Текст книги "Доктор Смерть"
Автор книги: Виктория Дьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Если вам неизвестно, – жестко оборвал его Скорцени, – Штефан погиб в июле сорок третьего года. Возможно, ваш отец и старался как-то негативно повлиять на его судьбу, но в условиях военного времени, тем более на Восточном фронте, вы знаете, это не так просто. Если у Штефана и случались неприятности, то уж точно не по просьбе Анны. Он сам вполне заслуживал нагоняи, которые получал. Погиб он с честью, за что награжден «Железным крестом», и ему присвоено офицерское звание. Я не думаю, что Ким пошла бы на столь крайние меры, о которых вы говорите, чтобы избавить его от мелких армейских недоразумений. Для этого у парня хватало защитников в генеральских погонах.
– Я не знал, что он погиб, – капитан явно смутился.
– Она подсела к Анне в кафе, – послышался слабый, точно приглушенный голос второго фон Блюхера. – Эта женщина. Она подсела в кафе.
– Ким подсела к Аннс в кафе? – в голосе Скорцени слышалось явное сомнение. – Когда? Для чего?
– Наверное, потому что Анна говорила фрау Ирме, что «щенок этой потаскушки заплатит за мамочку сполна». А фрау Ирма, конечно, все передала своей новой подруге.
– Это невероятно, – Скорцени пожал плечами в явном замешательстве. – Ни о каком вступлении Штефана в армию в тридцать восьмом году еще не могло быть речи, он еще должен был закончить школу. На его будущее даже не строилось никаких планов. Как Анна могла говорить тогда о том, что ваш отец способен повлиять на его карьеру, и уж тем более, даже если она так далеко заглядывала вперед, у Ким не было никаких оснований начинать волноваться столь рано. Нет, здесь явная нестыковка. Кто рассказал вам об этой встрече? – Скорцени резко повернулся к Людеру. – Сама Анна? Может, она что-то придумала?
– Доктор Мартин в это время был в Берлине, – вяло промолвил Хуберт. – Он находился в машине, ждал Анну. Он видел и слышал их разговор.
– Ваш доктор Мартин все больше вызывает у меня недоверие, – усмехнулся Скорцени. – То он куда-то внезапно исчезает, то болтается почему-то в месте, где на самом деле его совсем не должно быть, то у него всегда под рукой есть старый университетский приятель, который словно нарочно работает в клинике Шарите. Вы не задумывались, что он ловко играл все это время с вами, добиваясь каких-то своих целей?
– Я даже не могу себе представить, какие бы у доктора Мартина могли быть личные цели, – поморщился Людер. – И с чего он вдруг пожелал бы нанести вред нашей семье. Ему хорошо платили, с его мнением считались, его советы ценили. Анна с детства жаловалась на боли в позвоночнике – детская травма. Гувернантка недосмотрела, она упала. Со временем боли стали появляться только, когда она сильно нервничала или простужалась. В ту осень вы заставили ее понервничать, – Людер бросил на Скорцени осуждающий взгляд. – Позвоночник снова заболел, и доктор Мартин повез сестру к столичному хирургу, у которого она наблюдалась, чтобы взять рекомендации. По пути они и встретили фрау Ким. Так что доктор Мартин вовсе не выслеживал никого и не подслушивал нарочно, как вы намекали, – съязвил он. – Он просто случайно стал свидетелем. И, слава богу, иначе мы бы никогда не узнали, как все произошло.
– Я, конечно, не врач, – заметил Скорцени, – но даже мне известно, что позвоночник связан с нервной системой. Значит, в этом плане Анна с детства была не абсолютно здорова, как вы пытаетесь убедить меня. Травма у нее была, и к этому фрау Ким не имеет никакого отношения. Надеюсь, вы не станете отрицать.
– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Людер.
– Ничего, кроме того, что у Анны с детства, оказывается, была предрасположенность к нервным заболеваниям. Об этом по вашим же словам хорошо знал доктор Мартин. Он же, безусловно, рассказал обо всем своему университетскому товарищу. Осталось только выяснить, какую выгоду они преследовали, куда девались деньги за лечение, кто их получал на самом деле. А в остальном – все ясно.
Скорцени постучал пальцами по столу.
– Вы не смеете так говорить о докторе Мартине! – неожиданно взвизгнул Хуберт, и на лице его выступили розоватые пятна. – Фрау Ким отвела Анну в Шарите, и там так напугала се, что Анна заболела.
– Ким водила Анну в Шарите? – Скорцени, повернувшись, недоверчиво взглянул на юношу. – Это еще для чего? Я не поверю, что ей когда-либо были интересны подобные экскурсии. Уж лучше в модный салон или к мастеру маникюра.
– Это верно, – вздохнув, согласился Людер. – Психиатрия никогда не входила в сферу интересов Анны. Вообще она не интересовалась ни наукой, ни искусством. Никогда особенно и читать-то не любила, только модные журналы перелистывала. Это вы верно заметили. Но я думаю, – он многозначительно взглянул на Отто, – что не только я, мой брат, и вы, как человек, который был знаком с ней близко знаком, – понизив голос, он выделил последние слова, – изучили характер Анны. Фрау Ким тоже изучила его, и как профессионалу ей не потребовалось на это много времени. Когда она подсела к сестре за столик в кафе, то уже отлично знала, с кем имеет дело.
Он помолчал, глядя в окно. Скорцени тоже молчал, ожидая, что тот скажет дальше.
– Да, Анна не любила завтракать дома, – наконец продолжил Людер. – Она любила показываться на людях. Чтобы все смотрели на нее, восхищались ею. Потому завтракала в кафе, обедала и ужинала в ресторанах. Эта открытость и погубила ее. Открытость во всех смыслах. Конечно, Анна не приглашала фрау Ким к себе, та сама предложила ей свое общество, и словно не замечала упрямую агрессивность Анны, которая никак не желала идти на контакт. Но и встать из-за стола и уйти тоже не могла, в кафе сидели несколько знакомых, и она не хотела, чтобы подумали, будто боится соперницы. Так она потом рассказывала. Фрау Ким прекрасно все понимала. Знала, что Анна не уйдет. Она попалась в ловушку. И тогда Ким, не обращая внимания на нелюбезность, со всем очарованием, принялась вести беседу. Она как паутиной опутала Анну своей начитанностью, воспитанием, разнообразием познаний, что та забыла всякую враждебность. По-простому говоря, рот раскрыла и слушала. Она заставила Анну растеряться, притупила всю ее защиту. Говорила о науке, о психоанализе, о докторе Фрейде, и так заинтриговала сестру, что та не устояла перед предложением увидеть все, о чем рассказывала ей эта зеленоглазая женщина в черном эсэсовском мундире. Бедная Анна была настолько не осведомлена в тонкостях пауки, о которой шла речь, что даже не могла себе представить, а что, собственно, ей предлагается увидеть. Но кто-кто, а фрау Ким точно знала, что собирается показать молодой впечатлительной девушке.
– Вы хотите сказать, что Ким вот так вот запросто повела Анну в клинику, а где был в это время доктор Мартин? Он отпустил Анну?
– Они поехали на машине фрау Ким. Доктора Мартина же Анна попросила подождать у кафе. Она не сказала ему, куда собирается. Если бы сказала, я уверен, он сделал бы все, чтобы удержать ее.
– Значит, он остался у кафе? И Ким видела его?
– Должно быть, так. Я не знаю, в какой последовательности развивалось действие в клинике, где в этот момент находился, например, профессор де Кринис, на которого вы ссылались, где был медицинский персонал вообще, но сестра утверждала, что пока они шли, им не попался, ни один человек. Коридор точно вымер. Она говорила, что во всей клинике они были одни… Из здоровых.
– Этого не может быть, – резко покачал головой Скорцени.
– В этом я даже соглашусь с вами. Скорее всего, так. Анне просто показалось, что во всей клинике они одни. Но тем не менее – они никого не встретили. И я верю, что они никого не встретили. Учитывая то, что произошло потом.
– И что же произошло?
– Вам хорошо известно, что в такой крупной клинике, как Шарите, содержатся особо тяжелые больные, контакт с которыми может быть опасен для психики неподготовленного человека. Чтобы ухаживать за ними, надо знать специальные приемы, которым обучают медиков. А для посетителей клиники и для других пациентов вход к таким больным строго-настрого заказан, они изолированы.
– Ким показала Анне такого больного? По-моему, это полная чепуха, – в голосе Скорцени сквозило явное недоверие.
– Но, конечно, она не сразу повела ее туда. Показала свой кабинет, место, где обычно находятся дежурные медсестры, какие-то приспособления для реабилитации больных. Анна вспоминала, там были какие-то занятные шарики, и даже детские игрушки. Потом поднялись на второй этаж. По признанию Анны, она была уже готова к этому моменту забыть все обиды на фрау Ким, чуть ли не полюбить ее всем сердцем. Она полностью размягчилась и вдруг… Ким приоткрыла дверь, и Анна увидела страшное лицо – безумные взгляд, текущие по подбородку слюни, перекошенный беззубый рот. Это так поразило Анну, что она, вскрикнув, отшатнулась. Она обернулась, надеясь найти поддержку и защиту у той, к кому расположилась душой, но вместо этого увидела взгляд самой смерти, холодный, безжизненный, остановившийся, который напугал ее еще больше. Ей показалось, что перед ней живой мертвец. Испугавшись, Лина зашаталась. Ким проводила ее в ординаторскую, дала какое-то лекарство. Анна четко помнила, что пила что-то из стакана. Но ни малейших воспоминаний о том, как она вышла из клиники, как добралась до дома, у нее не осталось. Мне известно от доктора Мартина, что обеспокоившись долгам отсутствием Анны, он вернулся в нага особняк в пригороде Берлина и обнаружил Анну в спальне. Это было вечером, когда почти стемнело. Она лежала на кровати, едва дыша, в беспамятстве. Прислугу, как выяснилось потом, Анна отпустила, все двери оказались заперты. Никто, кроме доктора Мартина, у которого были свои ключи, попасть туда не мог. Именно с того дня Анна заболела, – Людер опустился в кресло, раскуривая потухшую трубку. – В ней поселился страх. Он стал преследовать Анну постоянно. Страх, казалось, врос в ее сознание, стал неотъемлемой частью. Он сломал ее волю, правда, и без того не сильную, он лишил ее человеческого облика, человеческого достоинства, он превратил ее из красивой, молодой женщины в то самое существо, которое оно увидела в Шарите. Она сама сделалась такой. Я не знаю, какое лекарство дала Анне фрау Ким в тот день, следов его при анализах не выявлено. Имело ли это лекарство влияние на психику Анны, или все сделал только психологический удар, мне тоже неизвестно. Как бы то ни было, но именно этот визит в Шарите искалечил Анну. С тех пор из года в год ее подтачивала неизвестная болезнь, проявлением которой стал всепоглощающий патологический страх. Некоторое время врачам еще удавалось поддерживать ее состояние на дому, потом в тридцать девятом году отец написал мне в письме в Польшу, что Анну поместили в психиатрическую клинику, сначала здесь, в Мюнхене, потом направили в Шарите. Когда я вернулся с фронта и поехал к ней туда, чтобы перевезти в Швейцарию, – не узнал се, так она изменилась, – голос Людера дрогнул. – Меня не узнала, даже не вспомнила. Вы знаете, – он вскинул на Скорцени прорезанные красными воспаленными прожилками глаза, – под Воронежем в сорок втором году я столкнулся с фрау Ким. Знал, что Анна уже находилась в Шарите и что фрау Ким причастна к несчастью нашей семьи. Был готов сказать ей, что все знаю, что я брат Анны. Но что-то удержало. До сих пор виню себя за малодушие. Да, вы правы, – он вздохнул. – Она не боялась обстрела, оперировала виртуозно, несмотря на усталость – ведь раненые поступали с фронта постоянно. Она выбирала самых тяжелых. Казалось, брала на себя всю боль, и им становилось легче. Я все это видел. Фрау Ким повернулась ко мне – я стоял недалеко от того места, где она оперировала под навесом из брезента, и попросила: «Лейтенант, будьте добры, принесите свежей воды». Это прозвучало так обыденно, так просто. И я сам удивился, с какой готовностью побежал исполнять просьбу, хотя только что намеревался обвинить ее в том, что она довела до безумия мою любимую сестру. Да, я побежал, принес ей воды. Она поблагодарила меня, слабо улыбнувшись. Зеленоватые усталые глаза, морщинки под нижними веками, темные круги, синюшный оттенок бледных, потрескавшихся от зноя губ. В ней не было ничего особенно. Но все-таки я побежал исполнять просьбу, стоило ей только раз взглянуть в мою сторону. И побежал бы еще раз, если бы она попросила. Но мы вступили в бой, и больше я никогда не встречался с ней. Но помню вот до сих пор. В тот день я подумал, что предал Анну. И понял, почему сестра так легко пошла за этой женщиной, почему неожиданно ей доверилась. Я бы тоже доверился, даже зная наперед, что мне причинят вред.
Он замолчал. Молчал Хуберт. Отто тоже молчал. Потом встал.
– Я никогда не поверю, что Ким намеренно отвела Анну в Шарите, чтобы напугать ее, – сказал он, поправляя портупею. – Я вообще очень сомневаюсь, что такой случай имел место. Из всего вашего рассказа, капитан, правдивым мне кажется только описание вашей встречи с Ким под Воронежем. Это действительно на нее похоже. Все остальное – выдумки вашего доктора Мартина. И будь я сейчас на Беркаерштрассе, занялся бы им, как следует. Похоже, он всем здорово заморочил голову. И вовремя сбежал.
– Но Анна больна, – с явным упреком произнес Людер, пристально глядя на него. – С этим не поспоришь.
– Да, – согласился Скорцени. – По вашим словам, – уточнил он. – Но даже если это и так, я уверен, что фрау Ким не имеет к этому никакого отношения. К сожалению, теперь трудно разобраться, и неизвестно, будет ли когда-либо легко, – он усмехнулся. – Но будем надеяться. Правда, знаете, капитан, нет-нет да вылезет, где ее никто не ждет. Вам же я советую все-таки разузнать у доктора Мартина, если он вдруг появится у вас, имя его университетского товарища, и при помощи соответствующих органов, когда все успокоится, проверить счета у этих так называемых профессионалов. Не пере-текли ли денежки за мнимое лечение Анны, а точнее, за то, что ее искалечили, в их личное богатство. Очень вам советую. Вполне вероятно, что, зная о детской травме Анны, они намеренно наносили ущерб ее здоровью в течение долгого времени, чтобы пополнять свой кошелек, а вы даже не замечали этого. Подумайте об этом. Вас, конечно, как офицера вермахта не ожидает никаких серьезных репрессий со стороны победившей стороны, особенно если учесть, что здесь, в Гармиш-Партенкирхене, обосновались американцы. С Советами я не был бы так уверен. А так, думаю, если вы сумеете обнаружить следы этих ловких лекарей, то вполне можете рассчитывать на администрацию оккупационных войск в привлечении их к ответственности. Я же, к сожалению, помочь вам больше ничем не могу. Думаю, мы больше не увидимся. Признаюсь, для меня прискорбно знать, что все эти годы Анна была так тяжело больна. Я желаю ей выздоровления. Хочу надеяться на это. Теперь наверняка представится возможность отправить ее на лечение в Америку. Рекомендую вам поступить именно так. Возможно, еще не все потеряно. Во всяком случае, я желаю именно этого. А теперь позвольте откланяться.
Он направился к двери. Ни один из Блюхеров не шевельнулся за его спиной. Они молча смотрели, как он уходит. В одной из дальних комнат послышался приглушенный бой часов. Залаяла собака. Они не взяли на себя труд проводить его. Да и к тому же, когда он был для Блюхеров почетным гостем? Дверь раскрылась, скрипнув, и захлопнулась за его спиной. Влажный ветер пахнул в лицо, над покрытыми лесом возвышенностями сгущался лиловатый туман. Они всегда презирали его за низкое, но их мнению, происхождение. И Анна презирала, в глубине души. Но пока сила на его стороне, побаивались и использовали себе на благо. А теперь – все. Его сила кончилась. Как они думают. «И очень заблуждаются, – Скорцени усмехнулся про себя. – Как обычно. Обычно для Блюхеров».
По пути в лагерь он вспомнил, как в сорок втором году в Берлине в один из отпусков Штефана, они все вместе собрались пообедать в ресторане отеля «Кайзерхоф». Ким, как обычно, задерживалась в клинике. Алик – в Управлении. Они сидели за столом вчетвером – он, Штефан, Джилл и Ирма. Это было время, когда в ресторан пообедать съезжались представители разных служб. И, в частности, появился начальник оперативного отдела штаба ОКБ Йодль, а с ним – совершенно неожиданно старый генерал фон Блюхер, который давненько не выходил на люди. По слухам он был болен и находился в своем поместье. Теперь Скорцени хорошо представлял себе, чем была вызвана болезнь фон Блюхера. Тогда конечно же не догадывался. Действительно, в тот день генерал передвигался с трудом, опираясь на палку. И Ирма заметила, обращаясь к Отто:
– Что-то он сильно сдал.
Наверное, как понимал это Отто теперь, тот день был одним из немногих, когда здоровье генерала позволяло ему еще посещать Берлин, и наверняка, если он взял на себя труд встать с постели, сделал он это по важному делу. Возможно, хотел навестить Анну в Шарите, но ему не позволили. Отто почувствовал, что Блюхер сразу заметил его, но сделал вид, будто не видит. Однако Отто встал, приветствуя старших по званию, Штефан и Джилл последовали его примеру. Сидеть осталась только Ирма. Теперь уж делать вид было просто недопустимо, и генералу пришлось холодно кивнуть в их сторону, прежде чем сесть за стол.
– Все еще дуется, – произнесла Ирма, когда Блюхер уселся недалеко от них конечно же к ним спиной.
Теперь Отто вспомнил, что фон Блюхера сопровождал какой-то господин. Он поддерживал генерала, пододвигал ему стул. Не военный – в сером, штатском костюме. Наверное, это и был доктор Мартин. Тогда он не особенно приглядывался к нему. Господин средних лет, невысокого роста. Ничем не примечательная внешность, прилизанные светлые волосы на косой пробор, довольно пухлое, не по возрасту обрюзгшее лицо. Однако взгляд небольших серых глаз – острый, цепкий, это Отто почувствовал, когда незнакомый господин вскользь взглянул на него. Потом посмотрел еще. Этот доктор был явно обеспокоен присутствием Скорцени, он не хотел, чтобы фон Блюхер общался с ним. Тогда, правда, Отто не придал всему этому значения. Потом появились Алик и Маренн, и он напрочь забыл о генерале фон Блюхере и его подозрительном докторе. Он даже не заметил, как они ушли.
– Раух не вернулся? – спросил он у Алика, вернувшись в лагерь.
Тот лежал в землянке на деревянном настиле, закрытом еловыми ветками, подложив под голову большую флягу со шнапсом, наполовину пустую. И только отрицательно покачал головой:
– Пока нет.
– А Ирма когда-нибудь что-то говорила тебе, будто Анна фон Блюхер угрожает Штефану? – спросил Скорцени, усаживаясь рядом.
– Анна? Штефану? – Науйокс повернул голову, в его голосе послышалась насмешка. – Когда? Я давненько ничего не слышал об этой птичке. В какой клетке она теперь заливается своим милым голоском?
– Представь себе, что в сумасшедшем доме, в Швейцарии. И находится она там последние полгода. А до этого едва ли не пять лет содержалась в Шарите, а мы даже ничего не знали. Якобы в Шарите. Признаться, я не очень верю во все это.
– Анна фон Блюхер сошла с ума? – Науйокс присвистнул, явно не веря ему. – Ну, знаешь, это просто сенсация, – он поднялся с нар, одернув мундир. – Откуда такие невероятные сведения?
– Мне рассказал старший брат Анны Людер. Я сегодня ездил к ним на виллу. По его приглашению.
– Я знаю, мне сказал гауптштурмфюрер Риц. Я даже и не вспомнил, что у фон Блюхеров здесь вилла. Еще удивился, что тебя к ним понесло? Замучила ностальгия? – он криво усмехнулся.
– Людер сам пригласил меня, прислал письмо. Я думал, может, Анне нужна какая-то помощь. Но для нее, похоже, уже ничего не сделать, – произнес Скорцени, закуривая сигарету.
– А причем здесь Штефан?
– Они утверждают, что это Ким свела с Анной счеты, потому что та угрожала в отместку за то, что я ее оставил, испортить карьеру Штефану в армии. И имела на этот счет разговор с Ирмой.
– Когда? Недавно, что ли? – фыркнул Науйокс.
– Почему недавно? Еще тогда в тридцать восьмом году. Ты же помнишь, Анна уехала из Берлина той же осенью.
– Только об Анне мне и помнить? Ну, знаешь, – Науйокс прошелся по землянке, разминая ноги. – Мало ли что говорила мне Ирма в тридцать восьмом? Она болтала все вечера подряд, – он вдруг кашлянув, замолчал. Остановился, глядя в пол. – Болтала, – повторил хрипло. – Много я на самом деле не помню. У меня в то время были дела поважнее, чем слушать Ирму. Но такую новость, как ты говоришь, что Анна фон Блюхер обещает устроить Штефану неприятности в армии, я бы точно запомнил, если она мне говорила. Нет, точно, – он повернулся, – такого разговора не было. И между Ирмой и Анной не было, наверняка. Потому что если бы он был, Ирма точно мне бы все рассказала. И потом, Штефан в тридцать восьмом году разве служил в армии? – Науйокс пожал плечами. – Маловат он еще был для этого. Он же пошел только в сорок первом. В самое пекло, как говорится.
– Вот и я говорю, – согласился Скорцени, – в тридцать восьмом сам лично устраивал его и Джилл на обучение. Что-то тут не вяжется. Но Анна в сумасшедшем доме. Это факт. С ним не поспоришь.
– Он показал тебе какие-то бумаги? Заключение врачей? Какой у нее диагноз? – спросил Науйокс. – С какой стати ты веришь ему на слово? Сам-то он, этот Людер фон Блюхер, нормальный? Может, его самого надо отправить на экспертизу. Может, он получил ранение в голову на фронте, а теперь начались галлюцинации. Признаться, я был обеспокоен, что ты к ним отправился. Если бы ты не появился еще час или полтора, я бы взял парней и отправился к ним сам, проверить, в чем, собственно, дело.
– Я не думаю, что для него большое удовольствие встречаться со мной просто так, – заметил Скорцени. – Он и его брат Хуберт явно опечалены всем тем, что произошло с Анной, и это еще слабо сказано. И факт состоит в том, что она действительно больше никогда не появилась в Берлине. А это очень на нее не похоже.
– Анна фон Блюхер сошла с ума. Ха-ха. Никогда бы не подумал. – Науйокс с усмешкой мотнул головой. – Вот так поворот. А ведь была такая уравновешенная девица, просто кремень, хоть на спецзадание отправляй. Жаль, Ирма ничего об этом не узнает, – он вздохнул. – Ее бы позабавило такое дельце.
Он помолчал. Затем, вскинув голову, взглянул на Скорцени.
– А с чего они взяли, что это Ким упрятала ее в психушку? Зачем? И как бы она могла там находиться, что бы нам в Управлении об этом ничего не было известно? Они, правда, того, – Науйокс повертел пальцем у виска. – Сами не знают, о чем говорят.
– По их словам она находилась там под фамилией матери. Поместил ее в Шарите какой-то помощник де Криниса, фамилия которого им неизвестна, они во всем полагались на семейного доктора и его связи. А Ким… Людер утверждает, что она в прямом контакте надломила психику Анны и спровоцировала болезнь. Отвела ее в Шарите, и так показала какого-то тяжелобольного, чтобы Анна испугалась. Ты веришь в такое?
– Ким?! – Науйокс снова присел на нары. – Которая собственными руками спасла столько людей? Которая готова спорить с Мюллером за каждого заключенного, чтобы его как можно скорее отдали Красному Кресту, еще недавно в марте и апреле. Спорить так, что даже Мюллер не выдержал, сдался, делай, что хочешь, только отстань. Ким намеренно лишила рассудка какую-то вздорную девицу, только за то, что она обещала устроить неприятности ее сыну в армии, когда он туда, может быть, пойдет. А кто тогда, в тридцать восьмом году, мог точно утверждать, что Штефан пойдет в армию? Он мог пойти по линии Риббентропа или Геббельса, остаться у нас в Управлении. Он же сам захотел вступить в армию, воевать, как его отец, этот английский художник, как его там, я уже забыл. Ким, ты, я, Ирма, чуть ли не сам Шелленберг его отговаривали, точно предчувствовали, чем закончится. Но он настоял на своем. Повторил судьбу отца. Был ранен в сражении, только тот благодаря Ким пожил еще немного, а на Штефана такой сестры милосердия не нашлось, он сгорел в танке. Но только, скажите мне, что за провидица такая эта Анна фон Блюхер, что она еще осенью тридцать восьмого года, когда еще и войны-то не было, уже знала наперед, как все будет. Да еще Ирме рассказала. Нет, не смешите меня. Все это выдумки. Весьма нездоровые. Я бы на твоем месте, – он наклонился к Скорцени, – не очень то доверял их болтовне. Ни в каком Анна не в сумасшедшем доме, просто уехала от войны в Швейцарию и живет там себе спокойненько. Зачем ей терпеть бомбежки? Будь мы сейчас на Беркаерштрассе, можно было бы проверить, кто ей выдавал документы на выезд и когда. А заодно и всех фон Блюхеров прошерстить, как у них вообще с головой. Может, у них это семейное заболевание – сумасшествие. По мужской линии. И болен как раз Людер, а ему кажется, что больна Анна. Такое я слышал, у них бывает. Вот кого надо бы показать де Кринису.
– А кем мы были для нее? – Скорцени опустил голову. – Ты думал об этом?
– Для кого? – Науйокс не понял. – Для Ким? В каком смысле? Ты еще сомневаешься? – он усмехнулся.
– Может быть, все-таки врагами? Надсмотрщиками в лагере, как этот Ваген, который издевался над ней и ее детьми?
– Мне кажется, что полфляги шнапса выпил я, а не ты, – Науйокс подошел и встал напротив. – Но голова у меня на месте? А чем тебя напоили фон Блюхеры, что у тебя мозги съехали? Кто был для нее надсмотрщиком? Ты? Вальтер Шелленберг, прошу прощения?! Профессор де Кринис? Конечно, Ким скрытная женщина, она вся в себе, ее так просто не поймешь. И у нее весьма богатое прошлое, которое тоже никуда не денешь.
Она самостоятельная, ей вроде как никто не нужен. Но уверен, что если у нее и были какие-то сомнения, какие-то остатки обиды, то это кончилось в тот день, когда погиб Штефан. Она сделала свой выбор. Я не сомневаюсь в этом. Иначе не осталась бы до конца, до самого краха. Она сбежала бы раньше, и Шелленберг помог бы ей в этом. Наверняка, он предлагал ей, и не один раз, я думаю. Но она осталась. А что касается Анны фон Блюхер, – заложив руки за спину, Науйокс прошелся по землянке. – Не думаю, что мы скоро узнаем, где правда. Не до Анны нынче. Если она в сумасшедшем доме, то это жаль, конечно. Но мало ли горя теперь? Она по крайней мере в безопасности. И у ее братьев хватит средств, чтобы содержать ее до конца. А у нас вряд ли сейчас есть время и возможность разбирать, кто кого куда водил на экскурсию в тридцать восьмом году. Боюсь, что нескоро мы свидимся и с Маренн, если вообще когда-либо свидимся, – он вздохнул, – чтобы спросить ее о этом. Но, знаешь, даже если мы и свидимся, я бы не стал ее спрашивать. Я бы расцеловал ее, с твоего разрешения, конечно, – он усмехнулся. – За все, что она сделала для Ирмы. И даже за то, что она не смогла для нее сделать. – Он помолчал. – Смерть никому еще не удалось победить, – продолжил, понизив голос, – я солдат, меня не напугаешь, но хотел бы знать, что Маренн и Джилл добрались до Парижа, и им больше ничего не угрожает. Что для них кончилась война.
– Так и есть, господин штандартенфюрер.
Скорцени и Науйокс оба повернулись на голос. Раух. Он спустился по ступеням в землянку.
– Я проводил фрау Ким и ее дочь до швейцарской границы. Они в безопасности. Для них все кончилось.
– Фриц!
Скорцени быстро поднялся и обнял адъютанта. Больше, чем адъютанта. Своего друга. Раух побледнел, оброс щетиной, осунулся. Но все же он пришел. Пришел.
– Фриц. Живой…
– И ты живой…
– Как ни странно, – невесело пошутил Науйокс. – Ну, садись.
Горьким был рассказ Рауха о последних днях обороны Берлина, и о том, что им с Маренн пришлось пережить там. Разлив остатки шнапса по железным кружкам, они молча почтили память тех, кто погиб.
– Интересно, кто помянет нас, – все так же мрачно заметил Науйокс.
– А ты уже на тот свет собрался? – спросил Скорцени. – Не рановато?
– Рановато, не рановато, а меня там ждут.
– Когда я прощался с ней, она просила меня сказать тебе, – произнес Раух, глядя Скорцени в лицо, – что любит и будет ждать. Всегда. Всю жизнь. Мне очень хотелось добраться сюда живым, чтобы передать тебе ее слова.
– Спасибо, Фриц, – Скорцени с неподдельной теплотой сжал руку адъютанта. – Я едва смел надеяться на то, что все получится. Устал?
– Очень. Но ради Маренн и Джилл я сделал бы еще не то…
– А как Джилл? – осведомился Науйокс. – Как ее голова? Надеюсь, все-таки не так серьезно?
– Ей стало лучше. И она, к большой нашей радости, смогла идти сама. Иначе пришлось бы очень туго. Маренн, конечно, волновалась, что такой переход не пройдет для Джилл бесследно. Что делать – другого выхода не было. Русские пришли в Шарите. Так что нам пришлось пойти на хитрости, а потом просто сбежать, воспользовавшись непогодой. Джилл вела себя молодцом. Но все время плачет о Ральфе…
– Надо думать. Я с радостью дал бы тебе отдохнуть…
– Я понимаю, Отто. ТОЛЬКО побреюсь – и я готов.
Пока Раух приводил себя в порядок, Скорцени переговорил с Науйоксом. Прежде чем приступить к осуществлению плана, надо было сделать первый, очень важный шаг. Выкупить себе свободу, принеся жертву, которая давно уже была намечена, – обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер. Его не предполагалось брать с собой в «голубой экспресс», который доставит их к станции новой жизни. Он будет тем, кто перед всем миром будет отвечать за деятельность СС. Для Кальтенбруннера наступило время расплаты. Вот во что ему обойдется конфликт с Шелленбергом. Его просто вычеркнули из списков тех, кто, скрывшись за его спиной, уютно расположится в ближайшем будущем на заранее обустроенных ранчо Южной Америки в ожидании лучших времен, ни в чем не зная нужды и потихоньку, конспиративно, будет продолжать свою деятельность. А Кальтенбруннера повесят. За них за всех. Так решил Вальтер Шелленберг. Он не простил Кальтенбруннеру притеснений, которые ему пришлось терпеть от шефа СД в последние годы. К тому же толку от Кальтенбруннера мало, он туповат и труслив, а потому – опасен. Он мог предать, а значит, от него надо избавляться. Такой балласт обычно сбрасывают в первую очередь с тонущего корабля. Игра, которая вот-вот должна начаться, – не для него. Он просто запутается в ней и запутает всех остальных. Скорцени не сомневался, что единственная цель Кальтенбруннера состояла в том, чтобы украсть припрятанные в горах сокровища и документы и за них выкупить свободу, почтительность и комфорт, предав всех остальных. Этого нельзя допустить. Итак, решение было принято давно. Теперь надо его исполнять. Науйокс отправится к Кальтенбруннеру и позаботится о том, чтобы американцы вовремя обнаружили его. Тем более что сдаваться в плен вдвоем им нельзя. Два высокопоставленных офицера Шестого Управления – это вызовет подозрения. Надо действовать поодиночке. Так вернее. Каждый рассчитывает на себя. Надо прорваться, а там… Там встретимся.
