом через толстые стекла очков, звучным басом, которым он, не спеша, четко излагал свои мысли. Иногда в его словах проскальзывали нотки легкого юмора.

Он рассказал мне о своей жизни. Сын бедного крестьянина Нижегородской губернии, Андрей был тринадцатым ребенком у своих родителей. Родился он в 1900 году. По желанию верующей матери, которую он очень любил, Андрей должен был стать священником. Может быть, также и потому, что обучение в духовной семинарии отцу обошлось бы дешевле, чем в другом учебном заведении. Один немец-сыровар, живший неподалеку, дал отцу Власова взаймы довольно крупную сумму денег, чтобы мальчик мог учиться. От этого осталось чувство, что не все немцы – изверги, как это утверждает советская пропаганда.

Уже к первую мировую войну Власов подлежал приливу в армию, но не был взят, так как сельским писарь сделал описку в призывных документах в дате его рождения, перенося её из свидетельства о крещении.

Хотя и Февральская революция 1917 года не прошла бесследно для молодого Власова, Октябрьской революцией он был захвачен полностью: «Хлеб, мир, земля крестьянам» – под этим лозунгом Советы начали свое победное шествие. Они распустили по домам уставшую от войны армию и обещали раздать крестьянам поместья крупных землевладельцев.

Андрей оставил духовную семинарию. Сначала он вошел к кружок революционных студентов, я потом вступил добровольцем в Красную гвардию, чтобы «защищать землю и свободу».

Власов стал командиром роты. «Белогвардейцы», а с ними и «иностранные империалисты», были изгнаны. Власов обладал качествами организатора и руководителя, а потому быстро стал продвигаться. В короткое время он стал командиром полка, а затем командиром дивизии.

Позднее, будучи военным советником при штабе Чан Кай-ши (1938–1939), молодой полковник познакомился с древней китайской культурой, занялся изучением китайской философии и накопил богатый политический опыт, внимательно наблюдая развитие китайско-японского конфликта. Его политический горизонт заметно расширили также встречи с представителями западных держав.

Власов с уважением говорил о Чан Кай-ши, но сомневался в его успехе так же, как он считал безнадежной и тогдашнюю японскую политику, потому что Китай, возможно, и будет завоеван, но никогда не будет покорен сам народ. («Интересное заключение, – подумал я, – нам следует тоже принять это во внимание».) Крупный орден, пожалованный ему Чан Кай-ши, он не имел права носить по возвращении в Советский Союз: «Такие знаки отличия не допущены ко внутрисоветскому употреблению», – заметил он, улыбаясь.

Назначенный по возвращении в СССР командиром известной своей распущенностью дивизии, он сделал из нее образцовое воинское соединение, за что был награжден лично Сталиным.

Власов, разумеется, прекрасно знал внутри – и внешнеполитическое положение, так как он многие годы соприкасался с руководящими партийными и государственными деятелями. Но, как крестьянский сын, он знал и условия жизни народа. Ранее восторженный приверженец советской власти, которой он был обязан своей карьерой, он видел теперь оборотную сторону ее. Когда он, будучи уже офицером высокого ранга, приезжал в село к своему отцу-колхознику, люди при нем молчали, не доверяя ему. Даже водка мало помогала. Он сильно страдал от этого. И молчание это говорило об обманутых надеждах, о страхе и нужде.

Власов знал и крупных партийцев, их жестокость, неразборчивость в средствах при достижении своих целей. Он знал ведущих людей в Кремле и наблюдал их поведение в своей среде. Но обо всем этом мы говорили уже позже.

Первоначальное недоверие Власова рассеялось благодаря тактичному обращению с разбитым противником со стороны немецких офицеров и рыцарскому отношению его врага в боях у Волхова генерал-полковника Линдеманна. Этим подтвердилось то, во что он, в сущности, хотел верить: что немцы были не чудовищами, а людьми и, как солдаты, уважали противника.

В этот мой первый визит у Власова мы говорили обо всем, только не о военных делах. Наш разговор о большой нужде, в которой живут простые русские люди по ту и по эту сторону фронта, казалось, сразу сблизил нас.

При следующем моем посещении генерала Власова я должен был много рассказывать ему о Германии. Его интересовало всё. Но, прежде всего, он хотел знать больше о германских целях войны. Надо сказать, что знал он уже поразительно много.

Несмотря на колючую проволоку и охрану, подпольная информация среди военнопленных работала надежно и быстро. Неправильное обращение с военнопленными способствовало эффективности тайной советской пропаганды, так что военнопленным быстро стала ясной их судьба, как «унтерменшей». Не надо было обладать большим политическим образованием, чтобы сделать из этого выводы.

На откровенность генерала я также отвечал откровенностью; конечно, присяга ставила мне определенные границы. За годы нашей совместной с Власовым работы, последний с необычайным тактом уважал связывавшие меня обязательства, так что между нами быстро установились отношения, основанные на взаимном доверии.

Вскоре я поставил Власову решающий вопрос – не является ли борьба против Сталина делом не одних только немцев, но также, и в гораздо большей степени, делом русских и других народов Советского Союза? Он задумался. Потом он рассказал мне о долголетней борьбе за свободу, которую вели крестьяне и рабочие, офицеры и студенты, мужчины и женщины. А мир наблюдал и молчал. Из экономических и иных корыстных побуждений, с советской властью, держащейся на крови, заключались договоры и союзы. «Может ли всё это ободрить народ, чтобы он взял в свои руки свою судьбу?» – спросил он. В такие минуты генерал выглядел, как старый, мудрый китаец. Умные и неподвижные черты лица его не выдавали его чувств. «Куда он клонит?» – подумал я.

Потом он сказал, что в Советском Союзе не только народные массы, но и многие военные, даже ответственные работники, настроены хотя и не против советской системы, но против Сталина. Террор подавляет в России всякую попытку к созданию организованного движения сопротивления. Здесь, в плену, он имел возможность говорить со многим старшими офицерами. Только некоторые держатся выжидательно, большая же часть считает, что патриотический долг русских – начать борьбу против Сталина. Но на чьей стороне?

– Англичане уже подвели нас однажды. Немцы, кажется, не нуждаются в нас. А американцы заключили договор со Сталиным. Правда, ни англичане, ни американцы не имеют у нас территориальных интересов.

Он внимательно наблюдал, какое действие окажут на меня его слова.

– И как вы представляете себе практическое участие русских в борьбе против Сталина? – так вернул мне генерал мой же собственный вопрос.

Я сказал, что мы сами в начале похода верили в освободительную войну, в освобождение России от большевизма. Я говорил о бедственном положении военнопленных, которое, к сожалению, нам изменить не удалось. Я сказал ему и о том, что вожди национал-социалистов одержимы высокомерием, а потому слепы и не склонны разработать разумную политическую концепцию. Следствие этого, прежде всего, катастрофическое положение 50–70 миллионов людей в занятых областях. Позиция же германского офицерского корпуса иная.

Власов сказал, что это он и сам заметил, и упомянул генерала Линдеманна и офицеров его штаба. О положении в занятых областях он был уже достаточно хорошо осведомлен.

– Что же всё-таки мы можем сделать? – спросил он снова. – И что думает об этом ваш фюрер?

– Ну, фюрер, к сожалению, всё еще окружен пораженными слепотой людьми. Но фельдмаршалы и крупные офицеры здесь, в Генеральном штабе, делают, что могут, в сторону изменения политических целей войны и пересмотра наших отношений к русскому народу. Готовы ли вы сотрудничать с теми, кто хочет бороться против Сталина?

– Против Сталина – да! Но за что и за кого? И как?

– Сотни тысяч русских уже помогают немцам в этой войне против Сталина, многие даже с оружием в руках. Но у них нет своего лица.

– Дадут ли нам офицеры, о которых вы говорите, возможность выставить против Сталина русскую армию? Не армию наёмников. Она должна получить свое задание от национального русского правительства. Только высшая идея может оправдать выступление с оружием в руках против правительства своей страны. Эта идея – политическая свобода и права человека. Вспомним о великих борцах за свободу в США – о Джордже Вашингтоне и Вениамине Франклине. В нашем случае, только если мы поставим общечеловеческие ценности над ценностями националистическими, – оправданно и согласие на вашу помощь в борьбе против большевистской диктатуры. Тем более, что люди в Кремле ведут псевдо-национальную политику и патриотизм их поддельный.

Власов выразил еще раз то, что я уже слышал от советских офицеров в лагерях военнопленных, то есть свою готовность бороться против Сталина за свободную, независимую, национальную Россию. Никаких аннексий, и не правительство квислингов милостью Гитлера. Но Власов сделал еще шаг дальше, поставив свободу и иные общечеловеческие ценности выше национальных интересов. И это, собственно, было решающим.

Я просил генерала изложить свои мысли в письменной форме. Момент был благоприятный: начальник Генерального штаба Гальдер ждал от Гелена возможно более полной информации, исходящей из советских офицерских кругов, о реакции в Красной армии на только что проведенное упразднение института комиссаров. Таким образом, доклад пленного генерала мог попасть без промедления в руки начальника Генерального штаба.

При наших разговорах с Власовым иногда присутствовал пленный же полковник Владимир Ильич Боярский: Власов приглашал его для выяснения некоторых вопросов. Боярский – командир одной из советских гвардейских дивизий – производил прекрасное впечатление. Он был настроен резко антисталински, но и открыто говорил, что он отнюдь не друг немцев. В составлении доклада Власова этот политически развитый офицер сыграл существенную роль. Полковник Боярский, в последующие годы часто терявший терпение, показал себя в данном случае терпимым и гибким, и его сотрудничество было в высшей степени ценным.

Власов в своем докладе, на основе соображений, обсужденных в наших беседах, составил очень ясный конструктивный план. Вместе с тем он заявил о своей готовности поставить себя в распоряжение своего народа в борьбе за свободу.

Набросок плана был хорош, но, увы, слишком многословен. Из моего опыта я уже знал, что «пруссакам» следует всё давать в сжатом, сухом изложении. Рённе еще прибавил, что, имея дело с нацистами, надо учесть их тщеславие и направление их интересов.

Вместе с обоими русскими офицерами я сократил и переработал доклад. Хотя Власов и отнесся насмешливо к этой работе, но он тотчас же уловил ее смысл.

И в последующие годы он остался верен себе: взгляд его был всегда направлен на целое, но он был готов признать необходимость малых уступок, если его основные принципы оставались неприкосновенными. Рённе полностью одобрил доклад в его новой форме. Он несколько раз беседовал с Власовым и сказал мне, что в случае совместной работы с русскими он отдал бы генералу Андрею Андреевичу Власову предпочтение перед всеми другими. В то время в Виннице содержался целый ряд старших русских офицеров, среди них полковник Шаповалов. Шаповалов бы прекрасный офицер и убежденный антисталинец. Ему протежировали, так как его поведение и внешний вид соответствовали типу хорошего немецкого офицера. Но он не был личностью, как Власов; а человек со всем соглашающийся не был бы хорош ни для нас, ни для русских. Я упоминаю Шаповалова потому, что я считал важным, чтобы во главе Русского Освободительного Движения стояла сильная и независимая личность. Необходимым условием для успешного союза была готовность искренне сотрудничать с немецкой армией, но не соглашаться следовать немецкой указке. Я не хочу обвинить Шаповалова в такой тенденции, но, по моему убеждению, только Власов обладал качествами, при которых и немецкие, и русские интересы были бы соблюдены.