Текст книги "Остров. Тайна Софии"

Автор книги: Виктория Хислоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ЧАСТЬ 2

Глава третья

1939

В начале мая на Крите наступает самое замечательное, поистине райское время. В один из таких дней, когда деревья тонули в цвету, а остатки снега, покрывавшего горы, уже растаяли, сбежав вниз кристально чистыми ручьями, Элени отправилась в короткое путешествие на Спиналонгу. Небо этого черного дня было абсолютно безоблачным, нежно-голубым, и такой контраст не мог не бросаться в глаза. Проводить Элени собралось немало людей, и несмотря на то что в этот день школа официально работала, в честь уезжающей навсегда учительницы классные комнаты звенели тишиной – все без исключения ученики и коллеги собрались на берегу, чтобы поглазеть, всплакнуть, сказать ей что-то ободряющее.

Жители Плаки и соседних деревень обожали Элени, или «госпожу Петракис», как они ее называли. Она обладала обаянием, притягивавшим как детей, так и взрослых, и все они восхищались ею и глубоко уважали ее. Причина этого была проста: для Элени учительство было подлинным призванием, а ее энтузиазм воспламенял детей подобно факелу. «Если детям что-то нравится, они это выучат» – таков был ее девиз. Эти слова принадлежали не ей, а другому учителю с огнем в сердце, который и передал ей этот огонь двадцать лет назад.

В вечер перед расставанием с домом Элени наполнила вазу весенними цветами и поставила ее в центр стола. Нежный аромат бледных цветов волшебным образом изменил комнату. Элени хорошо понимала, как много значат подобные простые действия и сколь велика сила мелочей. К примеру, она знала, что часто, чтобы завоевать сердце, а значит, и разум ребенка, достаточно вспомнить день его рождения или любимый цвет. Ее ученики хорошо усваивали то, чему она их учила, в основном потому, что хотели сделать ей приятное, а в этом помогало то, как она подавала факты и цифры: все записывалось на отдельные карточки, которые подвешивались под потолком, и казалось, что в класс залетела стая экзотических птиц, парящих над головами.

Но в этот день отправиться на остров Спиналонгу должна была не только любимая учительница всех местных детей. Они прощались и со своим другом, девятилетним Димитрием, родители которого ценой огромных усилий целый год скрывали признаки поразившей его болезни. И с каждым месяцем делать это становилось все сложнее: штанишки по колено, которые носил мальчик, сменились длинными брюками, открытые сандалии – тяжелыми ботинками, а летом ему было запрещено купаться с друзьями в море, иначе те наверняка заметили бы пятна на его спине. «Говори, что боишься волн!» – умоляла мать. Это было просто смешно: местные дети с раннего детства учились наслаждаться живительной силой моря и с нетерпением ожидали дней, когда ветер Мелтеми превращал гладкую поверхность моря в бушующий океан. В результате мальчик много месяцев терзался страхом разоблачения, в глубине души зная, что рано или поздно о его болезни станет известно, и ждать осталось совсем недолго.

Человек, не ведающий печальной подоплеки событий этого майского утра, мог бы предположить, что люди собрались на похороны. Их было около сотни, и у всех были грустные лица. Они стояли на центральной площади деревни и ждали, затаив дыхание. В воздухе было разлито печальное молчание.

Элени Петракис открыла дверь дома, который стоял в выходящем на площадь переулке, увидела, что обычно пустая площадка переполнена людьми, и ей помимо воли захотелось спрятаться в стенах своего жилища. Но об этом не могло быть и речи. У причала ее ждал Гиоргис, а в его лодке уже лежали вещи, которые она брала с собой. Вещей было немного: все необходимое Гиоргис мог привезти в любой день, к тому же Элени очень не хотелось забирать что-то из дома. Анна и Мария не вышли на улицу. Последние минуты, проведенные с дочерьми, были самыми мучительными в жизни Элени. Она испытывала отчаянное желание обнять их, почувствовать их горячие слезы, унять дрожь их тел. Но ничего этого делать было нельзя: она могла заразить девочек. Их лица были искажены горем, а глаза опухли от слез. Все, что можно было сказать, уже было сказано, да и чувств почти не осталось. Их мать уезжала навсегда. Она больше не будет по вечерам возвращаться домой, сгибаясь под тяжестью книг и с лицом, осунувшимся от сильной усталости, но светлым от мысли, что она наконец вернулась к своей семье. Она останется на острове навечно.

Девочки вели себя именно так, как ожидала Элени. Анна, старшая, всегда была непосредственным ребенком, и все чувства были написаны у нее на лице. Мария же была более спокойной и сдержанной, вывести ее из себя было намного сложнее, чем сестру. На первый взгляд предстоящий отъезд матери мучил Анну сильнее, чем сестру, и в эти дни ее неспособность сдерживать эмоции проявилась наиболее ярко. Она непрестанно умоляла мать не уезжать, остаться дома, причитала и рвала на себе волосы. Мария лишь плакала – сначала тихо, но потом плач перешел в захлебывающиеся рыдания, которые были слышны даже на улице. Однако теперь обе они выглядели практически одинаково: казалось, у них не осталось никаких чувств, и они почти все время угрюмо молчали.

Элени решила во что бы то ни стало сдержать горе, которое грозило переполнить ее душу. Она могла дать волю чувствам только после того, как лодка отплывет от берега, а пока надо было держать себя в руках. Если она поддастся слабости, девочки могут и не перенести этого. Решено было, что они останутся в доме: вид матери, навсегда уплывающей на ужасный остров, мог еще сильнее ранить неокрепшие сердца.

Никогда еще у Элени не было так тяжело на душе, и все усугублялось тем, что за каждым ее движением следили десятки глаз. Женщина знала, что эти люди пришли попрощаться с ней, но никогда еще ей так отчаянно не хотелось остаться одной. Каждое из этих лиц было ей знакомо, и всех этих людей она искренне любила.

– Прощайте, – тихо проговорила Элени. – Прощайте.

Она держалась поодаль от людей: инстинктивное желание обнять собеседника, которым она неизменно руководствовалась всю жизнь, умерло десять дней назад, в то роковое утро, когда она заметила на ноге странные пятна. В причине их появления не приходилось сомневаться – особенно после того как Элени сравнила их с фотографиями из брошюры, которую им раздали для ознакомления с симптомами лепры. Чтобы осознать ужасную правду, даже не было необходимости обращаться к врачам: Элени сразу поняла, что каким-то образом заразилась неизлечимой, смертоносной проказой. Цитата из «Левита», которую так часто зачитывал местный священник, громом звучала у нее в голове:

«Если же на плеши или на лысине будет белое или красноватое пятно, то на плеши его или на лысине его расцвела проказа; священник осмотрит его, и если увидит, что опухоль язвы бела или красновата на плеши его или на лысине его, видом похожа на проказу кожи тела, то он прокаженный, нечист он; священник должен объявить его нечистым, у него на голове язва. У прокаженного, на котором эта язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: нечист! нечист!»

Многие до сих пор были убеждены, что жестокие указания Ветхого Завета относительно того, как надо обходиться с прокаженными, следует неукоснительно соблюдать. Этот отрывок сотни лет звучал под сводами церквей, и представление о больном как о человеке, которого следует немедленно изгнать из общества, было накрепко впечатано в общественное сознание.

Элени шла сквозь толпу. Гиоргис заметил ее и понял, что миг, которого он так боялся, настал. Он бывал на Спиналонге тысячи раз, на протяжении многих лет пополняя свои скромные доходы рыбака деньгами от поставок различных припасов в лепрозорий, но подобной поездки он и представить себе не мог. Лодка уже была готова к отплытию. Гиоргис стоял и смотрел на приближающуюся жену. Его руки были скрещены на груди, голова опущена. Мужчине казалось, что если он будет продолжать стоять вот так, застыв на месте и напрягая все мышцы, ему удастся подавить бушующие внутри чувства, не дать им вырваться в криках невыносимой муки. Присущее ему от рождения умение управлять чувствами подкреплялось невероятным самообладанием жены. Но в душе его все окаменело от горя. «Я должен это сделать, – твердил он себе. – Это всего лишь очередная поездка на остров». К тысяче прошлых посещений Спиналонги должно было добавиться тысяча первое.

Элени подошла к причалу. Люди по-прежнему молчали. Заплакал какой-то ребенок, но мать поскорее заставила его замолчать. Чувствовалось, что достаточно одного фальшивого выплеска эмоций – и сдержанность покинет провожающих, а тогда вся торжественность момента будет непоправимо испорчена. Элени остановилась на причале и обернулась, чтобы окинуть всех последним взглядом. С этого места ее дом не было видно, но она знала, что ставни сейчас закрыты и ее дочери плачут в полутьме комнат.

Внезапно послышался крик. Это были громкие, душераздирающие рыдания женщины, и ее горе было настолько же безудержным, насколько полным было самообладание Элени. Элени на мгновение застыла. Да, эти звуки были эхом ее эмоционального состояния, точным внешним выражением того, что происходило в ее душе, но она знала, что рыдания звучат только в ее сердце. Все как по команде перевели взгляды с Элени в дальний угол площади, где рядом с привязанным к дереву мулом стояли мужчина и женщина. Здесь же был мальчик, которого почти не было видно в материнских объятиях. Ростом мальчишка едва доходил женщине до груди. Она стояла, склонившись и охватив его руками, словно не собиралась никуда отпускать.

– Сынок! – всхлипывала она. – Милый мой, дорогой мой мальчик!

Стоявший рядом мужчина повторял:

– Катерина, Димитрию пора. У нас нет выбора – лодка ждет.

Он осторожно оторвал руки женщины от мальчика. Катерина в последний раз выговорила имя сына, тихо, неразборчиво:

– Димитрий…

Но мальчик так и не оторвал взгляда от пыли, покрывающей землю.

– Пойдем, Димитрий, – твердо произнес мужчина, и мальчик повиновался.

Он по-прежнему не отводил взгляда от поношенных кожаных сапог отца и старался ступать точно по следам, которые тот оставлял в пыли. Он делал это машинально – в эту игру они играли сотни раз. Обычно отец Димитрия двигался размашистыми шагами, и мальчик вынужден был совершать все более длинные прыжки, пока наконец не падал на землю, задыхаясь от смеха. Однако на этот раз мужчина шел медленно и неуверенно, и Димитрию было несложно следовать за ним. Его отец снял ношу с мула с печальной мордой и поднял небольшой ящик с вещами мальчика себе на плечо – то самое плечо, на котором он столько раз носил сына. Путь сквозь толпу к краю пристани, который им предстояло пройти, казался обоим очень длинным.

Прощание отца с сыном было кратким, почти мужским. Уловив неловкость, Элени сердечно приветствовала Димитрия, подумав, что отныне основной ее задачей станет забота о мальчике.

– Пойдем! – бодро сказала она. – Скоро мы увидим наш новый дом.

Взяв мальчишку за руку, она помогла ему сесть в лодку – как будто они отправлялись в захватывающее путешествие, а в ящиках лежало все необходимое для веселого завтрака на природе.

Люди все так же молча следили за происходящим. Никто не знал, что следует делать или говорить в такую минуту – махать ли руками вслед, произносить ли слова прощания? Многие побледнели, у всех было тяжело на сердце. Кое-кто испытывал к мальчику смешанные чувства, обвиняя его в случившемся с Элени. Другие дети тоже могли заразиться от Димитрия, и это беспокоило родителей. Но сейчас люди, собравшиеся на площади, испытывали лишь жалость к несчастным, которым приходилось навсегда расстаться с родными.

Гиоргис оттолкнул лодку от причала, и весла начали обычную битву с течением. Казалось, само море не хочет, чтобы они уезжали. Некоторое время толпа еще наблюдала за происходящим, но вскоре людей в лодке стало плохо видно, и все начали расходиться.

Последними с площади ушли женщина примерно одного с Элени возраста и ее дочь. Женщину звали Савина Ангелопулос, она была подругой детства Элени, а девочка, Фотини, – лучшей подругой Марии, младшей дочери Элени. Платок на голове Савины прикрывал ее густые волосы, подчеркивая большие добрые глаза. Рождение детей плохо сказалось на ее внешности: она сильно раздалась в бедрах. Фотини же, наоборот, была худенькой, как побег оливкового дерева, но зато унаследовала от матери замечательно красивые глаза. Когда лодка почти растворилась в дымке моря, мать и дочь повернулись и быстро пошли через площадь. Они шли к дому с выгоревшей зеленой дверью – той самой, из которой недавно вышла Элени. Ставни были опущены, но входную дверь никто не запирал, и Савина с Фотини вошли. Спустя несколько секунд Савина уже прижимала девочек к себе – дарила то, чего больше не могла дать им собственная мать.

Когда лодка приблизилась к острову, Элени крепче сжала руку Димитрия. Ее радовало хотя бы то, что бедняжка не останется в незнакомом месте совсем один – грустной иронии, которая заключалась во всем этом, она пока не осознавала. Женщина сказала себе, что будет учить мальчика и заботиться о нем, словно о родном сыне, – словом, сделает все, чтобы болезнь как можно меньше сказалась на его жизни.

Они уже подплыли к острову достаточно близко, чтобы видеть, что на причале под стенами крепости стоят какие-то люди. Видимо, их встречали, иначе зачем было выходить на берег? Вряд ли они собирались покинуть остров.

Гиоргис мастерски подвел лодку к причалу и помог жене и Димитрию сойти на берег. Он поймал себя на мысли, что невольно пытается избежать прикосновения к коже мальчика: помогая Димитрию выбраться на берег, он взял его за локоть, а не за руку. После этого мужчина тщательно привязал лодку и приступил к разгрузке немудреного скарба, стараясь не думать о том, что ему придется оставить на острове жену. Вскоре оба деревянных ящика – маленький с вещами Димитрия и побольше, принадлежащий Элени, – стояли на причале.

Они были на Спиналонге. И Элени, и мальчику казалось, что они пересекли огромный океан и их прошлая жизнь осталась далеко позади.

Не успела Элени как следует осмотреться, а Гиоргис уже отчалил. Они еще ночью договорились, что не будут затягивать прощание, и оба сдержали слово. Повернувшись, Элени увидела, что муж успел отплыть от берега на сотню метров. Его голова была понуро опущена, лицо почти полностью скрыто полями шляпы, и женщина могла видеть лишь потемневшее дерево лодки.

Глава четвертая

Группа людей, которых Элени заметила с моря, приблизилась к ним. Димитрий по-прежнему молчал, глядя себе под ноги. Элени протянула руку пожилому мужчине, который вышел вперед, приветствуя их. Этим жестом она словно давала понять, что приняла Спиналонгу в качестве своего нового дома. Рука старика была скрючена, как посох чабана, и обезображена проказой настолько сильно, что почти не повиновалась хозяину, так что Элени пришлось приблизиться к мужчине еще на шаг. Но его улыбка была достаточно красноречивой. Элени ответила на нее вежливым «Каминера»,Димитрий не сказал ничего – как молчал он и следующие несколько дней.

На Спиналонге существовал обычай: по прибытии новых членов колонии устраивать нечто вроде маленькой приветственной церемонии. Элени и Димитрия встретили так, словно они прибыли в землю обетованную после далекого, полного опасностей путешествия. В некоторых случаях это так и было, ведь остров предлагал приют людям, которые долго пребывали на положении изгнанников. Часть больных приезжали сюда после нескольких месяцев или даже лет жалкого существования на задворках общества, когда они жили в трущобах и питались чем придется. Для этих жертв болезни Спиналонга действительно была землей обетованной – пусть даже положение изгоев общества сильно тяготило их.

Человека, который первым приветствовал их, звали Петрос Контомарис. Он был на острове чем-то вроде вождя, вернее, президента. Две сотни обитателей Спиналонги каждый год избирали главу колонии вместе с группой старейшин: на острове царили демократические порядки, а ежегодные выборы давали недовольным возможность быстро сменить руководство. В обязанности Контомариса входила встреча новоприбывших, и покидать стены крепости разрешалось только ему и еще нескольким людям, облеченным доверием местных обитателей.

Держась за руки, Элени с Димитрием прошли за Петросом Контомарисом по туннелю. Поскольку Гиоргис постоянно бывал на Спиналонге, Элени знала об острове больше, чем многие другие критяне, но даже ее поразило зрелище, открывшееся перед глазами. Узкая улочка, лежащая перед ними, была запружена людьми. Все это очень напоминало рынок в Плаке: туда-сюда сновали люди с корзинами каких-то товаров. Из церкви вышел священник, вдоль по улице верхом на усталых ослах медленно двигались две старушки. Многие люди поворачивались, чтобы рассмотреть новоприбывших, кое-кто приветствовал их жестом или кивком головы. Элени огляделась. Ей очень не хотелось показаться невежливой, но сдержать любопытство она была не в состоянии. Рассказы, которые ей доводилось слышать, оказались правдой: большинство прокаженных выглядели так же, как она, – никаких пятен на их коже не было видно.

Однако когда какая-то женщина с прикрытой шалью головой остановилась, уступая им дорогу, Элени разглядела лицо, обезображенное шишками размером с грецкий орех, и содрогнулась. Никогда еще она не видела более ужасного зрелища, и оставалось лишь надеяться, что Димитрий не обратил на женщину внимания.

Небольшая процессия из Петроса Контомариса, Элени с Димитрием и пожилого мужчины, который вел на поводу двух ослов с их вещами, медленно двигалась вверх по улице. Петрос сказал Элени:

– У нас есть для вас дом, он пустует уже неделю.

На Спиналонге дом мог опустеть только из-за смерти обитателей. Свободного жилья могло не быть, но новые больные все равно продолжали прибывать, и это означало, что остров часто бывал перенаселен. Поскольку правительство делало все возможное, чтобы привлечь больных на Спиналонгу, в его интересах было свести к минимуму недовольство обитателей колонии. Поэтому время от времени государство выделяло деньги на постройку новых жилых домов или ремонт старых. В прошлом году был достроен довольно уродливый, но зато удобный многоквартирный дом, что позволило предотвратить назревающий жилищный кризис. Благодаря этому многие островитяне получили право на какое-то подобие частной жизни. Решение о том, где разместить новоприбывших, принимал Контомарис. Он посчитал, что случай Элени с Димитрием является особым и их следует поселить не в новом доме, как большинство новичков, а в пустующем здании на главной улице – как будто они были матерью и сыном. «Быть может, Димитрию придется провести в этом доме большую часть жизни», – подумала Элени.

– Госпожа Петракис, вот ваш новый дом, – сказал Контомарис.

Ближе к концу главной улицы с магазинами, возле переулка на углу стояло отдельное здание. Элени поразило, что оно довольно сильно походило на ее дом, но она тут же одернула себя, подумав, что теперь ее домом является это небольшое каменное строение. Контомарис отпер дверь и распахнул ее перед женщиной. Внутри даже в столь солнечный день было темно, и сердце Элени тревожно сжалось. Жизнь в который раз за день проверяла ее на стойкость духа. Несомненно, этот дом был лучшим из того, что мог предложить им Контомарис, так что Элени следовало сделать вид, будто она очень довольна увиденным. Необходимо было пустить в ход актерские способности, которые так часто помогали ей в школе.

– Я пойду, а вы пока устраивайтесь, – сказал Контомарис. – Позже к вам зайдет моя жена, она проведет для вас экскурсию по колонии.

– Ваша жена? – не сдержалась Элени.

Но Контомарис, видимо, успел привыкнуть к подобному удивлению.

– Да, моя жена, – подтвердил он. – Мы познакомились и поженились уже на острове. Здесь это часто бывает.

– Да, я понимаю, – смущенно пробормотала Элени, осознав, как много она еще не знает о жизни в колонии.

Контомарис кивнул и ушел. Элени с Димитрием остались одни. Некоторое время они молча стояли, всматриваясь в полутемные стены. Если не считать прохудившегося ковра, в комнате был лишь деревянный сундук, небольшой стол и два высоких деревянных стула. На глазах Элани выступили слезы. Подумать только: она вынуждена жить в таком месте! Два человека в мрачной комнате с парой стульев, которые, казалось, могли рассыпаться в прах от одного лишь прикосновения, не говоря уже о весе человеческого тела. А впрочем, что отличает их с Димитрием жизнь от этой ветхой мебели? Элени почувствовала, что надо бы взбодрить себя и мальчика.

– Ну что, Димитрий, посмотрим второй этаж? – сказала она.

Они прошли через темную комнату и поднялись по лестнице. Наверху было две двери. Элени открыла левую, вошла и открыла ставни. В комнату хлынул солнечный свет. Окна выходили прямо на улицу, а чуть поодаль поблескивало на солнце море. Металлическая кровать и еще один стул-инвалид – вот и все, что Элени с Димитрием увидели в этой невзрачной комнатке. Оставив мальчишку, женщина прошла во вторую комнату, которая была меньше и темнее первой. Когда она вернулась к Димитрию, он все еще стоял на том же месте.

– Это будет твоя комната, – объявила она.

– Моя? – недоверчиво переспросил Димитрий. – Я буду спать здесь один?

Всю свою жизнь он делил комнату с двумя братьями и двумя сестрами. Впервые за день на его лице отразилось хоть какое-то чувство – несомненно, такое улучшение жилищных условий явилось для мальчика неожиданностью.

Спустившись на первый этаж, они увидели, как по полу пробежал и исчез под сундуком в углу большой таракан. Элени решила, что позже обязательно выведет насекомых, а пока просто зажжет три керосиновые лампы: это место нуждалось в освещении. Открыв ящик со своими вещами (в основном, книгами и учебными пособиями), она достала лист бумаги и карандаш и стала составлять список необходимого. Три отреза ткани для занавесок, две картины на стены, какие-нибудь подушки, пять простыней, большая кастрюля, кое-какая фарфоровая посуда из ее парадного сервиза… Элени знала, что ее родным очень понравится мысль о том, что они будут есть из одинаковых тарелок в цветочек. Еще она решила попросить Гиоргиса привезти семена. Несмотря на то что дом был довольно мрачный, Элени понравилось, что перед ним располагался небольшой палисадник, и она уже начала обдумывать, что и где следует посадить. Через несколько дней Гиоргис должен был приехать снова, так что через недельку-другую она придаст этому месту более привлекательный вид. Это был лишь первый из списков, которые Элени собиралась регулярно передавать мужу, и она знала, что Гиоргис исполнит все ее пожелания, до последней буквы.

Димитрий сидел и молча наблюдал, как Элени составляет перечень необходимых вещей. Он испытывал некоторый благоговейный страх по отношению к женщине, которая вчера еще была его учительницей, а теперь будет заботиться о нем не только с восьми часов утра до двух дня, но и все остальное время. Она станет для него чем-то вроде матери – по-гречески «меетера»,но мальчик знал, что всегда будет обращаться к ней исключительно как к госпоже Петракис.

«Интересно, чем сейчас занимается моя мама? – подумал Димитрий. – Наверное, помешивает в большой кастрюле, готовя ужин». По мнению мальчика, именно этим его мать занималась почти все время, пока он с братьями и сестрами играл на улице. Димитрий подумал, увидит ли он их когда-нибудь, и ему мучительно захотелось вместе с ними повозиться в пыли. Но если он так скучал по ним всем лишь спустя несколько часов после расставания, что же будет через день, неделю, год? В горле у мальчика встал неприятный комок, по щекам поползли слезы. И тогда госпожа Петракис взяла его за руку и прошептала:

– Ничего, Димитрий, ничего… Все будет хорошо… Все будет хорошо…

Ах, как ему хотелось ей верить!

Почти весь день они разбирали вещи. По идее, окружив себя хорошо знакомыми предметами, они должны были испытать подъем настроения, но всякий раз, когда из ящика извлекалась очередная вещь, она тянула за собой воспоминания о прошлой жизни, и это было нестерпимо больно. Каждая последующая безделушка, книга или игрушка еще сильнее напоминала Элени и Димитрию обо всем том, что они оставили позади.

К числу наиболее ценных для Элени предметов принадлежали небольшие настольные часы – подарок родителей в день свадьбы. Женщина поставила их посередине каминной полки, и тишину, так долго царившую в этом месте, сменило негромкое тиканье. Часы были с боем. Ровно в три часа, едва отзвучал последний удар, в дверь тихо постучали.

Открыв дверь, Элени пригласила в дом гостью – маленькую круглолицую женщину с серебряными прядями в волосах.

–  Калиспера, – приветствовала она женщину. – Господин Контомарис сообщил нам, что вы должны прийти. Заходите, пожалуйста.

– Должно быть, ты Димитрий, – проговорила женщина, подходя к мальчику, который продолжал сидеть, опершись подбородком на руки. Женщина протянула ему руку: – Пойдем, я покажу вам все. Мое имя Элпида Контомарис, но вы зовите меня Элпидой, пожалуйста.

В ее словах чувствовалась напускная веселость и бодрость, которую обычно демонстрируют, уговаривая ребенка пойти к зубному врачу. Все трое вышли из темного дома в свет предвечернего солнца и двинулись по улице направо.

– Наиболее важным для нас является водоснабжение, – заговорила Элпида тоном, по которому несложно было понять, что она не впервые проводит ознакомительную экскурсию по острову.

Каждый раз, когда на остров прибывала очередная больная, муж Элпиды поручал ей встретить новоприбывшую. Но женщина впервые произносила речь в присутствии ребенка, а потому вынуждена была немного менять сведения, которыми обычно делилась. Во всяком случае, сейчас Элпиде следовало сдерживать язвительность, которая начинала шевелиться в ее душе каждый раз, когда она описывала островное хозяйство.

– Вот это, – энергично продолжала она, указывая на огромную цистерну, расположенную у подножия холма, – наше хранилище воды. Это также место встреч. Мы проводим здесь немало времени, болтая и обмениваясь новостями.

На самом деле Элпиду всегда ужасно раздражало, что для того чтобы принести воды, требовалось пройти несколько сотен метров вниз по склону, а затем подняться обратно с тяжелой ношей в руках. Ее состояние позволяло пройти этот путь достаточно легко, но ведь на острове находились и другие люди, тело которых было разрушено болезнью в гораздо большей степени: им сложно было поднять даже пустое ведро, не говоря уже о наполненном водой. До переезда на Спиналонгу Элпиде Контомарис редко приходилось поднимать тяжести, но теперь носить полные ведра стало ее каждодневной обязанностью. На то чтобы приспособиться к этому, ей понадобилось несколько лет. Правда, после того как у Элпиды нашли болезнь, ее жизнь изменилась намного круче, чем у многих других обитателей колонии. До лепры она жила в Ханье, в обеспеченной семье, и, перебравшись десять лет назад на Спиналонгу, сразу почувствовала себя чужой в этом искусственном мире. Ранее ей никогда не приходилось выполнять задачи более сложные, чем вышивание постельного белья.

Как обычно, рассказывая об острове, Элпида держалась подчеркнуто бодро и освещала только положительные стороны местной жизни. Немногочисленные магазинчики она представила Элени Петракис с таким видом, словно это были самые шикарные магазины Ираклиона. Затем она показала место, на котором два раза в неделю работал рынок, и прачечную. Следующей на очереди была аптека – для многих обитателей острова самое важное заведение. Еще Элени и Димитрий узнали, в какое время пекарь печет хлеб, в каком переулке расположено местное кафе и где живет священник. Они заглянули в церковь, потом Элпида сообщила мальчику о кукольных представлениях, которые раз в неделю давались для детей в здании муниципалитета, а напоследок показала школу. Поскольку был выходной, здание школы пустовало, но трижды в неделю все немногочисленные дети острова приходили сюда на уроки.

Элпида рассказала Димитрию о детях его возраста, проживающих на острове, и попыталась вызвать на его лице улыбку, описывая веселые игры, в которые они играли. Но как она ни старалась, лицо мальчишки оставалось каменным.

Женщина была многословна, но при этом не обмолвилась о неудовольствии, которое в последнее время назревало на острове, – прежде всего потому, что рядом был Димитрий. Несмотря на то что первое время многие больные были благодарны правительству за приют, предоставленный им на Спиналонге, позже их неизбежно охватывало разочарование – еще бы, ведь по существу их потребности никого не интересовали! Элпида знала, что довольно скоро Элени и сама все почувствует: даже воздух здесь пропитан всеобщим недовольством.

Как жена главы колонии, она пребывала в сложном положении. Петрос Контомарис был избран обитателями Спиналонги, и основная его задача заключалась в том, чтобы исполнять роль посредника между колонистами и правительством. Петрос был здравомыслящим человеком и знал, чего можно требовать от властей на Крите, а чего не стоит. Но Элпида видела, что он ведет постоянную борьбу с горластым и подчас радикально настроенным меньшинством островитян, которые считали, что власти относятся к ним слишком плохо, и постоянно агитировали за сооружение на острове все новых удобств. Кое-кто чувствовал себя здесь всего лишь незаконным поселенцем – хотя все те годы, пока Контомарис оставался главой колонии, он как мог старался исправить положение. В ходе длительных переговоров он добился повышения ежемесячного пособия для обитателей Спиналонги до двадцати пяти драхм, «выбил» деньги на строительство нового многоквартирного дома, аптеки и больницы, а также организовал регулярные визиты на остров врача с Крита. Кроме того, Контомарис разработал план, по которому каждому обитателю колонии был выделен небольшой участок земли, где можно было выращивать фрукты и овощи – либо для собственного употребления, либо для продажи на продуктовом рынке. Короче говоря, он делал все, что под силу человеку, но население Спиналонги всегда хотело большего, и Элпида сомневалась, что у мужа хватит сил оправдать эти ожидания. Она жила в постоянном беспокойстве за Петроса. Как и ей, ему было под шестьдесят, но в последнее время его здоровье резко ухудшилось: видимо, победа проказы в многолетней битве с его организмом приближалась.

Со времени приезда на остров Элпида стала свидетельницей больших перемен в жизни колонии, и чаще всего они были плодом усилий ее мужа. Тем не менее ропот недовольства становился все слышнее. Главной причиной этого было положение с водой, которое летом особенно обострялось. Система водоснабжения, построенная венецианцами несколько веков назад, позволяла по трубопроводам собирать дождевую воду в подземные хранилища, из которых она не испарялась. Конструкция была простой, но очень действенной, однако в последнее время трубопроводы начали разрушаться. Каждую неделю с Крита приходил танкер с водой, но этого количества не хватало, чтобы удовлетворить нужды двух с лишним сотен людей. Чтобы обеспечить свои жилища необходимой для жизни влагой, людям, в особенности пожилым и изувеченным болезнью, приходилось немало потрудиться – пусть даже многие перевозили воду на мулах. Зимой же, с ноября по февраль, обострялась потребность в электричестве. Несколько лет назад на Спиналонге был установлен электрогенератор, и островитяне с нетерпением ждали, когда наконец в их сырых темных домах станет тепло и светло, – но этим надеждам так и не суждено было сбыться. После трех недель работы генератор остановился и с тех пор больше не работал. Просьбы завезти необходимые детали игнорировались, и генератор потихоньку ржавел среди сорняков.