Текст книги "Изумруды к свадьбе (Властелин замка, Влюбленный граф)"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Что вы сказали?
– Да вы не слушаете, – сердито буркнула Женевьева и повторила вопрос, – Я спрашиваю вас, мадемуазель. Вы как считаете?
– Думаю, что так сказали бы многие.
– Она относится к такому типу женщин, которые нравятся большинству людей.
– А мне она не нравится.
– Надеюсь, что вы не пойдете с ножницами в ее комнату, ибо, если вы сделаете нечто подобное, будут очень большие неприятности – и не только для вас, но и для других. Вы когда-нибудь думали о том, что произошло с мадемуазель Дюбуа?
– Но она была глупой женщиной.
– И тем не менее это не повод, чтобы относиться к ней плохо.
В ее смехе прозвучали коварные нотки.
– Ну хорошо, ведь для вас вся эта история закончилась вполне благополучно, разве не так? Папа подарил вам прекрасное платье. Не сомневаюсь, что за всю свою жизнь вы никогда не имели подобного платья. Так что, как видите, благодаря мне в вашей жизни произошло столь знаменательное событие.
– Я с вами не согласна. Мы все оказались в очень затруднительном положении.
– Бедная Костяшка! Конечно, все это было не очень хорошо. Ей так не хотелось уезжать отсюда. Да и вам, наверное, тоже не захотелось бы!
– Совершенно верно. Мне очень интересна моя работа.
– А я?
– Безусловно, мне бы очень хотелось, чтобы вы улучшили свой английский язык. – Потом я смягчилась и сказала: – Нет, мне бы очень не хотелось уезжать от вас, Женевьева.
Она улыбнулась, но в тот же миг на ее лице уже появилось злобное выражение:
– И от папы тоже. Но я не думаю, что он будет теперь обращать на вас внимание, мадемуазель. Вы видели, как он смотрел на нее?
– На нее?
– Вы знаете, кого я имею в виду. Мадемуазель де ла Монель. Все-таки она очень красива.
Девочка проехала чуть вперед, потом оглянулась на меня через плечо и засмеялась. Я пришпорила лошадь, и мы пустились галопом. Женевьева скакала рядом со мной. А я никак не могла выбросить из головы красивое лицо мадемуазель де ла Монель. В полном молчании мы с Женевьевой добрались наконец до замка.
На другой день, направляясь в галерею, я лицом к лицу столкнулась с графом. Я была уверена в том, что он, будучи полностью поглощен своими гостями, просто поздоровается со мной и пройдет мимо, но он вдруг остановился.
– Какие успехи делает моя дочь в английском?
– Очень хорошие. Думаю, что вы были бы очень довольны.
– Я знал, что из вас получится прекрасная учительница.
– Неужели я действительно выгляжу как гувернантка, хотелось бы мне знать? У нее есть интерес, а это очень помогает. Она теперь выглядит более счастливой.
– Более счастливой?
– Да, а разве вы не заметили?
Он покачал головой.
– Но я вам верю.
– Всегда можно найти причины, объясняющие, почему подростки хотят что-то разрушить или уничтожить… без всякой причины.
– Думаю, что вы правы.
– Мне кажется, что она очень глубоко переживает потерю матери и еще ей очень недостает обычных детских радостей.
При упоминании умершей жены ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Радостей, мадемуазель Лоусон? – повторил он.
– Она рассказывала мне о том, как раньше выставляла свои башмаки перед очагом в канун Рождества, и в ее голосе звучала такая тоска…
– Но разве она уже не достаточно взрослая для таких радостей?
– Вряд ли можно быть слишком взрослым для таких радостей и удовольствий!
– Вы меня удивляете.
– Это очень приятная и замечательная традиция, – продолжала настаивать я. – Мы решили обязательно исполнить весь ритуал в это Рождество, и, возможно, вас удивит мое предположение, но…
– Я уже перестал чему-либо удивляться.
– Я подумала, что вы, может быть, тоже положили бы свой подарок вместе с другими. Это очень обрадует ее.
– Считаете, что, если моя дочь обнаружит подарок в своем башмачке вместо того, чтобы получить его, скажем, за обеденным столом, она откажется от всех этих штучек, которые иногда выкидывает?
– Господин граф, – вздохнула я, – извините меня, но я же сказала, что высказала лишь предположение.
Я быстро пошла в галерею, а он не счел нужным остановить меня и продолжить разговор. В галерее я никак не могла заставить себя работать. В моем воображении неотступно стояли два образа: гордый невиновный человек, бросающий миру вызов… и бессердечный убийца. Который из них был настоящим? Мне так хотелось понять это! Однако какое мне до этого дело? Мое дело – это картины, а не этот человек.
В канун Рождества мы отправились к полуночной мессе в старую церковь Гайяра. Граф сидел на первой скамье, предназначенной для членов семьи владельцев замка. Рядом с ним была Женевьева. На скамье позади них располагались гости. Еще дальше сидели мы с Нуну, и поскольку здесь же присутствовали слуги, то все скамьи, принадлежащие замку, были заполнены.
Я увидела семью Бастидов, одетых в праздничные наряды. Мадам Бастид вся в черном, а Габриэль замечательно смотрелась в сером. Рядом с ней сидел молодой человек, которого я уже не раз видела на виноградниках. Это был Жак, тот самый Жак, который был вместе с Арманом Бастидом, когда с тем произошел несчастный случай, – я узнала его по шраму на щеке.
Ив и Марго с трудом удавалось сохранять спокойствие. Девочка наверняка считала уже не часы, а минуты, оставшиеся до наступления Рождества.
Я видела, что Женевьева искоса наблюдает за ними, и была уверена, что она предпочла бы вместе с детьми порадоваться наступлению Рождества в доме Бастидов, а не возвращаться в замок.
Я была рада, что заранее объявила ей, что собираюсь поставить свои башмаки перед очагом в классной комнате, и предложила ей сделать то же самое. Конечно, это будет весьма скромное торжество, особенно по сравнению с неудержимым весельем, которое будет царить в рождественское утро в доме Бастидов. Но все-таки это лучше, чем ничего, и я поразилась тому энтузиазму, с которым Женевьева отнеслась к предложению. В конце концов, она ведь не привыкла жить в большой семье. Когда была жива ее мать, их было всего трое – Женевьева, Франсуаза и Нуну, хотя, возможно, еще и гувернантка. А что же граф? Уверена, что, когда была жива его жена и дочь была еще маленькой, он тоже участвовал в рождественских праздниках.
Все четыре комнаты, относившиеся к детской, находились не очень далеко от моей. Первая – классное помещение, с высоким куполообразным потолком, с узкими окнами в виде амбразур и широкими массивными подоконниками, как и во всем замке. В этом помещении был большой очаг, в котором, как утверждала Нуну, можно было зажарить быка. С одной стороны висел огромный оловянный котел, в котором всегда лежала большая куча поленьев. Три двери вели в другие комнаты: одна – в спальню Женевьевы, другая – в комнату Нуну и третья – в комнату гувернантки.
Вернувшись с полуночной мессы, мы торжественно прошествовали в классную комнату и поставили свои башмаки перед угасавшим очагом.
Женевьева отправилась спать. И, когда мы с Нуну решили, что она уже заснула, положили в башмаки свои подарки. Я – шелковый шарф пурпурного цвета, который можно было использовать в качестве галстука во время наших прогулок верхом. Для Нуну я приготовила то, что владелица кондитерской назвала ее любимым лакомством, – торт со сливочным кремом и ромом в красивой коробке. Мы с Нуну, сделав вид, что не замечаем подарков, приготовленных друг для друга, пожелали одна другой спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.
Рано утром меня разбудила Женевьева:
– Посмотрите, мадемуазель! Вы только посмотрите!
Толком не проснувшись, я все-таки поняла, что наступило Рождество.
– Шарф просто замечательный. Благодарю вас, мадемуазель. – Она надела его Прямо поверх ночной рубашки. – А Нуну подарила мне носовые платки с очень красивой вышивкой. И еще… О, мадемуазель, я пока не открывала. Это от папы. Коробочка лежала в моем башмаке вместе с другими подарками!
Я все еще продолжала сидеть на кровати и была взволнована не меньше, чем она.
– Замечательно! – воскликнула я.
– Он уже много лет ничего мне не дарил. Интересно, почему же в этом году…
– Да не все ли равно? Давайте лучше посмотрим!
Внутри коробочки был кулон – жемчужина на тонкой золотой цепочке.
– Боже, какая прелесть! – искренне восхитилась я.
– Просто чудо! – подхватила Женевьева.
– Вы довольны?
Она даже не могла говорить – лишь кивнула.
– Примерьте его, – сказала я и помогла застегнуть цепочку.
Женевьева подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Потом снова подошла к моей кровати, взяла подаренный мною шарф, который сняла, чтобы надеть цепочку, и накинула теперь его на плечи.
– Какое счастливое Рождество! – сказала она радостным голосом.
Я подумала, что хорошо бы, чтобы оно действительно было счастливым. Женевьева настойчиво звала меня пойти в классную комнату.
– Нуну еще не встала. Она получит свои подарки позднее. А теперь, мадемуазель, давайте посмотрим, что подарили вам.
Я взяла сверток, в котором был подарок от Женевьевы, – книга о замке и его окрестностях. Она с удовольствием наблюдала за мной, пока я перелистывала книгу.
– О, Женевьева, благодарю вас. Вы очень добры, что подумали обо мне. Так, значит, вы знаете, что я очарована этим местом?
– Да вы даже не можете этого скрыть, мадемуазель. И вы любите старые замки, не так ли? Но только не начинайте читать ее прямо сейчас. Лучше посмотрите. Вот эта салфетка для подноса – от Нуну. Я знаю, кто сделал ее. Моя мама. У Нуну их целая стопка!
Носовые платки, салфетка для подноса… все вышитое руками Франсуазы! Интересно, как это Нуну решилась расстаться с ними…
– Здесь для вас еще кое-что, мадемуазель.
Я увидела сверток, и мне в голову пришла невероятная мысль, которая при всей своей абсурдности была столь волнующей, что я даже не решалась взять его в руки, страшась испытать разочарование.
– Разверните его! Скорее! – скомандовала Женевьева.
Я послушалась и увидела великолепную миниатюру, украшенную жемчужинами. Это был портрет женщины со спаниелем на руках. По стилю прически и платью женщины я поняла, что портрет был выполнен около ста пятидесяти лет назад.
– Вам нравится? – воскликнула Женевьева. – Это от кого?
– Прекрасная, но слишком дорогая вещь. Я…
Женевьева подняла выпавшую из свертка записку:
«Вы без сомнения узнаете даму, которую так умело вернули к жизни. Возможно, она вам столь же признательна, как и я, и мне кажется, что будет весьма разумно, если миниатюра станет вашей собственностью. Я собирался вручить ее вам при нашей следующей встрече, но, поскольку вы столь привержены старым традициям, кладу ее в вашу туфельку.
Лотэр де ла Таль».
– Это от папы! – взволнованно воскликнула Женевьева.
– Да. Он очень доволен моей работой над картинами, и это – выражение его признательности.
– О… но в ваш башмак! Кто бы мог подумать… – Ну, он, наверное, подумал, что раз кладет кулон в ваш башмачок, то может положить миниатюру – в мой. Это та самая дама с изумрудами. Вот почему он подарил мне портрет.
– Вам она нравится, мадемуазель? Нравится, да?
– Да, очень красивая вещь.
Я с нежностью рассматривала миниатюру, отметив про себя роскошные краски и прекрасные жемчужины. Я еще никогда в жизни не обладала чем-либо более прекрасным.
Вошла Нуну.
– Что за шум? – спросила она. – Вы даже разбудили меня. Счастливого всем Рождества!
– Счастливого Рождества и вам, Нуну.
– Нуну, ты только посмотри, что подарил мне папа! И подарок лежал в моем башмаке!
– В башмаке?
– Да проснись же ты, Нуну! Сегодня же рождественское утро. Посмотри на свои подарки. Ну, давай же! Вот мой подарок.
И Женевьева протянула красивый передник бледно-желтого цвета, о котором Нуну как-то сказала, что он является мечтой ее жизни. Потом вы разила явное удовольствие от моего подарка – сладостей. Не забыл ее и граф – подарил ей тонкую шерстяную шаль темно-синего цвета.
Нуну была изумлена.
– От господина графа… Но почему?
– А разве он обычно не помнит о Рождестве?
– О нет, помнит. Работники виноградников всегда получают рождественскую индюшку, а слуги в замке – деньги, которые раздает им управляющий. Так было всегда.
– Покажите ей свой подарок, мадемуазель.
Я протянула Нуну миниатюру.
– О! – воскликнула старушка и мгновение не сводила с меня пристального взгляда. Казалось, она была не на шутку встревожена.
6
Утром мы с Женевьевой отправились к Бастидам. Раскрасневшаяся у плиты мадам Бастид вышла приветствовать нас, размахивая черпаком. Габриэль поздоровалась, оглянувшись через плечо, ибо тоже стояла у плиты. Из кухни неслись невероятно аппетитные запахи. Ив и Марго бросились к Женевьеве и стали наперебой рассказывать друг другу, кто что нашел в своих башмаках. Я была очень рада, что ей тоже было чем похвастать, и с удовольствием наблюдала, как Женевьева демонстрирует подарки. Потом она отправилась к яслям и, заглянув в них, издала радостный возглас:
– Он здесь!
– Конечно, – отозвался Ив. – А что же ты думала? Ведь сегодня же рождественское утро.
С огромной охапкой дров вошел Жан-Пьер, и его лицо осветилось счастливой и довольной улыбкой.
– О, сегодня великий день, люди из замка сидят вместе с нами за нашим столом.
– Женевьева едва смогла дождаться этого момента, – ответила я.
– А вы?
– Я тоже сгорала от нетерпения.
– Тогда надо постараться, чтобы вы не были разочарованы.
Это был замечательный и веселый праздник. За большим столом, который Габриэль украсила веточками вечнозеленых кустарников, собралось полным-полно гостей. Среди приглашенных были и Жак с матерью. Она с трудом передвигалась, и было очень трогательно наблюдать, как сын нежно и заботливо ухаживает за ней. Вместе с мадам Бастид, ее сыном с четырьмя детьми, со мною и Женевьевой мы являли собой довольно внушительную компанию, которую восторги и радость детей постоянно поддерживали в приподнятом настроении.
Мадам Бастид расположилась во главе стола, напротив сидел ее сын. Я справа от хозяйки, Женевьева – справа от ее сына. Мы были почетными гостями, и здесь, как и в замке, соблюдали этикет.
Дети без умолку болтали, и я была рада видеть, как Женевьева внимательно прислушивалась к ним и иногда принимала участие в разговоре. Ив просто не давал ей возможности чувствовать себя скованной и застенчивой. Я была уверена, что именно такое общество нужно Женевьеве, ибо никогда не видела ее более счастливой. На ее шее блестел новый кулон. Я могла побиться об заклад, что она никогда не снимет его и даже будет спать с ним.
Мадам Бастид разрезала индейку, фаршированную грецкими орехами и поданную с пюре из шампиньонов. Все было очень вкусно, но самый главный момент наступил, когда под радостные возгласы детей подали огромный пирог.
– Кому это попадется? Кому-это попадется? – распевал Ив. – Кто будет королем сегодняшнего дня?
– А вдруг это будет королева? – возразила ему Марго.
– Это будет король! Какой толк от королевы?
– Если у королевы есть корона, она сможет править.
– Потише, дети, – воскликнула мадам Бастид. – Возможно, мадемуазель Лоусон не знает этого древнего обычая!
Жан-Пьер улыбался мне с другого конца стола.
– Видите этот пирог? – спросил он.
– Конечно, видит! – закричал Ив.
– Он такой большой, – добавила Габриэль.
– Прекрасно, – продолжал Жан-Пьер, – дело в том, что внутри пирога – корона, маленькая корона. Теперь следует разрезать пирог на десять частей – по куску каждому из сидящих за столом. Каждый ест свой кусок, но очень осторожно…
– … Потому что в вашем кусочке может оказаться корона, – вставил Ив.
– Очень осторожно… – повторил Жан-Пьер, – и кто-то из присутствующих обязательно обнаружит в своем куске маленькую корону.
– И когда он ее обнаружит – то что дальше?
– Он становится королем сегодняшнего дня! – закричал Ив.
– Или королевой, – добавила Марго.
– И они должны носить корону? – спросила я.
– Она очень маленькая, – сказала Габриэль, – но…
– … Лучше всех других. Тот, кому достанется корона, будет королем – или королевой – в течение целого дня, – объяснил Жан-Пьер. – Это значит, что он… или она… правит всей семьей, всем домом. Его, – Жан-Пьер улыбнулся Марго, – или ее слово – закон.
– И так весь день! – вскричала Марго.
– Если она достанется мне, – сказал Ив, – я даже не знаю, что сделаю!
Мальчик был так переполнен радостным ожиданием, что не мог произнести ни слова, и все вокруг тоже начали проявлять явное нетерпение.
Когда мадам Бастид воткнула в пирог нож, над столом повисло напряженное молчание. Но вот пирог наконец был разрезан. Габриэль встала, взяла стопку тарелок и стала раздавать их по кругу. Я наблюдала за Женевьевой, которая несказанно радовалась этой незамысловатой забаве.
Когда все начали есть, в комнате не раздавалось ни единого звука или шороха – только тиканье часов и потрескивание дров в очаге.
Вдруг раздался торжествующий крик, и мы все увидели в руке Жан-Пьера сверкающую золотом корону.
– Она досталась Жан-Пьеру! Жан-Пьеру! – распевали дети.
– Прошу называть меня теперь Ваше Величество, – заявил Жан-Пьер с деланной важностью. – Я сообщаю всем, что церемония моей коронации состоится немедленно, без всякого отлагательства.
Габриэль вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся на подушечке металлическую корону, украшенную блестками. Дети в восторге вскочили со своих мест, а Женевьева следила за происходящим круглыми и немигающими глазами.
– Кого вы, Ваше Величество, избираете для возложения на вас короны? – спросила Габриэль.
Жан-Пьер сделал вид, что внимательно изучает всех присутствующих; потом его глаза задержались на мне. Я показала ему взглядом в сторону Женевьевы, и он мгновенно понял мое желание.
– Мадемуазель Женевьева де ла Таль, выйдите вперед, – сказал он.
Женевьева вскочила с места, ее щеки пылали, глаза блестели.
– Ты должна возложить корону на его голову, – сказал Ив.
Женевьева торжественным шагом направилась к подушечке, которую протягивала ей Габриэль, взяла корону и возложила ее на голову Жан-Пьера.
– Теперь встань на колени и поцелуй его руку, – скомандовал Ив, – а потом поклянись служить королю.
Я смотрела на Жан-Пьера, сидевшего в кресле с короной на голове, на Женевьеву, преклонившую перед ним колени на положенную на пол подушечку. Его лицо сияло полным триумфом: со своей ролью он справлялся просто великолепно.
Ив нарушил торжественную церемонию, спросив у Жан-Пьера, каким будет первое повеление Его Величества. Жан-Пьер на секунду задумался, посмотрел на меня, на Женевьеву и сказал:
– Мы должны отступить от формальностей. Повелеваю всем присутствующим обращаться друг к другу по имени.
Габриэль бросила на меня понимающий взгляд, и я, улыбнувшись, сказала:
– Меня зовут Даллас. Надеюсь, вам удастся выговорить мое имя.
Все произнесли его с некоторым акцентом, делая ударение на последнем слоге. Дети весело смеялись, слушая, как я по очереди поправляю каждого. – Это распространенное английское имя? – спросил Жак.
– Как Пьер и Ив во Франции? – спросил Ив.
– Совсем нет. Это только мое имя, и ему есть свое объяснение. Моего отца звали Даниэл, а мать Алисой. Отец очень хотел, чтобы родилась девочка, а мать ждала мальчика. Он собирался назвать будущую дочь именем моей любимой жены, а она – его именем, Даниэлем. И когда я появилась на свет, они из двух своих имен сделали одно – Даллас.
Мои слова очень развеселили детей, и они принялись соединять все имена, испытывая от этой игры огромное удовольствие.
Мы все немедленно повиновались воле короля, и переход на обращение друг к другу по именам сделал наш праздник еще более милым и домашним. Жан-Пьер с короной на голове важно сидел в кресле, как самый настоящий монарх, и мне порой казалось, что в его глазах мелькает такое же выражение высокомерия и надменности, которое я часто видела во взгляде графа.
Жан-Пьер заметил, что я наблюдаю за ним, и рассмеялся.
– Просто великолепно, Даллас, что вы присоединились к нам в нашей игре, – сказал он.
Не знаю почему, но я вздохнула с облегчением, услышав, что он рассматривал все это лишь как игру.
Когда в комнату вошла служанка Бастидов, чтобы закрыть ставни, я подумала, как быстро пролетело время. Мы провели здесь замечательный день: играли в различные игры, отгадывали шарады, разыгрывали пантомимы – и все под руководством Жан-Пьера. Мы танцевали, а Арман играл нам на скрипке, внося тем самым и свой вклад в общее веселье.
Есть еще только один праздник, который по своей прелести может сравниться с Рождеством, рассказывала мне Марго, обучая меня танцевать «сотьер шарентез», – это праздник урожая… Но все равно он не такой славный и замечательный, потому что нет подарков, праздничного дерева и короля на весь день.
– Праздник урожая – это праздник для взрослых, – глубокомысленно заметил Ив. – А Рождество – для детей.
Я с удовольствием наблюдала за тем, как Женевьева всецело отдалась веселью и радостям танцев и игр. Я видела, что ей хотелось, чтобы этот день продолжался до бесконечности, однако нам пора было возвращаться в замок. Даже сейчас наше отсутствие, должно быть, уже заметили, и я не знала, какова будет реакция.
Я сказала мадам Бастид, что нам, к сожалению, нужно домой, и она сделала знак Жан-Пьеру.
– Мои подданные желают поговорить со мной? – спросил он, остановив теплый взгляд своих глаз сначала на мне, потом на Женевьеве.
– Нам пора уходить, – объяснила я. – Мы просто тихо исчезнем… не привлекая внимания остальных. Никто и не заметят, что мы ушли.
– Невозможно! Все будут очень огорчены. Не знаю, не следует ли мне применить свои королевские прерогативы…
– И тем не менее мы уходим. Поверьте, мне очень не хочется уводить отсюда Женевьеву: она провела у вас незабываемый день.
– Я провожу вас до замка.
– О нет, в этом нет никакой необходимости…
– Нет необходимости… когда уже почти темнеет! Я настаиваю. И вы знаете, что я имею на это право. – Его глаза смотрели на меня с глубокой тоской. – Правда, этим правом я обладаю только сегодня, но я хочу использовать до конца данные мне полномочия.
Почти всю дорогу к замку мы прошли молча, а когда подошли к подъемному мосту, Жан-Пьер остановился и сказал:
– Ну вот. Теперь вы уже дома!
Он взял одной рукой мою руку, другой – руку Женевьевы, поцеловал их, но продолжал держать. Потом совершенно неожиданно он вдруг привлек меня к себе и нежно поцеловал в щеку, а потом и Женевьеву.
Мы обе остолбенели от удивления, а он, глядя на нас, улыбался.
– Все, что бы ни делал король, – правильно, – напомнил он нам. – Завтра я буду обыкновенным Жан-Пьером Бастидом, но сегодня – я король в своем маленьком замке.
Я засмеялась и, взяв Женевьеву за руку, сказала:
– Ну что же, прекрасно, благодарим вас, Ваше Величество, и всего доброго.
Он поклонился, а мы по подъемному мосту направились в замок.
Нуну, немного обеспокоенная, ждала нас.
– Господин граф заходил сегодня в классную комнату. Он спрашивал, где вы, и мне пришлось сказать ему.
– Конечно, – ответила я, почувствовав, как заколотилось мое сердце.
– Ведь вас не было дома ко второму завтраку.
– Нет смысла делать из нашей прогулки секрет, – ответила я.
– Он хотел видеть вас, как только вы вернетесь.
– Нас обеих? – спросила Женевьева, и я подумала, что вот уже и нет той сияющей, беспечной девочки, которая совсем недавно от души веселилась у Бастидов.
– Нет, только мадемуазель Лоусон. Он будет в библиотеке до шести часов. Вы как раз успеете застать его там, мадемуазель.
– Я немедленно иду туда, – сказала я и отправилась в библиотеку, оставив Нуну с Женевьевой.
Граф читал и, когда я вошла, лениво, почти нехотя, отложил книгу в сторону.
– Вы хотели видеть меня? – спросила я.
– Садитесь, пожалуйста, мадемуазель Лоусон.
– Я должна поблагодарить вас за миниатюру. Она прелестна.
Он склонил голову.
– Я был уверен, что вы оцените ее. Вы, конечно, узнали ее?
– Да. Она очень похожа. Но боюсь, что вы слишком щедры.
– Разве можно быть слишком щедрым?
– Вы были очень добры, что положили свои подарки в башмаки.
– Но вы же разъяснили мне мой долг… – Он улыбнулся. – У вас был приятный визит?
– Мы были у Бастидов. Я считаю, что общение Женевьевы со сверстниками оказывает на нее благотворное влияние, – сказала я несколько вызывающим тоном.
– Не сомневаюсь в вашей правоте.
– Ей так было интересно участвовать во всех играх… в рождественских празднествах… соблюдать традиции, видеть их простоту и непосредственность. Я надеюсь, что вы не имеете ничего против нашего визита.
Он пожал плечами и сделал рукой жест, который мог означать все, что угодно.
– Женевьева должна быть с нами сегодня за обедом, – сказал он.
– Я уверена, что она будет рада.
– Не думаю, что мы сможем соревноваться в непосредственности и простоте с местными жителями, но я просил бы и вас присоединиться к нам вечером… Если пожелаете, мадемуазель Лоусон.
– Благодарю вас.
Граф снова наклонил голову, давая понять, что разговор окончен. Я поднялась с кресла, и он проводил меня до двери, распахнув ее и давая мне возможность выйти.
– Женевьева очарована вашим подарком, – сказала я. – Как жаль, что вы не видели ее лица, когда она открыла коробочку!
Граф снова улыбнулся, и я ощутила прилив счастья. Я ожидала выговора, а вместо этого получила приглашение. Что за великолепное Рождество!
Итак, мне представилась возможность покрасоваться в моем новом платье. Я была очень взволнована, взволнована ожиданием чего-то необычного, как будто тот факт, что я надела платье, которое он сам выбрал для меня, превращал меня совсем в иную женщину.
Но ведь он ничего не выбирал. Просто заказал в парижском магазине платье, которое подошло бы женщине, которая прежде носила то, черное бархатное. И, тем не менее, цвет нового платья как нельзя лучше подходил моей внешности. Ничего более удачного и придумать было нельзя. Случайно ли это?
Или он сам назвал цвет? Мои глаза буквально сверкали изумрудным блеском, а волосы отливали золотом. Я была уверена в том, что в новом платье выгляжу почти привлекательной.
В приподнятом настроении я начала спускаться по лестнице, как вдруг лицом к лицу столкнулась с мадемуазель де ла Монель. Она выглядела просто ослепительно в шифоновом платье бледно-лилового цвета, отделанном зелеными шелковыми бантами; ее светлые волосы были завиты локонами, закрепленными на макушке большой жемчужной заколкой, а несколько завитков прелестно ниспадали вдоль ее красивой и тонкой шеи. Она посмотрела на меня с некоторым недоумением, как будто пыталась вспомнить, где и когда мы встречались раньше. Я объяснила это тем, что в новом платье выгляжу совершенно иначе, нежели в малопривлекательном костюме для верховой езды.
– Я Даллас Лоусон, – сказала я. – Реставрирую в замке картины.
– Вы обедаете с нами? – услышала я удивление в ее неприязненном тоне.
– По приглашению графа, – ответила я не менее холодно.
– Неужели?
– Именно так.
Ее глаза внимательно изучали каждую деталь моего платья, оценивая и прикидывая его стоимость. Оно удивило ее, наверное, не меньше, чем приглашение графа.
Она повернулась и пошла впереди меня, показывая всем своим видом, что даже если граф настолько эксцентричен, что пригласил кого-то, кто работает на него, влиться в компанию его друзей, то это касается его лично, а она просто не желает меня знать.
Гости собрались в одной из столовых около банкетного зала. Граф был поглощен разговором с мадемуазель де ла Монель и не заметил моего появления, но Филипп тотчас же направился мне навстречу. Я подумала, что он, должно быть понимая, как я буду себя неловко чувствовать в этой компании, уже поджидал меня. Еще одно свидетельство его доброты.
– Могу я позволить себе заметить, что вы выглядите очень элегантно?
– Благодарю. Я хотела бы спросить вас: присутствующая здесь мадемуазель де ла Монель из той самой семьи, о коллекции картин которой вы упоминали?
– А… собственно… почему… Да. Ее отец тоже здесь. Но я надеюсь, что вы не говорили об этом моему кузену?
– Конечно нет. В любом случае я вряд ли оставлю замок, чтобы поработать в ее доме.
– Вы думаете так сейчас, но, если когда-нибудь…
– Хорошо, я буду помнить о вашем предложении.
К нам подошла Женевьева. На ней было розовое шелковое платье, но выглядела она очень подавленно и уныло – никакого сравнения с той девочкой, которая всего несколько часов тому назад возлагала корону на голову короля.
В этот момент всех пригласили к столу, и мы перешли в зал, где красиво сервированный стол был освещен свечами в канделябрах, расставленных на столе на равных промежутках друг от друга.
Я сидела рядом с пожилым джентльменом, который проявил большой интерес к картинам, и мы с ним много говорили на эту тему. Наверное, меня специально посадили таким образом, чтобы я смогла его развлекать. Подали индейку, фаршированную грецкими орехами и трюфелями, но я почти к ней не притронулась, потому что уже пробовала это блюдо у Бастидов. А может быть, потому, что все время ощущала присутствие мадемуазель де ла Мотель, сидевшей рядом с графом, который, казалось, был полностью захвачен оживленным разговором с ней.
Боже, как же я была глупа, когда думала, что выгляжу привлекательной женщиной в этом прекрасном платье! И как было еще глупее вообразить, что он, знавший столь многих красивых женщин, будет помнить обо мне, находясь рядом с такой красавицей. И вдруг я услышала, как он произнес мое имя:
– Мадемуазель Лоусон ответит на этот вопрос.
Я подняла голову, и наши взгляды встретились.
То ли он был мной недоволен, то ли просто решил позабавиться.
Скорее всего недоволен тем, что я потащила его дочь в это рождественское утро отведать праздничное блюдо в доме людей, которые работали на его полях. Мадемуазель де ла Монель тоже бросила взгляд в мою сторону. Холодный, оценивающий взгляд бледно-голубых глаз. Она была явно раздражена, ибо уже второй раз за вечер была вынуждена обратить на меня внимание.
– Да, мадемуазель Лоусон, – продолжал граф. – Вчера вечером мы осматривали картину, и гости восхищались тем, что вам удалось сделать с одной из моих прародительниц. Как много долгих лет она была скрыта от нас под темным слоем пыли и грязи. А теперь явилась нам во всей своей красоте, равно как и ее изумруды. Это те самые изумруды…
– … Которые снова, как и всегда, вызывают всеобщий интерес, – закончил фразу Филипп.
– И вы, мадемуазель Лоусон, на этот раз именно вы пробудили этот интерес. – Он посмотрел на меня с напускным раздражением.
– А разве у вас они не вызывают интереса? – спросила я.
– Кто знает? Не исключено, что при очередной вспышке такого интереса изумруды могут быть наконец найдены. Вчера, когда мы любовались картиной, кто-то предложил организовать еще одни поиски, и все поддержали эту идею. Так что придется подчиниться. И вы, конечно, должны в них участвовать.
Мадемуазель де ла Монель взяла его под локоть.
– О, мне будет так страшно бродить по этому замку… одной.
Кто-то заметил, что ей вряд ли позволят это сделать. В ответ раздался дружный смех, который не оставил равнодушным даже графа. Когда он снова взглянул на меня, искорки смеха все еще плясали в его глазах.
