Текст книги "Блистательная Виктория"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Аделаида обнаружила, что ее испытание не такое тяжелое, как казалось, потому что король пустил в ход все свое обаяние, чтобы она почувствовала себя непринужденно, а поскольку она так часто находилась рядом с ним, то он имел возможность очаровать ее.
Леди Конингхэм, уверенная в прочности своего положения, демонстрировала новый сапфир, подаренный ей королем и входивший, как говорили, в состав драгоценностей короны. Она держалась немного высокомерно, потому что, хотя и наслаждалась такими событиями и, несомненно, любила подарки и почести, получаемые ею в качестве любовницы короля, его стремление жить в уединении было очень обременительным, и бывали моменты, когда она задумывалась о том, не перевешивают ли недостатки такого положения его преимуществ.
Тот факт, что король нуждался в ней больше, чем она в нем, наделял ее таким самомнением, что, будучи глупой женщиной, леди Конингхэм не могла не демонстрировать его.
Она пользовалась особой нелюбовью как среди противников короля, смотревших на нее как на королевскую блажь, так и среди его друзей, считавших ее алчной хищницей.
Аделаиде подруга короля не нравилась, хотя леди Конингхэм считала герцогиню слишком незначительной, чтобы замечать ее.
Шли дни, и Аделаида с тоской вспоминала простую атмосферу Буши, в окружении детей, живших там с ней. Луиза, должно быть, соскучилась по ней, хотя младенец для этого еще слишком мал. Шумные Фицкларенсы, обсуждающие свои всегда интересные дела, тоже, наверное, соскучились по ней.
В «Павильоне» стояла почти нестерпимая жара. Его топили слишком сильно, потому что королю было холодно. Вечерами обычно устраивался концерт в музыкальной комнате, и король любил лежать там на оттоманке и слушать музыку. Поэтому ожидалось, что гости будут делать то же самое.
Музыкальная комната во время концерта с ее восточной отделкой, ее почти удушающей жарой, с ее обитателями, лежащими на диванах, походила, по мнению Аделаиды, на комнату во дворце султана. И там, милостивый, громадный, полностью гармонирующий с созданной им обстановкой, лежал сам султан – король Георг IV.
Да, было бы громадным облегчением вернуться к семейной жизни в Буши.
НА ШАГ БЛИЖЕ
Вряд ли следовало ожидать, что честолюбивые герцог и герцогиня Камберлендские отстранятся от дел в Англии. Хотя они не были там с тех самых пор, как королева Шарлотта приказала им покинуть страну, но с живейшим интересом следили за всем, что в ней происходит.
– Скоро, – сказал Эрнест Фредерике, – мне нужно будет вернуться туда.
– Мы потеряли трон для нашего Георга, – грустно сказала Фредерика. – Тот толстый ребенок в Кенсингтонском дворце, кажется, отличается отменным здоровьем.
– Так может быть не всегда.
– Все возможно. И Аделаида не родит – по крайней мере это очевидно.
– Я слышал, Георг очень болен. В общем-то, никто бы не удивился, если бы он внезапно умер. Да и у Фредерика здоровье не намного лучше. Их обоих раздуло от водянки.
– Но есть еще Кларенс.
– Будь он проклят! Он – главное препятствие.
– Нет, все дело в этом толстом ребенке, которого теперь называют Викторией. И я думаю, ее дорогая мамаша сейчас напускает на себя такую важность, что семья немного сердита на нее.
– Могу сказать одно, – вмешался Эрнест, – я стану королем, прежде чем умру. Королем Ганновера. Маленькая Виктория не может получить Ганновер. В силу Салической правды они не примут женщину-правительницу – даже драгоценную маленькую Викторию.
– Могу поклясться, что это бесит мамашу Кент, – герцогиня плотно сжала губы. – Подумать только, наш красавец Георг был бы королем Англии, если бы не девчонка. Это сводит меня с ума.
– Меня тоже, – согласился Эрнест.
– И ничего поделать нельзя?
Они с опаской взглянули друг на друга. Существуют методы, с помощью которых можно не допустить восшествия на престол рано развившихся детей. Но о подобных методах нельзя говорить вслух, даже таким людям, как они. И не по моральным причинам, а потому, что никогда нельзя быть уверенным в том, что никто не подслушивает. Кроме того, такие затеи в данный момент бесполезны. Вот в чем все дело. В данный момент.
Йорк, Кларенс, а затем Виктория, и если все они не дойдут до трона, тогда за ними последуют Эрнест, герцог Камберлендский, со своим сыном Георгом.
Блестящая перспектива – если бы не жизни, стоящие на пути к ней.
– Наступит момент, – сказала герцогиня, – когда нам нужно будет поехать в Англию.
– В свое время, – ответил ее муж.
И он увидел себя – так, как она видела его, – с короной на голове. Король Англии. А почему бы и нет? Только два стареющих брата стоят между ним – и, конечно, пухлая испорченная маленькая девчонка.
* * *
Аделаида и Уильям вернулись к спокойной домашней жизни. Супруги еще раз съездили на континент. Она оставила детей Иды у себя, и та не жаловалась. С ними и с семейством Фицкларенсов Аделаида чувствовала себя матерью. Луиза зависела от нее и бывала несчастна, когда ее не было рядом. Девочка даже не жаловалась на свою болезнь, так как считала, что она сблизила ее с тетей Аделаидой.
Постоянным источником волнений служили любовные романы девочек Фицкларенсов. Свои секреты они всегда доверяли Аделаиде. Теперь Мэри была замужем за капитаном Фоксом из голландской семьи, а София, самая старшая дочь, объявила об обручении с сэром Филиппом Сиднеем. Только две самые младшие девочки, Августа и Амелия, еще не обручились, но им исполнилось только двадцать один и восемнадцать лет соответственно.
– Я уверен, что если бы Дороти увидела сейчас свою семью, она была бы счастлива. И больше всего ее обрадовало бы то, как они любят свою мачеху.
Милый Уильям. Возможно, он и бестактен, но у него доброе сердце, и она должна быть благодарна за это.
Герцог очень любит карты и вечерами садится играть в «папессу Иоанну» с Аделаидой, Луизой и с любым членом семьи Фицкларенсов, который свободен. Он смеется, когда выигрывает, хотя ставки никогда не превышают шиллинга за вечер. Как бы смеялись его братья Георг и Фредерик над его простым развлечением. Но Аделаиде нравилось.
И со своего места на стене улыбалась Дороти, глядя на женщину, занявшую ее место в Буши.
* * *
Здоровье короля ухудшалось. Он уехал в свой загородный дом в Виндзоре и жил там в максимально возможном уединении. Георг сильно страдал от подагры и водянки, и бывали моменты, когда ноги и ступни распухали так, что даже не мог на них встать.
Он проводил время, планируя восстановление замка, в котором в то время мог жить только человек, готовый терпеть ужасные неудобства. Постоянные встречи с людьми, выбранными им для решения этой задачи, представление о том, каким станет восстановленный замок, сильно поддерживали его и заставляли забывать о боли.
Но вряд ли можно назвать такое существование счастливым. Король ни за что не хотел, чтобы его видели подданные. На него обрушивали поток насмешек, и ему приходилось признать, что даже самые элегантные одежды не в состоянии скрыть ту гору мяса, в которую он превратился. Желание не показываться людям на глаза стало навязчивой идеей. Он приказал посадить деревья вокруг дома, чтобы никто не мог увидеть жилище, и расставил слуг в определенных местах, чтобы никто не мог нарушить его уединения. Георг даже приказал закрыть некоторые просеки в лесу, чтобы пользоваться ими мог только он один, а когда ездил в Лондон и обратно, то делал это в закрытой карете – так сильно не хотел, чтобы подданные видели его. Это разрешалось только друзьям, министрам и тем, кто не мог не встречаться с ним.
Искусство, музыка, литература по-прежнему доставляли ему наслаждение, и когда он жил в «Павильоне», там устраивалось множество концертов в музыкальной комнате, где король и его гости возлежали на диванах и слушали величайших музыкантов того времени. В такие моменты счастье ненадолго возвращалось к нему, и он полагался на свою врожденную элегантность и обаяние. Но когда Георг приходил в свои апартаменты, оставался один и видел свое отражение в зеркале, то погружался в состояние депрессии.
Только мысль о красивых вещах могла доставить ему удовольствие, а свои боли он мог облегчить лишь планируя новые изменения в «Павильоне» и Карлтон-хаусе. «Буду ли я еще жив, чтобы насладиться ими?» – думал Георг. Он опасался, что проживет недолго. Но реставрированный Виндзорский замок, красота Карлтон-хауса и его великолепный «Павильон» будут его эпитафией. Люди будущих поколений скажут: «Подданные осыпали его бранью, но это был человек изысканного вкуса».
Его беспокоила Елизавета Конингхэм. В последнее время леди вела себя довольно странно. Фактически они редко встречались. Король проводил много времени в постели, не вставая до полудня, а затем уезжал на уединенные просеки в лесу в сопровождении очень немногих людей. Иногда она появлялась там, но не всегда. И когда он спрашивал, почему ее нет, ему говорили, что у нее болит голова или что немного приболела.
Когда он выражал тревогу, Елизавета приходила к нему и объясняла, что было лишь небольшое недомогание и что она опять чувствует себя хорошо. Но леди Конингхэм изменилась, и это его тревожило.
Георг прекрасно знал ее. Она действительно глупа. Прошло шесть лет с тех пор, как он оставил леди Хертфорд ради нее, и не жалел, что расстался с той женщиной. Но сейчас вынужден признать, что отношения с Елизаветой Конингхэм получились не такими, как он надеялся.
Король вздохнул. Ему нужны женщины – вернее одна, на которую он мог бы изливать свои чувства. Так было всегда, всю его жизнь. И теперь, когда вынужден проводить столько времени в бездействии и может размышлять о прошлом, он со всей ясностью понимал, насколько иной была бы его жизнь, если бы он никогда не расставался с Марией Фитцерберт. Она осталась бы ему верна. Преданная женщина по самой своей природе. Между ними встала религия Марии.
– Ах, – простонал он, – мне не следовало расставаться с ней.
Его охватила печаль, когда представил себе, насколько иначе все могло бы быть, если бы сейчас Мария находилась здесь, в этом загородном доме. Она бы вела с ним умные беседы – то, чего не может сделать Елизавета, даже если попытается, – и они обсуждали бы дела ее приемной дочери Минни, так как Минни была бы не только для нее дочерью, но и для него. Каким утешением она послужила бы для него, когда он потерял Шарлотту.
Когда-то он думал, что будет абсолютно счастлив, если избавится от Каролины. Теперь избавился от нее, но далек от счастья.
Елизавета Конингхэм красива. Этого он не отрицает. У нее громадное женское обаяние, но она дура.
И тем не менее он не мог потерять ее, так как в этом случае остался бы без любовницы. О, могли бы найтись другие, готовые на это. Но он настроен слишком романтично, чтобы принять то, что по крайней мере внешне не похоже на любовный роман. А разве найдется женщина, способная полюбить гору мяса, находящуюся в состоянии быстрого разложения, только потому, что на ней корона?
Наихудшая сторона жизни умного человека состоит в том, что ему приходится сталкиваться с такими моментами истины. Вот и он – уставший, старый и одинокий – остался наедине с истиной.
Нет, его единственная надежда на некоторое утешение состоит в том, чтобы удержать Елизавету – по крайней мере внешне – в качестве своей любовницы. Даже если нет женщины, которая любила бы его, он должен время от времени обманом убеждать себя в том, что есть такая.
О Мария… все было бы по-другому, если бы ты была здесь! Мария не такая женщина, которая отвернулась бы, потому что ее муж стал старым и больным. В этом вся разница. Он был мужем Марии, и ничто не может этого изменить. Почему она не поняла? Почему не вернулась?
Пора вставать. Его слуги вошли в спальню, спросить, не собирается ли он это сделать. Да, он встанет.
Позже в тот день король оказался в обществе мадам де Ливен, жены русского посла, жизнерадостной женщины, далеко не красавицы, но несомненно обворожительной. Она влекла его, и когда Георг разговаривал с ней и обдумывал недостатки Елизаветы Конингхэм, то гадал, не станет ли его жизнь интересней, если начать ухаживать за ней. Конечно, это взбесит Елизавету, что доставило бы ему некоторое удовольствие.
Мадам де Ливен, любившая сплетни, заметила, что отношения между королем и леди Конингхэм немного напряженные, и подумала, как интересно было бы выяснить истинную причину этого и рассказать своим друзьям. Она любила писать письма и гордилась своей репутацией человека, знающего подноготную скандалов как в королевской семье, так и за ее пределами.
Именно она затронула тему леди Конингхэм.
– Я вижу, ее нет сегодня вечером, сир.
– Наверное, она страдает каким-то легким недомоганием.
– Так ли это? Я видела ее еще вчера, и она показалась мне абсолютно здоровой.
– Значит, ее состояние с тех пор, по-видимому, ухудшилось.
– Она была очень оживлена, – продолжала мадам де Ливен, – и явно наслаждалась обществом.
В голосе собеседницы слышался намек, заставивший короля продолжать эту тему.
– Это, несомненно, было прекрасное общество.
– Самое прекрасное… по крайней мере так казалось по поведению леди Конингхэм. Лорд Понсонби. Вы знаете, что он вернулся с Корфу. Я слышала, что они старые друзья с леди Конингхэм.
Лорд Понсонби! – подумал король. Когда они впервые подружились с Елизаветой, он слышал, что Понсонби был одним из ее любовников. Король не обратил на это особого внимания. У такой женщины, как Елизавета, не могло не быть много любовников. Понсонби вернулся в Англию, и Елизавета стала страдать постоянными легкими недомоганиями, мешавшими ей делить общество короля так же часто, как в прошлом.
– Понсонби очень красивый мужчина, – продолжала мадам де Ливен озорно.
– Я слышал это мнение и раньше. Его жена была с ним?
– Нет, ее не было на приеме. Так что… у него имелось больше возможностей возобновить знакомство со старыми друзьями.
Глупая Елизавета, подумал король. Неужели она считала, что он не узнает? А если она хочет уйти… пусть уходит. В любом случае она глупая женщина.
– Он умный человек, этот Понсонби.
– Так говорят.
Король немного помолчал, а затем продолжал:
– Мадам де Ливен, я могу сказать вам кое-что по секрету.
– Сир, это честь для меня.
– Я всегда уважал ваш ум, мадам де Ливен, а он очень привлекает на фоне обращения с глуповатыми людьми.
– С глупыми людьми, сир?
– С глупой женщиной, – сказал король с внезапным гневом на Елизавету Конингхэм, потому что подагра начала доставлять ему сильную боль, а Елизавете все равно, и ему не следовало разрешать Марии Фитцерберт уходить от него.
– Ваше Величество не может иметь в виду… леди Конингхэм?
– Именно ее я и имею в виду, – отрезал король.
– Но… это очень близкий друг Вашего Величества. Я так думала… и другие тоже…
– Все не всегда так, как кажется. Я считаю эту женщину глупой и скучной. Красива, физически привлекательна, но в умственном отношении невежда. Она нагоняет на меня скуку своей болтовней. Я устал… устал… устал.
– Ваше Величество!
Он накрыл ее руки своей. Это действительно привлекательная женщина. Настоящая светская женщина. У нее нет той красивой внешности, которой он всегда восхищался, но этот недостаток красоты компенсируют ее красноречие и ум. Ее никак нельзя было бы назвать непривлекательной женщиной. Ходили слухи о ее очень романтических отношениях с князем Меттернихом. Она элегантна и наделена житейской мудростью.
Да, он был бы рад заменить ею леди Конингхэм.
Мадам де Ливен встревожилась. Она лишь злорадствовала по поводу любовницы короля, которая не могла решить, что ей делать – остаться с королем и наслаждаться славой или покинуть короля и наслаждаться жизнью. Глупое, безмозглое существо, никак не может решить для себя этот вопрос. Но колебания будут недолгими, потому что появился красавец Понсонби, романтическая фигура из ее прошлого, который решит все за нее.
Бедный король! – думала мадам де Ливен. Но ни одна женщина в здравом рассудке не согласилась бы стать его любовницей только потому, что Елизавета Конингхэм решила, что эта работа ей наскучила. А мадам де Ливен ничуть не сомневалась в том, что она действительно скучна. Он вел жизнь инвалида – постель до полудня, недолгий выезд в лес, карты. Уф! – подумала мадам де Ливен.
– Я давно восхищаюсь вашей элегантностью и умом, – сказал король.
– Как мило с вашей стороны сказать это, Ваше Величество.
– Я часто думал о том, как бы я был рад, если бы наши отношения стали более близкими.
– Ваше Величество оказывает мне слишком большую честь. – Она искусно убрала свою руку. Ну и сцена, подумала мадам де Ливен. Она немного приукрасит ее (это право писателя) и перескажет князю в одном из своих интересных писем.
Но как выпутаться из положения? С королем это не так трудно, как с некоторыми мужчинами. Он быстро схватывал модуляции в голосе, скрытое значение слов. У него было много любовных романов, хотя ему редко приходилось слышать, что его отвергают.
– Мы должны поговорить об этом, – продолжал он.
– Я собиралась сказать Вашему Величеству, что мне, возможно, придется покинуть двор на несколько недель.
Он понял намек и отступил весьма изящно. Король никогда не забывал о своих изысканных манерах.
– Ваше Величество поймет, насколько обременителен долг жены дипломата.
Конечно, она не собиралась покидать двор. Просто будет держаться подальше от него несколько недель. Она не может открыто отвергнуть притязания короля, но в то же время не обязана их принимать.
Король заговорил о своих строительных планах. Они оказались ужасно запутанными, и он жаждал добиться их претворения в жизнь. Однажды, после ее возвращения ко двору, он организует их показ для нее.
Его Величество действительно очень любезен, сказала мадам де Ливен.
Когда она покинула короля, ей не терпелось скорее взяться за перо. Какая новость! Король устал от Конингхэм. Он считает ее скучной дурой. Он пытается заменить ее – причем не кем иным, как женой русского посла!
Как интересно! И как приятно рассказать об этом. Князь поймет, какая роковая женщина его друг.
* * *
В тот вечер королю было очень грустно.
Мадам де Ливен дала ему совершенно ясно понять, что она не хочет стать его близким другом.
Он представил себе, как ухаживает за привлекательными женщинами, которые вежливо дают понять, что не хотят разделить с ним жизнь. Кто бы мог в это поверить в те дни, когда он был просто принцем Уэльским. Стоило ему только намекнуть на свое желание поговорить с женщиной, и она была готова отдать все, что он просил.
А теперь он король. Но какое значение имело положение, когда молодость прошла.
А теперь еще должен потерять Елизавету.
Король послал за своим секретарем по иностранным делам.
Джордж Каннинг одно время поддерживал Каролину, однако король привык доверять ему.
Когда Каннинг приехал, король сказал:
– Я слышал Понсонби вернулся с Корфу.
– Это правда, Ваше Величество.
– Кажется, он умный человек.
– Я не видел никаких доказательств этого, сир.
– Но достаточно представительный. Сколько ему лет?
– О… немногим больше пятидесяти, я думаю. «Моложе меня», – подумал король.
– Я думаю, он обладает достаточными качествами для службы за границей. Хороших послов нелегко найти.
Конечно, Каннинг знал об интересе леди Конингхэм к Понсонби. Дела короля ни для кого не составляли секрета. Он отнюдь не был уверен в том, что одобряет выбор послов страны с целью удалять соперников короля в его любовных приключениях. Но король был болен и нуждался в утешении, которое может дать женщина. Леди Конингхэм не лучшим образом подходила на роль утешительницы короля, но он выбрал ее сам, и было важно, чтобы король не чувствовал себя несчастным.
Каннинг подумал: если он умрет, его место займет Йорк, который временами кажется еще большим инвалидом, чем король. А за ним последует Кларенс, известный всем как дурак, да к тому же не очень молодой. А за ним – маленькая Виктория, которой, должно быть, примерно семь лет.
Нет, необходимо, чтобы король был счастлив.
– Мы можем использовать Понсонби в Южной Америке, – сказал он. – Я прощупаю его.
– Предложите ему привлекательный пост.
– Ваше Величество может положиться на меня. Таким образом, дело было улажено тактично.
* * *
Весь год король то опасно болел, то поправлялся. Временами он появлялся на приемах, очаровывая всех, смеясь, отпуская колкости и поглощая огромное количество вина. Затем уезжал в Брайтон и запирался там, не покидая своей спальни по несколько дней. Из комнаты в комнату его приходилось перевозить на коляске. Сообщали, что водянка усиливается и он не сможет долго протянуть.
Герцог Йоркский страдал теми же болезнями. Неоднократно сообщали, что он тоже недалек от смерти.
В модных клубах заключались пари. Станет ли герцог Йоркский когда-нибудь королем Англии? Один день «фаворитом» бывал король, на следующий – герцог.
В тот год Уильям опять решил вывезти свою жену за границу. Некоторых членов семьи он взял с собой. Они посетили все старые места, нанесли визит матери Аделаиды, королеве Вюртемберга, и Иде в Генте. Уильям от души наслаждался поездкой и нашел, что воды в Эмсе полезны ему.
Когда до него дошли сообщения о болезни короля и герцога Йоркского, он осознал все масштабы того, что это может означать для него. Уильям обсудил это с Аделаидой.
– Понимаешь, – сказал он, – я всегда считал, что Фред станет королем в случае смерти Георга. И между нами небольшая разница в возрасте. Если говорить точно, то два года. Но если они оба уйдут…
– Ты станешь королем, Уильям.
– Король Уильям, – повторил он.
В его глазах было странное выражение. Он начал понимать, что честолюбие – великая сила.
– Я никогда, в общем-то, не думал о том, что Георг может умереть. Вся моя жизнь прошла при нем. Первым человеком, чье присутствие я осознал, был Георг. Мы большие друзья, Аделаида.
– Я знаю о твоей любви к королю. Уильям кивнул.
– Да, Георг был мне хорошим братом.
– И есть.
– Но он болен, ты должна это понять. Он не может жить вечно, и Фред тоже больной человек… и если он уйдет… о Боже, Аделаида, я стану королем.
Такая его реакция казалась странной. Он всегда знал, что существует вероятность того, что однажды может стать королем. Но эта вероятность приближалась и теперь казалась почти реальностью.
– Понимаешь, Аделаида, они оба больны. Там, дома, задаются вопросом о том, кто умрет первым. Понимаешь, Аделаида?
Ее встревожило волнение в его голосе, и она заметила дикий взгляд его глаз.
– Это может произойти… скоро. Возможно, происходит сейчас… Аделаида, возможно, даже сейчас…
– Если бы было так, ты бы быстро услышал, – сказала она ему спокойно. – Король болен уже так давно и поправлялся так много раз. То же самое происходит и с герцогом Йоркским.
– Но говорят… Ты только представь себе, Аделаида. Король Уильям.
– Тебе будет больно, если Георг умрет, – сказала она. – Мне тоже. Он был хорошим братом нам обоим.
– Да, да, да. Я люблю Георга. Но… – потом он медленно улыбнулся. – Аделаида, – продолжал он. – Я думаю, что сейчас нам нужно быть в Англии.
Она полностью согласилась с ним, но у нее возникло странное беспокойство. Аделаида никогда не видела его таким раньше. Она хорошо знала его – простой человек, заботящийся о своей семье в Буши, живущий довольно скромно для человека его положения, играющий в «папессу Иоанну» по-маленькой. Такая жизнь устраивала его.
«Я буду чувствовать себя неловко, если когда-нибудь случится так, что ему придется надеть корону», – подумала она.
* * *
Когда они вернулись в Англию, то нашли положение дел почти таким же, как в момент отъезда. Король болел и поправлялся, герцог Йоркский несколько раз был близок к смерти, но поправлялся и строил себе новый дом в Сент-Джеймссе.
Казалось, что эта новость не привела Уильяма в уныние. Аделаида надеялась, что он помнит о том, что любит своих братьев.
В семье все было хорошо. София, леди Сидней, назвала свою дочь Аделаидой – так что теперь трое внучек Уильяма носили ее имя. Это было приятной данью уважения Аделаиде.
Дела семьи Фицкларенсов всегда могли поглощать все внимание Уильяма, и Аделаида разделяла его любовь к семье. Ее радовал также тот факт, что Уильям перестал размышлять о возможности стать королем.
Зима выдалась ужасно холодной, и в январе герцог Йоркский серьезно заболел. Он так распух от водянки, что не мог вылезти из кресла. И однажды, укутанный в старый халат грязно-серого цвета, который не снимал все последние недели, он сидел и, казалось, спал. Когда его слуги, встревоженные долгим молчанием, подошли, чтобы спросить, не нужны ли они ему, то обнаружили, что он мертв.
* * *
Когда известие о смерти Фредерика принесли королю, он впал в глубокую меланхолию. Фредерик был его любимым братом, и его захлестнула волна воспоминаний детства. Именно Фредерик помогал ему в его тайных любовных свиданиях с фрейлинами в Кью-Гардене, именно Фредерик стоял на страже на острове Ил-Пай, когда он бывал там с Пердитой Робинсон. Фредерик поддерживал его во время всех его неприятностей с Марией. Не было двух братьев более близких, чем они.
И теперь Фред ушел, хотя и был на год младше, чем он. Это давало серьезный повод для грусти. Он постоянно разговаривал с леди Конингхэм, которая угрюмо слушала его. Она сердилась, потому что лорда Понсонби отправили в Бразилию.
* * *
День, когда проходили похороны, выдался самым холодным даже из всего периода морозной погоды. Король, несомненно, искренне горевал, однако люди заметили, что герцог Кларенс находился в очень возбужденном состоянии. Конечно, он сделал очень большой шаг к трону, став престолонаследником, и по внешнему виду короля можно было сказать, что ждать ему придется недолго. Но, как говорили зрители, он, конечно же, мог бы соблюдать приличия и сдержать свое возбуждение.
– Черт возьми, – произнес Кларенс громким шепотом, – холод пронизывает до костей. – И, повернувшись к герцогу Суссекскому, продолжал: – Это событие должно привести к изменению в обращении со мной… с тобой тоже. Нет никаких сомнений.
Секретарь по внутренним делам Пил шепнул своему коллеге, который посинел от холода:
– Снимите свою треуголку и встаньте на шелковую оторочку. Будет хоть небольшая защита от ледяных камней.
– Это прикует некоторых из нас к постели, – шепнул Кларенс. – Увидите, за похоронами последует ряд смертей. Такой… убийственный холод.
Не посмотрел ли он с надеждой на короля? – спрашивали себя люди.
Что случилось с Кларенсом? Его считали добрым простаком, и не ослепил ли его блеск близкой короны, лишив всех привязанностей к семье?
Король открыто плакал. Но ведь ему всегда легко давались слезы. И тем не менее на сей раз они были искренними, а когда зазвонили колокола, он закрыл лицо руками.
– Я чувствую себя так, будто в сердце мне вогнали гвозди, – сказал он герцогу Ратлендскому. – Он был моим самым близким другом и братом. В молодости мы были неразлучны, и когда мой отец отправил его в Германию, мы были безутешны. Считали это величайшей трагедией нашей жизни, а когда он вернулся, все стало, как прежде. Мир, в котором нет Фредерика, лишился для меня своего очарования.
Как только закончились похороны, король тут же уехал в Брайтон, потому что, как он объяснил, хочет отгородиться от мира, а лучше всего это можно сделать там.
Колокола будут продолжать звонить как в Виндзоре, так и в Лондоне. Он не может выносить такой звон.
* * *
Герцогиня Кентская позвала свою дочь. Виктория росла. В мае ей исполнится восемь. Мать сказала, что она уже достаточно взрослая, чтобы осознать колоссальные масштабы своей ответственности.
Звон колоколов заполнил апартаменты, и Виктория рассказала своим куклам, что звонят потому, что умер бедный дядя Фредерик.
Герцогиня считала этот интерес к куклам чрезмерным. Так она сказала фрейлейн Лезен, однако фрейлейн, преданная своей подопечной, не всегда соглашалась с герцогиней. Это несколько раздражало, но герцогине приходилось признать, что, как бы ни ошибалась Лезен, она никогда не забывала о благе Виктории и отдавала все силы заботе о ребенке. Воспитательница также обладала несравненными методами обучения, и Виктория невероятно блистательно справлялась со своими уроками; она была талантлива и умна, даже развита не по годам, однако ей не нравилось сидеть за партой и узнавать вещи из книг.
Лезен полагала, что как будущая королева воспитанница в первую очередь должна изучать историю, а поскольку Виктория отказалась усваивать холодные голые факты и даты, Лезен превращала исторические факты в захватывающие истории, которые рассказывала Виктории, пока горничные одевали девочку.
Ребенок был слишком активный и склонный к болтовне в присутствии слуг, и такой метод имел двойную цель – удержать от неосторожных высказываний и в то же время научить тому, что ей необходимо знать. Виктория очень полюбила эти рассказы.
Фрейлейн Лезен была до крайности строга. Она разработала свод правил поведения в детской комнате, от которых не позволяла отступать, и вместе с тем сумела внушить ребенку большую любовь к себе.
Герцогиня это прекрасно знала, и потому, хотя между ними существовали разногласия, ценила Лезен.
Она сказала достойной женщине:
– Теперь мы должны удвоить наши усилия. Кто знает, великий день может наступить раньше, чем мы думаем.
Одно из препятствий – а так она называла тех, кто стоял между Викторией и троном, – удалено.
– Дитя мое, – сказала герцогиня, когда Виктория пришла на зов матери, – ты знаешь, что произошло?
Виктория сказала, что знает, и спросила, чего хочет мама, чтобы она выглядела печальной или довольной? Не всегда легко было это понять, потому девочка и выбрала компромиссный вариант и выглядела наполовину печальной, наполовину выжидающей.
– Бедный дядя Фредерик скончался.
– Да, мама.
– И, конечно, мы очень опечалены.
В этих словах заключался намек. На время они должны казаться опечаленными.
– Он был очень добрый, – сказала Виктория, – подарил мне моего ослика и моего любимого Петрушку, а также Джуди Шоу.
Герцогиня взглядом дала понять дочери, что не время говорить об осликах, Петрушке и Джуди Шоу.
«Конечно, – подумала Виктория, – я его почти никогда не видела. Я практически не вижу никого из своих дядей. Дядя Уильям не приходит вместе с тетей Аделаидой. Дядя Адольф все время уезжает в Германию. Дядя Эрнест живет в Германии, а дядя король слишком занят своими обязанностями, чтобы видеться со мной». Она жалела об этом, потому что из всех дядей она хотела бы чаще видеться с дядей королем. Есть дядя Леопольд, который приезжает по средам и разговаривает с ней очень серьезно, но сердечно. Он всегда очень печальный, и происходит что-то такое, чего мама не одобряет. Что-то связанное с актрисой, его подругой, считала Виктория. Она держала открытыми свои глазки и ушки и любила слушать то, что говорили слуги. Визиты в Клэрмонт были одними из самых счастливых моментов в ее жизни, хотя там дядя Леопольд бывал еще печальней, чем всегда. Но она могла наслаждаться печалью дяди Леопольда, потому что не сомневалась в том, что он сам наслаждается этим состоянием. Дядя рассказывал ей о кузине Шарлотте, о том, что она говорила и делала, показывал ее комнату. Кузина Шарлотта была веселой и немного неуправляемой и шокировала людей самым приятным образом. Как ни странно, если бы она осталась жива, то стала бы королевой, и это означало бы, что сама Виктория оказалась бы обычной девочкой и все, что она говорила и делала, не имело бы такого большого значения. Виктория не думала, что хотела бы этого. Временами жизнь ставила очень жесткие ограничения, и девочка возмущалась этим. Но в глубине души она знала, что другого она не примет. Она – Виктория с великим будущим и не желает ничего другого. Луиза Льюис, камеристка Шарлотты и очень старая женщина, все еще живущая в Клэрмонте, очень любила Викторию. «Я полагаю, – думала Виктория, – иногда она видит во мне Шарлотту». Луиза Льюис рассказывала разные истории про Шарлотту – как она вечно рвала свою одежду, – причем говорила так, как будто считала это ее достоинством, по крайней мере то, как это делала Шарлотта. «Она была самым прекрасным, самым любящим созданием на земле», – заявляла Луиза Льюис. Затем она начинала плакать, и Виктория вытирала ей слезы. «Ну, ничего, Луиза, – утешала Виктория. – Такова была воля Божья».
