Текст книги "Остров. Тайна Софии"

Автор книги: Виктория Хислоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава седьмая

Доктор Лапакис сообщил Гиоргису, что к нему должен прибыть гость, которого надо отвезти на Спиналонгу, а несколько часов спустя переправить обратно в Плаку. Звали этого человека Николаос Кирицис. Ему было немного за тридцать, у него были густые черные волосы, и по сравнению с большинством критян он выглядел худощавым – хотя элегантный костюм смотрелся на нем очень хорошо. Кожа на его скуластом лице казалась натянутой. Некоторые жители Плаки сочли его внешность очень представительной, другие же решили, что он плохо питается, – причем и то, и другое было правдой.

На пристани Плаки Кирицис смотрелся чужеродным телом. В отличие от других пассажиров Гиоргиса, у него не было ящиков и другого багажа и его не провожали заплаканные родные – при нем был лишь тонкий кожаный портфель, который он прижимал к груди. Кроме него, из посторонних на острове бывали только доктор Лапакис и иногда – правительственный чиновник, посланный с заданием на скорую руку оценить потребность острова в очередной порции финансирования. Таким образом, Кирицис был первым «настоящим» посетителем Спиналонги, которого вез Гиоргис. Поэтому рыбак отбросил обычную сдержанность и обратился к пассажиру:

– Скажите, какое дело привело вас на остров?

– Я врач, – ответил мужчина.

– Но на Спиналонге уже есть врач, – заметил Гиоргис. – Я лично отвез его сегодня утром.

– Да, я знаю. Я собираюсь встретиться с доктором Лапакисом – он мой давний знакомый и коллега.

– Вы же не больны проказой? – простодушно поинтересовался Гиоргис.

– Нет, – ответил незнакомец, едва заметно улыбнувшись. – Кстати, я уверен, что рано или поздно смогу сказать это и обо всех обитателей острова.

Это было очень смелое утверждение, и Гиоргис почувствовал, как его сердце забилось сильнее. Время от времени разносилось известие, или слух, что чей-то там дядя или приятель слышал о появлении лекарства от лепры. Говорили о пользе от инъекций золота, мышьяка и змеиного яда, но в этих методах лечения было что-то от безумия, и даже если бы больным они были по карману, далеко не факт, что они работают. Люди на острове говорили, что только афиняне способны платить за такие сомнительные средства.

На некоторое время Гиоргис погрузился в мечты – впрочем, не забывая при этом управлять лодкой. В последние месяцы здоровье Элени заметно ухудшилось, и ее муж уже почти не надеялся, что появится лекарство, которое вернет ее домой. Но кто знает, быть может, этот доктор действительно поможет им?

На причале их уже встречал Пападимитриу. Некоторое время Гиоргис наблюдал, как стройный невысокий мужчина с кожаным портфелем и возвышающийся над ним, как башня, коренастый глава колонии идут к туннелю и исчезают там.

С востока подул холодный ветер, который был как будто против того, чтобы Гиоргис доплыл до противоположного берега пролива, но сегодня рыбаку не было дела до буйства стихий: в его сердце воскресла надежда.

Пападимитриу и Кирицис вместе шли по главной улице, и первый буквально засыпал приезжего вопросами. Доктор Лапакис сообщил президенту колонии достаточно, чтобы возбудить в нем сильное любопытство.

– В какой стадии находится исследование? Когда начнется тестирование препарата? Как скоро он дойдет до нас? Как вы связаны с этим проектом?

Все это больше напоминало допрос, и Кирицис явно не ожидал такого приема – впрочем, как не ожидал он встретить здесь такого человека, как Пападимитриу.

– Работа только началась, – осторожно ответил он. – Я имею самое прямое отношение к международной программе исследований, финансируемой фондом Пастера, и нам нужно не только лекарство от лепры. На Каирской конференции, состоявшейся пару лет назад, были изложены новые принципы лечения и профилактики болезни, и именно в связи с этим я сюда приехал. Я хочу убедиться, что мы делаем все возможное, – не хотелось бы, чтобы лекарство, если оно все же будет открыто, дошло сюда слишком поздно.

Пападимитриу было не занимать актерских способностей, поэтому ему удалось скрыть разочарование от того, что лекарство, которого они так долго ждали, пока еще не готово.

– Обидно, – с улыбкой произнес он. – А я обещал своим родным, что вернусь в Афины к Рождеству, и очень надеялся, что вы привезете мне волшебное снадобье.

Кирицис был реалистом и понимал, что до того как эти люди получат эффективное лекарство от лепры, пройдет несколько лет, а потому не хотел будить в них напрасные надежды. Проказа была болезнью почти такой же древней, как мир, и вряд ли можно было победить ее за один день.

Пападимитриу заметил, что доктор рассматривает окружающие здания и людей с некоторым изумлением. Поселок практически ничем не отличался от обычного критского или греческого городка – более того, в нем не ощущалось традиционного для таких мест запустения. Если не считать того, что у некоторых встречных были пятна проказы на лице или другие признаки болезни, живущие здесь люди вполне могли сойти за обычных греков, которые занимаются своими повседневными делами. В такое время года рассмотреть лица было достаточно непросто: мужчины носили широкополые шляпы и шапки и поднимали воротники, а женщины надевали шерстяные шали, которыми прикрывали головы и плечи от разбушевавшейся стихии – сильного ветра и заливающих остров дождей.

Мужчины некоторое время постояли у стеклянной витрины одного из магазинов со свежеокрашенными ставнями – это была булочная. Встретив любопытный взгляд Кирициса, пекарь дружелюбно кивнул ему. В ответ доктор дотронулся до шляпы.

Не доходя до церкви, Пападимитриу и Кирицис свернули с центральной улицы и подошли к больнице, расположенной на небольшом холме. Зрелище, которое открылось их глазам, поистине впечатляло: здание больницы по своим размерам намного превосходило остальные строения на острове – за исключением крепостной стены, разумеется.

На пороге появился Лапакис. Он радостно приветствовал Кирициса, и мужчины обнялись, как старые приятели. Некоторое время они засыпали друг друга вопросами: «Как твои дела? Давно ты здесь работаешь? Какие новости в Афинах?» Но постепенно радость от встречи улеглась, и они перешли к более практическим вопросам – нельзя было терять драгоценного времени. Лапакис провел для Кирициса импровизированную ознакомительную экскурсию по больнице, показав ему поликлиническое отделение, процедурные кабинеты и наконец палату для тяжелобольных.

– Пока что нам очень не хватает ресурсов, – грустно сказал Лапакис. – Хотелось бы, чтобы каждый из обитателей Спиналонги мог провести в больнице хотя бы несколько дней, но обычно нам приходится лишь проверять их состояние и отсылать домой.

Палата была заставлена десятком коек, проходы между ними не превышали полуметра. Ни одна из коек не пустовала. Здесь лежали в основном мужчины, но было и несколько женщин – хотя определить пол пациентов было достаточно сложно из-за полутьмы, царившей в помещении. Почти всем этим больным жить оставалось совсем недолго. Кирицису довелось поработать в афинском лепрозории, поэтому увиденное не произвело на него особого впечатления: условия здесь были намного лучше, и не было того ужасного запаха, который стоял в афинской больнице. А ведь гигиена для больных с открытыми язвами жизненно важна!

– У этих пациентов болезнь в реактивной стадии, – прислонившись к дверному косяку, тихо сказал доктор Лапакис.

В случае лепры это означало, что симптомы заболевания проявляются более интенсивно. Обычно этот период длился несколько дней или недель, и все это время пациентов нередко мучили сильные боли, лихорадка и нарывы. Часто после этого состояние их здоровья заметно ухудшалось, но иногда наступление реактивной стадии означало, что организм продолжает активно бороться с болезнью, и были даже известны случаи полного исцеления, наступавшего после кризиса.

Некоторое время врачи стояли молча, молчали и пациенты – за исключением двоих, которые громко стонали. Кирицис решил, что это мужчина и женщина. Они вышли в коридор – оставаться в палате было как-то неудобно.

– Пойдем в мой кабинет, – предложил Лапакис. – Там и поговорим.

Они прошли в самый конец темного коридора и зашли в дверь слева. В отличие от палаты, из высоких и широких окон кабинета открывался живописный вид на Плаку и вздымающиеся за ней горы. На стене висел большой план здания больницы и дополнительной пристройки, которую собирались соорудить позже.

Заметив, что чертеж привлек внимание Кирициса, Лапакис сказал:

– Красным цветом изображены помещения, которые только планируются. Нам нужна еще одна палата и несколько манипуляционных кабинетов. Надо отделить женщин от мужчин: если мы не в состоянии спасти их жизнь, следует хотя бы позволить им дожить ее с достоинством.

Кирицис подошел к чертежу вплотную и принялся рассматривать его. Он знал, как мало внимания правительство уделяет вопросам здравоохранения – особенно когда речь шла о людях, которые считались неизлечимо больными, – а потому был настроен скептически.

– Это будет стоить денег, – заметил он.

– Да знаю я, знаю, – устало ответил Лапакис. – Но теперь к нам поступают пациенты не только с Крита, но и с континентальной части Греции, и правительство просто вынуждено усилить финансирование. А познакомившись с другими нашими больными, ты поймешь, в чем здесь дело: эти люди не принимают «нет» в качестве ответа. Но что привело тебя на Крит? Я был очень рад получить твое письмо, но в нем ты по существу не сказал, почему решил приехать сюда.

Они общались с непринужденностью людей, близких еще со студенческих лет: в свое время они вместе окончили медицинский институт в Афинах, и хотя со времени их последней встречи прошло уже лет шесть, на их дружбе это, по-видимому, ничуть не сказалось.

– На самом деле все просто, – ответил Кирицис. – Мне надоели Афины, и когда я увидел объявление о вакансии в отделении дерматовенерологии больницы в Ираклионе, то подал заявку. Я знал, что там смогу продолжать свои исследования, а пациентов мне хватит с головой. Спиналонга – это идеальное место для изучения лепры. Ты позволишь мне иногда бывать здесь? А главное, как к этому отнесутся твои больные?

– Я абсолютно не против и уверен, что пациенты тоже не станут возражать.

– Возможно, рано или поздно мы предложим им поучаствовать в тестировании новых лекарств, хотя не могу обещать, что нам удастся быстро открыть радикальное средство от лепры. Если честно, последние результаты тестирования были достаточно невыразительными. Но мы не можем останавливаться на достигнутом, правда?

Лапакис сел за стол и принялся внимательно слушать своего друга и коллегу. Каждое слово Кирициса наполняло его душу радостью. На протяжении пяти долгих лет он оставался единственным врачом, который согласился бывать на Спиналонге, и за это время через его руки прошло огромное количество больных и умирающих людей. Каждый вечер, раздеваясь, чтобы лечь в постель, он осматривал себя на предмет признаков лепры. Как доктор он понимал, насколько смешны его потуги: бациллы, вызывающие болезнь, могли жить в организме в течение многих месяцев и даже лет, не порождая видимых симптомов. Тем не менее он ничего не мог поделать со своим беспокойством, и оно было одной из причин того, что он приезжал на Спиналонгу лишь три раза в неделю. Доктор Лапакис сам избрал свою судьбу и делал то, что должен был делать, но, по правде говоря, шансов на то, что он так никогда и не заболеет и проживет долгую жизнь, было ненамного больше, чем у человека, играющего в «русскую рулетку».

Вообще-то у него уже был помощник. Он появился именно тогда, когда Лапакис почувствовал, что больше не в силах выносить ежедневный поток больных, проходящий через его кабинет. Некоторые оставались в больнице на несколько недель, другие просто нуждались в перевязке язв, но всех их надо было осмотреть, постаравшись не заразиться самому. Афина Манакис была врачом из Афин. Она сама обнаружила у себя лепру и добровольно переселилась в лепрозорий, а спустя некоторое время была выслана на Спиналонгу в числе других бунтовщиков. Ее появление пришлось очень кстати: когда Лапакис увидел, что у него появилась коллега, не только согласная проводить все свое время в больнице, но и обладающая огромным опытом в терапии, он долго не мог поверить в удачу. Само по себе заболевание лепрой еще не означало, что человек не подвержен другим болезням и расстройствам здоровья, и колонисты, как и все люди, регулярно заболевали свинкой, корью или обычным отитом – но лечить их часто было просто некому. Двадцать пять лет в медицине и согласие проводить в больнице весь день делали Афину Манакис поистине бесценным работником, и Лапакис был ничуть не против того, что женщина относилась к нему как к младшему брату, которого следует наставлять на путь истинный. Если бы он верил в Бога, то обязательно от всего сердца поблагодарил бы его за доктора Манакис.

А теперь как гром посреди ясного – вернее, уныло серого в это время года – неба объявился Николаос Кирицис и спросил, может ли он регулярно приезжать на Спиналонгу. Если бы Лапакис мог себе это позволить, он заплакал бы слезами облегчения: несколько лет ему приходилось выполнять эту неблагодарную работу в одиночестве, теперь у него появился напарник. Он знал, что, когда закончит этот рабочий день и обмоется сернистым раствором в огромном венецианском арсенале, теперь выполнявшем роль комнаты для дезинфекции, у него уже не будет этого постоянного тоскливого чувства, – кроме Афины, отныне у него есть еще и Кирицис.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Приезжай сюда столько, сколько нужно. Не могу передать, как меня радует твое решение. А теперь расскажи, чем именно ты занимаешься.

– Чем именно? – переспросил Кирицис, сняв пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула. – Дело в том, что некоторые участники нашей программы убеждены, что мы все ближе подходим к открытию эффективного средства от проказы. Я все еще числюсь в афинском институте Пастера, и наш директор настроен двигать вопрос вперед так быстро, насколько это возможно. Ты только представь, какие последствия имело бы появление лекарства от лепры не только для нескольких сотен обитателей Спиналонги, но и для тысяч и даже миллионов больных по всему миру – ты знаешь, как много их в Индии и Южной Америке. Человечеству удалось бы победить очередную смертельную болезнь! По моему мнению, нам предстоит еще долгий путь, но постепенно картина вырисовывается все четче – с каждым днем мы все ближе подходим к пониманию того, как можно остановить распространение лепры.

– Хотелось бы думать, что ты ошибаешься, когда говоришь о долгом пути, – ответил Лапакис. – В последнее время люди все чаще требуют, чтобы я выписывал им всякие шарлатанские средства. У островитян попросту нет выбора, и они хватаются за любую соломинку – особенно если им есть чем заплатить за лечение. Так что ты планируешь делать на Спиналонге?

– Мне нужно отобрать несколько десятков пациентов, за которыми я мог бы наблюдать в течение нескольких месяцев или даже лет. В Ираклионе моя работа ограничивалась в основном постановкой диагноза, а после этого я терял своих пациентов: их отправляли на Спиналонгу! Как я успел заметить, для них это самый лучший исход, но мне все равно нужно следить за развитием болезни.

Лапакис уже не скрывал радостной улыбки: такое распределение обязанностей в равной степени устраивало их обоих. Вдоль одной из стен его кабинета, занимая все пространство от пола до потолка, стояли ряды шкафов для документов. В этих шкафах хранились медицинские карточки всех обитателей острова, а также карточки некоторых жертв лепры, умерших в других местах. До того как Лапакис вызвался работать на Спиналонге, документацию никто не вел: лечение, которое стоило хоть какого-то упоминания, здесь не проводилось, и состояние пациентов менялось лишь в сторону ухудшения. Единственной памятью, оставшейся от первых десятилетий существования колонии, была большая черная книга, в которую записывали имя больного, дату его прибытия на остров и дату смерти. Жизнь этих людей была сведена к одной строчке в зловещего вида гроссбухе, а их кости теперь вперемешку лежали под каменными плитами в общих могилах на дальнем конце острова.

– Здесь хранятся карточки всех пациентов, которые жили на острове со дня моего первого приезда сюда в тридцать четвертом году, – сообщил Лапакис. – С прибытием каждого нового пациента я подробно описываю в карточке его состояние, а впоследствии регистрирую происходящие изменения. Карточки стоят по годам – такая классификация показалась мне наиболее разумной. Можешь просмотреть их и выбрать те, которые тебя интересуют, а к следующему твоему приезду я договорюсь с пациентами, чтобы они пришли в назначенное время.

Лапакис вытащил тяжелый верхний ящик ближайшего к себе шкафа. Ящик был полон карточками, и Лапакис жестом пригласил друга и коллегу приступить к их просмотру.

– Не буду тебе мешать, – сказал он. – Мне пора проверить, как дела в палате: некоторым пациентам нужен постоянный уход.

Вернувшись в кабинет полтора часа спустя, Лапакис увидел на полу кипу карточек. Сверху лежала карточка с именем Элени Петракис.

– Этим утром ты видел ее мужа, – заметил он. – Это тот рыбак, который вез тебя сюда.

Врачи переписали всех отобранных пациентов и кратко обсудили случай каждого из них. Кирицис посмотрел на часы на стене – очевидно, ему пора было уезжать. Перед тем как он отправился в комнату для дезинфекции – впрочем, он знал, что этот способ профилактики лепры был абсолютно бесполезным, – мужчины обменялись крепким рукопожатием. Затем Лапакис проводил коллегу вниз по улице до входа в туннель. Когда Кирицис вышел на пристань, там его уже ждал Гиоргис и лодка, которая должна была помочь ему преодолеть первый этап обратного пути в Ираклион.

По пути в Плаку Кирицис и Гиоргис почти не разговаривали – казалось, у них просто закончились нужные слова. Однако когда нос лодки коснулся причала в Плаке, Кирицис спросил рыбака, будет ли тот свободен на следующей неделе в этот же день и сможет ли вновь переправить его на Спиналонгу. Гиоргис почему-то обрадовался – и дело было даже не в плате за перевоз, просто он был доволен, что новый доктор вернется.

Несмотря на сильные холода, стоявшие почти всю зиму, и штормы, которые принес с собой март, Николаос Кирицис продолжал каждую среду бывать на Спиналонге. Ни он, ни Гиоргис не были сильны в светской беседе, тем не менее, пересекая пролив между Плакой и островом, мужчины каждый раз заводили стандартную беседу.

– Господин Петракис, как ваши дела? – спрашивал Кирицис.

– Слава Богу, у меня все хорошо, – осторожно отвечал Гиоргис.

– А как ваша жена? – вопрошал доктор, и от этого вопроса у Гиоргиса появлялось чувство, что он человек с нормальной семейной жизнью. Ни один из них не обращал внимания на горькую насмешку судьбы: человек задававший вопрос, знал ответ лучше, чем тот, кому этот вопрос был адресован.

Гиоргис ждал приездов Кирициса с нетерпением – впрочем, как и двенадцатилетняя Мария: эти визиты возрождали в ней оптимизм и надежду на то, что когда-нибудь она увидит отцовскую улыбку. Гиоргис ничего не рассказывал, тем не менее девочка ощущала, что за этими приездами скрывается что-то важное. В конце дня она обычно приходила на пристань и дожидалась возвращения мужчин: маленькая девочка в невзрачной крестьянской одежде, всматривающаяся в полутемное море, а затем ловящая брошенную отцом веревку и мастерски привязывающая ее к столбу.

К апрелю ветры поутихли, а в воздухе по-настоящему запахло весной. Температура повышалась на глазах. Земля покрылась фиолетовыми ветреницами и бледно-розовыми орхидеями, а небо над Критом наполнилось стаями перелетных птиц, которые возвращались на север с африканских зимовий. И природа, и люди радостно встречали смену времен года и наступление тепла, но эта весна принесла и другие, менее приятные изменения.

Война бушевала в Европе уже пару лет, а в апреле докатилась и до Крита. Теперь критяне жили словно под дамокловым мечом. Газета колонии, «Звезда Спиналонги», регулярно размещала сводку последних известий, а еженедельные кинохроники вселяли в сердца островитян тревогу. Случилось то, чего они так боялись: немцы обратили свои взоры на Крит.

Глава восьмая

– Мария, Мария! – кричала Анна под окном комнаты сестры. – Они пришли! Немцы пришли!

Ее голос звенел паническим страхом, и Мария торопливо сбежала по ступенькам крыльца и выскочила наружу, готовая услышать топот кованых сапог по центральной улице Плаки.

– Где? – тяжело дыша, спросила она сестру. – Где они? Я их не вижу.

– Здесь их нет, дура! – ответила Анна. – Пока нет, но они высадились на Крите и двигаются в нашу сторону.

Человек, знающий Анну достаточно хорошо, обратил бы внимание на нотку возбуждения в ее голосе. По мнению девочки, все, что нарушало монотонность жизни и давало надежду вырваться из скучной критской глуши, следовало принимать с распростертыми объятиями.

Анна в один миг добежала до своего дома от дома Фотини, где девочки, сбившись в кучку, молча слушали выпуск новостей по радио. Главной новостью было то, что немецкие парашютисты высадились в западной части Крита.

Сестры вместе бросились на центральную площадь деревни, где, как всегда в подобных случаях, должны были собраться все жители. Дело близилось к вечеру, но бар был переполнен мужчинами, а также, в нарушение всех обычаев, женщинами: жители Плаки внимательно слушали радио, не забывая, впрочем, о содержимом своих тарелок и кружек.

Сообщение было кратким, но от этого не менее ошеломительным: «Около шести часов утра на критской земле, неподалеку от аэродрома в Малеме, высадилась группа немецких парашютистов. Предполагается, что они уже мертвы».

Мария подумала, что ее сестра ошиблась, как всегда, приняв все слишком близко к сердцу: никаких немцев на Крите не было.

Но положение было очень напряженным. Несколько недель назад Афины пали, и с тех пор над Акрополем реял немецкий флаг. Это не могло не тревожить греков, но для Марии, которая никогда не бывала в столице, Афины были где-то очень далеко. Почему все эти события должны беспокоить жителей Плаки? Кроме того, на Крите высадились тысячи солдат союзников, перебравшихся сюда с континентальной части Греции, и неужели все эти войска не смогут защитить их? Мария внимательно слушала жаркие споры взрослых относительно ближайшего будущего Крита, и постепенно в ней крепла уверенность, что им ничего не угрожает.

– Да у них просто нет шансов! – восклицал Вангелис Лидаки, владелец бара. – Афины и север Греции – это одно, но Крит – совсем другое! Да никогда в жизни! Вы только посмотрите на наши горы – их танки здесь бессильны.

– Но ты вспомни, что отбиться от турок нам не удалось, – пессимистически заметил Павлос Ангелопулос.

– А также от венецианцев, – вторил кто-то еще.

– Что ж, если эти ублюдки дойдут сюда, они получат по заслугам! – воинственно заявил третий сельчанин, ударив кулаком по ладони.

Эти слова не были пустым бахвальством, и все в баре хорошо это знали. Несмотря на то что в прошлом Крит несколько раз завоевывали, его жители каждый раз ожесточенно сопротивлялись. История острова представляла собой длинную летопись битв, угнетения и освободительных восстаний, а в каждом критском доме хранились до поры до времени винтовка или пистолет. Со стороны могло показаться, что жизнь здесь течет гладко и размеренно, но под этим безмятежным фасадом нередко тлели угли кровной вражды между семьями или деревнями, а почти все мужчины старше четырнадцати лет умели обращаться с оружием.

Савина Ангелопулос, стоявшая на пороге с Фотини и двумя девочками Петракис, хорошо знала, что на этот раз угроза очень даже реальная. Все дело было в скорости, с которой летают самолеты. Немецкие крылатые машины, сбросившие десантников, могли доставить их на остров с базы под Афинами быстрее, чем дети успели бы дойти до школы в Элунде. Но Савина держала свои мысли при себе – хотя даже присутствие на острове десятков тысяч солдат союзников, эвакуированных с континентальной части Греции, не позволяло ей почувствовать себя защищенной. Твердой уверенности мужчин у нее не было и близко. Мужчинам хотелось верить, что истребление нескольких сот немцев, с парашютами высадившихся на критскую землю, было окончательной победой, Савина же чувствовала, что это лишь начало.

К концу недели картина прояснилась. Каждый вечер на площадке перед баром собиралось почти все население Плаки, благо погода располагала к этому: с конца мая жара на Крите не спадала даже по ночам. Плаку отделяла от места основных событий добрая сотня миль, поэтому местным жителям приходилось полагаться на слухи и бессвязные обрывки информации. Каждый день с запада долетали все новые известия, напоминавшие гонимый ветром пух чертополоха. И хотя большинство солдат, упавших на Крит с неба, погибли, некоторые из них, судя по всему, чудесным образом уцелели и теперь скрывались в горах, отбивая все попытки союзников их уничтожить. Вначале сообщалось исключительно о крови немецких солдат и об их телах, повисших на парашютах или размазанных о скалы, однако теперь стало ясно, что немало десантников осталось в живых и теперь захваченный ими аэродром используется для приема тысяч других немцев. Постепенно положение менялось в пользу захватчиков, а их продвижение по Криту становилось неудержимым.

Как обычно вечером все собрались в баре. Мария и Фотини остались на улице, играя в крестики-нолики на пыльной земле, но при этом прислушивались к громким голосам, которые долетали изнутри.

– Ну почему мы не были готовы? – спросил Антонис Ангелопулос, с размаху поставив кружку на металлический столик. – Было понятно, что они нападут с воздуха.

Энергии Антониса хватило бы на двоих, а чтобы вывести его из равновесия, достаточно было и пустяка. Его зеленые глаза под черными ресницами горели огнем ярости.

Рядом сидел его родной брат. Они были абсолютно непохожи друг на друга: Ангелос спокойный и полный, Антонис худощавый и несдержанный.

– Неправда, – мягко возразил Ангелос. – Десанта никто не ждал.

Павлос Ангелопулос в который раз спросил себя, почему его сыновья никогда ни в чем не соглашаются друг с другом. Вытащив сигарету, он вынес вердикт:

– Я думаю, Ангелос прав. Никто не ожидал нападения с воздуха. Эта атака была настоящим самоубийством: прыгать с парашютами прямо навстречу пулям с земли!

Павлос знал, о чем говорит. Для многих из немецких десантников этот прыжок действительно оказался самоубийственным, но командование немцев не постеснялось пожертвовать несколькими сотнями своих солдат ради достижения цели, и до того как союзники успели должным образом ответить, очень важный аэропорт в Малеме, к востоку от Ираклиона, был уже в руках немцев.

Несколько дней жизнь в Плаке текла как обычно. Никто не знал, что принесет с собой пребывание немцев на критской земле. Правда, все были потрясены тем, что нечто подобное вообще произошло. Затем стали просачиваться слухи, что на самом деле картина даже более мрачная, чем считалось ранее. В течение недели сорок тысяч солдат греческой и союзных армий были окружены, и союзники вынуждены были начать массовую эвакуацию, которая проходила с огромными потерями. Споры в баре стали более ожесточенными. Одной из основных тем было то, каким образом деревня должна готовиться к обороне, ведь немцы подходили все ближе. Желание взять в руки оружие вспыхнуло и разлилось подобно религиозному экстазу. Жители деревни не боялись кровопролития – более того, многие из них ждали предстоящих боев с нетерпением.

Вскоре война по-настоящему вошла в жизнь обитателей Плаки: в Агиос Николаос вошли передовые немецкие части, а оттуда небольшой отряд был послан в Элунду. Как-то днем, когда девочки Петракис возвращались домой из школы, Анна остановилась и дернула сестру за рукав:

– Мария, ты только посмотри, кто идет по улице!

Внутри у ее сестры все сжалось – на этот раз Анна не ошиблась. Немцы действительно добрались до Плаки: навстречу им деловито шли два солдата в немецкой форме. Девочка спросила себя, что делают враги, захватив какое-нибудь селение, и сама же ответила: «Начинают убивать всех, кого видят». Ее ноги словно налились свинцом.

– Что нам делать? – прошептала она.

– Идем дальше, – прошипела в ответ Анна.

– Может, нам лучше убежать? – спросила Мария.

– Не говори глупости. Я хочу посмотреть, какие они вблизи.

Схватив сестру за руку, Анна потащила ее за собой.

У солдат был совершенно непроницаемый вид, а их голубые глаза смотрели прямо перед собой. На них были плотные куртки из серой шерсти, а ботинки с коваными носами ритмично звякали по каменистой почве. Казалось, солдаты просто не заметили Анну с Марией – по крайней мере, они прошли мимо так, словно девочек не существовало.

– Они даже не посмотрели на нас! – воскликнула Анна, когда они отошли от немцев на достаточное расстояние. Ей было уже почти пятнадцать, и ее задевало, когда представители противоположного пола не обращали на нее внимания.

Несколько дней спустя в Плаку вошел небольшой немецкий отряд. Утром в один из домов, расположенный на окраине деревни, громко постучали.

– Открывайте! – кричали солдаты, колотя в дверь прикладами винтовок.

Несмотря на то что эти слова были произнесены на немецком, обитатели дома отлично поняли, чего от них хотят, – как поняли они и то, что было сказано дальше. Выбор, который им предоставили, был прост: либо очистить дом к полудню, либо… То, чего с таким нетерпением ждала Анна, случилось, и в воздухе над деревней повисло густое, как патока, напряжение.

О том, что происходило в остальной части Крита, достоверно никто не знал, но зато не было недостатка в слухах. Например, говорили, что какие-то небольшие отряды союзников движутся на восток, в сторону Ситии. Как-то вечером, уже после наступления темноты, с окружающих Плаку холмов спустились четыре британских солдата, которые некоторое время прятались в заброшенной пастушеской хижине. Они с беззаботным видом вошли в деревню, и прием, который им устроили местные жители, был не менее теплым, чем если бы они вернулись в свой родной городок под Лондоном. Сельчанами двигала не столько жажда узнать новости из первых рук, сколько присущее деревенским жителям гостеприимство и привычка принимать незнакомцев так, словно они были посланы Богом. И солдаты оправдали надежды: они съели и выпили все, что им было предложено, но только после того как один их них, неплохо владеющий греческим языком, рассказал, что произошло на предыдущей неделе на северо-западном побережье Крита.