Текст книги "Против Сталина и Гитлера"

Автор книги: Вильфрид Штрик-Штрикфельдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Ингемар Берндт из Министерства пропаганды, ссылаясь на мой меморандум, пригласил меня для разговора, который продлился более двух часов. Мне казалось, что я привлек его на сторону "нашего дела". Берндт обещал добиваться у Геббельса и других его друзей "изменения курса". Он упомянул даже, что, может быть, ему удастся поговорить и лично с Гитлером. Я не был знаком с иерархией нацистов, и этот разговор вдохнул в меня новые надежды.

У промышленников я хотя и встретил интерес к политической обстановке в России, но одновременно обнаружил полное незнание положения, а у некоторых даже нечто вроде политической слепоты. Я оставлял повсюду свои докладные записки и меморандумы. (Только благодаря этому, между прочим, сохранилась часть моих записей военного времени.)

* * *

Через несколько дней после этой "экскурсии", главным образом по Рейнской области, я получил приказ на выезд, но уже не в штаб группы армий "Центр", а в Верховное командование сухопутных сил (ОКХ).

R восточнопрусском городе Ангербурге я явился к подполковнику Дицу, начальнику Отдела регистрации военной добычи при Генеральном штабе сухопутных войск. Трофейный сборный пункт! Я сразу вспомнил о танках и тракторах, массами брошенных русскими при немецком наступлении. Решили, наконец, теперь, через десять месяцев, использовать такие трофеи?

Оказалось, что под трофеями понимались здесь письма полевой почты, доклады, книги и газеты, опросы военнопленных и приказы по Красной армии, которые, после их обработки Отделом Генерального штаба Иноземные войска Востока{11}, должны были давать сведения об организации, вооружении и настроениях в армии противника, а также и об оперативном положении.

"Сюда, значит, – думал я, – попадают и все доклады, отправляемые 'наверх' полками, дивизиями и армиями. Здесь их обрабатывают и докладывают Верховному командованию сухопутных сил".

Подполковник Диц оказался любезным кавалерийским офицером. Он, однако, не знал ни слова по-русски и честно признался, что он тут "не на своем месте". Он добавил с сарказмом, что к нему поступает материал большей частью устаревший, в лучшем случае лишь военно-исторического значения.

Я был удручен. В то время как в штабе фронта я мог непосредственно участвовать в событиях, здесь я, очевидно, буду копаться в бумажных залежах.

Сотрудниками "трофейного пункта", который вскоре был переименован в "Группу III" Отдела Генерального штаба Иноземные войска Востока (ФХО) при ОКХ, были балтийские и русские немцы: инженеры, пасторы, адвокаты, коммерсанты, профессора, музыканты, журналисты и учителя – разношерстное общество, отличавшееся, однако, высоким образовательным уровнем, опытом и чувством ответственности.

– Мне жаль, – сказал Диц, – что эти способные люди погребают свои знания, работая на корзинки для бумаг.

До конца войны я числился в штате Генерального штаба как офицер Отдела ФХО, руководимого генерал-майором Рейнхардом Геленом.

Независимый образ мыслей, товарищеское взаимопонимание, верность убеждениям и готовность к откровенной дискуссии характеризовали атмосферу этого единственного в своем роде полувоенного "клуба". В нем могли не только созревать идеи, независимо от соответствия их партийным установкам, но создаваться и предпосылки для осуществления этих идей. Конечно, нужно было постоянно считаться с наличным в каждый данный момент "тактическим положением" в борьбе между множеством "компетентных" ведомств.

Вскоре Группа III была подчинена сотруднику генерала Гелена полковнику Генерального штаба барону Алексису фон Рённе. Рённе, родом из Курляндии, хорошо владел русским языком. Сжато, ясно и целеустремленно указал он нам новый курс, при помощи которого он наметил вывести Группу III из бумажного мелководья в открытое море действий.

На облик этого офицера и борца за свободу проливает свет один эпизод, происшедший в начале нашей совместной работы. Однажды, после общего ужина в офицерском собрании, Рённе, сославшись на мою статью в "Дойчес официрс-блатт"{12}, вдруг спросил меня: почему я во всех своих проектах и меморандумах постоянно стою на стороне русских. Я ответил:

– Во-первых, потому что я чувствую себя ответственным за это перед Богом; во-вторых, оттого, что я верю, что послужу этим немецкому народу; и в-третьих, так как русских я также...

Рённе прервал меня:

– Только не скажите, что вы русских тоже любите. И во-первых: Бог упразднен; во-вторых: один только фюрер определяет – как следует лучше всего служить немецкому народу, и, наконец, в-третьих: если бы вы сказали, что вы любите русских, тогда вам здесь было бы не место...

Я был глубоко задет и не находил слов для возражения. Но я и не успел бы ничего сказать: как стая голодных волков, набросились на полковника мои товарищи – капитаны Шаберт, Керковиус и Экерт. Капитан Экерт был пастором в Курляндии, и барон Рённе принадлежал либо к его приходу, либо к одному из соседних. Поэтому Экерт называл его не "господином полковником", а на курляндский лад – "бароном Рённе".

В течение часа, пожалуй, шла перепалка между остроумно нападавшим генштабистом и столь же четко парировавшими его аргументы "членами клуба". Когда мы в эту светлую лунную ночь прощались на старой городской площади Ангербурга, Рённе неожиданно заявил:

– Благодарю вас за дискуссию, господа. Я вообще-то разделяю взгляды Штрикфельдта и ваши, но мне доставило большую радость с вами поцапаться.

Так был скреплен наш союз, на горе и радость, с Алексисом фон Рённе, который сохранился до его трагической гибели после 20-го июля 1944 года.

* * *

Регулярно Рённе делал для своих офицеров обзор положения на фронте. Группы армий "Север" и "Центр" за это время стабилизовали позиции, тогда как группа армий "Юг", в нескольких сражениях, вновь захватила инициативу в свои руки. Несмотря на опыт зимы 1941-42 гг., когда Красной армии удалось добиться серьезных прорывов германского фронта, Гитлер никак не был склонен стабилизовать положение на Востоке. Наоборот, он всё расширял масштабы операций. Группа армий "Юг" перешла в наступление на Кавказ и на Сталинград. Целью было овладеть нефтяными промыслами Кавказа и перейти через ряд основных перевалов в Закавказье. Одновременно занятием Сталинграда должна была быть прервана связь между югом и центром России.

Говорили, что фельдмаршал Лист и многие генералы – а также Верховное командование сухопутных сил – докладывали о своих соображениях против этой операции: наличные силы ни в коей мере не соответствовали заданиям, при которых наступавшей стороне приходилось занимать огромные территории. Дело шло о фронте протяженностью в 3500-4000 километров.(Лист, впавший в немилость и отстраненный Гитлером от командования 10 сентября 1942 года, рассказывал мне, уже в плену, о своих спорах с Гитлером и Кейтелем. К этому рассказу я еще вернусь ниже.)

В одном из своих фронтовых обзоров Рённе сказал:

– Я опасаюсь, что нам теперь будет недоставать двух миллионов человек русских и украинцев, то есть антибольшевиков. Ведь для них борьба против Сталина имеет смысл, и за это они стали бы воевать. А идти завоевывать Кавказ вместе с итальянцами, венграми и румынами должно казаться им совершенно бессмысленным делом.

– Столь же бессмысленным, барон Рённе, – заметил прямолинейный Экерт, как и нам, немцам...

Рённе промолчал.

Ставка фюрера и ОКХ со своими отделами были за это время перенесены в Винницу. Наши рабочие помещения находились в здании бывшей больницы. В Ставке фюрера я никогда не бывал.

На Украину я попал впервые. .Само собою разумеется, я, вместе с несколькими другими офицерами (Керковиус, Блоссфельдт, фон Раух и Герхард), использовал каждую возможность, чтобы составить себе беспристрастное мнение.

Мне было бы трудно обрисовать политические стремления украинского населения. Я был там короткое время. Я не знаю украинского языка и мог разговаривать только по-русски, поэтому я был не в состоянии разграничить политические взгляды восточных украинцев или местных русских от стремлений украинских националистов, приехавших сюда с Западной Украины. Я вынужден ограничиться здесь указанием на разницу в настроениях по сравнению с летом 1941 года, сразу бросавшуюся в глаза.

В 1941 году большинство украинцев, как и русских, приветствовали "освободителей". Теперь они уже сомневались в том, что немцы захотят когда-либо уйти из занятых ими областей.

Они полностью признавали успехи германской армии и лояльное отношение армейцев к населению. "Где война, там неизбежны трудности и нарушения", так они говорили. Солдаты делали свое дело и шли дальше. Но за ними приходили эсэсовские и полицейские части, чиновники Восточного министерства, партийцы. Как правило, они отличались заносчивостью и стремились в первую очередь к собственной выгоде. Их методы управления почти не отличались от большевистских. Но со своими можно было хоть разговаривать, с немцами же и не объяснишься.

Немцы реквизировали в городах лучшие жилые дома и здания. Но ведь шла война. И если за мерку принять требования к населению со стороны Красной армии, запросы немцев считались, в общем, умеренными.

Хозяйственная жизнь замерла. Хотя население и одобряло попытки немцев пустить в ход промышленные предприятия, отсутствие какого-либо экономического, правового и социального порядка пагубно сказывалось на всем. До сих пор эти люди были рабочими или крестьянами, служащими или учеными, деятелями искусства или учителями, они были украинцами или русскими, но все они были гражданами, пусть ненавистного им порядка, – но они были гражданами!

Пусть плохо, но советская власть как-то заботилась о своих гражданах, она указывала каждому его место и его задачи. Что же будет дальше? И почему инженеров снимают с работы, даже тех, кто никогда не был членом коммунистической партии? Почему с рабочими обращаются как с рабами и платят им как рабам? Почему жестоко обращаются с военнопленными, которых в последнее время также посылают на работы?

Понятно было и желание немцев использовать в германской военной промышленности украинских рабочих и работниц. Вероятно, это оправданно, пока идет война. И почему бы здоровым парням и девушкам не поехать на несколько месяцев в Германию. Германия – старая культурная страна. Это передовая страна и, если можно верить немцам, трудовые и жилищные условия там образцовые. Значит, там можно подучиться, особенно в военное время. Так думали многие на Украине.

Но почему же германская полиция хватает, как преступников, мужчин и женщин и набивает ими, под охраной, теплушки? Многим не удается даже проститься с родными. О добровольности уж не может быть и речи, – всё это напоминает времена коллективизации.

Непонятной была также политика немцев в земельном вопросе. Немецкие сельскохозяйственные администраторы утверждают теперь, что колхозная система выгоднее, чем единоличные хозяйства, хотя сами немцы остаются единоличниками. И если выгоднее, то для кого? Раньше для большевистского государства, а теперь для чужеземного завоевателя?

Некоторые украинские и русские крестьяне спрятали от советской власти плуги и бороны. Теперь, наконец, они могли бы осуществить свою мечту о самостоятельной обработке своей земли, особенно если немцы стали бы им давать, в обмен на урожай, сельскохозяйственные машины. Хотя крестьяне и готовы были отказаться от немедленного проведения аграрной реформы, они хотели бы, однако, иметь уверенность, что такая реформа немцами запланирована.

Высшие школы и прочие учебные заведения продолжали оставаться закрытыми. Хотя с приходом германской армии во многих местах в школах возобновлялись занятия, появлявшееся затем гражданское управление разрешило обучать детей лишь чтению, письму и основным арифметическим правилам.

Непонятен населению был также запрет изучать немецкий язык.

Было бесконечно много вопросов, отражавших смятение и неуверенность населения: почему реквизируют больницы? – гражданское население тоже надо обслуживать. Как насчет свободы передвижения, торговли, слова, собраний, объединений? Каковы будут формы самоуправления в городах и на селе? Привожу здесь лишь немногие важные вопросы. Но над всеми этими проблемами во всех кругах населения возвышался коренной вопрос: о будущем государственном и общественном правопорядке, при котором пришлось бы жить, если немцы останутся в стране. И уже выявлялся страх перед призраком нового вида несвободы – быть может, еще более страшной, чем тирания Сталина.

Такова была малоободряющая картина психополитического состояния населения также и в этой оккупированной области.

* * *

Теперь, в ОКХ, уже не приходилось составлять докладных записок "для препровождения в вышестоящую инстанцию": мы ведь сами были одной из высших инстанций. Чего же удалось достичь бесчисленными меморандумами и отчетами, требовавшими объявления политических целей войны, отказа от колонизаторских методов, роспуска колхозов и многого другого?

Составленная мною вместе с Герсдорфом и Треско докладная записка, препровожденная главнокомандующему сухопутными силами фельдмаршалу фон Браухичу, имела, по крайней мере, тот успех, что он согласился с нею. Но Браухич был смещен в декабре 1941 года.

Несколько месяцев спустя обширные и подобные моим рекомендации были представлены генералом фон Шенкендорфом, начальником тыла в районе группы армий "Центр". Но и они остались без внимания свыше. Оба эти меморандума исходили из установки на быстрое завершение похода в Россию путем политического решения и гуманного ведения войны. За этим стоял отказ от всякой захватнической политики и, как конечная цель, – независимая Россия на всей территории населяющих её народов, освобожденных от сталинской деспотии.

Под впечатлением военных неудач, позже, многие немецкие генералы выдвигали сходные требования, но лишь с чисто военной точки зрения. Они требовали изменения оккупационной политики и усиленного привлечения добровольцев из местного населения, ссылаясь на становящуюся всё более острой проблему пополнения германских частей. Но даже еще имевшие влияние фельдмаршалы, как фон Рейхенау (он считался сочувствующим нацистам) или фон Клейст и другие, ничего не добились. Не оставалось, таким образом, никакого сомнения, что сам Гитлер противился всем предложениям, направленным на изменение оккупационной политики и на политическое ведение войны. В ОКХ это было уже секретом полишинеля, хотя о фюрере в этой связи говорили редко, а критиковали большей частью его ближайшее окружение.

ОКХ и военно-политическая стратегия

В эти дни и недели июня 1942 года я мог наблюдать, как в ОКХ возник кружок офицеров-единомышленников, оппозиционно настроенных к официальной политике на Востоке и готовых действовать на свой страх и риск на основе собранного ими опыта. В числе других, к этому кружку принадлежали генерал Вагнер (генерал-квартирмейстер сухопутных сил), генерал Рейнхард Гелен (начальник Отдела генштаба Иноземные войска Востока), полковник Шмидт фон Альтенштадт (Отдел военного управления), генерал Штиф, полковник Клаус граф фон Штауфенберг (организационный Отдел), полковники фон Рённе и Герре, подполковники Кламмрот и Шрадер и другие. У меня сложилось впечатление, что инициатива исходила от Гелена, Рённе и Штауфенберга.

Рённе, доверившийся мне (в то время мы сблизились), проводил резкое различие между политическими целями войны (определять которые было не нам) и "политическим методом ведения войны для достижения военных целей". Этот метод он рассматривал как наше непосредственное и насущнейшее задание. Рённе полностью признавал "политические цели войны", которые я в своем меморандуме ставил на первое место. Но он видел, что путь к этой цели ведет лишь через признание политического метода ведения войны "фюрером или кем бы то ни было". Поэтому он предостерегал нас от какого-либо необдуманного шага: "Мы можем достичь нашей цели только осторожным использованием всех сил, готовых помогать, – независимо от их политических взглядов: политический способ ведения войны неизбежно должен когда-то привести к новой политической концепции, и только это может принести успех в борьбе".

Этот офицерский кружок в ОКХ решил отныне с новой энергией заняться вопросом о "хиви" и об обеспечении безопасности фронта (партизанский вопрос), что требовало общего изменения оккупационной политики и безусловного отказа от "политики Гитлера". В этих обстоятельствах необходимы были разумные и осторожные действия, приспособление к обстановке, и гибкость, даже маскировка.

Тогда у меня еще не создалось впечатления, что офицеры, которым я подчинялся, уже объединились для заговора против Гитлера. Целью, было "изменить руководство", не "выключить" его; для офицеров, сознававших свою высокую ответственность перед немецким народом, это казалось тогда, ввиду наличия врага, стремившегося к уничтожению Германии, невозможным.

Как я уже упоминал, многие командиры фронтовых частей, а также офицеры в тыловых областях, с первых месяцев похода в Россию пополняли свои редевшие части за счет добровольцев разных национальностей.

Абвер адмирала Канариса пошел еще дальше: он планомерно формировал для своих целей небольшие национальные отряды и части. Впоследствии стало известно, что Гитлер еще осенью 1941 года дал согласие на создание тюркского легиона; затем последовало формирование нескольких кавказских боевых единиц.

При штабе группы армий "Центр" полковник, а позже генерал фон Треско, с разрешения фельдмаршала фон Браухича, начал, в виде опыта, формировать русские части. На участке группы армий "Юг" возникли казачьи сотни. Так как Гитлер дал согласие на формирование так называемых тюркских и кавказских легионов, можно было думать, что под давлением военной необходимости он решится на дальнейшие шаги в этом направлении. Во всяком случае, мы так думали.

Таким образом, ОКХ стояло теперь перед задачей охватить регистрацией многие сотни тысяч "добровольцев" и "хиви", уже ставших для армии необходимыми, урегулировать вопросы их оплаты, обмундирования, снабжения продовольствием и т. д., а прежде всего – закрепить положение этих добровольцев внутри армии соответственными предписаниями дисциплинарного и военно-правового порядка. Характерно для положения было, что еще до того, как взяться за решение этих основных проблем, издали приказ, вводящий знак отличия для военнослужащих "восточных

народов". Возможно, неплохо выдавать медали за храбрость, но не важнее ли, чтобы улучшилось обращение с военнопленными? чтобы отвергнута была концепция "унтерменшей"? чтобы наладился правопорядок в оккупированных областях? чтобы борьба этих людей обрела подлинный смысл?

Офицерский кружок в ОКХ отлично видел опасность создавшейся ситуации для армии и для исхода войны. Необходимо было действовать, и действовать не медля.

* * *

В июле 1942 года праздновали день моего рождения. Лейтенант Блоссфельдт, ранее управлявший известным в Риге отелем – Hotel de Rome приготовил всё на русский лад. Я сидел между Геленом и Рённе. На этом вечере я познакомился также с полковником Герре, отозвавшимся с очень большой похвалой об интеллектуальном уровне нашего "клуба", выступления членов которого в этот вечер были особенно остроумны.

Около полуночи Гелен ушел, – он должен был делать начальнику Генерального штаба Гальдеру доклад о положении. Однако вскоре после полуночи неожиданно он вернулся: его доклад был перенесен на другое время. В это время "член клуба" пастор Экерт выступал как раз с пародией на доклад Гелена "своему Гальдеру", причем Экерт изображал поочередно то Гелена, то Гальдера. Экерт не заметил стоявшего сзади него у занавеса Гелена. Мы же – благодарные зрители этой классической комедии – видели и ничего не подозревавшего Экерта перед занавесом и, за ним, Гелена собственной персоной. И наслаждались комизмом ситуации.

* * *

По желанию Гелена, я должен был в конце июля 1942 года сделать доклад на тему "Русский человек" в широком кругу офицеров ОКХ. Важнейшие тезисы этого доклада были развитием мыслей, занимавших меня в штабе группы армий "Центр, – и научно углубленных моими друзьями профессором Ф. Шерке и Ф. Ф. Краузе, сотрудниками Института психологических исследований и психотерапии научного общества имени императора Вильгельма в Берлине.

Гелен приказал размножить этот доклад и разослать его официальным путем всем офицерам Генштаба на восточном фронте.

В 1943-44 гг. Отдел пропаганды Верховного командования вооруженных сил (ОКВ/ВПр) отпечатал этот доклад в ряде своих изданий. Он был послан не только офицерам, бывшим на восточном фронте, но и комендантам лагерей военнопленных, а также различным министерствам и учреждениям, занятым опекой лагерей военнопленных и восточных рабочих{13}.

Наконец-то свежий ветер сверху! Наконец и "те, наверху" тоже поняли! Такова была реакция фронта и офицеров в тылу.

Хотя на титульном листе брошюры стояло скромное заглавие "Русский человек. Капитан Штрик-Штрикфельдт", но она распространялась одним из отделов ОКВ, а это было решающим: значит, русские – по мнению и ОКВ – больше не считаются унтерменшами!

Эти же соображения, а также мысли, содержавшиеся в моей разработке "Наше отношение к русским военнопленным", я излагал, по приказу Гелена, в течение следующих лет (до июльских событий 1944 года) в моих лекциях на офицерских курса и на курсах Генерального штаба.

Но вернемся в Винницу. Летом 1942 года Гелен и Рённе дали мне новое важное задание, за выполнение которого я боролся, вкладывая все свои силы, почти до конца войны.

II. Генерал Власов и борьба вокруг Освободительного движения

Первая встреча с Андреем Андреевичем Власовым

Стремление к освобождению от сталинской деспотии владело всеми народами России еще до немецкого нападения. По мере продвижения немцев на восток, это стремление, как уже говорилось, стихийно проявлялось, так как широкие круги населения видели предоставлявшуюся возможность изменения ненавистного государственного и общественного порядка. В этой, по сути своей, революционной ситуации, капитан Николай фон Гроте, балтийский немец и журналист, а во время войны – сотрудник Отдела армейской пропаганды (ВПр), одним из первых понял, что к солдатам и офицерам Красной армии должен обращаться какой-либо влиятельный русский человек; только так, может быть, удастся еще исправить провалы убогой нацистской пропаганды. Но мысль привлечь какого-нибудь советского генерала в качестве соратника в борьбе против Сталина зародилась в ОКХ.

После того, как зимняя кампания 1941-42 гг. показала, что германское правительство не хочет, да и не способно разработать план "политических методов ведения войны", среди высших офицеров в ОКХ, чувствовавших свою ответственность, созрело решение самостоятельно проводить политические мероприятия с целью скорейшего окончания войны в России.

В ОКВ заинтересованность в таких мероприятиях проявил генерал-майор фон Ведель, начальник Отдела армейской пропаганды (ВПр).

При взвешивании всех возможностей исходили из сложившихся в данный момент военно-иерархических взаимоотношений, которые представлялись посвященным довольно благоприятными: Ведель, как представитель ОКВ, подчинялся непосредственно генералу Кейтелю; между группой офицеров в ОКХ и Гитлером как верховным главнокомандующим и главнокомандующим сухопутными силами стоял лишь начальник Генерального штаба генерал-полковник Гальдер. Поэтому казалось, что возможно будет убедить Гитлера в необходимости коренным образом изменить политику в России и совершенно ясно заявить о политических целях войны: ведь на Гитлера можно было бы воздействовать на высшем уровне, используя обе упомянутые военно-иерархические ступени. Для этой цели нужно было как можно скорее поставить основные фигуры в окружении Гитлера перед совершившимися политическими фактами, поскольку последние могли быть созданы воинскими силами. Так думали офицеры! Подробности действительных намерений Гитлера тогда не были известны даже верхушке военного руководства, а следствия гитлеровской политики были настолько очевидны, что в Генеральном штабе, а особенно среди сотрудников ФХО, едва ли хоть один человек верил в возможность продолжения безумной политики в России.

Генерал Андрей Андреевич Власов – в 1941 году один из выдающихся защитников Москвы – попал в немецкий плен в июле 1942 года. Он боролся до конца и делил со своими солдатами все лишения. Но он не мог предотвратить крушения 2-ой советской Ударной армии (на реке Волхове), которой он командовал. И это для Власова – как для любого советского командующего, – по существу, был смертный приговор.

Когда не оставалось никаких сомнений в безвыходности положения в Волховском окружении, в расположении главной квартиры 2-ой Ударной армии приземлилось несколько самолетов, чтобы вывезти генерала и его штаб. Власов отказался лететь: он хотел остаться со своими солдатами до конца, вместе с ними биться и погибнуть от руки врага. Мысль о самоубийстве была ему чужда.

Но судьба распорядилась иначе. Он остался в живых.

Когда почти все части его армии были уничтожены, Власов, с небольшой боевой группой, отошел в дебри заболоченных лесов. Но вскоре погибла и эта группа, за исключением нескольких человек. Еще несколько недель Власов, без знаков различия на форменной одежде, скрывался в приволховских лесах, заходя по ночам в деревни и получая от крестьян немного хлеба. Но сельское население было тогда пассивно, а по отношению к скрывавшимся красноармейцам даже враждебно настроено, особенно если вблизи стояли немецкие части.

Вечером 13 июля 1942 года Власов уснул в каком-то сарае, где и был взят двумя сотрудниками штаба одной германской дивизии: видимо, о нем донесли крестьяне. Так Власов попал в плен.

Не то чтобы Власов совсем не верил советской пропаганде, но всему, что говорилось о немцах, он верить не мог. Однако, как и каждый солдат Красной армии, он мог бояться (и не без основания) за свою жизнь{14}.

Во второй половине июля Власов был доставлен в лагерь военнопленных в Виннице, подчиненный ОКХ. Комендантом лагеря был пожилой немец из США, великодушный и умный человек. И этот "американец", не понимавший ни слова по-русски и прямо-таки созданный для того, чтобы руководить английским лагерем, должен был управлять на Украине лагерем русских военнопленных! Характерный пример тупости бюрократов!

Власова вели по улицам Винницы – города, жители которого знали его как крупного советского военачальника. Власов был 1,96 метра ростом. Его поставили во главе колонны, и многие, должно быть, узнавали его. Это, вероятно, сделано было не случайно: мелкие душонки хотели его унизить.

По прибытии в лагерь военнопленных Власов почти сразу оказал сопротивление: он отказался выйти на поверку вместе с пленными солдатами, настаивая, чтобы поверка офицеров проводилась отдельно: "Если вы хотите таким манером завоевать и переделать мир, то вы заблуждаетесь", – сказал пленный генерал "американскому" коменданту лагеря. Тот улыбнулся и доложил об этом происшествии капитану Петерсону, который в ОКХ был ответствен за военнопленных старших офицеров. Петерсон поворчал, но согласился с Власовым. Порядок поверки был изменен.

По приказу полковника фон Рённе я вскоре встретился в первый раз с Власовым.

Власов произвел на меня положительное впечатление своей скромностью и в то же время сознанием собственного достоинства, своим умом, спокойствием и сдержанностью, а особенно той трудно определимой чертой характера, в которой чувствовалась скрытая сила его личности. Это впечатление еще усиливалось всей его внешностью: бросающимся в глаза ростом худого широкоплечего мужчины, внимательным взглядом через толстые стекла очков, звучным басом, которым он, не спеша, четко излагал свои мысли. Иногда в его словах проскальзывали нотки легкого юмора.

Он рассказал мне о своей жизни. Сын бедного крестьянина Нижегородской губернии, Андрей был тринадцатым ребенком у своих родителей. Родился он в 1900 году. По желанию верующей матери, которую он очень любил, Андрей должен был стать священником. Может быть, также и потому, что обучение в духовной семинарии отцу обошлось бы дешевле, чем в другом учебном заведении. Один немец-сыровар, живший неподалеку, дал отцу Власова взаймы довольно крупную сумму денег, чтобы мальчик мог учиться. От этого осталось чувство, что не все немцы – изверги, как это утверждает советская пропаганда.

Уже к первую мировую войну Власов подлежал приливу в армию, но не был взят, так как сельским писарь сделал описку в призывных документах в дате его рождения, перенося её из свидетельства о крещении.

Хотя и Февральская революция 1917 года не прошла бесследно для молодого Власова, Октябрьской революцией он был захвачен полностью: "Хлеб, мир, земля крестьянам" – под этим лозунгом Советы начали свое победное шествие. Они распустили по домам уставшую от войны армию и обещали раздать крестьянам поместья крупных землевладельцев.

Андрей оставил духовную семинарию. Сначала он вошел к кружок революционных студентов, я потом вступил добровольцем в Красную гвардию, чтобы "защищать землю и свободу".

Власов стал командиром роты. "Белогвардейцы", а с ними и "иностранные империалисты", были изгнаны. Власов обладал качествами организатора и руководителя, а потому быстро стал продвигаться. В короткое время он стал командиром полка, а затем командиром дивизии.

Позднее, будучи военным советником при штабе Чан Кай-ши (1938-1939), молодой полковник познакомился с древней китайской культурой, занялся изучением китайской философии и накопил богатый политический опыт, внимательно наблюдая развитие китайско-японского конфликта. Его политический горизонт заметно расширили также встречи с представителями западных держав.

Власов с уважением говорил о Чан Кай-ши, но сомневался в его успехе так же, как он считал безнадежной и тогдашнюю японскую политику, потому что Китай, возможно, и будет завоеван, но никогда не будет покорен сам народ. ("Интересное заключение, – подумал я, – нам следует тоже принять это во внимание".) Крупный орден, пожалованный ему Чан Кай-ши, он не имел права носить по возвращении в Советский Союз: "Такие знаки отличия не допущены ко внутри-советскому употреблению", – заметил он, улыбаясь.

Назначенный по возвращении в СССР командиром известной своей распущенностью дивизии, он сделал из нее образцовое воинское соединение, за что был награжден лично Сталиным.

Власов, разумеется, прекрасно знал внутри – и внешнеполитическое положение, так как он многие годы соприкасался с руководящими партийными и государственными деятелями. Но, .как крестьянский сын, он знал и условия жизни народа. Ранее восторженный приверженец советской власти, которой он был обязан своей карьерой, он видел теперь оборотную сторону ее. Когда он, будучи уже офицером высокого ранга, приезжал в село к своему отцу-колхознику, люди при нем молчали, не доверяя ему. Даже водка мало помогала. Он сильно страдал от этого. И молчание это говорило об обманутых надеждах, о страхе и нужде.