Текст книги "В тихом омуте..."

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Но ведь эта работа не навсегда…

– Очень на это надеюсь. Тебе мужик позвонит, Александром Анатольевичем звать. Отдавать сценарии будешь ему.

– Редактор, что ли? – высказала наивное предположение я.

– Ага. Судя по рэкетирской репе. Ему бы только горячим утюгом по предпринимательским животам елозить, бабульки выколачивать.

– Ты меня пугаешь, Нимотси…

– Ага. “Страх съедает душу”. Чей фильм?

– Фассбиндера. Райнера Вернера.

– Молодец, нюх не потеряла… Я сам боюсь, но ужасно хочется по вечерам морепродукты трескать. Каждый Божий день.

Мы долго стояли у таможенного пропускника. Нимотси обнял меня и накрыл полами пальто. От него пахло мерзким, почти женским потом. Я вдруг почувствовала, что и этот запах, один из немногих запахов других людей в моей жизни, уходит от меня надолго, может быть – навсегда. Если Нимотси и вернется – то вернется другим, иначе какой смысл возвращаться?.. Я подумала о том, что всегда остаюсь, остаюсь на месте, вне зависимости от контекста событий. И если мертвому Ивану вдруг придет шальная мысль вернуться в этот мир, то он найдет меня там же и такой же, какой оставил, разве что я буду закрашивать седину дешевой копеечной хной… Я еще крепче прижалась к Нимотси и закрыла глаза.

– Надо же, – извинительным тоном прошептал Нимотси, – взопрел весь, как мышь перед линькой.

– Мыши не линяют.

– Много ты знаешь, энциклопедистка!

– Про мышей – много.

Он крепко сжал меня и ткнулся лицом в волосы. Потом порылся во внутреннем кармане пальто и достал маленькую любительскую фотографию:

– Вот. Это тебе. У меня их две было. Одну себе оставляю, как память о нас, дураках. Чую, что больше ничего от нас в памяти истории искусства не останется, кроме этой любительщины.

Поборов искушение и не взглянув на фотографию, я сунула ее в карман плаща – сейчас главным был Нимотси.

– Ну, – улыбнулся он, – похристосуемся, что ли, Мышь? По-нашему, по-порнографически?..

Он крепко поцеловал меня в губы – так неожиданно, что я ответила на поцелуй. Губы у Нимотси оказались умелыми и такими же женственными, как и ненавязчивый запах пота, – Боже мой, я прожила рядом с ним семь лет и даже не знала этого. Сердце у меня упало.

– Надо же, не знал, что ты так хорошо целуешься. – Нимотси с трудом оторвался от меня.

– Я тоже…

– Поднаторею в технике и вернусь.

– Надеюсь. Надеюсь, что вернешься… Если не соблазнишься какой-нибудь развесистой греческой смаковницей.

– Я буду скучать по тебе.

– А я буду приветы тебе передавать. В каждом сценарии. Цепочка на щиколотке главной героини как фирменный знак, идет?

– Угу-угу… “Она ему приветы слала – на радость гомикам из зала”.

– Из какого зала?

– Из зрительного.

– Лихо! Сам сочинил?

– Ну не Гомер же, в натуре!

– Иди. Тебе пора, – я легонько подтолкнула Нимотси, выскользнув из его пальто, – будет настроение – черкни пару строк.

– Я лучше кассету пришлю.

– Тогда не надо.

– Не боись – никаких обнаженных окороков, грудинок и голяжек. Сугубо на фоне Акрополя.

– Ну, если на фоне Акрополя – то можно, – разрешила я.

Нимотси закинул сумку на плечо и направился к таможенникам. Он не оглянулся, только поднял правую руку и помахал в воздухе кончиками пальцев.

– Какой фильм? – напоследок крикнул он.

– “Кабаре”! – тоже крикнула я. Нам обоим нравился этот дивный финал с прямой спиной Лайзы Минелли и се лихо накрашенными беспросветно зелеными ногтями и рукой, поднятой в последнем приветствии. – Счастливо тебе!..

…Я достала фотографию в стылом аэропортовском автобусе. Ну, конечно, это была именно она: середина пятого курса, я, Иван и Нимотси, сфотографированные оказавшейся под рукой Аленой Гончаровой: пьяные лица, трезвые глаза, время увлечения Томом Вейтсом и Реем Чарльзом – “Скатертью дорога, Джо!”…

Я приехала домой с относительным миром в душе, педантично вымыла посуду, завалилась на диван и включила немецкое порно. Это было неплохим учебным пособием, но действовало на меня усыпляюще.

С утра меня ждала пишущая машинка, казавшаяся теперь персонажем из фильма ужасов – я почти разучилась писать.

Но постепенно все вошло в свою колею. Привыкшая лишь дополнять других и, добросовестно обсасывая, доводить до совершенства чужие идеи, я начала находить прелесть и в маркизе де Саде как потенциальном соавторе. По поводу анатомии и физиологии я теперь была подкована на четыре ноги, особой психологии и экзистенциальных рефлексий не требовалось – дело стало за сюжетом.

"Кетчупу, кетчупу побольше”, – вспомнила я наставления Ивана и для начала завернула парочку банальных убийств на сексуальной почве, приплела к ним садо-мазохистскую секту, а позже – и ее главу, мимикрирующего под скромного учителя экологии – модная тема.

Несколько раз звонил Александр Анатольевич, и, памятуя о “рэкетирской репе”, я разговаривала с ним более чем почтительно. Сценарий ни шатко ни валко двигался к своему закономерному финалу, кровавой бане, торжеству извращенной сексуальности – я всегда выполняла свою работу четко и добросовестно.

Где-то во второй трети он даже захватил меня, и я позволила себе робкие фантазии, авторские отступления и вариации на тему. Теперь я сидела за машинкой день и ночь, немытая и нечесаная, лишь иногда позволяя себе выходить на улицу за яблоками.

Яблоки всегда были одни и те же, сорт “джонатан”. Ими торговали прямо под окнами нашего дома приезжие испуганные хохлушки, которых безбожно гоняла милиция. Одна из хохлушек оказалась мариупольской, и после того, как это выяснилось, я покупала яблоки только у нее.

Еще раз позвонил Александр Анатольевич.

Мы договорились встретиться на метро “Новокузнецкая”, в центре зала. Я сказала ему, что буду стоять с опознавательной газетой “Спид-Инфо” в руках, и он одобрительно хмыкнул.

…Мы встретились.

Если Александр Анатольевич и был рэкетиром, то рэкетиром нестрашным, почти ручным: голова под строгий бобрик, отличный костюм и дорогое кашемировое пальто. В туфлях я не разбиралась. Александра Анатольевича немного портили сломанные борцовские уши – но только немного.

Александр Анатольевич оказался немногословным – он забрал мою папку и отдал свою. Процедил сквозь зубы что-то похожее на “я позвоню” и ретировался.

Я решилась открыть папку только дома. В папке оказался конверт, а в конверте – две тысячи долларов. Все сотенными бумажками. Я впервые держала их в руках.

Дрожа как осиновый лист, я тут же ломанулась в обменник на метро – доллары были настоящими, с ума сойти!

Теперь возникла новая проблема – что с ними делать. Тратить деньги я совершенно не умела – ну не вещи же покупать, в самом деле!..

Я всегда стеснялась вещей, вещи же меня презирали. Я могла уживаться только со свитерами под горло и джинсами, уж этим плевать было на мою вопиющую внешность.

"Купи водки и напейся”, – шепнул мне на ухо умерший Иван.

"Дай объявление в газету, подсними альфонса и потрахайся наконец”, – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.

"Спрячь деньги подальше и жди звонка”, – шепнула я сама себе.

Александр Анатольевич позвонил через две недели.

– Ваш сценарий понравился, – коротко сказал он. – Лучший из всего пакета. Пишите следующий. Мы даем вам полную свободу действий – в рамках уже оговоренных условий. Только сделайте его пожестче.

Пожестче так пожестче. Я принялась за новый опус – теперь в нем фигурировал весьма внушительный порно-синдикат, влиятельные члены которого поочередно сходили с ума и заливали кровью себя и других.

За этот сценарий я получила уже три тысячи долларов.

Тратить красивые зеленые бумажки было жалко, и я снова вернулась в видеопрокат; а после еще двух сценариев, в которых я обнаглела до того, что позволила себе отправить на тот свет нескольких детей от семи до одиннадцати, в голову мне закралась шальная мысль – а не прикупить ли тебе. Мышь, халупку где-нибудь на замусоренной окраине – большего ты все равно не потянешь.

А Москва остается Москвой. Москва – это здесь и сейчас.

Умерла мать отца, моя бабка; я продала ее квартиру в моем родном городе, сложила деньги – хватило как раз на крохотную квартирку в Бибиреве. Квартирка была совершенно отвратительной – девятый этаж занюханного панельного дома, исписанные матом подъездные стены невообразимо зеленого цвета, неработающий мусоропровод, неработающий лифт, полоска леса, торчащая в окне маленькой кухни.

Но это была уже моя территория. Моя собственная, помеченная отсутствием запаха территория.

Последний раз я встретилась с Александром Анатольевичем уже в ранге москвички и оставила ему свой новый телефон.

Но он так и не позвонил.

Мне вообще никто не звонил.

Этому я не удивлялась, а порноэпопею выкинула из головы так же легко, как и вошла в нее, – во всяком случае, именно ей я была обязана своей квартирой на улице Коненкова. Скульптора, который никогда мне не нравился.

Маркиза де Сада и “Венеру в мехах” я скромно оставила на подоконнике ближайшего букинистического, порнокассеты снесла к мусорным бачкам и в довершение всего съездила к вдове академика, чтобы оставить ей бибиревский телефон – для Нимотси.

Теперь мне оставалось только ждать его – прощальный поцелуй был действительно хорош.

Но вместо Нимотси появилась Венька.

* * *

Она ворвалась в мою жизнь вместе с резким утренним звонком. Телефонный звонок был событием для моей ветшающей, с так и не начатым ремонтом кельи.

И некоторое время я слушала его – приятно, черт возьми… Если Нимотси – значит, повторение поцелуя, если Александр Анатольевич – значит, повторение денег; если ошиблись номером – пошлю подальше… Наконец я сняла трубку.

– Привет! – Незнакомый далекий голос был дерзким и веселым. – Это Венера из Ташкента…

– Из Ташкента?

– Из Ташкента вообще, но сейчас я в Москве. Вы меня не знаете… Мне ваш телефон дал Сергей Волошко… Вы ведь во ВГИКе учились?

Сергей Волошко был оператором, именно он снял единственную нетленку Нимотси. Серега мне всегда нравился – он был из Ташкента, и Азия безнадежно въелась в его хохляцкое смуглое лицо. Волосы “соль с перцем”, добродушные усы, крепко сбитая фигура из серии “хорошо бы в кровать завалиться и бабенку на рог посадить” – он не мог не нравиться. После института Серега уехал в Питер, хорошо поднялся на клипах и рекламе и даже снял что-то эпохальное одному из ведущих лен-фильмовских снобов. А три недели назад я случайно встретила его в переходе на “Киевской”, – он записал мой телефон, чтобы тут же благополучно забыть и его, и меня.

…Через минуту я уже диктовала Венере из Ташкента свой домашний адрес, а через десять уже была в ближайшем универсаме и закупала продукты. Как-никак, это будет второй человек, переступивший порог моей квартиры, – первым был сантехник, чинивший бачок в туалете.

Я позволила себе посорить деньгами – это оказалось приятным чувством. Я купила рыбы и креветок (привет от Нимотси), белого вина (к рыбе), фруктов (к вину) и мороженого (к фруктам). На этом моя провинциальная фантазия была исчерпана.

Венера из Ташкента приехала через час.

Она позвонила в дверь так же весело и дерзко, как разговаривала со мной по телефону.

И когда я увидела ее на пороге, меня пронзило острое, как игла, предчувствие – в моей жизни начинается новый этап: я даже зажмурилась, так она была красива. Нет, “красива” – это не было нужным словом, тут же педантично заметила я про себя. Я почувствовала в ней тот неистовый вкус к жизни, который когда-то покорил меня в Иване. Этого нельзя было приобрести (какое приобрести, ей от силы девятнадцать, соплячка) – с этим нужно было родиться.

– А это я названивала. – По юному лицу гостьи пробежала тень, ну конечно, она сразу же разочаровалась во мне, бедняжка – Я так и поняла. – Я сразу повернулась и отправилась на кухню, ни разу не оглянувшись, с прямой спиной – что-что, а спину я умела держать так же, как хороший боксер прямые удары в челюсть: знаю, знаю, что не понравилась вам, – ну и плевать!..

– Можешь вымыться с дороги, в ванной полотенце чистое, и горячую воду вчера дали. – Ей необходимо было время привыкнуть ко мне, во всяком случае – убрать гримасу с лица.

– Я вообще самолетом, не успела изгваздаться, – крикнула она из прихожей, и я вздрогнула: “изгваздаться” было любимым словом Ивана.

– Как знаешь…

Я уже сидела на кухне, в своем любимом кресле, купленном после первого сценария. Неначатая бутылка вина на столе показалась мне глупой – кого ты хочешь обольстить. Мышь?.. Я резво подскочила и отлила добрую половину в раковину.

– Ну, как тебе Москва? – банально спросила я, заканчивая манипуляции с бутылкой.

– Ужасно, – банально ответила она, все еще возясь в прихожей.

– А как Ташкент? – Я никогда не была в Ташкенте.

– Еще хуже. Вы где?

– На кухне. – Я снова устроилась в кресле и уже спокойно плеснула себе вина в бокал из французского набора. Бокалы я купила после третьего сценария. Сделала глоток – должно быть, смешно выгляжу, богема сраная. – Можно на “ты”.

Наконец-то она появилась на пороге кухни.

– Хочешь выпить? – спросила я. – Вчера ребята-телевизионщики приходили, осталось. Неплохое вино.

– Вообще-то, я не пью с утра. Узбекская женщина, знаешь ли. – Она легко согласилась с моим “ты”.

– “Венера” – не узбекское имя – Мне оно тоже не нравится. Можешь звать меня Венькой, – она обезоруживающе улыбнулась.

– А меня – Мышью, – ляпнула я. – Близкие друзья так и зовут меня – Мышь.

Мне очень хотелось понравиться ей, заинтересовать, произвести впечатление. И тогда я небрежно достала только что купленный в универсаме табак “Амфора” и трубку вишневого дерева: трубку пару лет назад спер в какой-то лавчонке Нимотси, поигрался с ней пару месяцев и забросил.

Я неумело набила трубку табаком, поднесла спичку и под заинтересованный взгляд Веньки сделала затяжку, – кажется, клюнуло. Женщина, свободно и непринужденно курящая трубку, не может не вызвать интерес.

– Я, пожалуй, выпью, – сказала Венька, – за знакомство.

Мы выпили, не чокаясь, и несколько минут в полном молчании разглядывали друг друга. Вблизи, на освещенной солнцем кухне, она показалась мне еще интереснее: светлые волосы, капризно изогнутые губы, немного тяжелые веки над светлыми, почти прозрачными глазами. Я разглядела все, даже маленький шрам на виске, придающий юному чистому лицу необъяснимую прелесть чего-то необычайного, уже случившегося в ее жизни.

– Ты ведь сценарный закончила? – спросила Венька, проглотив вино как воду.

– Вроде того.

– Занимаешься кино?

– Вроде того. – В горле першило от трубки, но я решила сыграть свою роль томной метрессы до конца.

– Здорово! – Она вдруг покачнулась на стуле и положила ноги на подоконник. – Можно я так посижу?

– Сиди. А ты во ВГИК поступать собираешься?

– Еще не знаю.

– Я могу поговорить кое с кем, если нужно. – Я судорожно перебирала в уме полузабытые вгиковские имена. – Ты работы привезла?

– Какие работы?

– Ну, этюды там литературные, писульки всякие, выявляющие тебя как динамично развивающуюся творческую личность…

– Да нет. Я просто так приехала. Пожить. Потусоваться.

"Мужичка подснять богатенького, – подумала я про себя, – дерзай, провинциалочка, у тебя должно получиться”.

– Тебе остановиться есть где? – осторожно спросила я.

– Думаю, да, – осторожно ответила она.

– Можешь у меня. Две комнаты, правда, от центра далеко… – “Ну ты даешь. Мышь! Пустить неизвестно кого, неизвестно зачем… Иван наверняка щелкнул бы тебя по носу – “была у зайчика избушка лубяная, а у лисички ледяная…”.

– Ну, это если в крайнем случае, – снисходительно одернула меня Венька.

"Правильно, не зарывайся. Мышь, – всяк сверчок знай свой шесток”. Я вдруг почувствовала легкую азартную ненависть к этой девчонке.

– А Серегу Волошко ты откуда знаешь?

– Да в нашем местном Голливуде познакомились, на “Узбекфильме”. Он какое-то дерьмо поэтическое снимал, а я о нем статейку собиралась написать в качестве курсовой работы. Я ведь на журфаке тусовалась, а потом надоело, бросила. Охота была о махалле писать и кибитках глинобитных… А Серега меня трахнуть хотел, как мэтр киноискусства.

Еще бы не хотел. Всякий бы захотел.

– Удалось? – небрежно спросила я.

– Нет. Мои мальчики ему два ребра сломали и зуб выбили.

Точно. Незакомплексованный Серега улыбался мне в переходе на “Киевской” щербатым ртом.

Мы выпили еще. Вино с крепким трубочным табаком дало неожиданный эффект – меня начало подташнивать.

Венька пристально смотрела на меня.

– Что, не нравлюсь? – в открытую спросила я.

– Ты просто не затягиваешься, когда куришь. Затягиваться надо, иначе это просто перевод табака, никакого кайфа. А табак, между прочим, хороший. Мой отец такой курит.

– Рада за него. – Я попыталась непринужденно затянуться, и голова у меня поплыла.

– Вот так, примерно, – одобрила меня Венька, – тренироваться надо почаще. И тренировок не пропускать.

– Учту.

– А ты какие сценарии пишешь?

– Да муру всякую.

– И хорошо платят?

– Нормально. На хлеб с маслом хватает. И на французское белье. – Я сроду не носила французского белья.

– Я бы, наверное, тоже могла писать.

– Счастливое заблуждение.

– Слушай, а кинцо-то по твоим сценариям уже сняли?

Действительно – сняли или нет? Нимотси, ау!.. Хоть бы весточку подал – я-то исправно обряжала щиколотки своих героинь в серебряные цепочки…

– Сняли, – высказала смелое предположение я.

– А как называются? Может, я видела? Один из моих сценариев имел рабочее название “Вспоротые ножом”, а другой – “Время оргазма”. Остальные именовались не менее тухло.

– Да вряд ли… Я для иностранцев работаю. Да ну его в задницу, это искусство. – Я достала из холодильника еще одну бутылку вина.

– Много пьешь, – соплячка вздумала сделать мне замечание. – Ну его в задницу, это искусство, точно… А то я уже подумала, что ты начнешь спрашивать у меня про любимого режиссера.

– Что, произвожу впечатление рахитичной старой девы от интеллектуального кинематографа?

– Ага. Христовой невесты, – Венька засмеялась, – но ты мне нравишься. Давай – за тебя.

Мы выпили за меня. А потом – за нее. Ничего себе девичник получается… Я снова закурила трубку, внимательно следуя провокационному Венькиному совету затягиваться.

Язык у меня развязался, я рассказала Веньке об Иване, и в моем изложении это получилось похожим на страсть и отчасти оправдывало мою пустую, свободную от постоя и мужского бритвенного прибора квартиру.

– Ненавижу смерть. И злюсь на тех, кого уже нет. Просто злюсь, и все, ничего больше.

– Я тоже злюсь, – помолчав дольше, чем было нужно, наконец сказала Венька. – Просто злюсь, и все, ничего больше.

– Он глупо погиб.

– А бывает, что умно?

– Бывает, наверное. Наплодить детей и внуков и умереть во сне. Или сочинить пару-тройку вещей в стиле позднего Кортасара, а потом взять и повеситься на мужниных подтяжках. Сразу признают гением, потому что мертвый гений не опасен ни для чьего честолюбия. И хоть ты увидишь это из райских кущей, с высоты птичьего полета, но игра стоит свеч.

– Это мужской взгляд на вещи.

– Это нормальный взгляд на вещи.

– Слушай, заведи себе любовника из слесарсй-карусельщиков, и все эти мысли пойдут на фиг, взявшись за руки.

Мы сидели с Венькой на кухне уже полдня, мы выпили дикое количество вина, и пассаж о слесаре я восприняла как совет близкого человека.

– А почему слесаря-карусельщика?

– Ну, токаря-расточника.

Вот тогда-то мне и стало по-настоящему плохо: в горле стоял табак, обильно смоченный вином. “Неплохо начатый дебют человеческого общения может закончиться весьма плачевно”, – сказала я сама себе.

"Точно-точно, пьянству бой”, – шепнул мне на ухо мертвый Иван.

"Говорил же тебе, кури траву – обойдешься без ненужных эксцессов”, – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.

– Я сейчас, – выдавала я из себя и бросилась в ванную.

Все остальное я помнила смутно: кажется, Венька поливала меня водой и накачивала марганцовкой, полное отсутствие брезгливости, удивительное для девочки с такими надменными капризными губами.

Венька уложила меня – совсем слабую, но пытавшуюся соображать.

– На видаке последний фильм Антониони, кассета стоит, – выдавилая из себя. – Можешь посмотреть.

– Рискну.

…Когда я пришла в себя, Веньки в комнате не было, а с кухни доносились приглушенные голоса.

Ничего себе.

Проклиная все на свете, я по стенке добралась до кухни.

Их было трое – Венька и два молодых человека.

Один – явно узбек, но узбек породистый. Я знала этих узбекских отпрысков из хороших киношных семей еще по ВГИКу – узкие тела, гордые головы, небольшие руки превосходной лепки, аристократический разрез глаз. Уж эти-то точно никогда не десантировались на хлопок и не махали кетменями на строительстве арыка.

Второй произвел на меня гораздо меньшее впечатление – обыкновенное лицо, никакой экзотики. Только лоб хороший – давно я не видела таких высоких крутых лбов.

– Ну как Антониони? – светски спросила я, сгорая от стыда за марганцовку в ванной.

– Туфта полная, – честно призналась Венька, – меня только на двадцать минут хватило. И почему только творческие работники не выходят на пенсию?.. Знакомьтесь – это Мышь. А это – Фархад и Марк. Фарик и Марик.

На Фарика и Марика я произвела впечатление не большее, чем замызганный окурок, брошенный на асфальт. Они смотрели только на Веньку.

– Мышь сценарии пишет. Никакой реакции.

– Фарик журналист, а у Марка здесь бизнес намечается.

– Радостно за него. – Я вдруг позавидовала Веньке. Мне вполне хватило бы кого-нибудь одного.

– Ты не бойся, мы не останемся. Мы квартиру сняли на Алексеевской, – И когда только успели?

– Лето. Дни длинные, – лениво разлепил губы Марик.

– Мы поедем. А я тебе завтра позвоню. Здорово было, правда. Я рада, что так получилось.

Я поморщилась.

Фарик и Марик поднялись как по команде – оба высокие, хорошо сложенные и еще не заматеревшие.

"Ну и черт с вами”. – Входная дверь хлопнула.

Я опять осталась одна.

* * *

Венька действительно позвонила мне на следующий день. Мы встретились на нейтральной территории, на Новом Арбате (я не была там года три, хотя все это время, за исключением месячной эпопеи с продажей бабушкиной квартиры, безвылазно просидела в Москве).

Мы сидели в летнем кафе у кинотеатра “Октябрь” и пили отвратительно теплый сок. После вчерашних возлияний мне все еще было муторно, и трубку взять с собой я не решилась. Зато купила пачку самых дорогих сигарет – вообще-то, мне было всегда все равно, что курить, я так и не научилась получать от этого удовольствие. Но сигареты были моим спасением в общении с другими людьми, они придавали мне иллюзию независимости и незакомплексованности – это был психологический барьер, преодолеть который не представлялось никакой возможности.

Иван, читавший меня даже не как беллетристику средней руки, а как комикс, сказал однажды: “Если у тебя такие проблемы, то чем наживать рак легких, купи себе четки. Займешь руки, а все остальное приложится”.

Я вдруг вспомнила об этом сегодня, в летнем кафе, за соком, сидя напротив девятнадцатилетней соплячки с восхитительно длинными ногтями.

Ее мальчики сидели рядом, за соседним столиком, с видом угрюмых телохранителей. , – Слушай, – непринужденно сказала Венька, – меня тут мысль озарила… Только не подумай, что это наглость с моей стороны… Словом, мы могли бы работать вместе, почему нет? Фарик, между прочим, – криминальный журналист, так что все свеженькое, полный эксклюзив. Сейчас это хавается, почему не попробовать. Могли бы объединить усилия.

"Поздравляю, девочка, у тебя собачий нюх на такую безвольную инфузорию, как я”.

Я выбила сигарету из пачки:

– Шла бы ты лучше в топ-модели. Венька заговорщицки скосила глаза на своих телохранителей и прощебетала:

– Десять сантиметров не хватает до стандарта. Так что это отпадает.

Я вдруг подумала, что спустя семь лет все может повториться снова. И мой позвоночник впервые за долгое время дал слабину и превратился в плющ, готовый обвиться вокруг этой девчонки. Искушение закрыть глаза и положиться на чужую волю было таким сильным, что я даже зажмурилась.

– Серега говорил, что ты просто классно пишешь .

– Да?

– ..так гениально, что просто крышу сносит!

– Ну, не я конкретно, а уже распавшийся коллектив авторов.

– Можно придумать что-нибудь подобное.

– Подобного уже не будет.

– Будет лучше.

– Что, хочешь попасть в обойму? – проницательно спрос ила я.

– Очень! Причем сразу – и в яблочко.

– А при чем здесь я?

– Ты пока не говори ничего, просто подумай. В любом случае – позвони.

…Я не позвонила – ни на следующий день, ни через неделю. С одной стороны – каждому человеку нравится быть соблазненным: все равно чем – главное, соблазненным. Но с другой – я терпеть не могла эту провинциальную прыть, эту нахрапистость, эту железобетонную уверенность, что именно твоя свежая кровь окажется нужной группы.

И все-таки Венька не выдержала и позвонила. Первой. Не знаю, чего уж там наплел неугомонный оператор Серега Волошко о моих литературных экзерсисах.

– Ну.., как? – спросила Венька. – Решила что-нибудь?

– Знаешь, я, пожалуй, не гожусь. Возраст, знаешь… Пора о душе подумать. А ты приезжай – просто так, без всяких меркантильных интересов…

Но приехала не Венька, приехал один из мальчиков – Марик.

Он заявился вечером, без предварительного звонка, с бутылкой вина и цветами – очень самоуверенно с его стороны. Я была наслышана о таких вот мужских штучках.

– Лучше бы водку принес, – вместо приветствия сказала я.

Марик растерялся:

– Сбегать, что ли?

– Сбегай.

Он развернулся на каблуках и, как был – с цветами и вином, – отправился за водкой. Я выиграла время, чтобы собраться с мыслями и оценить ситуацию. Конечно, это определенный жест, только вот чей – его самого или Веньки?

Я мельком взглянула на себя в зеркало – конечно же, Веньки, она решила пожертвовать фигурой. Но нужно отдать должное, фигура была весьма привлекательной.

…Мы сидели на кухне битый час и пили водку. Но, несмотря на выпитые полбутылки, разговор не клеился – я слишком отвыкла от людей вообще и таких молодых – в частности. Марик рассказал дюжину анекдотов, из которых удачными были только два: какие-то уморительные истории из жизни узбекских аборигенов. Я ответила ему заезженными, пятилетней давности, киношно-постельными новостями. , А потом кончилась водка.

Мы оба были восхитительно трезвы.

– Ну? – спросила я. – Что дальше?

– Еще сбегать? – предложил он.

– Пожалуй, не надо. Ненавижу это делать на пьяную голову. Ты ведь за этим пришел? К малознакомой стареющей женщине на ночь глядя?

"Лихо”, – одобрил меня мертвый Иван. “Лихо, лихо”, – одобрил меня уехавший Нимотси. Марик неожиданно покраснел как мальчишка. “Мои мальчишки”, – вспомнила я Веньку.

– Кофе хочешь? – спросила я.

– Да.

– Я сварю. – Мне вдруг понравилось амплуа проницательной стервы, выскочившее из меня, как черт из табакерки.

– Я помогу, – сорвался с места он.

В крошечной кухне, у крошечного столика нам обоим было тесно, то и дело мы задевали друг друга. Видно было, что он на что-то решается, – во всяком случае, его нечаянные прикосновения стали более осмысленными.

"Давай-давай, – мысленно подбадривала я его. – Самое время коснуться губами моих волос. Вот только губы не забудь приоткрыть, иначе двойка по актерскому мастерству тебе обеспечена”.

Он действительно коснулся губами моих волос, только забыл приоткрыть их.

Хреновый актер, что и требовалось доказать.

Я улыбнулась и опрокинула затылок ему в лицо. Марик обнял меня за плечи и опять прокололся – руки были легкими и равнодушными, в них не было тяжести желания. Но я-то знала, что она должна быть, – Иван сам натаскивал меня на эти немудреные и требовательные мужские штучки.

Я не двигалась. Я была хладнокровна.

Я дождалась, пока сбежит кофе, чтобы дать возможность этому дурачку как-то выйти из ситуации. Марик с облегчением отстранился от меня и подхватил кофеварку.

– Убежал, – сокрушенно сказал он.

– Ну и черт с ним!

Теперь я нагло повернулась к нему лицом и нагло взяла его голову в свои ладони.

Я видела, как загнанными зверями метнулись его зрачки под приспущенными ресницами, как подобрался почуявший опасность рот. Только огромный лоб оставался безмятежным. Лоб мне нравился.

Я сосредоточилась на этом и поцеловала его в губы.

Он зажмурился – так сжимают веки начинающие самоубийцы, стоя на краешке крыши, – и нехотя ответил мне.

Я не выпускала его рот до тех пор, пока не почувствовала легкий привкус крови – должно быть, у него были слабые десны. Я не заметила даже, что он обнял меня, а когда поняла это – легко расстегнула его ремень.

– Пойдем в комнату, – шепнула я.

Он безропотно пошел за мной, ягненок на заклании. Перед тем как загнать его в двенадцатиметровую мышеловку с видом на редкий подмосковный лес, я сказала:

– Мне нужно помыться… Подожди, я быстро…В ванную я взяла телефон и по памяти набрала Венькин номер. Она сняла трубку сразу же.

– Это я. Приезжай, забери своего щенка. – И, не дожидаясь ответа, положила трубку на рычаг.

…Марик уже лежал в кровати, прикрытый легким одеялом.

Я прыснула:

– Оперативно!

Одежда его была аккуратно сложена на стуле, и это вдруг вызвало во мне приступ легкой ярости. “Бедная страшненькая Мышь, ничего похожего на беспорядочность страсти. А от всех твоих случайных любовников, если они по неведению забредут в этот заброшенный сад наслаждений, всегда будет нести формалином”.

Марик испытующе смотрел на меня.

– Ты не разденешься? – спросил он.

– Не сейчас, – я присела на краешек кровати, – хочу посмотреть на тебя.

– Смотри! – откинул он одеяло. Я присвистнула.

– Ну как? Нравлюсь?

Еще бы! Уменьшенная копия копии греческой скульптуры в музее Пушкина; тот же маленький аккуратный член, даже и не помышляющий возбудиться.

– Иди сюда, – сказал Марик. Как в плохом американском фильме десятилетней давности, я так и слышала гнусавый голос синхронного переводчика с бельевой прищепкой на носу.

– Сейчас…

Если Венька не будет краситься, если сразу возьмет такси (а она должна взять такси!), если не будет пробок – то появится здесь минут через сорок плюс-минус десять минут. Остается время на имитацию страстных поцелуев, имитацию петтинга и легкое препирательство по поводу “Полета валькирий” Вагнера.

Я прошлась по комнате, включила музыкальный центр и поставила свой любимый “Полет валькирий”.

Малогабаритную клетушку потрясли мощные аккорды.

– Это еще что такое? – удивился Марик.

– Вагнер. Тебя не устраивает?

– А почему именно Вагнер?

– Стимулирует любовные игрища и забавы. У меня, во всяком случае.

– А что-нибудь полегче есть? Не такое концептуальное?

– Есть Брамс, Равель и болгарские духовные песнопения.

Марик вздохнул:

– Давай болгарские…

Под болгарок я села в кресло на противоположной стороне комнаты и уставилась на Марика. Он явно начал беспокоиться.

– Ты придешь ко мне?

– Приду-приду…

– А то странно получается: я в кровати голый, ты в кресле – одетая… По-моему, мы не неравных.