Текст книги "Остров. Тайна Софии"

Автор книги: Виктория Хислоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Вода и электричество были для обитателей острова отнюдь не роскошью, а предметами первой необходимости – они ясно понимали, что недостаток воды вполне способен укоротить им жизнь. Элпида знала: несмотря на то что правительство обязано было делать их жизнь более-менее сносной, желание чиновников улучшить условия их существования было чисто формальным. Жителей Спиналонги раздражало такое положение дел, и в этом Элпида была с ними солидарна. Ну почему в стране, где до самого неба вздымались высокие горы, снежные вершины которых были хорошо видны зимой, вечно не хватает воды? Островитяне хотели, чтобы достаточное количество чистой свежей воды всегда было у них под рукой, так неужели они требовали слишком многого? В колонии вечно кипели ожесточенные споры по поводу того, что можно сделать для улучшения водоснабжения. Элпида вспомнила, как однажды была высказана идея высадиться на берегах Крита, в другой раз – взять заложников. Но в конце концов колонисты поняли, как мало они могут сделать: у них не было ни плавательных средств, ни оружия, но прежде всего им не хватало физических сил, необходимых для того, чтобы воплотить эти замыслы в жизнь. Да и что реально может совершить неорганизованная толпа калек, женщин и стариков?

Разве что попытаться сделать так, чтобы их голоса были услышаны. Вот почему дипломатический талант Петроса являлся их главным оружием. Элпида вынуждена была поддерживать некоторую дистанцию между собой и остальными островитянами, но всегда старалась прислушиваться к их словам – прежде всего к словам женщин, которые, понятно, считали ее рычагом воздействия на мужа. Все это уже успело ее изрядно утомить, и она втайне уговаривала Петроса не выставлять свою кандидатуру на очередные выборы. «Ты и так отдал этим людям все, что мог», – твердила она мужу.

Гуляя с Элени с Димитрием по узким улочкам городка, Элпида не делилась с ними этими мыслями. Она видела, с каким несчастным видом мальчик плетется за Элени, ухватившись за край ее пышной юбки, и понимающе вздыхала. Какое будущее ждет Димитрия в этом месте? И будет ли оно долгим?

То, что Димитрий постоянно держался за ее юбку, почему-то придавало Элени сил. Это напоминало ей, что она здесь не одна и ей есть о ком заботиться. Лишь вчера у нее еще были муж и дочери, а позавчера, в школе, на нее с ожиданием смотрели десятки любопытных глаз. Все они нуждались в ней, и она посвящала свою жизнь заботе об этих людях. Но новая действительность плохо укладывалась у нее в голове. У женщины промелькнула мысль, что она умерла, а эта Элпида – химера, которая водит ее по подземному царству, рассказывая, где мертвые души могут постирать свои саваны и купить нематериальную пищу. Однако разум подсказывал ей, что все, что она видит, – реальность. В этот ад ее перевез и оставил умирать, уплыв обратно, не Харон, а собственный муж.

Элени резко остановилась, и Димитрий остановился тоже. Голова ее склонилась на грудь, и она почувствовала, как по щекам обильно потекли слезы. Впервые за долгое время женщина потеряла контроль над собой. Ее горло сжалось, не пуская воздух в легкие, и чтобы сделать вдох, ей пришлось напрячься. Элпида, до того державшаяся официально и деловито, сжала ее руку.

Димитрий переводил взгляд с одной женщины на другую. В это утро он едва ли не впервые в жизни увидел, как плачет мать, а теперь дошла очередь и до его учительницы. Слезы струились по ее щекам, как маленькие ручейки.

– Плачьте, не стесняйтесь, – мягко проговорила Элпида. – Мальчику суждено увидеть здесь немало слез. Поверьте, в чем в чем, а в слезах на Спиналонге недостатка нет.

Элени уткнулась лицом в плечо спутницы. Проходящие мимо колонисты остановились и смотрели на них, но не потому, что им захотелось поглазеть на плачущую женщину, скорее их просто интересовали новички. Димитрий, смущенный слезами Элени и любопытными взглядами незнакомцев, опустил глаза. Ему вдруг захотелось, чтобы земля расступилась и поглотила его, – как при землетрясениях, о которых ему рассказывали в школе. Мальчик знал, что Крит регулярно трясет, так почему бы чему-то подобному не случиться прямо сейчас?

Элпида хорошо понимала, что чувствует Димитрий. Всхлипывания Элени подействовали и на нее: она была исполнена сочувствием к новым товарищам по несчастью, но хотела, чтобы этот плач прекратился. По стечению обстоятельств они остановились прямо напротив дома Контомарисов, и Элпида тоном, не допускающим возражений, предложила Элени войти. Правда, потом ей пришло на ум, что этот дом, который по размерам намного превосходил жилище Элени и Димитрия, должен лишь усилить подавленное состояние ее гостьи. Это здание, официальная резиденция главы колонии, было построено еще венецианцами, на что указывали балкон, который даже можно было назвать величественным, и портик над входной дверью.

Контомарисы жили в этом доме вот уже шесть лет, и Элпида была настолько уверена в том, что Петрос ежегодно будет побеждать на выборах, что даже не представляла себе жизни в другом месте. Теперь же она сама уговаривала Петроса отказаться от должности главы колонии – а ведь если муж поддастся на ее уговоры, им придется переехать в другое место!

– Но кто меня заменит? – каждый раз спрашивал Петрос.

Элпида вынуждена была признать, что он прав, – у тех островитян, которые, по слухам, собирались выставить свои кандидатуры на следующие выборы, было очень мало сторонников. Одним из главных претендентов был лидер оппозиционеров Теодорос Макридакис, и хотя многие из его требований возникли не на пустом месте, переход власти над островом в его руки стал бы настоящей катастрофой. У него не было дипломатических способностей, а это означало, что весь тот прогресс, которого удалось добиться за последние годы, будет повернут вспять и им не то что не предоставят новых привилегий, а скорее отберут уже завоеванные. Был и еще один претендент на роль лидера колонии – Спирос Казакис. Это был неплохой человек, но ему откровенно недоставало твердости характера, и единственной причиной, по которой он стремился к этой должности, был дом президента – предмет тайной зависти почти всех островитян.

Обстановка в доме Контомарисов разительно контрастировала с внутренним убранством всех прочих зданий на острове. Окна высотой от пола до потолка совсем не мешали свету проникать в комнаты, а с потолка в главном зале свисала очень красивая хрустальная люстра на длинной запыленной цепи. Маленькие кусочки хрусталя неправильной формы бросали на стены пастельного оттенка калейдоскопическую мозаику бликов.

Мебель была старой, но очень удобной. Элпида жестом пригласила Элени присесть. Димитрий расхаживал по комнате, рассматривая фотографии в рамках и содержимое серванта, на полках которого были расставлены ценности семьи Контомарис: травленый серебряный кувшинчик, ряд катушек с кружевной лентой, фарфоровый сервиз, еще какие-то фотографии и, что больше всего заинтересовало мальчика, несколько шеренг игрушечных солдатиков. Мальчишка простоял перед сервантом минут пять, но большую часть этого времени он рассматривал не его содержимое, а свое отражение в зеркале. Собственное лицо показалось ему таким же чужим, как и комната, в которой он очутился, и взгляд мальчика в зеркале вселял в него смутное беспокойство – как будто он не узнавал смотревшие на него темные глаза. До этого дня мир Димитрия включал в себя городки Агиос Николаос и Элунда, а также несколько деревушек между ними, в которых жили его двоюродные братья и сестры, дяди и тети. Теперь ему казалось, что он перенесся в другую вселенную. За своим отражением в зеркале он видел госпожу Контомарис, которая обнимала за плечи плачущую госпожу Петракис. Несколько секунд мальчик смотрел на них, а потом вновь принялся рассматривать ряды солдатиков.

Когда он наконец повернулся к женщинам, то увидел, что госпожа Петракис уже успела прийти в себя. Протянув к нему руки, она сказала:

– Димитрий, прости меня.

Ее рыдания потрясли и смутили мальчика, и ему вдруг пришло в голову, что она, вероятно, скучает по своим детям так же сильно, как он – по матери. Димитрий попытался представить себе, что чувствовала бы мать, если бы ее выслали на Спиналонгу вместо него. Взяв госпожу Петракис за руки, он крепко сжал их и по-взрослому произнес:

– Ну что вы, не говорите так!

Элпида прошла на кухню, чтобы заварить Элени кофе и приготовить Димитрию самодельный лимонад из сладкой воды и дольки лимона. Вернувшись, она увидела, что ее гости, сидя в креслах, что-то тихо обсуждают. Когда мальчик заметил свой напиток, его глаза вспыхнули. Он осушил стакан одним глотком. У Элени на душе тоже немного потеплело – быть может, сказался горячий сладкий напиток, а возможно, сочувствие, проявленное Элпидой. Обычно Элени самой приходилось выказывать сочувствие другим людям, и она всегда считала, что давать его другим легче, чем принимать. Но теперь ей, хочешь не хочешь, надо было привыкать к новой роли.

Солнце уже заходило, и небо начинало темнеть. Несколько минут все трое сидели молча, каждый погруженный в собственные мысли. Тишину нарушал лишь едва слышный стук их чашек о стол. Димитрий пил уже второй стакан лимонада. До этого дня он ни разу не бывал в подобном доме – с радужными бликами света и креслами, гораздо более мягкими, чем постель, на которой он всегда спал. Все это было так непохоже на его родной дом, в котором каждая лавка была превращена в чью-то кровать, а все коврики играли роль одеял! До этого мальчик думал, что так живут все люди, но на Спиналонге, как видно, все было иначе.

Когда они допили свои напитки, Элпида поднялась и спросила:

– Пойдемте дальше? Здесь кое-кто хотел бы с вами познакомиться.

Элени и Димитрий следом за ней вышли из дома, причем Димитрий неохотно – ему здесь очень понравилось. Оставалось надеяться, что как-нибудь его еще раз пригласят сюда и угостят лимонадом, – а возможно, у него хватит смелости попросить госпожу Контомарис открыть сервант и разрешить ему поближе рассмотреть солдатиков или даже поиграть с ними.

Дальше по улице стояло здание, на несколько веков моложе резиденции главы колонии. Оно все состояло из прямых линий, и ему откровенно не хватало классической красоты дома, из которого они только что вышли, – несомненно, главной целью архитектора была функциональность. Здесь располагалась больница. Элпида и Элени с мальчиком вошли в двери.

Прибытие Элени и Димитрия на остров совпало по времени с приездом врача. Эти ставшие регулярными визиты и построенная недавно больница были результатом кампании по улучшению медицинского ухода за больными, которую проводил Петрос Контомарис. Первой сложностью было уговорить правительственных чиновников обеспечить этот проект деньгами, а второй – доказать им, что осторожный доктор сможет оказывать медицинскую помощь, не подвергаясь особой опасности заразиться лепрой. В конце концов стороны пришли к соглашению по всем пунктам, и теперь каждый понедельник, среду и пятницу на остров приезжал доктор из городка Агиос Николаос. Врача, который вызвался для миссии, большинством его коллег считавшейся опасной и авантюрной, звали Кристос Лапакис. Это был жизнерадостный краснолицый мужчина немного за тридцать, которого любили работники дерматовенерологического отделения его больницы и обожали обитатели Спиналонги. Его полное тело свидетельствовало о том, что для него существует в жизни только «здесь и сейчас» и что, по его мнению, человек должен наслаждаться каждым мгновением на земле. Респектабельных родственников Кристоса Лапакиса огорчало, что он все еще был холостяком, и доктор знал, что работа в колонии для прокаженных отнюдь не улучшает перспективы его жениться. Впрочем, его это не слишком беспокоило: он получал удовольствие от своей работы и от мысли, что может хоть немного облегчить жизнь этих несчастных. По его убеждению, загробной или какой-либо другой жизни не существовало, а потому следовало как можно лучше и веселее прожить ту единственную, которая дается человеку.

Когда доктор Лапакис приезжал на Спиналонгу, он почти все время занимался обработкой ран своих пациентов. Кроме того, он разъяснял им, какие меры следует принимать и какие физические упражнения выполнять, чтобы улучшить свое состояние или хотя бы замедлить ход болезни. Когда на остров прибывали новые больные, доктор всегда проводил их тщательный осмотр. Введение «докторских дней», как теперь называли в колонии дни приезда доктора Лапакиса, несколько повысило настроение на острове и привело к улучшению состояния многих больных. Доктор постоянно подчеркивал важность чистоты, гигиены и физиотерапии, и благодаря этому у многих пациентов появилось нечто вроде цели в жизни: они перестали вставать утром с тоскливым чувством, что этот день всего лишь приближает неизбежный конец. Впервые приехав на Спиналонгу, доктор Лапакис был потрясен ужасными условиями, в которых обитало большинство больных лепрой. Он хорошо знал, как важно для здоровья поддерживать чистоту ран, но по прибытии на остров обнаружил, что немало больных даже не пытаются бороться с апатией. Чувство, что они никому не нужны, резко отрицательно действовало на пациентов, и психологический вред, порождаемый жизнью на острове, намного превосходил вред физический, вызванный самой болезнью. Многие из здешних обитателей попросту потеряли всякий интерес к жизни, и их несложно было понять – ведь мир и сам утратил интерес к ним.

Поэтому Кристос Лапакис лечил не только тела, но и души своих пациентов. Он постоянно твердил им, что в жизни всегда есть место надежде и что в любом положении не стоит опускать руки. Он внушительным тоном сообщал им жестокую правду: «Если вы не будете мыть свои раны, то умрете». Доктор Лапакис был прагматиком и произносил это все довольно бесстрастно, но не забывал вкладывать достаточно чувства, чтобы показать пациентам, что ему небезразлична их судьба, а его советы содержали ту практическую информацию, которая нужна была больным, чтобы они могли заботиться о себе. «Вот так следует промывать раны, – не уставал повторять доктор, – а вот эти упражнения надо выполнять, если не хотите, чтобы у вас отвалились пальцы на руках и ногах».

Разъяснения доктора Лапакиса заставляли островитян осознать, как важна для них чистая вода. Вода была для них самой жизнью, она олицетворяла разницу между жизнью и смертью. Лапакис был убежденным сторонником Контомариса и делал все от него зависящее, чтобы поддержать главу колонии в попытках улучшить снабжение острова водой: он понимал, насколько это может облегчить и продлить существование его больных.

– Заходите, доктор Лапакис ждет вас, – сказала Элпида Элени. – Он уже окончил плановый осмотр пациентов.

Элени и Димитрий зашли в прохладное помещение с белыми стенами и уселись на скамью, которая тянулась вдоль одной из стен комнаты. Ждать пришлось недолго: вскоре к ним вышел доктор. Он по очереди осмотрел их: тщательно обследовал пятна на коже и проверил, нет ли на теле не замеченных ими проявлений болезни. На спине у Димитрия было несколько крупных сухих пятен – это говорило о том, что пока болезнь пребывает в менее опасной, туберкулоидной форме. Небольшие лоснящиеся язвы на ногах и ступнях Элени Петракис обеспокоили доктора Лапакиса намного больше: не приходилось сомневаться, что у женщины злокачественная, лепроматозная форма болезни, и похоже было, что заражение произошло задолго до того, как появились явные признаки.

Про себя Лапакис подумал, что для мальчика прогноз не так уж плох, что же касается женщины, то ей недолго осталось жить на острове. Впрочем, на его лице эти мысли никак не отразились.

Глава пятая

Когда Элени переехала на Спиналонгу, Анне было двенадцать лет, а Марии – десять. Гиоргис столкнулся с необходимостью в одиночку вести хозяйство и, что более важно, воспитывать девочек без матери. Из двух дочерей Анна обладала более сложным характером: она была буйной до неуправляемости еще до того, как научилась ходить, а после рождения младшей сестры, казалось, постоянно злилась на жизнь. Гиоргиса не удивило то, что после отъезда Элени Анна подняла настоящий бунт, отказавшись взять на себя роль хозяйки дома на том лишь основании, что она старше Марии. Свое мнение она без обиняков высказала отцу и сестре.

Мария обладала более мягким характером. Два человека с темпераментом ее сестры не ужились бы под одной крышей, и Мария взяла на себя роль миротворца – хотя ей постоянно приходилось подавлять в себе инстинктивное желание дать Анне отпор. В отличие от старшей сестры, девочка не считала, что работа по дому унижает ее. Она была практичной от природы и умела получать удовольствие от помощи отцу в уборке и готовке, так что Гиоргису оставалось лишь молча благодарить бога за эти качества младшей дочери. Как и для большинства мужчин его поколения, задача заштопать носок казалась ему не менее сложной, чем, к примеру, полет на Луну.

Со стороны Гиоргис казался немногословным человеком. Даже бесчисленные часы, проведенные в открытом море, не рождали в нем тяги к общению. Ему нравилась тишина, и, сидя по вечерам в местной таверне – что было для критских мужчин скорее обязанностью, чем осознанным выбором, – он обычно молчал и слушал разговоры других так, словно был в море и прислушивался к плеску волн о борт лодки.

Родные хорошо знали, насколько доброе у него сердце и какими теплыми объятиями он способен наградить близких, однако малознакомые люди тяготились такой необщительностью. Те же, кто знал его лучше, видели в подобной манере держаться скорее отражение стоического спокойствия – качества, которое очень пригодилось ему теперь, после столь резкого поворота в жизни.

Впрочем, жизнь вообще редко улыбалась Гиоргису. Как и его отец, и дед, он был рыбаком, и время, проведенное в море, огрубило его. Чаще всего это было монотонное сидение на одном месте, но иногда ему приходилось проводить долгие темные ночи, сражаясь с бушующими волнами, не давая им возможности добиться своего и проглотить его и лодку. Почти всю жизнь он просидел, сгорбившись, на днище деревянного каика – однако критские рыбаки очень редко задумывались о том, справедлива ли такая жизнь. Для Гиоргиса это было судьбой, а не осознанным выбором.

Несколько лет, которые предшествовали переезду Элени на Спиналонгу, Гиоргис пополнял свои доходы от рыбной ловли заработками от поставки товаров на остров. Некоторое время назад он приобрел моторную лодку, и раз в неделю переправлял через пролив ящики со всем необходимым для жизни. Он выгружал товары на причал, откуда их забирали прокаженные.

В течение нескольких дней после отъезда Элени Гиоргис не решался ни на минуту оставить дочерей одних. Казалось, их горе усиливается с каждым часом, проведенным в разлуке с матерью, но Гиоргис знал, что рано или поздно они должны возвратиться к жизни. Несмотря на то что добросердечные соседи помогали им с едой, ответственность за обеспечение дочерей пищей насущной целиком ложилась на плечи Гиоргиса. Однажды вечером, когда он вынужден был сам заняться приготовлением ужина, его полное неумение обращаться с печью вызвало легкую улыбку на губах Марии. Анна же принялась открыто насмехаться над попытками отца.

– Я не буду есть! – воскликнула она, швырнув вилку на тарелку с рагу из баранины. – На эту гадость не польстился бы даже голодный зверь!

С этими словами девочка который раз за день залилась слезами и выскочила из комнаты. Вот уже три дня она не ела ничего, кроме хлеба.

– Скоро голод победит ее упрямство, – непринужденно сказал Гиоргис второй дочери, которая терпеливо пережевывала кусок пережаренного мяса. Они сидели за столом напротив друг друга, почти не разговаривая, – тишину нарушали лишь стук их вилок по тарелкам и рыдания Анны из соседней комнаты.

Подошел день, когда, хочешь не хочешь, но девочкам пришлось возвращаться в школу. И это оказало поистине волшебное действие: как только Анна с Марией окунулись в круговорот повседневных дел, их горе начало отступать, а воспоминания о матери – тускнеть. В этот же день Гиоргис вновь повел свою лодку к берегам Спиналонги. Ощущая странную смесь страха и возбуждения, он пересек узкий пролив. Элени не знала о его предстоящем приезде, и Гиоргис собирался попросить кого-нибудь передать ей это известие. Но на Спиналонге новости распространялись очень быстро, и не успел Гиоргис привязать лодку к причалу, как Элени уже вышла из-за массивной стены и остановилась в ее тени.

Что они могли сказать друг другу? Как им следовало себя вести? Они не соприкоснулись даже кончиками пальцев, хотя оба очень этого хотели. Вместо этого они лишь повторяли имена друг друга. До того их губы произносили эти же слова тысячи раз, но сегодня звуки почему-то не складывались в осмысленные слова. Гиоргис даже пожалел, что приехал. Он всю неделю оплакивал свою жену, но вот она была перед ним, такая же красивая и полная жизни, как обычно, – и это лишь делало приближающееся расставание еще более нестерпимым. Еще немного, и ему придется отплыть от острова и направить лодку назад, к пристани Плаки. И это мучительное расставание будет происходить в каждое его посещение Спиналонги. На душе у Гиоргиса было так мрачно, что он даже пожалел, что они оба не умерли.

Первая неделя Элени на острове была заполнена делами и прошла быстрее, чем для Гиоргиса, но когда ей сообщили, что лодка ее мужа показалась в проливе, ее чувства пришли в смятение. С тех пор как она впервые ступила на берег Спиналонги, ее мысли почти постоянно что-то отвлекало, однако теперь, когда Гиоргис стоял перед ней, не сводя с нее своих бездонных зеленых глаз, у нее в голове вертелась лишь одна мысль: как же она любит этого сильного широкоплечего мужчину и как ей не хочется расставаться с ним!

Они несколько сухо расспросили друг друга о здоровье, затем Элени спросила, как себя чувствуют девочки. Ну что Гиоргис мог на это ответить? Разве что скрыть правду… Он знал, что рано или поздно их дочери должны будут смириться с тем, что произошло, и тогда он сможет рассказать о них Элени, ничего не утаивая. Поэтому сегодня им можно было рассчитывать только на один искренний ответ: ответ на вопрос, как Элени живется на острове.

– Ну как ты тут? – спросил он, кивнув в сторону крепостной стены.

– Здесь не так ужасно, как ты, наверное, себе представляешь, и жизнь постепенно улучшается.

В ответе Элени прозвучали такая убежденность и решимость, что Гиоргис почувствовал, как его страх за жену отступает.

– Нам с Димитрием выделили отдельный дом, – рассказывала Элени, – и он немного похож на наш дом в Плаке. Там совсем простая обстановка, но мы пытаемся обустроить его. У нас свой дворик, и следующей весной я разобью огород – если ты привезешь мне семян. У порога цветут розы, а скоро появятся и другие цветы. На самом деле не все так плохо.

Эти слова будто сняли камень с души Гиоргиса. Достав из кармана сложенный листок бумаги, Элени передала его мужу.

– Это для девочек? – спросил тот.

– Нет, – с виноватым видом ответила Элени. – Я подумала, что писать им еще рановато, но к следующему разу обязательно напишу. Это список вещей, которые нам нужны для дома.

При слове «нам» сердце Гиоргиса пронзила боль. Когда-то «мы» включало Марию, Анну и его самого. Но потом мужчине в голову пришла мысль, за которую ему тут же стало стыдно: теперь «мы» означало и ненавистного мальчишку, который забрал у него Элени. «Мы» в приложении к его семье больше не существовало: оно было расколото надвое и переиначено, и былая прочность сменилась чем-то настолько хрупким, что Гиоргис боялся даже думать об этом. Ему все чаще казалось, что Бог отвернулся от них. Лишь недавно он был главой семьи, а теперь стал просто отцом двух дочерей. Эти два состояния находились друг от друга так же далеко, как две планеты в небе.

Гиоргису пора было возвращаться в Плаку. Вскоре девочки должны были прийти из школы, и он хотел быть дома к их приходу.

– Я скоро вернусь, – пообещал он. – И привезу все, что тебе нужно.

– Давай кое о чем договоримся, – предложила Элени. – Не будем говорить друг другу «прощай», хорошо? В этом слове нет смысла.

– Ты права, – согласился ее муж. – Нам не за что прощать друг друга.

Дружно улыбнувшись, они одновременно развернулись и разошлись – Элени направилась к темному входу в венецианскую крепость, а Гиоргис – к лодке. Никто из них так и не оглянулся.

К следующему приезду мужа Элени написала письмо, которое Гиоргис должен был передать девочкам. Но когда он протянул его дочерям, Анна не смогла сдержать нетерпение и попыталась вырвать конверт из его рук. В результате письмо разорвалось надвое.

– Но оно написано нам обеим! – запротестовала Мария. – Я тоже хочу прочесть его!

Однако Анна была уже у двери.

– Мне плевать, – заявила она и, развернувшись, бросилась бежать по улице, оставив сестру в слезах злости и обиды.

В паре сотен шагов от их дома был небольшой тенистый переулок между двумя домами. Анна присела в тени и, сложив вместе обе половинки письма, принялась читать первое послание матери:

«Здравствуйте, дорогие мои Анна и Мария!

Как вы поживаете без меня? Надеюсь, вы хорошо себя ведете и стараетесь в школе? Папа рассказал, что его попытки готовить еду были не слишком успешными, но я уверена, что скоро дела пойдут на лад и он научится отличать огурец от цукини! Также я надеюсь, что вы будете помогать ему на кухне, а пока прошу вас запастись терпением – ведь он только учится куховарить.

Расскажу вам о Спиналонге. Я живу в маленьком обветшалом домике, расположенном на главной улице поселка. В доме одна комната на первом этаже и две – на втором, так что места хватает. Комнаты довольно темные, но я собираюсь побелить стены, а после того как развешу картины и расставлю свой фарфор, здесь будет намного уютнее. Димитрию очень нравится жить в отдельной комнате: он всю жизнь спал в одном помещении с братьями и сестрами, так что все это для него внове.

У меня появилась новая подруга. Ее зовут Элпида, она жена главного человека на Спиналонге. Они оба очень хорошие люди, и мы уже несколько раз ходили к ним в гости – их дом самый большой и красивый на всем острове. У них повсюду стоят подсвечники, а на всех столах и стульях постелено что-то вроде кружевных скатертей. Я знаю, Анне бы это понравилось.

Я наметила подстричь герань, которой много растет во дворе, а у нашего порога уже зацвели розы – в точности как дома. В следующем письме я расскажу вам побольше, а пока что прошу вас слушаться папу и не баловаться. Я каждый день вспоминаю о вас.

Крепко вас обнимаю и целую.

Любящая вас мама.

P.S. Я надеюсь, пчелки трудятся как следует – не забывайте собирать мед».

Несколько раз перечитав письмо, Анна встала и медленно направилась домой. Она знала, что там ее ждут неприятности.

Начиная с этого дня, Элени писала каждой из дочерей отдельное письмо.

Гиоргис стал приезжать на остров чаще, чем раньше, – эти поездки были для него словно глоток свежего воздуха. Теперь он с нетерпением ждал той секунды, когда Элени появится из прохода в стене. Порой они присаживались на каменные столбики на причале, иногда оставались стоять в тени сосен, которые как будто специально для этой цели росли на иссушенной солнцем земле. Гиоргис рассказывал жене, как себя чувствуют девочки, чем они занимались, делился своими мыслями о поведении Анны.

– Иногда мне кажется, что в нее вселился дьявол, – заявил он в один из своих приездов. – Похоже, время не успокаивает ее.

– Хорошо хоть, что Мария совсем другая, – ответила Элени.

– Наверное, Мария, видя, как ужасно себя ведет Анна, решила, что ни за что не будет такой, как сестра, – заметил Гиоргис. – А я думал, что со временем дети перерастают подобные выходки!

– Гиоргис, прости, что я взвалила на тебя такую тяжесть, – вздохнула Элени, подумав, что она отдала бы все на свете за право вырваться с острова и вернуться в повседневную битву характеров, которая была частью воспитания ее старшей дочери.

Когда Элени переселилась на Спиналонгу, Гиоргису не было еще и сорока, но он уже успел сгорбиться от нелегкой жизни, а следующие несколько месяцев и вовсе состарили его до неузнаваемости. Его волосы из черных стали серебристо-седыми, как листья эвкалипта, и люди начали называть его «бедняга Гиоргис» – вскоре это даже стало чем-то вроде его прозвища.

Савина Ангелопулос помогала ему, чем могла, но ей надо было заниматься еще и собственным хозяйством. В спокойные безлунные ночи рыба ловилась особенно хорошо, и Гиоргис завел обычай выходить по ночам в море. В таком случае девочки обычно ночевали в доме Савины – Мария с Фотини валетом спали на узкой кровати Фотини, а Анна на двух плотных одеялах, постеленных на пол. Кроме того, Мария и Анна теперь ели в доме Ангелопулосов чаще, чем в собственном, и Фотини казалось, что ее семья вдруг разрослась и у нее появились две сестры, – вообще-то она всегда об этом мечтала. По вечерам за стол нередко садились сразу восемь человек: Фотини и два ее брата, Антонис и Ангелос, их родители, Гиоргис и Анна с Марией. Если у Савины появлялось свободное время, она учила Анну и Марию убирать в доме, выбивать ковры и застилать постели, но чаще дело заканчивалось тем, что она сама все за них делала. В ее представлении девочки были совсем еще детьми, кроме того, Анну ничуть не интересовали домашние дела.

– И зачем мне учиться зашивать простыни, чистить рыбу или печь хлеб? – спрашивала она.

Девочка была убеждена, что все эти умения не понадобятся ей в жизни, и с раннего детства научилась избегать того, что считала бессмысленной тратой сил и времени.

Вероятно, даже если бы дочерей Гиоргиса подхватил неведомый вихрь, бросив их на Спиналонгу, их жизнь не изменилась бы столь радикально. Они проживали день по установленному распорядку, но сами не понимали, зачем им это нужно. Особенно яростно сражалась с принятым порядком вещей Анна: она все подвергала сомнению, на все жаловалась, тогда как Мария просто принимала свою жизнь как есть. Она знала, что жалобы ничего не дадут, лишь наоборот. Ее сестре этой прирожденной мудрости откровенно не хватало: Анна всегда была готова бороться с устоявшимся порядком.

– Почему я должна каждое утро ходить за хлебом? – заявила она как-то утром.

– Ты ходишь за хлебом не каждый день, – спокойно возразил отец. – Вы делаете это по очереди с Марией.

– Ну так почему она не может ходить сама? Я старше ее, с какой стати я должна носить ей хлеб?

– Анна, если все люди начнут задавать вопрос, зачем им делать что-то друг для друга, жизнь просто остановится. А теперь вставай и отправляйся за хлебом. Хватит бурчать, черт возьми!