Текст книги "Опороченная Лукреция"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Борджа вновь применяли свое испытанное оружие, и весь Рим знал его название: яд. На них работали специально обученные аптекари, которые приготовляли смертоносные зелья и порошки по рецептам, привезенным этой семьей из ее родного городка Эль-Бурго, что на стыке границ Наварры, Арагона и Кастилии. Говорили, что тайны приготовления самых изощренных ядов Борджа добыли у испанских монахов, издавна селившихся в тех местах.

Одной из жертв этого древнего оружия стал португальский епископ Фердинандо д'Альмаида, который вместе с Чезаре ездил во Францию и там был свидетелем его многочисленных унижений.

Между тем Чезаре со своими войсками уже одержал целый ряд блестящих побед и сейчас приготовился сосредоточить внимание на Форли – город, что находился в руках графини Екатерины Сфорца, слывшей одной из храбрейших женщин Италии.

Екатерина полностью сознавала свою беспомощность перед превосходящими силами Чезаре. Имола, ее первое убежище, пала под натиском его войск; тогда она направила в Рим посланников с письмом, в котором просила Папу о милосердии.

Милосердия Александр проявлять не стал, поскольку считал Форли неотъемлемой частью будущего королевства Романья, – он арестовал посланников и под пытками заставил их подписать показания о том, что письмо графини Сфорца якобы было обработано ядовитым составом, способным мгновенно умертвить любого прикоснувшегося к нему человека.

Ватикан оцепенел от ужаса. Лукреция, едва услышав о злодейском покушении на отца, опрометью бросилась в апартаменты Папы – бесцеремонно растолкала слуг и упала в его объятья.

– Ну, ну, не плачь, – приласкал ее Александр. – Но что случилось? На тебе лица нет.

– Вас чуть не убили! – всхлипнула Лукреция.

– Ах, вот в чем дело, – улыбнулся он. – Право, я благодарен этой опасности – приятно видеть, как мое возлюбленное чадо заботится о своем отце.

– Я не смогла бы жить без вас.

– Но ведь у тебя есть супруг! И ребенок!

Его глаза внимательно следили за ней. Он ожидал ответа: «Разве могут они быть для меня важнее, чем мой обожаемый святой отец, мой любящий и любимый родитель?»

Она поцеловала его руки, и он почувствовал на них ее горячие слезы. В какой-то степени они возместили отсутствие желанного признания.

– Все к лучшему, моя дорогая, – пробормотал он. – Все к лучшему. Эти злодеи получат по заслугам. Борджа никому не прощают своих обид.

– Никто не осмелится… – начала она.

И осеклась. Внезапно ей вспомнилось улыбающееся лицо Хуана Червиллона, который незадолго до гибели посмел непочтительно отозваться о ее брате Чезаре. А затем подумалось о множестве таинственных смертей, последовавших за его убийством.

В поход на Форли Чезаре выступил, твердо решив отомстить за покушение на жизнь его отца. Он должен был беспощадно покарать город, чья графиня осмелилась бросить вызов семье Борджа. Ей предстояло узнать силу, так долго таившуюся в их Пасущемся Быке.

Стоя на одной из башен замка, Екатерина видела, какое огромное и превосходно вооруженное войско штурмовало высокие стены Форли. Она понимала безнадежность своего положения, но без боя сдаваться не собиралась. Недаром ее величали храбрейшей женщиной Италии. Екатерина была незаконнорожденной дочерью герцога Галеаццо Мария Сфорца, и таким образом ее предком был прославленный кондотьер Франческо Сфорца. Шестнадцатилетней девушкой она вышла замуж за Джероламо Риарио – племянника Папы Сикста, который сделал его графом Форли. Жестокостям ее супруга не было предела, и однажды народ взбунтовался. Разъяренные крестьяне ворвались в замок, схватили графа, сорвали с него одежду и обнаженным сбросили с одной из башен. Позже ее выдали за Джакомо де Фео, который тоже слыл жестоким человеком и в результате тоже оказался растерзанным обезумевшей толпой; однако на этот раз Екатерина была уже старше – она собрала солдат и бросилась в погоню за убийцами своего супруга; в конце концов солдаты окружили их селение и по ее приказу разрубили на куски всех мужчин, женщин и детей, которые там жили. Вот каким характером обладала графиня Екатерина Сфорца.

Теперь она руководила обороной замка, стремясь достичь только одной цели – причинить наибольший урон войскам Чезаре. И с самого начала знала, что рано или поздно сопротивление будет сломлено.

Когда Чезаре со своими солдатами ворвался в замок, она встретила его в одиночестве – немолодая, но все еще соблазнительная красивая женщина, стоявшая посреди трупов и спокойно поправлявшая растрепанные волосы.

– Я сдаюсь, – с достоинством сказала она.

– За неимением иного выхода, графиня, – напомнил ей Чезаре.

Он подошел ближе и остановился, разглядывая ее; их глаза встретились – он ухмыльнулся.

Эта женщина пробовала отравить его отца. Так сказали ее посланники, когда их провели через камеру пыток. Что ж, он ей покажет, как вынашивать злодейские планы против семьи Борджа!

Екатерина внимательно смотрела на своего противника. Ей доводилось слышать рассказы о рыцарстве французов, и сейчас она вспомнила о галантном французском военачальнике Иве д'Аллегре, который отпустил невредимой попавшую к нему в плен Джулию Фарнезе.

– Я требую передать меня французской стороне, – сказала она.

– С какой стати? – продолжал ухмыляться Чезаре. – Разве вы не моя пленница? Даже и не мечтайте – я не отпущу вас.

В это мгновение Екатерина подумала о том, что она поступила правильно, когда услала прочь своих детей. Что касается ее самой, то в жизни ей выпало немало похождений – недаром говорили, что овдовев она окружила себя мужчинами, готовыми на многое ради того, чтобы оказаться в ее постели.

Она поняла значение его ухмылки. Поняла – но не встревожилась; скорее – наоборот. Вот только не желала давать ему знать об этом. Слухи о его свирепости – как и грубые манеры – бросали вызов ее буйной натуре.

– Что вам от меня угодно? – предостерегающе подняв руку, спросила она.

Он отбил ее руку, и она вздрогнула.

– Воспользоваться правом синьора. Глаза Екатерины яростно вспыхнули.

– Вам не хватает того, что вы насильно овладели моим городом?

– Вижу, вы отлично понимаете свое положение, – сказал Чезаре.

– Прошу вас оставить меня.

– Ваше дело – не просить, а покоряться силе, – снова ухмыльнулся он, на сей раз – похотливо.

Чезаре схватил ее за плечи. Внезапно эта женщина напомнила ему Санчу. Его бывшая любовница умела ценить неистовые наслаждения.

Он громко крикнул:

– Эй вы! Оставьте меня наедине с графиней! Она попыталась вырваться, и схватка началась. Чезаре демонически хохотал. Пусть дерется – все равно ей никуда не деться! Будет помнить, что он взял приступом ее замок, – помнить и знать, что ни одна крепость не устоит перед ним.

Это было больше, чем сексуальное похождение, – это был символ.

В Рим Чезаре вернулся во время карнавалов, и горожанам представилась удобная возможность повеселиться, а заодно польстить Папе. Было много масок, изображающих победы Чезаре над его врагами; в честь него слагались баллады и поэмы, на улицах бродячие актеры наперебой превозносили добродетели этого отважного воина.

Чезаре пребывал в благодушном настроении. Судьба улыбалась ему. В присутствии Папы он танцевал с Лукрецией – и все танцы были испанскими. Он возобновил визиты к Санчи, и весь Рим говорил, что они вновь стали любовниками. Гоффредо преклонялся перед братом и во всем старался ему подражать; он радовался тому, что его супруга доставляла удовольствие великому Чезаре, и считал своей огромной заслугой супружество, благодаря которому смог подарить Чезаре лучшую из всех любовниц, каких только доводилось тому иметь.

Что касается Санчи, то у нее были к нему смешанные чувства. Она и ненавидела его, и находила неотразимым, но, как и прежде, от ненависти страсть только разгоралась.

И лишь одно открытие неприятно поразило Чезаре. Лукреция уже не была прежней послушной, уступчивой девочкой. Мало того, Чезаре все чаще думал, что в свое время она могла оказаться более преданной супругу, чем ему, надежде и славе семьи Борджа.

Лукреция присутствовала на тех собраниях, где представители неаполитанской и миланской партии замышляли заговор против Чезаре! Лукреция, его родная сестра, чуть было не стала его врагом!

Чезаре замечал привязанность Папы к внуку. Если мальчик был в Ватикане, Александр непременно находил какой-нибудь предлог, чтобы выйти к нему. Играя с маленьким Родриго, он порой походил на старого маразматика, и его любовь к отпрыску Альфонсо уж во всяком случае не уступала чувствам к Лукреции.

У Чезаре возникли кое-какие подозрения, и он принялся скрупулезно вникать в положение дел в Ватикане. Муж его сестры был его врагом и имел большое влияние на Лукрецию, а та в свою очередь имела влияние на Папу.

Он стал строить планы, непосредственно касающиеся этого смазливого сопляка, за которого они выдали Лукрецию.

В Риме только один человек имел право повелевать чувствами Папы, и только одному мужчине должна была служить сестра этого человека.

Чезаре не мог мириться с создавшимся положением. Недаром его девиз гласил: «Цезарь не уступает никому».

Он был властителем Рима. Он был Цезарем.

Молнии с оглушительным треском раздирали темноту над Вечным Городом. Заканчивался праздник Святого Петра, а на улицах не было ни души – все горожане укрылись в домах, как только упали первые крупные капли ливня и прогремели первые раскаты этой небывало свирепой грозы.

Александр был в своих апартаментах. К нему пришли его камерьер Гаспаро и епископ Капуанский, желавшие обсудить какие-то формальности одной дворцовой церемонии.

– Ну и темень! – взглянув окно, сказал Папа. – Пожалуй, тут не прочтешь и строчки.

– Буря свирепеет с каждой минутой, Ваше Святейшество, – заметил епископ.

– Придется зажечь свечи, – ответил Александр. – Смотрите-ка, дождь заливает в окна!

Гаспаро направился к двери, чтобы велеть принести свечи, а епископ подошел к окну, когда грянул очередной раскат грома и с чудовищным скрежетом обвалился кусок крыши, находившийся прямо над папским креслом.

Гаспаро закричал от ужаса. Опомнившись, он и епископ бросились в облако пыли, поднявшееся над тем местом, где несколько мгновений назад сидел Папа.

Оба задыхались и кашляли. Убедившись в том, что вдвоем им не поднять тяжелых брусьев, выскальзывавших из их рук – под струями ливня пыль почти сразу рассеялась, – они кинулись за подмогой.

– Папа убит! – выбежав из апартаментов, крикнул Гаспаро. – Там обрушилась крыша, и его завалило камнями!

Слуги и стражники со всех ног помчались в папские покои, а очень скоро весь Рим облетела весть: «Папа мертв. Это Господь покарал Папу за все его злодейства. Слава Богу, свершилось небесное правосудие!»

Народ стал готовиться к восстанию – что неизменно следовало за смертью очередного Папы. Самые мудрые забаррикадировались в своих домах; у ворот Ватикана встали отряды гвардейцев.

В апартаментах Папы слуги трудились в поте лица, разбирая осыпавшиеся камни и брусья.

– Не может быть, чтобы он выжил, – говорили иные. Слуги крестились; увиденное казалось им делом рук самого Бога. Они только удивлялись тому, что Господь вместе с Папой не покарал его сына. Комнаты Чезаре, находившиеся над апартаментами его отца, были насквозь пробиты теми же балками, что обрушились на папское кресло; однако Чезаре вышел из своих покоев за несколько мгновений до того, как молния ударила в трубу и от сотрясения стала обваливаться крыша дворца.

Ворвавшись в комнату, где уже работали слуги, Чезаре ужаснулся. Внезапно он осознал, как много в его жизни значил отец. Если Папа умер, то выберут другого Папу – но что тогда будет с грандиозными планами Чезаре? Как он сможет осуществить их без помощи святого отца? Кто захочет считаться с ним, если за его спиной не будет стоять вся мощь католической церкви, олицетворенная его родителем?

– О мой отец! – закричал он. – Вам нельзя умирать! Вы не умрете!

Выхватив у кого-то топор, он с яростью бросился разбирать завал. Через несколько минут у него были в кровь изодраны руки, пот лился градом по всему телу.

– Господин мой, – вздохнул Гаспаро, – Его Святейшество не мог выжить.

Чезаре обернулся и с размаху ударил камерьера по лицу.

– Работай, а не болтай! – завопил он. – Святой отец лежит под этими обломками, и он еще жив! Говорю вам всем, он еще жив!

Слуги стонали от напряжения, но повиновались его приказам. Наконец они растащили огромные брусья, и в груде камней Чезаре увидел край отцовской мантии. С торжествующим криком он схватил его, и вскоре из-под обломков извлекли окровавленного Александра. Он был без сознания, но жив.

Чезаре немедленно скомандовал:

– Помогите мне отнести его на постель. Позовите лекарей. И поторапливайтесь! Если мой отец умрет, вы все отправитесь на тот свет.

Когда Чезаре встал на колени и принялся громко благодарить Бога и всех святых за спасение его отца, Александр медленно открыл глаза. Перед тем, как его вынесли из комнаты, он увидел своего сына и слабо улыбнулся.

Слуги переглянулись и задрожали. У них всех мелькнула одна и та же мысль: «Эти Борджа – не люди. Они наделены силами, о которых мы ничего не знаем».

Александр был живуч, как Титан. Через несколько дней после происшествия, которое оказалось бы роковым для большинства людей его возраста, он уже сидел на постели, бодро разговаривал со своими родственниками, принимал послов и вел все дела церкви и государства так же энергично, как и двадцать лет назад. И одному члену своей семьи он теперь уделял больше теплоты и ласки, чем всем остальным: его обожаемой Лукреции. Чезаре было известно об этом.

Александр знал о переживаниях Чезаре, но понимал он и то, что его недавние истерические вопли в немалой степени были обязаны спасительной папской парче, под прикрытием которой Чезаре мог продолжать осуществление своих тщеславных планов. Чезаре, как и любой мало-мальски сведущий в государственных делах итальянец, отдавал себе отчет в полной зависимости нынешней военной кампании от сохранности этого волшебного покрова. У Чезаре были веские причины оберегать жизнь своего отца.

Однако совсем иной страх стоял в прекрасных глазах Лукреции. Милое бескорыстное дитя! Она и не думала о собственном будущем, когда дни и ночи проводила у постели израненного отца. Ее руки нежно касались его разгоряченного лба – в первое время у него был сильный жар, – а губы то и дело шептали: «Мой дорогой, бесконечно любимый отец, как бы я смогла жить без вас?»

Ему было приятно сознавать, что его сын умел ценить и наилучшим образом использовать отцовскую поддержку; однако чистая любовь Лукреции сейчас больше всего на свете радовала Александра.

Он пожелал, чтобы она одна ухаживала за ним, и ей пришлось покинуть дворец Санта Мария дель Портико. Она поселилась в Ватикане, рядом с его личными апартаментами, и теперь могла в любую минуту прийти на зов своего отца.

Ее переезд вызвал неудовольствие двух близких ей людей – Альфонсо и Чезаре. Альфонсо – поскольку ему не позволили последовать за супругой, что могло означать ее будущую зависимость от отца и еще большее отдаление от мужа. Чезаре – потому что он увидел, насколько влияние Лукреции на Папу сейчас превосходило его собственное.

Чезаре ни на мгновение не забывал о причастности Альфонсо к неаполитанско-миланской партии, образовавшейся незадолго до французского вторжения. Он знал, что среди заговорщиков преобладали неаполитанцы и что последние до сих пор не переставали испытывать на прочность союз между Борджа и французами.

Задумываясь над той ролью, которую мог исполнять Альфонсо на тайных собраниях, проходивших во дворце Санта Мария дель Портико, Чезаре говорил себе, что его зять не только досаждал ему своим существованием. Он был опасен. Лукреция слишком сильно любила его – и имела слишком большое влияние на Папу. Что произойдет, если через нее Альфонсо пожелает воздействовать на решения, принимаемые Его Святейшеством?

Чезаре пришел к выводу о том, что вчерашний молокосос стал его самым грозным врагом.

В тот юбилейный тысяча пятисотый год Рим испытал небывалое нашествие пилигримов. Христиане съезжались со всех частей Европы, и многие, как по причине бедности, так и набожности, проводили ночи, расположившись прямо под стенами собора Святого Петра.

Однажды Альфонсо допоздна задержался в ватиканских апартаментах Лукреции. Они были одни, и Альфонсо, в последний раз прощаясь с супругой, горько посетовал на необходимость уходить от нее.

– Дорогой, мой отец скоро поправится, – сказала Лукреция. – Тогда я буду жить с тобой во дворце Санта Мария дель Портико.

– Он уже достаточно здоров, чтобы ты могла покинуть его, – угрюмо возразил Альфонсо.

– Все равно, я нужна ему… Потерпи еще немного, мой дорогой супруг.

Альфонсо поцеловал ее.

– Мне очень не хватает тебя, Лукреция. Она нежно прикоснулась к его лицу.

– А мне – тебя.

– Лукреция, ненаглядная моя! Без тебя каждая ночь кажется нескончаемой! И мне все время снятся эти…

– Твои кошмары, дорогой? О, если бы я была рядом – я бы рассеяла все твои страхи! Но… уже скоро, Альфонсо… может быть, на следующей неделе.

– Ты так думаешь? Она кивнула.

– Я поговорю с отцом.

Они обнялись; время уже близилось к полночи, когда Альфонсо наконец покинул ее.

Со своим слугой Томазо Альбанезе и оруженосцем-неаполитанцем, поджидавшими его в передней, он вышел на площадь Святого Петра. Было темно и безлюдно, если не считать группы пилигримов, что расположились на ступенях собора.

– Вполне может быть, – обращаясь к Альбанезе, сказал Альфонсо, – что со следующей недели нам уже не придется совершать эти ночные прогулки. Моя супруга переезжает в Санта Мария дель Портико.

– Разделяю вашу радость, мой господин, – ответил Альбанезе.

Они приблизились к пилигримам, осаждавшим собор Святого Петра. Альфонсо едва глянул ни них – слишком обыденное зрелище те представляли собой. Однако когда он миновал их, сзади неожиданно началось какое-то движение, что-то зашелестело, послышался топот чьих-то ног, и опешивший Альфонсо со своими двумя слугами внезапно оказался окруженным.

Дальнейшее произошло в несколько секунд. Пилигримы сбросили свои изодранные плащи – и в темноте блеснули обнаженные шпаги. Альфонсо понял, что попал в засаду. Но он был молод, силен и умел обращаться с оружием.

– Защищайся! – выхватывая шпагу, крикнул он. Однако не успел он дать эту команду, как кто-то уже ранил его в плечо и горячая кровь хлынула на расшитый золотом атласный камзол.

Альбанезе и оруженосец обнажили шпаги и отчаянно отбивались от нападавших, но те обладали численным преимуществом, а Альфонсо уже истекал кровью.

Вот и еще одна рана – на сей раз в бедро. Альфонсо со стоном упал на землю. Тотчас двое нападавших подхватили его под локти и поволокли к стоявшей неподалеку лошади. Альбанезе и оруженосец Альфонсо бросились вдогонку, зовя на помощь ватиканскую гвардию.

За оградой папской резиденции послышался чей-то громкий крик, а затем – топот бегущих ног.

– Сматываемся! – во все горло крикнул один из нападавших, и все они, повскакав на коней, умчались прочь, прежде чем появился первый папский гвардеец.

– На нас напали! – закричал Альбанезе. – Нужно срочно осмотреть нашего хозяина!

Вдвоем они подняли Альфонсо и с помощью гвардейцев отнесли его в папскую резиденцию.

– Моя супруга… – теряя сознание, прошептал Альфонсо. – Отнесите меня к моей супруге… только к ней, ни к кому другому…

Лукреция сидела у постели своего отца, а Санча заботливо поправляла подушки под его головой, когда в роскошную спальню Папы Римского внесли окровавленного Альфонсо.

Лукреция испустила вопль ужаса и вместе с Санчей бросилась на колени перед супругом, которого слуги осторожно положили на пол.

– Альфонсо… дорогой мой! – закричала Лукреция. Он задрожал и открыл глаза.

– Спаси меня, Лукреция, – прошептал он. – Не подпускай его ко мне…

Санча приказала слугам:

– Немедленно позовите лекарей. Пусть кто-нибудь из вас поможет нам донести его до постели. Да, принесите воды и жгуты. О, дорогой мой брат! Не бойся, мы спасем тебя.

Несколько мгновений Альфонсо смотрел на Лукрецию. Затем собрался с силами и внятно произнес:

– Я знаю, кто хотел убить меня. Это твой брат… Чезаре! Его глаза закрылись – и каждый присутствовавший подумал, что он уже никогда не откроет их снова.

Его отнесли в личные апартаменты Папы, в комнату со стенами, расписанными Пинтуриккьо. С ним остались Лукреция и Санча. Они распороли его камзол и остановили кровотечение; затем стали ждать лекарей, которые могли зашить раны.

– Нам придется по очереди ухаживать за ним, – сказала Санча. – Иначе он не выживет.

Лукреция согласилась. Она уже осознала обоснованность тех страхов, которые так омрачали счастье Альфонсо, и теперь была полна решимости выходить супруга. Она понимала, от кого предстояло защищать его.

– Я прикажу поставить еще две кровати в этой комнате, – сказала она.

– Правильно – для нас обеих, – кивнула Санча. – Если он переживет эту кошмарную ночь, мы сами станем готовить для него пищу, но отсюда будем выходить только поодиночке. Кому-то из нас нужно все время быть рядом с ним.

– Так и сделаем, – сказал Лукреция.

Их разговор был прерван появлением неаполитанского посла.

– Как состояние моего господина? – спросил он.

– Пока не можем сказать ничего определенного, – ответила Санча.

– Их Святейшеству угодно, чтобы я видел, как лекари будут зашивать раны.

Санча пожала плечами.

– Почему они так долго не идут? – воскликнула Лукреция. – Неужели не понимают, что дорога каждая минута?

Санча обняла ее.

– Дорогая сестра, – сказала она, – ты перевозбуждена. Крепись, скоро они будут здесь… и если ночь пройдет хорошо… то мы с тобой спасем его.

Когда лекари наконец пришли, посол встал рядом с Альфонсо, чтобы наблюдать за их работой, а Санча отвела Лукрецию в угол комнаты.

Там она тихо спросила:

– Лукреция, ты понимаешь, что это значит… что все это значит?

– Я слышала его слова, – ответила Лукреция.

– Нам придется бороться за него – бороться с твоим братом и моим любовником.

– Я знаю.

– Его бы сбросили в Тибр – как твоего брата Джованни. Тот же самый метод!.. Слава Богу, что на сей раз он не удался!

– Слава Богу! – прошептала Лукреция.

– Будут и другие попытки.

– И их постигнет та же участь!

– Папа придерживается иного мнения. Вот почему он вызвал ночью неаполитанского посла и велел ему посмотреть, как лекари будут зашивать раны. Он не хочет, чтобы через некоторое время в Риме стали думать, будто его врачи впрыснули яд в кровь Альфонсо. Но ты-то любишь его, да? Ведь он твой супруг – то есть, должен значить для тебя больше, чем кто-либо! Поэтому, я могу доверить тебе своего младшего брата?

– Могу ли я доверить тебе своего супруга?

Тогда они расплакались и принялись утешать друг дружку. Наконец Санча сказала:

– Сейчас не время слезам. Если он поправится, мы должны будем охранять его. Нам нужно беречь силы, Лукреция.

– Санча, дорогая моя, – всхлипнула Лукреция, – как хорошо в такое время иметь друга, на которого можно положиться.

Санча улыбнулась сквозь слезы.

На улицах стояли небольшие группы людей, обсуждавшие неудачную попытку покушения на Альфонсо Бишельи. Ватикан будоражили самые противоречивые слухи и предположения.

Жизнь Альфонсо все еще висела на волоске от смерти. За ним ухаживали две женщины. В углу его комнаты стояли две кровати, но они еще ни разу не были заняты одновременно. Женщины спали по очереди, сами готовили пищу на переносной печи – и ни на минуту не оставляли раненого без присмотра.

Санча потребовала, чтобы за дверями покоев постоянно находился кто-нибудь из прислуги – Альфонсо или ее собственной. Она послала гонцов к королю Федерико, и вскоре из Неаполя прибыли знаменитый хирург Галеано да Анна и личный врач Федерико, мессир Клемент Гактула.

Когда в перерывах между сном и беспамятством Альфонсо видел, что рядом с ним неотлучно находились Лукреция или Санча и что лечили его врачи, присланные королем Неаполя, он как будто чувствовал новый прилив сил, и это благотворно сказывалось на его состоянии.

Папе досаждало отсутствие дочери в его собственных больничных покоях. Он даже намекал на излишнюю мелодраматичность ситуации, когда две женщины так самоотверженно опекают одного выздоравливающего мужчину.

Александр не на шутку тревожился. Ему было хорошо известно, на ком лежала ответственность за нападение, а это значило, что он мог лишь делать вид, будто желал наказать людей, покушавшихся на его зятя.

Во всем Риме говорили, что, если Альфонсо оправится после этой попытки убийства, то очень скоро последует другая – вероятно, более удачная. Всем было ясно, что за его жизнью охотится не кто иной, как Чезаре Борджа, окаянный Валентино.

Эти дни были невыносимо тяжелы для Лукреции. Могла ли она сейчас не вспоминать о тех жутких, мучительных временах, когда однажды услышала, что тело ее любовника нашли в Тибре? Она ведь знала, кто убил несчастного Педро – тот же самый человек, который пытался покончить с Альфонсо.

Порой Альфонсо начинал метаться в бреду, и тогда Лукреция бросалась к его постели, чтобы хоть немного успокоить супруга. Она понимала, какие кошмары не давали ему покоя; его губы не переставали шептать одно имя – Чезаре!

В конце концов Лукреция решила, что ей необходимо повидаться с братом; она должна показать ему, какие глубокие чувства питает к Альфонсо. Чезаре любит ее. Разве не были они близки друг другу? Разумеется, он откажется от своих смертоносных замыслов, когда узнает о ее безмерной любви к супругу.

Она оставила у Альфонсо Санчу и пошла к брату. Чезаре обрадовался ее приходу – и в то же время насторожился.

– Дорогая моя сестренка, ты все реже даришь мне удовольствие видеть тебя!

– Я все время провожу у своего супруга.

– Ах, да. Как его самочувствие?

– Чезаре, он будет жить – если его противники не предпримут другую, более успешную попытку расправиться с ним.

– Возможно ли это, когда его опекают двое таких бдительных ангелов-хранителей? – улыбнулся Чезаре. – Моя очаровательная, ты выглядишь уставшей. Вам следовало бы немного отдохнуть. А еще лучше – отправиться со мной на верховую прогулку. Что ты скажешь о поездке… ну, например, в Монте-Марио?

– Нет, Чезаре. Я должна вернуться к супругу.

Он обхватил ладонями ее затылок и легонько сдавил пальцами.

– У тебя нет времени на твою семью?

– Наш отец уже выздоровел, – сказала она, – тебе я сейчас не нужна, а мой супруг лежит при смерти. Ох, Чезаре! – Ее голос внезапно дрогнул. – Вокруг столько ужасных разговоров! Люди говорят…

Она заколебалась, и его пальцы крепче сдавили ее шею. Он приблизил к ней свое лицо – в глазах появился какой-то пугающий блеск.

– Ну, о чем же говорят люди? – спросил он.

– Они говорят, что за убийством герцога Гандийского и покушением на жизнь Альфонсо стоит один и тот же человек.

Она подняла голову и заставила себя посмотреть ему прямо в глаза.

– Чезаре, что ты на это скажешь?

Он сильно сжал губы. Затем шумно втянул воздух через нос и наконец твердо произнес:

– Если так, то, полагаю, у этого человека были веские основания для подобных действий. И мне думается, твой муженек заслужил свои раны.

До сих пор она пыталась убедить себя в том, что не Чезаре виноват в покушении на ее супруга, – но теперь уже не могла поддаваться прежнему самообману.

Чезаре притянул ее к себе, и она внезапно почувствовала, что он всю жизнь смотрел на нее просто, как на прелестного домашнего котенка, с которым забавлялся в свое удовольствие, но всерьез считаться никогда не собирался. Он поцеловал ее.

– Тебе нужно отдохнуть, – повторил он. – Но я не буду настаивать на том, чтобы ты сегодня поехала со мной. Мне бы хотелось, чтобы ты сама изъявила такое желание.

– Это произойдет не раньше, чем поправится Альфонсо, – высвободившись из его рук, твердо ответила она.

– Ну что ж, – сказал он. – В таком случае тебе с Санчей придется запомнить: что не удалось сегодня, то может удастся завтра.

Лукреция опустила глаза и промолчала. Ее горло сдавили спазмы, которые она приписала страху.

Вернувшись, она решила посоветоваться с Санчей.

– Я была у Чезаре и теперь знаю, что он не успокоится до тех пор, пока не убьет Альфонсо.

– Для меня это не новость, – ответила Санча.

– Он предпримет новую попытку. Что нам делать?

– Мы здесь для того, чтобы помешать ему.

– Санча, возможно ли это?

– Пока мы с тобой поблизости, едва ли кто-нибудь осмелится напасть на него. Чезаре под подозрением. Если кого-то поймают с поличным, то на допросе может открыться очень многое. А Чезаре в этом не заинтересован.

– Ах, Санча! Учитывая причастность Чезаре, мой отец постарается сделать так, чтобы никакого дознания не было.

– Все равно, совершить убийство здесь, в Ватикане, – это не так просто. Скорее, они будут ждать, пока он поправится, а потом попытаются заманить его в какое-нибудь тихое местечко. Тогда можно будет снова напасть на него. А сейчас… я думаю, что сейчас нам нужно оберегать его от яда.

– Санча, мне страшно. Такое же чувство я испытывала давным-давно, когда еще совсем маленькой девочкой шла вечером по какой-нибудь аллее и попадала в тень кустарника или деревьев – тогда мне казалось, что в темноте меня подстерегают дикие звери и призраки, которые вот-вот набросятся на меня…

– С одним существенным различием, – мрачно заметила Санча. – Сейчас нас подстерегают не призраки.

– Санча, мы должны увезти его из Рима.

– Я уже думала об этом.

Лукреция вопросительно посмотрела на нее.

– Как только он немного окрепнет, мы незаметно вынесем его отсюда. Переоденем в наряд одного из наших слуг и в повозке отправим к моему дяде Федерико. Полагаю, нам это удастся.

– Санча, спасибо тебе за все, что ты сделали для моего супруга.

– Который мне приходится братом, – напомнила Санча. – Послушай, Лукреция. Когда завтра придут врачи, нам нужно будет спросить их совета. Ты знаешь того маленького горбуна из прислуги Альфонсо?

– Это тот, что обожает Альфонсо, как родного сына, и с самого первого дня дежурит за этими дверьми?

Санча кивнула.

– Мы можем довериться ему. Он приготовит лошадей и повозку. Как только у Альфонсо затянутся раны, они вдвоем сбегут отсюда.

Лукреция сидела у постели Альфонсо и держала его за руку. Он только что очнулся от своих кошмарных сновидений.

Она нагнулась к нему.

– Альфонсо, мой милый, все хорошо. Это я… Лукреция.

Альфонсо открыл свои голубые глаза, и она почувствовала щемящую нежность к нему – у него был точь-в-точь такой же взгляд, как у маленького Родриго.

– Лукреция, – прошептал он, – побудь со мной.

– Я здесь. Я никуда не уйду. Постарайся заснуть, мой дорогой.

– Я боюсь заснуть. Лукреция, мне снятся кошмары.

– Знаю, любимый.

– Он все время здесь… в моих снах. Он стоит надо мной… с этой своей ухмылкой, с этим свирепым блеском в глазах… и с мечом, занесенным для удара. А на этом мече кровь, Лукреция. Не моя – твоего брата…