355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виль Липатов » Стрежень (= Юноша и машина) » Текст книги (страница 10)
Стрежень (= Юноша и машина)
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 04:35

Текст книги "Стрежень (= Юноша и машина)"


Автор книги: Виль Липатов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Пока Григорий бегает за Викторией, заменяет Ульяна, Степка находит маховые весла, сталкивает с песка небольшую лодку, в которой полно воды, вычерпывать поздно, а перевернуть лодку не хватит ни сил, ни времени. Затем срывает с себя куртку, рубашку, брезентовые штаны, сапоги; уже раздетый, вспоминает, что нужна веревка для отбуксировки карчи, и кидается к навесу, но там веревки нет; он пугается, оборачивается к реке – карча приближается медленно, неотвратимо.

– Вот веревка! – кричит испуганная тетка Анисья, бросая ему аккуратно свернутую веревку.

Степка мокрый, загорелое тело блестит, волосы слиплись и упали на глаза, а ему некогда убрать их, и он, полуслепой, бежит к берегу. Ульян уже сидит в лодке, он тоже раздет; Виктории еще нет.

– Виктория, скорее!

Подбежав, она видит их – раздетых, мокрых, – не понимает, что от нее требуется; ее пробирает дрожь при виде раздетых людей.

– В лодку! – приказывает Ульян Тихий. Ему, как и Степке, понятна опасность, грозящая неводу. Поэтому Ульян стремителен, лицо решительное, губы твердо сжаты, на Викторию он кричит строгим, начальственным голосом.

Степка наваливается на весла, хочет развернуть лодку наперерез волнам, но, когда лодка становится боком к волне, в нее заползает шипящий плескунец, ударившись, опрокидывается на дно.

– Вычерпывайте воду! – кричит Степка. – Оба вычерпывайте!

Ветер мешает грести. Степка вымахивает весла из воды, чтобы занести их для следующего гребка, а ветер упирается в лопасти, давит на них. Степка изгибается, стараясь нести весла над водой, но так еще хуже – в лопасти бьют пенные белоголовцы. Тогда он гребет как придется, задыхаясь от тяжести и боли в плечах.

– Давай, давай! – сам себя подбадривает Степка.

Лодка полна воды. Виктория встает на колени, пригоршнями черпает грязную, коричневую воду. Ульян торопливо работает жестяным совком. Волны накатываются и накатываются, через пять минут Виктория мокра с ног до головы. Она стискивает зубы... Да, ей немного страшно, да, она пугается карчи, но она лучше умрет, чем покажет это. Если лодка перевернется, она схватится за нее; она умеет держаться на воде и продержится до тех пор, пока не снимут. Это самое страшное, что может произойти. Нет, она не боится! Все, что происходит, Виктория расценивает как испытание. Пусть лодка полна воды, пусть они могут опрокинуться, пусть есть опасность – это еще одно испытание, из которого она выйдет с честью.

Она вычерпывает воду быстро, старательно, ее охватывает восторг оттого, что она как бы со стороны представляет себя, как бы с берега видит ревущую реку, крутые волны, маленькую лодчонку и на ней себя. Она, сидящая в лодке, смело идет навстречу опасности, ее лицо мужественно, ветер раздувает волосы. Она плывет навстречу опасности, чтобы схватиться с ней и победить. Виктория выпрямляется, смело смотрит вперед. Ей уже совсем не страшно, в голову приходят привычные, гладкие фразы: "Мы победим стихию!", "Лицом к лицу с опасностью!"

Трудно понять, приближаются они к карче или нет: она то вынырнет почти рядом, то в отдалении, так как лодку высоко вздымают волны. Лодка останавливается, встав на гребень волны, повисает в воздухе и висит долго, по крайней мере так кажется, а потом с размаху валится набок и вниз. Степка приспосабливается грести так, чтобы делать гребок в то время, когда лодка находится в среднем положении – не висит и не провалилась. Но это трудно, почти невозможно, и после каждого гребка на днище падает вода. А тут еще крадутся хитрые плескунцы. "Пожалуй, не доплывем!"-думает он, но карча выныривает почти рядом.

– Не подходи к карче! Разобьет! – кричит Ульян.

Ульян прав. Подпрыгнув, громадная карча разобьет лодку. Что же делать? Карча рядом. Громадная в корне, она почему-то скрипит, волны с плеском бьются о нее; когда карча уходит в воду, вокруг завиваются глубокие воронки.

– Ныряй! – кричит сквозь дождь Ульян, подталкивая Степку. – Перелыгина, держи лодку подальше от коряжины!

Набрав в легкие побольше воздуха, Степка бросается в воду. Сперва его обжигает холодом, но потом становится тепло: вода теплее воздуха. Он выныривает и видит Ульяна, который в вытянутой руке держит веревку. Метрах в двухстах от него борется с волнами катер "Чудесный". Измерив взглядом расстояние, Степка пугается: "Не успеем!"

Зацепить коряжину нелегко – она раскачивается. Но это не самое страшное, главное в том, что к ней опасно подплыть – внизу ветки. Если подплывешь, а карча в этот миг поднимется вверх – что тогда?! Не вонзится ли в тело острый сук?

Степка раздумывает недолго; в следующее мгновение он уже вразмашку плывет за Ульяном, который подбирается к стволу со стороны комля, где нет сучков. Волны бьют Степку, отталкивают, топят. Ульян покачивается рядом. Теперь ему нужна помощь Степки, который должен повиснуть на стволе, чтобы можно было закрепить веревку.

– Заплывай слева! – кричит Ульян и выплевывает воду.

Степка берет влево.

– Поднырни немного!

Степка подныривает, затем бросается на карчу, хватается за два торчащих сучка. Ульян накидывает петлю, крепко привязывает веревку. Карча так велика, что от тяжести их тел только немного уходит в воду.

Дальнейшее происходит быстро и суматошно, они подплывают к лодке, Ульян первым выбирается на борт, а когда то же самое хочет сделать Степка, оказывается, что в лодке полно воды. Степке влезать в лодку нельзя: перегруженная – утонет. Он не знает, что делать, а времени нет, совсем нет: "Чудесный" в пятидесяти метрах от них.

– Без меня! – кричит Степка и, повернувшись, крупными саженками плывет к берегу. Проплыв немного, он снова поворачивается к лодке, чтобы проверить, все ли хорошо. Ульян сильно гребет, карча медленно движется за лодкой, вернее ее движения не видно, но она должна двигаться, так как нос лодки приближается к той линии, по которой пойдет катер. А через некоторое время видно, что и карча подается к середине Оби.

Успокоившись, Степка собирается плыть дальше; для этого ему нужно повернуться лицом к волнам. Он делает это и – его топит плескунец. Тогда Степка набирает побольше воздуха и ныряет, чтобы плыть под водой, где тише и теплее, чем на поверхности... Так, то ныряя, то хватая воздух расширенным ртом, он плывет к берегу. Сначала оглядывается на лодку, а потом уж и не смотрит на нее: карча выведена из опасной зоны. Степку сносит течением.

Уставший, полузадохнувшийся, он выходит на берег далеко от выборочной машины, и только тут ему становится по-настоящему холодно – дождь сечет кожу, ветер пронизывает. Степка сует руки под мышки, сгибается и жалостливо смотрит на свои ноги, посиневшие, дрожащие.

Над Обью сумрачно, холодно, неуютно. Мокрый, замерзший, Степка уныло шагает по песку. Он кажется себе неловким, неумелым, неудачливым, несчастным. Он уже не жалеет себя, а злится на то, что у него такие синие длинные ноги, растопыренные пальцы. Вот и Наталья утром сказала, что Виктория не любит его. Да, наверное, не любит. От этого хочется зареветь на весь мир. Да и за что его любить? Чем он хорош? Разводит глупые мечтания, видит во сне космические корабли, а ведь это мальчишество, ерунда, глупые фантазии. Никакого подвига он никогда не совершит, так как на это у него не хватит ни воли, ни характера.

– Эх!.. – вздыхает Степка. – Дела как сажа бела!.. Тоскующий, одинокий, он бредет по песку, завязая в нем по щиколотку.

– Дурак ты, Степка! – сам себе говорит он. – Брось мечтать о подвигах! Работай, учись, возьми себя в руки...

Зубы Степки выбивают чечетку. Он замерз так, что еле идет. В этот миг ему не верится, что в мире бывает солнце, голубое небо; думается, что мир всегда такой холодный, тоскливый, неуютный.

– Эхма!.. – печально вздыхает Степка.

Над Обью висят низкие, войлочные тучи. Видимо, заненастило надолго.

Виктория улыбается, морщит губы. Сняв мокрую одежду, переодевается в сухое, теплое, присаживается возле печки, установленной в землянке.

"Я не струсила!" – гордо думает Виктория, причесывая влажные волосы. Они у нее длинные, красивые. "Я хорошо вела себя!" Ей вновь представляется разбушевавшаяся река, лодка, она в ней; оставшись в лодке одна, Виктория не растерялась, сумела веслами удержать лодку. На ладонях вздулись мозоли; они приятны как свидетельство, что вела она себя великолепно. Ладони можно показать матери – смотри и не обвиняй дочь в пустяках! Она, Виктория, оказывается, способна на подвиг... Ничего плохого нет в том, что сегодняшнее она называет подвигом – пусть небольшой, пусть не очень яркий, но это подвиг. После сегодняшнего она уверилась, что может сделать и большее.

Смотри, мама, как ведет себя твоя дочь! Она выросла смелой, решительной, не боящейся трудностей. Она, Виктория, смеется над теми молодыми людьми, которые боятся жизни, теряются в ней, со страхом идут на производство. Она другая! Она добьется всего, чего захочет, – будет хорошим врачом, может быть, защитит диссертацию и станет ученым. Упорства и воли у нее хватит.

Виктории было десять лёт, она училась в третьем классе, когда однажды учащиеся остались после уроков делать елочные игрушки, которых тогда мало было в магазинах. Молоденькая учительница поставила перед ними крохотного длинноносого Буратино. Он глядел на ребят бесстрастным, холодным взглядом.

"Каждый должен сделать по одному Буратино", – сказала учительница.

Виктория посмотрела на модельку, аккуратно нарезала палочки для ног и рук, лицо сделала из картона, взяла краски и нарисовала губы, брови, розовые щеки. Когда Буратино был готов, учительница похвалила: "В точности как из магазина! Молодец, Виктория!"

Буратино был действительно очень похож на купленного в магазине глядел на свет божий бесстрастными, холодными глазами. Никто больше из ребят не мог сделать такого, хотя и у других были хорошие. Но они имели другое выражение лица: у одних игрушка была веселой, у других– лукавой, у третьих грустной, у четвертых – дерзкой. Только у Виктории Буратино был точно как в магазине!

Именно этот случай вспоминается Виктории, когда она думает о своем сегодняшнем подвиге. Да, еще в детстве у нее были воля, настойчивость, характер!

– Решено! – звонко говорит Виктория. Она не может останавливаться на полпути: это расслабляет волю. Нет, она доведет до конца дело с газетной заметкой. После того что случилось с ней сегодня, после победы над разбушевавшейся стихией, Виктория не может промолчать. Пусть рыбаки думают о ней все, что им угодно, но она должна быть непреклонной – для самой себя. Подачек ей не нужно, жалости – тоже.

Виктории хочется петь.

– Мой жребий брошен! – поет она на мотив оперы (какой-она не помнит) и выходит из землянки. – Мой жребий брошен! – поет Виктория, шагая прямо на тетку Анисью. – Возврата нет!

– Это чего заверещала? – интересуется тетка Анисья, удивленная тем, что обычно строгая, гордая девушка ведет себя сегодня явно несолидно. – Что это с тобой, девонька? Ты, часом, не сказилась?

– Нет, нет, я не сказилась! – поет Виктория. – Ничуть! А в общем-то, не ваше дело-о-о-о! Не ваше дело-о-о-о-о!

– Шибко грамотная! Ты объясни путем! -обижается Анисья.

– Я сплетниц не л-л-л-лю-б-лю! – проходя мимо нее, поет Виктория.

– Шилохвостка! – ругается повариха, но сама понимает, что уж кто-кто, а Виктория Перелыгина не шилохвостка, нет, совсем не похожа она на тех вертлявых и пустячных барышень, которых таким словом называют в Нарыме. Она не легкомысленна, не кокетлива, не носит узких брючек, не мажется помадой и пудрой. Виктория и без того красивая-тоненькая, стройная, белолицая. Нет, Виктория не шилохвостка! А кто же? Батюшки-светы, как это она, Анисья, не может найти слово? Господи, помилуй! Это как же так, что даже обругать Викторию тетка Анисья не может? Повариха огорченно всплескивает руками, и вместе с этим всплеском находится слово. – Зануда! – обрадованно кричит тетка Анисья, но Виктория уже не слышит ее: стоит на берегу, наблюдая, как рыбаки тянут тяжелый, мокрый невод.

Над Обью серо и холодно, дождь льет, словно нанялся и старается на совесть; в тальниках журчат ручьи, корни подмыты, выпирают, под осокорями глубокие лужи; песок на берегу перемешан с водой – подави его, потечет грязная жижа. Спецовки на рыбаках сделались черными, с зюйдвесток падают крупные капли. Виталий Анисимов и Стрельников зашли глубоко в воду, Степка и Наталья тянут невод у береговой кромки, Ульян Тихий помогает им.

Обстановка на промысле обычная, а Виктории думалось, что после случая с карчой ее, Степку и Ульяна бросятся поздравлять, пожмут им руку со словами горячей благодарности. Но ничего не произошло – рыбаки ведут себя так, словно и не было карчи, словно Виктория, Степка и Ульян не боролись со стихией, не рисковали жизнью. Когда они вывели карчу и вернулись на берег, рыбаки не обратили на них внимания, а Стрельников чертыхнулся, что в лодке оказалась вода. "Перевертывать надо загодя! – рассердился он. – Мало ли что может случиться!" Лодку перевернули вверх дном, чтобы не заливал дождь. Вот и все, если не считать, что дядя Истигней велел Степке надеть сухую спецовку, а Ульян сделал это сам.

Странные люди!

Невод движется тяжело, рывками, выборочная машина воет надсадно. Виктория нахлобучивает зюйдвестку, запахивается, быстро подходит к неводу, берется за тетиву, тянет. Рыбаки теснятся, дают ей место, и опять никто ничего не говорит, хотя в обязанности Виктории не входит выборка невода: она только приемщица рыбы. Они же ее помощь принимают как должное. Странные люди!

Виктория работает вместе со всеми; ей тепло, радостно от движений, тело освобождается от скованности. Она тянет невод сильно, усердно и смело думает: "Во время обеда дам бой!"

Ульян переодевается в сухое белье. Оно у него теперь есть – чистое, выглаженное... Два дня назад Наталья пришла в общежитие, выгнала Ульяна из комнаты, пробыла там несколько минут, но когда разрешила войти, он увидел, что пол выметен, грязное белье аккуратно связано. Ульян запротестовал, но Наталья закричала: "Замолчи, изверг несчастный!", взяла сверток и сердито удалилась. Потом белье невесть какими путями оказалось у тетки Анисьи, которая сегодняшним утром передала его Ульяну, жалостливо сказав: "Штопала уж штопала! Совсем дрянное бельишко! Надоть новое заводить!" Ульян покраснел, растерялся и сделал ошибку – попытался тайком сунуть поварихе несколько смятых ассигнаций1. Она подняла крик на весь песок: "Шаромыжник! Черт! Ты это кому суешь деньгу?" На счастье Ульяна, никого поблизости не оказалось.

Переодевшись, Ульян берется за кол. Ему тепло, уютно. Кол кажется легким. Ульян охотно работает и думает о приятном.. Славная баба эта Наталья! Представляется сердитой, злой, насмешливой, а сама добрая и хорошая. На днях он встретил ее с сестренками-подростками. Они уцепились за нее, кричали что-то веселое, разнобойное, махали какими-то свертками. Наталья сердито сказала: "Привязались – купи ботинки. Пришлось..." Сестренки запищали: "Никто к ней не привязывался – сама повела в магазин!" Чудная эта Наталья! Честное слово, он побаивается ее: как представит, что опять напился, пробивает пот. Страшно не то, что Наталья закричит: "Пьянчужка несчастный!", страшно другое – глаза у нее станут тоскующими, опустошенными. Невозможно представить, что он еще раз может напиться. На днях Ульян проходил мимо чайной, хватил расширенными ноздрями запах лука и пива, услышал нестройный гул – ноги сами повернули к высокому крыльцу. Ясно представилось, как волнующе закружится голова, в груди откроется теплая пустотка, мир распахнется голубым и розовым. Левая нога уже стояла на крыльце, когда он вспомнил о Наталье. Ногу пришлось снять, отставить назад, а на правой ноге повернуться, чтобы уйти от чайной. Казалось, что на ногах пудовые гири... Хорошая девушка Наталья! А Степка Верхоланцев дурак: бегает за своей Викторией, похоже" на дорогую заводную куклу. Нет, Степка, конечно, хороший, но дурной, шалый: как не видеть, что его любит Наталья? Все на песке знают об этом, а он... Впрочем, все ли знают, видят? Может быть, только он, Ульян, стал за последнее время таким глазастым, приметливым. Дядя Истигней, пожалуй, тоже знает о любви Натальи к Степке... Дядя Истигней замечательный! К нему хочется притулиться, всегда быть рядом, чтобы видеть его улыбку, неторопливые движения, понимающие глаза. Ульян отчего-то уверен – для дяди Истигнея нет невозможного. Если дядя Истигней захочет, Ульян вернется на пароход.

Выборочная машина тарахтит рядом. Ульян отвязывает береговое крыло невода, передает дяде Истигнею. Проходит несколько минут, и живая блестящая мотня летит на песок. Когда рыба рассортирована, уложена в длинные деревянные ящики, Стрельников торжественно объявляет:

– Обед!

Под дощатым навесом сухо, чисто, сбоку – яркий костер, разведенный утром. В костер положили несколько огромных бревен, и он будет полыхать до вечера, пока не придет пора уезжать с песка. Рыбаки обедают долго, основательно, молча и, как всегда, хорошо– съедают по две миски осетрины, по два стакана киселя, неторопливо пьют чай. Неплохо ест и Виктория Перелыгина, поработавшая сегодня вместе с рыбаками. Раньше она съедала немного похлебки, картошки, чай не пила, а сегодня ест много, охотно, тянется за добавкой. Анисья, приятно удивившись этому, радостно предлагает:

– Ешь, милая, ешь! Это я люблю, когда хорошо снедают!

Наконец обед кончен.

– Перекур! -объявляет бригадир, начальственно и строго озирая рыбаков. – Разрешается отдохнуть!.. Может, у кого есть вопросы? – после небольшой паузы тоном заботливого руководителя спрашивает он.

Вопросов, видимо, нет, – дядя Истигней уже закрыл глаза, Семен, пожалуй, спит. Степка прячется за Ульяна, а сам Ульян позевывает. Виталий, конечно, лежит рядом со стариком. Очевидно, у них вопросов к бригадиру пока нет. А как обстоят дела у приемщицы рыбы Перелыгиной, которая чаще других ставит вопросы? Нет ли вопросов у товарища Перелыгиной?

Плотно наевшийся Стрельников тяжеловато поворачивается к Виктории, и его круглое бровастое лицо освещается надеждой. У товарища Перелыгиной, кажется, есть вопрос: она беспокойно ворочается, закусывает нижнюю губу, нежные ноздри тоненького носа вздрагивают. Определенно хочет поставить вопрос! Стрельникова ,не обманешь: посади в зал хоть тысячу людей, он взглянет и сразу скажет, кто желает иметь слово. Такого человека сразу видно-он, если не мнет в руках бумагу, то возится, нервничает, отделяется от соседей этакой отрешенностью в зале, словно уже стоит на открытой взорам трибуне. Только большие начальники умеют не показывать виду, что собираются выступать, – дело привычное, чего волноваться! А товарищу Перелыгиной не обмануть Стрельникова, он ее видит насквозь.

Николай Михайлович согнутыми пальцами стучит по столу.

– Вий-мание, товарищи! Прошу дать тишину! Товарищ Перелыгина, у вас вопрос?

Дядя Истигней открывает глаза; Семен, чуть повернув голову, открывает только один глаз; Ульян чуток отодвигается от Виктории; любопытная Анисья, наоборот, придвигается; Наталья насмешливо кривит губы, а Григорий Пцхлава шумно выдыхает воздух: он чинит вторую рукавицу и опять не может попасть ниткой в иголку.

– Прошу, товарищ Перелыгина! – Стрельников приосанивается, нагоняет на себя суровость, но никак не может унять довольную улыбку, появившуюся на его лице оттого, что Виктория все-таки собирается выступать с вопросом.

На этот раз Виктория не поднимается, не вытягивает руку, как это она делала первый раз, выступая перед рыбаками, а начинает говорить с места:

– Никакого вопроса я ставить не хочу! – Она улыбается бригадиру. – Мне кажется, что случилось недоразумение. Я не принимала участия в установке редуктора, а меня почему-то упомянули в газете. Думаю, что это недоразумение, – повторяет Виктория, стараясь говорить спокойно, хотя внутри у нее все дрожит от негодования, так как дядя Истигней как-то странно, невидяще рассматривает ее. "Это он назвал мою фамилию, – думает Виктория. Проявил великодушие! Подачку сунул". Рыбаки молчат.

– Давайте к порядку ведения! – радуется Стрельников. – Прошу разъяснить, товарищ Перелыгина, о какой газете вы докладаете народу? Есть газеты разные... Какую поименуете?

– О нас есть корреспонденция в областной газете! – отвечает Виктория, которой приходит в голову, что рыбаки могли и не читать газету. – Разве вы не знаете?

– Нет, почему же, знаем! – весело отвечает дядя Истигней, вынимая из кармана газету и развертывая. – Не все, наверное, только читали. Прочти-ка вслух, Николай!

Стрельников принимает газету величественным жестом; далеко отнеся от глаз, важно щурится. Ему, по-видимому, не очень интересно то, что написано в газете, – важен самый факт того, что в бригаде читается периодическая печать. При следующем отчете начальству он обязательно упомянет, что на песке проводятся громкие читки газет.

– Начинаю читать! – объявляет Стрельников. – Прошу соблюдать тишину!

Рыбаки слушают внимательно. Когда бригадир доходит до слов "активное участие принимали..." и перечисляет фамилии, Виктория напряженно следит за людьми. Какова будет реакция? А никакой реакции нет! Больше того, Семен снова закрывает глаз, Григорий Пцхлава удачно попадает ниткой в иголку, а Наталья Колотовкина скучно зевает. Виктория смотрит на них, поражается, недовольно вздернув губу, думает: "Точно не о них написано! Никому дела нет!"

Закончив чтение, бригадир торжественно объявляет:

– Написано двадцать седьмого августа тысяча девятьсот шестидесятого года, газета "Пролетарское знамя", страница третья... Товарищ Перелыгина, продолжайте вопрос!

– Почему названа моя фамилия? Я не принимала участия в установке редуктора, – поднимаясь, спрашивает Виктория. – Мне не нужны подачки! резко говорит она. – Я хочу знать, кто дал мою фамилию корреспонденту! Это безобразие! Прошу вас, товарищ Стрельников, ответить на этот вопрос. Бригадир не может ответить.

– Гм! Н-да! – Он кашляет. – Дядя Истигней то есть товарищ Мурзин, кто давал корреспонденту фамилии?

– Да никто не давал, – отмахивается старик. – Слушайте, отдыхать мы сегодня будем или нет? – Ок старательно укладывает телогрейку, выравнивает рукав к рукаву, воротник заталкивает вниз, ворчит: – Холера! Поистрепалась страсть как! – Потом кличет: – Степан! Иди приляг! Намерзся, парниша! Иди, иди! – Он оставляет Степану местечко рядом с собой на телогрейке.

Степка боком, робко пробирается к дяде Истигнею. Глаза у Степки тоскующие, плечи опали, руки висят – он мучится, переживает за Викторию; ему муторно, нехорошо, словно он сам сделал непоправимую, жестокую ошибку. Ну зачем она это делает, зачем? Неужели на видит, что рыбаки переживают за нее, прячут взгляды, пытаются показать, что не видят ее гордо вздернутой головы? Стыд за нее мучит Степку. Это – резкое, обжигающее чувство. Ему кажется, что собственный стыд, стыд за себя, бывает более легким. А сейчас он не может поднять головы, ему до боли жалко Викторию.

– Я жду ответа! – звенит голос девушки. И Степка не выдерживает. Прижав руки к груди, умоляюще просит ее:

– Не надо! Не надо, Виктория, это пустяки... Брось!

– Это ложь! – вскрикивает она.

– Виктория! – Степка бросается к ней, готовый схватить, увести от рыбаков, от стыда, но она отшатывается, отмахивается.

– Я хочу знать!

– Степан, ложись! – прикрикивает на парня дядя Истигней.

Старик делает еще одну попытку замять разговор. Он боится, что Виктория наговорит Степке бог знает что.

– Я хочу знать правду! -твердит свое Виктория.

Дядя Истигней внезапно перестает моргать. Это значит, он старается пересилить накопившийся в нем гнев, не поддается ему.

– Знать правду? – спрашивает дядя Истигней. – Хорошо! Человек должен знать правду о себе... Вы, Перелыгина, делаете глупость, если добиваетесь ответа. Большую глупость, Перелыгина...

– Товарищ Мурзин!

– Не люблю, когда меня перебивают! Коли вы не могли понять, что я не хочу этого разговора, то уж извольте выслушать! Неужели вы не понимаете, что, упомянув вашу фамилию, корреспондент ничего плохого не сделал? Мы все по-своему осваивали редуктор. – Он вдруг улыбается. – Вы не заметили, что не упомянута одна фамилия? Ульяна-то нет, а? Как же так, он ведь принимал участие? Почему же Тихий не поднимает историю? Ульян! Ульян! – обращается он к коловщику. – Ты принимал участие, а?

– Принимал... – отвечает Ульян, смущенно улыбаясь. "Так вышло, что принимал участие. Ничего не поделаешь, принимал, и все тут!" – говорит его улыбка.

– Вот видите! Скажу больше, ни Пцхлава, ни Колотовкина, ни Анисимов участия в установке тоже не принимали. Почему же они молчат? И почему не обижается Ульян Тихий, когда его просто-напросто забыли упомянуть? Если вы не знаете почему, отвечу своими словами. Мы народ дружный, компанейский, славу меж собой не делим. Вот та", уважаемая!

Рыбаки молчат, слушают дядю Истигнея, одобрительно переглядываются так, правильно! Виталий АНИСИМОВ приосанивается, громко поддакивает, Пхцлава цокает языком: "Правильно! Правильно ты говоришь, законно!" Стрельников доволен еще больше: наверное, впервые в жизни дядя Истигней произносит на песке целую речь. Тетка Анисья поражена словами дяди Истигнея, не отрывается взглядом от старика, завистливо вздыхает, словно говорит: "Эх, как шпарит! И откуда такие слова берутся у старого черта. Ну и Истигней, холера его побери! Какой мастак на разговоры, а я и не знала! Вот уж будет что рассказывать!"

Виктория молчит. Она стоит в стороне от рыбаков, так как люди незаметно потеснились: Степка ушел к дяде Истигнею, Наталья пересела к Пцхлаве, зло вырвав из его рук иголку и нитки, стала чинить рукавицу.

Виктория замечает это, и у нее на миг появляется желание сесть, махнуть рукой, как можно скорее забыть о злополучной газете. Ей очень хочется сделать, это, но она не знает – как, у нее ведь высоко вздернута голова, руки упираются в стол, фигура стремительно наклонена вперед. Нельзя же сказать: "Я погорячилась"– и сесть. Она, кажется, трусит! "Я определенно трушу", – думает Виктория. Ей хочется сесть, потому что она побаивается дяди Истигнея, насмешливой улыбки Колотовкиной, холодного взгляда Семена Кружилина, напряженной тишины. Да, да, так и есть – она, эта Колотовкина, презрительно улыбается.

– Я не нуждаюсь в подачках! -пересилив желание сесть, гордо говорит Виктория. – А Ульян Тихий... Ульян Тихий молчит потому... – Она останавливается, так как не знает, почему не протестует Тихий. Однако фраза начата, ее нужно кончать, и она внезапно понимает, в чем тут дело. – Тихий молчит потому, что ему безразлично, как о нем думают. Да, наверное, и нельзя называть в газете фамилию человека, который сидел в тюрьме!

Она не успевает сказать последнее слово, как Степка испуганно вскакивает, снова бросается к ней, тонко, жалобно кричит:

– Виктория, что ты делаешь!

Он кричит, чтобы заглушить ее голос, делает это невольно, повинуясь чувству жалости к Виктории. Но ему не удается заглушить ее звонкие слова.

– Ой-ой-ой! -вздыхает Истигней, закусывая губу.

– Зачем так говоришь?! -Григорий Пцхлава взмахивает руками. Неправильно говоришь! Мы, мы любим Ульяна Тихого! Зачем оскорбляешь человека?! Нехорошо!

– Ой-ой! – покачивается из стороны в сторону дядя Истигней.

Виктория бледнеет. Ей кажется, что кто-то сейчас бросится к ней, сомнет; она стискивает зубы, еще выше вздергивает голову.

– Зануда! -зло говорит тетка Анисья.

– Я не позволю оскорблять себя! -кричит Виктория. Выскочив из-за стола, поворачивается и, тонкая, стройная, гордая, быстро уходит под проливным дождем в землянку.

Побледневший Степка смотрит ей вслед и чуть не плачет.

– Ульян, друг! -кричит Пцхлава, бросаясь к Тихому. -Наплеван на ее слова! Плохие слова говорит плохой человек! Понедельник мы переезжаем новый дом, берем тебя к себе. Наша жена хочет, чтобы ты жил с нами.

– Спасибо... – чуть слышно отвечает Ульян.

– Замечательно будем жить! Ты хороший друг! Товарищ!

К ночи дождь притих, ветер поубавился, но по-прежнему сыро, промозгло, зябко. Сунув руки в карманы, ссутулившись, Степка идет по глазной карташевской улице. Минует школу, сельсовет, больницу, поднимается на пригорок. Как стрелку компаса влечет к северу, так Степку тянет к пятистенному дому, стоящему на горушке. Там палисадник, смородина, акации, две тонкие черемухи; там ярко светит окошко, а за ним двигается тень девушки.

Степка подходит к окошку, останавливается, кладет руки на городьбу. Черемухи шелестят. Ветер осторожно раскачивает ветки, их тени бегут по желтому квадрату. Тупо, глухо ударяются о землю, о листья, о Степкино пальто дождевые капельки. Стук! Стук! Стволы черемухи блестят, перезревшие ягоды малины горят красными тревожными лампочками – на них падает свет. И тишина. И в ней: стук! стук!

Капельки отсчитывают время. Кап – прошла секунда, кап – вторая, кап третья!.. Быстро, и не заметишь как, пронесется жизнь; в сутолоке дел, -стремлений, желаний и ожидания главного, важного, самого нужного.

Однажды Степка Верхоланцев выйдет вечерком из дому, сядет на скамейку, посмотрит вокруг себя понимающе и трезво; вспомнит, каким свежим был в молодости воздух, какой яркой луна, каким светлым мир. Вспомнит былое, и тоской защемит сердце – где ты, молодость? Была ли? Может быть, и не было ее, молодости? Может быть, всегда дрожали руки, всегда были серыми волосы, всегда подламывались, не держа тела, ноги; может быть, всегда было холодно спине? Не вспомнит он, что холодным и далеким было окно, что нелюб был он девушке по имени Виктория, а только свою любовь припомнит он. Была молодость. Была! Радостно станет старику, а потом грустно – где ты, молодость?

Под светом выглянувшего из-за туч месяца Степка уходит от желтого окна. Навстречу ему кто-то идет; Степка приглядывается, узнает Ульяна Тихого, который бредет понуро, медленно, сапоги чавкают грязью.

– Гуляешь?

– Гуляю, – отвечает Ульян, который возвращается с противоположного конца поселка.

Минут десять назад, бесцельно шастая по улице, он остановился у дома Натальи, заглянул в окно – Наталья сидела за столом, что-то шила, склонившись, была задумчивая, тихая, грустная. Потом, вздохнув, подняла голову и посмотрела в окошко, прямо на Ульяна. Он испугался, попятился и чуть не упал в кювет.

С Оби доносится скрип уключин, шебаршит по воде мелкий дождик.

– Пойдем вместе! – предлагает Степка.

– Пойдем!

Сапоги глубоко завязают в грязи, вытаскивать их трудно, грязь издает жадный, чмокающий звук. "Жалкп Степку!" – думает Ульян, видя страдания парня, который ничего не умеет скрывать, – был у Виктории, как и он, Ульян, стоял под окном, тосковал. А Наталья тоскует тоже. Она любит Степку. Она очень хорошая, эта Наталья... А он, Ульян, пропащий человек... Он верит дяде Истигнею, что его, Ульяна, не упомянули в газете только по ошибке. Но ведь кто-то сказал: "Тюрьму и татуировку не смоешь!" Мысли бегут быстро, перебивая друг друга. Ульян опять уже думает о Степке... Зачем Степке мучиться, когда его любит Наталья? Она стала бы радостной, счастливой, если бы Степка полюбил ее. Степка – хороший парень.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю