Текст книги "Голос призрака"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Я виню его, – яростно сказала она. – Грязная свинья! Он обманул ее, он… обещал жениться на ней и, когда все произошло, бросил ее и решил жениться на настоящей леди.

Но она и была настоящая леди, моя Эви.

– Да, конечно, миссис Трент.

Она сложила руки вместе, и я поняла, что она представляет, будто схватила за горло Гарри Фаррингдона.

– И теперь… преподобный викарий. Он не хочет взять мою Эви. Он говорит, что таких, как она, нельзя хоронить вместе с истинными христианами.

– Не может быть, миссис Трент!

– Да. Он сказал, что самоубийц не хоронят в освященной земле. Они похоронят ее на перекрестке, в могиле для самоубийц.

Я не могу допустить это, только не мою маленькую Эви.

– С этим что-то надо делать.

Она посмотрела на меня с надеждой.

– Я пойду и поговорю с преподобным Мэннингом. Или это сделает мой муж.

Не беспокойтесь об этом, миссис Трент. Эви, конечно же, похоронят, как подобает.

– Как вы добры… Ради нее. Вы знаете, кто она. Это отличает ее. я полагаю, от прочих.

Но никто и не думает хоронить их не на кладбище.

Я была рада, что смогу что-нибудь сделать, что воскресит ее, хотя ничто уже не сможет вернуть ей Эви. Я сказала:

– Я пойду сейчас к викарию и поговорю с ним. Не волнуйтесь, миссис Трент. Я уверена, что все будет в порядке.

– Спасибо, – сказала она, и в ее глазах блеснула решительность, которую я замечала у нее раньше, до того, как беда обрушилась на нее и превратила в тень былой миссис Трент. – Ради нее, – повторила она твердо.

Долли проводила меня до двери.

– До свидания, – сказала я. – Я сделаю все, что смогу.

Я пошла прямо к викарию. Но все было не так-то просто, как я думала.

Преподобный Ричард Мэннинг был мужчиной, которого я невзлюбила с первого взгляда: напыщенный, самовлюбленный и, я уверена, лишенный всякого сострадания и воображения.

Мы редко видели его, ведь он жил не в Эверсли. У нашей семьи была своя часовня, и до сих пор у нас не было священника при доме. Он жил неподалеку, и в случае необходимости мы приглашали его. Обычно он приходил каждое утро, чтобы прочесть молитвы за здравие домашних.

Юрисдикция нашей семьи не распространялась на Ричарда Мэннинга.

Я сказала ему, что хочу поговорить о погребении Эви Мэйфер.

– Самоубийцы… – произнес он, и я почувствовала жестокость в его холодном и педантичном голосе, когда он говорил об Эви.

– Ее бабушка очень страдает от того, что вы отказались похоронить ее, как всех.

– Я сказал, что в соответствии с законами церкви она не может быть похоронена в освященной земле.

– Почему?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Потому что она поступила против законов Божьих.

Она совершила грех, убив живое существо.

– Себя, – сказала я.

– Это грех в глазах церкви.

– Значит, все похороненные в этой земле абсолютно безгрешны?

– Здесь не похоронено ни одного самоубийцы.

– Но ведь есть большие грехи, чем тот, когда человек находит свою жизнь невыносимой и лишает себя ее.

– Это грех против законов Божьих, – самодовольно повторил он.

– Я хочу, чтобы вы поняли, что это ужасный удар для ее семьи. Неужели вы не можете один раз преступить закон и похоронить ее, как остальных смертных?

Это столько для них значит!

– Вы не можете меня просить преступить святые законы!

– Это разве святой закон? Неужели Бог хочет причинить еще большую боль людям, которые и так очень страдают?

– Вы не понимаете в чем дело, миссис Френшоу.

– Наоборот, это вы не понимаете. Но пожалуйста, сделайте это из чувства человечности, хотя бы просто из сострадания.

– Вы не можете просить меня идти против правил церкви.

– Если таковы законы церкви, то я скажу, что они жестокие, злые и безнравственные. Я ничего не хочу иметь с ними общего.

– Вы богохульствуете, миссис Френшоу.

– Я поговорю со своим отчимом.

– Я не подвластен Эверсли, – заявил он. – Это против моих правил, и я не пойду на сделку с совестью.

– Тогда ваша совесть, если в ней есть хоть капля человечности, будет всегда мучить вас.

– Миссис Френшоу, оставьте меня. Я сказал все.

– Но я могу еще много, что сказать.

Я вышла из дома в ярости. Мама удивилась, увидев меня в таком состоянии.

Я рассказала, что случилось.

– О нет! – вскричала она. – Только не это!

– Бедная миссис Трент!

Она так переживает.

– Я понимаю, – сказала мама.

– Что мы можем сделать? Он непреклонен.

– К сожалению, он не подчиняется нам.

– Я знаю. Он дал это понять. Но надо что-то сделать.

У меня есть план.

Я выбрала момент, когда Дикон был один. У нас с отчимом всегда были теплые отношения. Я полагала, что в душе он испытывал обиду, что не он мой отец, ведь он любил маму даже тогда, когда она была замужем за моим отцом.

– Клодина, – сказал он, – вот неожиданная честь!

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

– Хорошо, если только в моей власти услужить молодой прекрасной леди, будь уверена, я все сделаю. Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы Эви Мэйфер похоронили на кладбище.

– Этот старый идиот Мэннинг отказывается?

– Категорически.

– Да, конечно. Я не могу припугнуть его потерей места, потому что это не в моей власти.

Тем не менее, ты можешь что-то сделать. Он тряхнул головой:

– Нет.

Если он сказал нет, то так и будет.

– Бедная миссис Трент лишилась рассудка!

– Это ужасно. Что за глупышка! Девушки и раньше имели внебрачных детей.

– Гарри Фаррингдон проявил себя с плохой стороны.

Дикон пожал плечами:

– Такие вещи случаются. Она должна была знать, что этот брак едва ли возможен.

– Думаю, он обещал жениться на ней.

– Ей следовало убедиться в этом. Ты очень бесчувственный.

– Нет… я понимаю.

Я просто думаю, она была глупа, вот и все. Если бы она пришла к твоей матери, та помогла бы ей, и ты бы, несомненно, тоже помогла.

– Неужели ты не понимаешь, как чувствует себя девушка в таком положении? И ее бабушка, ты хорошо ее знаешь… Ты должен понять, как она хотела внучке добра и всего того, что сама не получила от жизни.

Он кивнул.

– Мы должны помочь ей, – сказала я.

– Обращаться к старому Мэннингу бесполезно.

– Я знаю, но есть другие пути.

– Какие?

– У нас есть свое собственное кладбище, в Эверсли.

Я имею в виду семейное кладбище.

– Да.

– Я хочу, чтобы Эви похоронили там.

– Среди наших предков?!

– Дикон, – сказала я, – неужели Эви не одна из нас?

Он не выказал и тени удивления:

– Ты, должно быть, имеешь в виду небольшую связь между мной и ее бабушкой Эвелиной в далеком прошлом?

– Да.

– Хм.

Это было.

Тогда Эви – твоя внучка.

Возможно.

Эвелина была несколько сварлива.

– Если Ричард Мэйфер твой сын… тогда Эви имеет право лежать в нашей земле.

Я увидела улыбку на его лице.

– Ты мне нравишься, Клодина, – сказал он. – Ты похожа на свою маму.

– Дикон, ты разрешишь?

– Ты знаешь, как мне всегда было сложно отказать молодой красивой девушке в любой просьбе.

– Дикон, спасибо.

Большое спасибо.

Я заплакала. Он снисходительно посмотрел на меня. Вошла мама.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

– Твоя дочь только что сделала предложение, которое я принял.

– Предложение… и она плачет.

Почему ты плачешь, Клодина? Это не похоже на тебя.

Я подошла и поцеловала ее:

– Дикон только что осчастливил меня.

– О? – сказала она в удивлении, глядя то на одного, то на другого.

– Этот старый лицемер Мэннинг, – сказал Дикон, – хотел положить Эви Мэйфер в могилу для самоубийц. Требование церкви!

Старый ханжа!

– И… – начала мама.

– Дикон обещал мне похоронить ее на нашей земле… в Эверсли. О, я так счастлива! Я хочу сообщить миссис Трент сейчас же.

Мама улыбалась.

– О, Дикон, – сказала она. – Спасибо. Ты так великодушен!

Не теряя времени, я отправилась в Грассленд. Меня немедленно провели к миссис Трент, на которой все еще была серая мрачная одежда.

– Не беспокойтесь, миссис Трент. Все будет в порядке, – сказала я.

– Ты видела его… этого викария?

– Не беспокойтесь о нем. Я говорила с отчимом. Эви будет похоронена в Эверсли.

– Освященная земля Эверсли! – воскликнула она, удивление отразилось на ее опустошенном лице.

– Да, – подтвердила я. – Он обещал это.

– О, спасибо, миссис Френшоу. О таком я и не мечтала.

– Хорошо, этот маленький инцидент закончен.

Она кивнула.

– Спасибо, спасибо, – сказала она. Она замолчала на несколько секунд и затем продолжила:

– Я беспокоюсь… я так беспокоюсь о Долли.

– С Долли все будет в порядке, – заверила я ее.

– Если со мной что-либо случится, что станет с ней? Я считала, что, когда Эви выйдет замуж, Долли будет жить с ней.

Все изменилось сейчас.

– Я присмотрю, чтобы все было хорошо, миссис Трент.

Не беспокойтесь о Долли.

– Как в одной семье, – сказала она.

Я чувствовала себя почти счастливой. Как замечательно было дать ей хоть немного радости.

* * *

Настал день похорон Эви. Влажный и жаркий воздух был неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Стояла гнетущая тишина, и даже люди переговаривались шепотом.

Дикон обещал прийти в часовню попозже, и мы с Дэвидом и мамой отправились вместе. Я была уверена, что это обрадует миссис Трент.

Утром к нам пришел посетитель. Я собирала розы в саду, чтобы положить их на могилу Эви. У меня забилось сердце. Я подбежала к нему.

– Ты не должен был приходить! – воскликнула я. Это было странное приветствие. Он выглядел бледным и обезумевшим.

– Я узнал… – сказал он, – Я был так поражен.

– Неудивительно.

Я ненавидела Гарри Фаррингдона, несмотря на его раскаяние. Я не могла забыть, что, если бы не он, Эви была бы сейчас жива.

– Я не мог не прийти, – сказал он.

– Было бы лучше, если бы ты не приходил.

– Но я любил ее.

– Это обернулось несчастьем для нее.

– Я не могу поверить, что я…

– Гарри, – сказала я, – не заходи в дом.

Думаю, будет лучше, если тебя никто не увидит. Уходи сейчас же. Я не знаю, что будет, если бабушка Эви увидит тебя.

Уверена, что она попытается убить тебя.

– Я плохо поступил.

– Конечно.

– Но это правда… что я слышал о ребенке?

– Да, – сказала я. – Это правда. Эви была на третьем месяце и не могла пережить позор.

– Ты веришь, что я… был этому причиной? Я сердито посмотрела на него.

– Нет, нет! Это не правда, Клодина. Клянусь тебе. Я не мог.

Между нами ничего подобного не было… никакой близости.

Ты думаешь, этому кто-нибудь поверит?

– Да, потому что это правда.

– Мы все знали, что ты увлечен ею.

– Да.

Она мне очень нравилась.

– Настолько, что бросил.

– Мы встречались очень часто.

Ты не любил ее. Ты заставил ее поверить, что твои чувства сильны… и потом это свершилось.

– Уже несколько месяцев я не видел ее. Это не мой ребенок, Клодина.

– Она была такой чистой, нежной девушкой. Пожалуйста, не пытайся очернить ее, Гарри.

– Я бы сделал для нее все, что мог.

– Не очень ценное признание, если учесть, что она больше не нуждается в твоей помощи.

– О, Клодина! Ты обвиняешь меня!

Конечно, я обвиняла его! Мы не слышали, чтобы у нее был другой возлюбленный и сразу же узнали бы, если бы он появился. Кто же это мог быть еще? Я представила Гарри, тайно приезжавшего в Грассленд, их тайные встречи, уговоры стать его любовницей, без сомнения, с обещанием жениться. Это обычная история.

– Гарри, ради Бога, не показывайся здесь.

Дело сделано.

Ничто не вернет ее к жизни.

– Но я любил ее, – начал он.

Я с негодованием посмотрела на него:

– Гарри, уходи. Тебя не должны видеть здесь. Тебя разорвут на части озлобленные люди. Зачем раздражать людей? Не хватало еще скандала на похоронах.

Это было бы последней каплей.

– Я хочу, чтобы ты поверила мне, – сказал он. – Клодина, клянусь всем самым святым для меня, что это не мой ребенок.

– Хорошо, Гарри, но уходи. Не нужно, чтобы кто-нибудь видел тебя здесь. Хорошо еще, что ты не зашел в дом.

– Эти розы для Эви? – спросил он. Я кивнула.

– О, Клодина, как жаль, что я не смог ей помочь!

– Поздно говорить об этом, Гарри.

Пожалуйста, уходи.

Он пошел прочь, и, когда я смотрела на его удаляющуюся фигуру, мои руки дрожали.

Я всегда чувствовала в нем какую-то слабость. Он никогда не был способен к решительным поступкам. Что бы он не говорил, я все же считала, что Эви забеременела от него. А теперь его мучили угрызения совести. Так и должно было быть.

Какое счастье, что я увидела его! Все могло случиться, если бы он появился на кладбище.

После скромного отпевания в нашей часовне тело Эви отвезли на катафалке из Эверсли на кладбище, где мы и похоронили ее.

Мы молча стояли вокруг могилы, слушая, как земля падает на крышку гроба. Когда я положила розы, собранные в то утро, то заметила, как миссис Трент взяла Долли за руку и крепко ее сжала.

Покидая кладбище, я увидела за кустами мужскую фигуру. Я узнала Гарри Фаррингдона. Значит, он все-таки не смог не прийти.

ПЯТОЕ НОЯБРЯ Наступил август. Со дня похорон Эви прошло уже несколько недель. Я часто ходила на ее могилу и приносила цветы. Я обратила внимание, что кто-то посадил там розы, интересно, кто?

Я вполне могла понять, что сломило ее. Кому, как не мне, были доступны ее переживания? Я часто задумывалась, как жестока жизнь к одним людям и снисходительна к другим. Я совершила более тяжкий грех, чем Эви, – изменила мужу, а между тем пострадала она, а я осталась безнаказанной, если не считать угрызений совести.

«Как несправедлива жизнь! – думала я. – Если бы только Эви доверилась мне, я сумела бы ей помочь! Быть может, я и для себя нашла бы в этом утешение. Какие душевные муки должен испытывать человек, чтобы решиться покончить с собой, не видя иного выхода!»

Миссис Трент почти все время находилась дома, и я редко виделась с ней. Несколько раз я заходила к ней, но, думаю, встречи со мной особенно живо напоминали ей об Эви, и решила не беспокоить ее.

Тетушку Софи потрясло случившееся. Она вообще всегда сочувствовала чужому несчастью и переживала чужое горе как свое собственное. Жанна говорила, что она беспрестанно заводит речь о смерти Эви и о безнравственности мужчин, которые предают женщин.

Малышка Долли проводила с ней очень много времени.

– Бедное дитя! – говорила Жанна. – Для нее это ужасный удар. Она обожала сестру. Долли стала более замкнутой, чем раньше. Но они с мадемуазель находят радость в общении друг с другом.

– Со временем все уляжется, – сказала я. – Так всегда бывает.

Жанна согласилась со мной.

– Со временем, – повторила она, – даже в случае с мадемуазель и малышкой Долли… все уляжется.

В воздухе носился дух перемен. События шли своей чередой, и было ясно, что происходящее на континенте обязательно коснется нашей жизни. Англия действительно была глубоко втянута в противостояние.

В июне в Темпле скончался юный дофин. Ему было двенадцать лет от роду. Теперь короля Франции не существовало. Я часто задумывалась об этом мальчике. Какой печальной была его жизнь! И как, должно быть, он страдал, разлученный со своей матерью, вынужденный выдвигать против нее жестокие и даже непристойные обвинения. А затем… умереть. Как он умер? Мы точно не знали этого.

О, каким жестоким стал этот мир!

Кое-где в нашей стране происходили волнения, вызванные высокими ценами на продовольствие. «Не приложил ли руку к смуте Леон Бланшар? – спрашивала я себя. – Джонатан был прав. Подстрекателей необходимо уничтожать – даже таких молодых людей, как Альберик».

Когда Испания заключила мир с Францией, возникли опасения, что все наши союзники оставляют нас, так как понимают, что Франция во главе с этим корсиканским авантюристом Наполеоном Бонапартом, как бы ни была истерзана революцией, представляет собой силу, с которой следует считаться.

Была середина дня. Возвращаясь из сада, я увидела на лужайке Грейс Сопер с малышками. Джессике был уже год. Амарилис – чуть меньше. Они повсюду ползали и даже могли сделать несколько неуверенных шагов. Скоро они должны были начать вовсю бегать.

– Вот тогда за ними нужен будет глаз да глаз, – сказала Грейс Сопер. Честное слово, эта мисс Джессика прямо-таки маленькая дама. Подайте ей то, подайте это, и вот что я вам скажу, миссис Френшоу, она не успокоится, пока не получит то, что ей захотелось. А мисс Амарилис – такая хорошая девочка.

Моя мать так же гордилась своенравием Джессики, как я – послушанием Амарилис; в наших глазах они обе были совершенством.

Я заглянула в маленькую коляску, в которой они рядышком спали. Джессика, с ее темными волосами, длинными пушистыми ресницами и легким румянцем на щеках, была поразительно красива. «Она может стать похожей на мою мать, – подумала я, – за тем исключением, что у нее были темные глаза, а у моей матушки – ярко-голубые».

– Должно быть, они у нее от кого-нибудь из ее пылких французских предков, – сказала моя мать.

– Эверсли тоже иногда могут быть пылкими, – ответила я.

С этим она согласилась.

– Амарилис выглядит, как маленький ангел, – сказала она.

Так оно и было – светлые волосики, голубые глаза и некоторая хрупкость в облике, которая иногда беспокоила меня. Но Грейс Сопер говорила, что причиной тому тонкая кость и что здоровье у моей Амарилис такое же прекрасное, как и у крепышки Джессики.

Должно быть, прошло около получаса, когда я услышала пронзительные крики, доносившиеся из сада. Я поспешила вниз и увидела Грейс Сопер и свою мать: обе были в смятении. Матушка только и смогла произнести:

– Этого не может быть… Как такое случилось? Что это значит?

Грейс так дрожала, что едва могла говорить:

– Малышки…

Моя мать заплакала:

– Джессика…

Ее там нет…

Я заглянула в коляску. Меня охватило огромное облегчение, так как Амарилис была на месте и крепко спала. Но затем до меня дошел весь ужас случившегося: Джессики не было.

– Как это случилось?! – закричала я.

– Они спали, – запинаясь, пробормотала Грейс. – Я зашла в дом. Меня не было всего лишь пять минут…

– Она где-нибудь поблизости, – сказала матушка.

– Она могла сама выбраться из коляски? Грейс покачала головой:

– Они были привязаны лямками. Я всегда слежу за этим.

– О, Господи, помоги нам! – взмолилась я. – Кто-то выкрал Джессику.

К счастью, Дикон был дома и в своей спокойной манере взялся за поиски.

– Лямка могла ослабнуть, и Джессика развязала ее.

– Даже в этом случае ей было бы нелегко выбраться, – возразила мама. Кто-то взял ее. О, Дикон… кто?

Кто?

Мы должны найти ее.

– Мы ее найдем, – сказал Дикон. – Сейчас же нам, прежде всего, нужно тщательно обыскать сад и все вокруг. Возможно, она сама выбралась. Она могла заползти куда-нибудь в кусты. Там мы ее найдем. Не будем больше терять времени.

Из дома тем временем выбежали слуги. Все были глубоко потрясены случившимся. Начались поиски; однако, хотя сад тщательно прочесали, никаких следов Джессики не нашли.

Я взяла Амарилис на руки, чтобы она была поближе ко мне. Бедняжка Грейс Сопер совсем пала духом, она во всем винила себя, а мы убеждали ее, что это не так. Она была великолепной няней и с усердием ухаживала за малышками. Она всего лишь только на пять минут оставила их спящими в коляске.

Осмотр лямок ничего не дал. Они были в полном порядке, и это привело нас к единственному выводу: Джессику похитили.

Дикон сказал, что, скорее всего, теперь у нас потребуют выкуп.

– Если бы так, – причитала матушка. – Если бы так… поскорее… все, что угодно, лишь бы вернуть мою крошку.

Дикон лично возглавил поиски и опросил всех в имении.

Не знаю, как мы дожили до конца этого дня. Мама была вне себя, да, думаю, и все мы тоже. Это случилось так неожиданно.

Дикон немедленно распорядился повесить в городе афиши с объявлением награды за любые сведения о его дочери. Он разослал гонцов во все соседние города и порты.

К концу дня все мы были в изнеможении от тревоги. Наступила ночь, и по-прежнему никаких признаков ребенка. Мы знали, что ничего не можем поделать, и, безмолвные и отчаявшиеся, сидели в пуншевой.

Грейс Сопер была наверху, в детской. Она ни за что не пожелала идти спать и несла вахту у постели Амарилис. Дикон сказал:

– Можете не сомневаться, что утром все прояснится. Они тянут время, чтобы измотать нас. Я знаю этих людей. Вот увидите, они известят нас.

Мы просидели так всю ночь. Матушка, прижавшись к Дикону, неподвижно смотрела прямо перед собой. Время от времени, пытаясь утешить ее, он шептал:

– Вот увидишь, мы что-нибудь услышим утром. Я знаю, как поступают такие люди.

– Но что они с ней сделают… с моей крошкой? Она ведь проголодается…

– Нет, нет. Они позаботятся о ней. Вот увидишь. Утром…

Узнаем ли мы что-нибудь утром? Меня одолевали сомнения.

Дэвид обнял меня одной рукой. Он знал, что я боюсь за Амарилис.

* * *

Мы прождали весь следующий день. Никаких новостей не поступило. Пошли обычные слухи, так как вся округа знала об исчезновении Джессики. Кто-то видел незнакомку с младенцем, которая торопливо шла по главной улице города. Дикон и Дэвид бросились наводить справки, а когда эту женщину отыскали, оказалось, что она навещала в городе родственников, естественно, что многие ее знали.

Я никогда не забуду выражения безнадежности в глазах матушки, когда он вернулся.

Мне кажется, что в таких обстоятельствах труднее всего переносить чувство безысходности, полнейшей беспомощности из-за незнания, что делать.

– Как можно быть настолько жестокими, чтобы так поступать? – в который раз произнесла я. – Разве они не думают о матерях…

Дэвид утешал меня.

– Дикон прав. Им нужны деньги. Они потребуют выкуп.

– Мы заплатим, и они вернут ее. Ты действительно так думаешь?

– Они знают, что отец – богатый человек. Никакой другой причины быть не может. И какой может быть смысл плохо обращаться с Джессикой?

Я покачала головой:

– Не понимаю, почему люди хотят мучать других… без причины?

– Причина всегда есть. В данном случае это деньги. Вот увидишь, Дикон заплатит. Он что угодно отдаст ради семьи… и в особенности ради твоей матери.

Я знала, что это так. Но это ожидание… и тревога… кошмарный страх неизвестности… как тяжко было их переносить!

Матушка была похожа на привидение. Казалось, из нее высосали все соки. Я попыталась убедить ее отдохнуть, и мне-таки удалось заставить ее ненадолго прилечь. Я села у ее кровати, но слова, которые могли бы утешить ее, не приходили в голову. Она тихо лежала, неподвижно глядя перед собой, а затем встала, сказав, что не может больше ничего делать, хотя что еще мы могли предпринять?

Я пошла в детскую, чтобы поиграть с Амарилис. Мне было так радостно, что она в безопасности. Однако сам вид ее еще острее напоминал об ужасной утрате.

Бедняжка Грейс Сопер продолжала винить себя. Она нуждалась в утешении. Она говорила, что кто-то должен присматривать за Амарилис днем и ночью и что она позаботится о том, чтобы никто не добрался до нашей дорогой крошки.

Долгое утро закончилось, и начался не менее долгий, тягостный день.

Новостей не было. «Скорее бы что-нибудь произошло! – молилась я, – Мы так долго не выдержим».

Дикона и Дэвида не было весь день. Они обшарили все, где, как им казалось, она могла бы быть; они встречались со всеми, кто хоть чем-то мог помочь им, а когда они возвратились, то даже Дикон был удручен. Его предположение о том, что у нас потребуют выкуп, не сбылось.

В эту ночь мы сделали вид, что отправляемся спать, но всем нам было не до отдыха.

Мы с Дэвидом провели всю ночь в бессвязных разговорах. Джессика отсутствовала уже два дня, и мы начинали опасаться самого худшего.

Мне пришла в голову жуткая мысль. Я ничего не сказала матери, но с Дэвидом все же поделилась ею, так как хотела, чтобы он разубедил меня, сказав, что это не так.

– Дэвид, у твоего отца, должно быть, много врагов.

Дэвид задумался.

Я продолжала:

– У человека с его положением они наверняка должны быть. Он богат, а богатым завидуют. Это может быть своего рода местью.

Слова Дэвида повергли меня в ужас.

– Я уже думал над этим, – сказал он. – Он связан со многими… и не только в нашей стране, но и за границей. И, должно быть, многие хотели бы тем или иным образом навредить ему.

– Я знаю, что существуют всякие тайные дела, в которых участвуют они с Джонатаном.

– Это так. Ты помнишь тех людей, которые пришли переночевать? Им было нужно что-то в его кабинете. Какой-то секретный документ. И они нашли его. Если живешь опасной жизнью, то необходимо быть готовым к тому, что враги нанесут удар там, где ты этого не ожидаешь.

– Значит, кто-то выкрал Джессику… чтобы отомстить Дикону?

Несколько секунд Дэвид хранил молчание. Я знала, что ему хочется успокоить меня, однако врожденная честность не позволяла ему солгать. Наконец, он сказал:

– Это возможно.

Но не стоит думать о худшем, скорее всего, они потребуют выкуп, и мы с этим, наверное, сможем справиться.

– Но почему же похитители не требуют его? Чего они медлят?

– Потому что хотят подержать нас в напряжении.

– Ты думаешь, они заботятся о Джессике?

– Да, обычно в таких случаях поступают именно так.

Живой ребенок представляет для них большую ценность, чем мертвый.

Так мы разговаривали, и, наконец, от крайнего утомления я задремала, но вскоре очнулась от страшного кошмара. Мне приснилось, что я прижимала Амарилис к себе, а кто-то пытался вырвать ее у меня.

– Все хорошо, – донеслись до меня слова Дэвида. – Все хорошо.

Я открыла глаза.

– Думаю, лучше не спать, – сказала я.

Мы смотрели, как наступает рассвет. «Еще один день! Еще одно тягостное бдение! Что оно принесет?» – спросила я себя и задрожала, пытаясь прогнать мысли, которые родились у меня в голове.

Я ощутила внезапную потребность выйти из дома, пройтись по саду, поискать еще раз.

– Я не могу здесь оставаться! – закричала я. – Пойдем в сад.

– Хорошо, – произнес Дэвид. Он накинул мне на плечи плащ.

– На улице холодно, – сказал он, – и трава сырая.

Мы открыли дверь и вышли на крыльцо. Там что-то лежало. Мне показалось, что это сон. Затем меня охватила волна радости. Завернутая в одеяло, там лежала Джессика. Я подняла ее. Дэвид не отводил от нее глаз. Она открыла заспанные глазки, взглянула на меня, широко зевнула и снова закрыла их.

– Это она! – закричала я. – Она!

Я вбежала в переднюю с криком:

– Ее вернули!

Джессика здесь!

Первой появилась моя мама. Она подбежала и выхватила у меня спящую Джессику. Затем подошли Дикон, Грейс Сопер и все слуги.

– Она снова здесь! Она снова со мной! – кричала матушка, и я подумала, что от радости она лишится чувств.

Дикон взял Джессику на руки.

– Она хорошо выглядит, – сказал он.

Мать вырвала ее у него.

– Она здорова, – шептала она. – Ей не причинили вреда… О, моя крошка!

Джессика открыла глаза, криво улыбнулась и, увидев свою мать, разразилась ревом.

* * *

Когда радость от возвращения Джессики улеглась, нам стало немного не по себе. Мы спрашивали себя: «Кто мог сделать это? И с какой целью?»

Было ясно, что за ребенком во время его отсутствия хорошо ухаживали, и, казалось, что она приняла свое возвращение в семью без особых проявлений восторга – хотя она и улыбалась, когда матушка прижимала ее к себе.

Кто подверг нас этим, казалось бы, ненужным страданиям? Мы не могли об этом забыть, и эти воспоминания тяготели над нами, омрачая наши дни. Малышек ни на секунду не оставляли одних. По утрам мы с матерью первым делом спешили в детскую, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Грейс распорядилась, чтобы ее кровать перенесли в детскую спальню, и говорила, что во время сна у нее один глаз и одно ухо бодрствуют.

Ее племянница, приятная девочка лет четырнадцати, была принята в няньки; ее комната находилась рядом с детской, так что она тоже была настороже.

Но мы уже никогда больше не чувствовали себя в полной безопасности.

В сентябре в Эверсли приехали Джонатан и Миллисент; они собирались остановиться в доме всего лишь на несколько дней, а затем возвратиться в Лондон, по дороге ненадолго посетив Петтигрю-холл.

Вернулось беспокойство, которое я всегда испытывала, когда Джонатан находился со мной под одной крышей. Я пыталась найти изменения, произошедшие в нем со времени женитьбы. Мне это не удалось. Зато Миллисент изменилась: она стала более мягкой, более довольной жизнью, и я поняла, что она счастлива в браке.

«Она, безусловно, будет находить в Джонатане дивного мужа, – подумала я, – до тех пор, пока не обнаружит его истинную натуру».

Джонатан совсем не изменился: был дерзким, совершенно лишенным сдержанности, как всегда, отвергающим условности, когда ухитрялся оказаться со мной наедине.

Малышки спали в саду в своей коляске, совсем как в тот день, когда исчезла Джессика. Возле коляски сидели, беседуя, матушка, Грейс Сопер и ее племянница.

Я собирала осенние цветы. У меня в корзинке было несколько пурпурных астр и маргариток, и, когда я срезала их, Джонатан подошел и встал рядом со мной.

– Какая радость снова видеть тебя, Клодина! – сказал он. – Я скучал по тебе.

– Неужели? – спросила я, надрезая стебель маргаритки.

– Конечно. Разве я стал бы так говорить, если бы это не было правдой?

– Стал бы, – ответила я.

– Тебе приятно видеть меня?

– Маме нравится, когда вся семья собирается вместе под одной крышей.

– Что за манера у тебя уходить от ответа? Тебе следовало бы быть в парламенте или на дипломатической службе.

Клодина, ты ведь иногда скучаешь по мне? Ну же, скажи правду.

– Не часто, – солгала я.

– А себя ты тоже обманываешь, как и меня?

– Довольно об этом! – резко оборвала я его. – Ты – женатый мужчина.

Я – замужняя женщина, и мы не муж и жена.

Он расхохотался, и моя мать подняла глаза и улыбнулась нам.

– Я – это я, и ты – это ты, – сказал он. – И ничто, любовь моя, не может этого изменить.

Я почти взмолилась в ответ:

– Джонатан, с твоей стороны нехорошо так говорить – ведь ты недавно женился. Что, если Миллисент услышала бы тебя?

Мне показалось, она выглядит такой счастливой.

– Она счастлива. Разве она не замужем за мной? Я тебе говорю, Клодина: я – самый образцовый муж.

– Это только так кажется со стороны, – сказала я. – Сейчас же ты далек от этого идеала.

– И кто в этом виноват?

– Ты.

– Не совсем. Вина лежит на нас обоих.

Я рассердилась. Я с таким трудом старалась забыть о том, что произошло, а ему было достаточно только взглянуть на меня, чтобы все вернулось. Я презирала проявленную мной в прошлом слабость, особенно потому, что так легко могла вновь поддаться искушению, и яростно обломала цветочный стебель.

– Не вини маргаритки в том, что случилось, Клодина, – сказал он. Бедные цветочки… Не их вина в том, что мы с тобой были предназначены друг для друга и поняли это слишком поздно. Но ты должна быть признательна судьбе. Ты никогда не узнала бы, сколь совершенными могут быть отношения… если бы не то время, что ты провела со мной.

– С тех пор я не знала настоящего покоя.

– Бедная Клодина! Ты бы так и продолжала жить в неведении в тихом, созданном тобой раю, но разве это жизнь? Не отважившись узнать настоящий мир… мир страсти, приключений и того волнения, которое бывает, когда живешь полнокровной жизнью. И вот в созданный тобой рай, огражденный приятным неведением, однажды проник змий-искуситель и позволил тебе сорвать плод с древа познания, и ты сделала это. Ты вкусила истинную радость жизни и с тех самых пор боишься: боишься жить, боишься любить. Ты знаешь это и хочешь быть со мной, хотя и не признаешься в этом. Но я это знаю, да и ты тоже… Я в твоих сокровенных мыслях.