Текст книги "Доктор Смерть"
Автор книги: Виктория Дьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Ты хочешь сказать, что мы уйдем, оставив Маренн большевикам? – Скорцени гневно взглянул на него. – Ищите. Иди и сам ищи. И не говори, что для тебя это не важно, – он посмотрел прямо Фрицу в глаза, тот опустил голову. – Возьми Айстофеля. И не возвращайся без нее.
Уже начало смеркаться, когда, подбежав к краю оврага, Айстофель с радостным лаем бросился вниз, утопая по брюхо в снегу. Подойдя вслед за ним, гауптштурмфюрер Раух заметил темное пятно на самом дне оврага Это было похоже на шинель, запорошенную снегом. Отчаянно борясь со снегом, Айстофель изо всех сил тянул ее зубами и повизгивал, призывая на помощь.
Раух приказал солдатам спуститься. По колено в снегу двое из них сошли на дно оврага и подняли из снега неподвижное тело женщины, в которой все узнали фрау Ким. Длинные спутанные волосы, скованные инеем, как замерзшая тряпка, колыхались на колючем ветру. Лицо было совершенно безжизненным. Один из солдат взял фрау на руки и вынес наверх. Уложив ее на теплую шинель, Раух разжал ей стиснутые зубы, вливая в рот коньяк. Обеспокоенно ерзая на снегу, Айстофель сидел рядом, тяжело дыша после долгих поисков.
Маренн с трудом приходила в себя. Кожа лица и рук потрескалась и кровоточила. Наконец она открыла глаза, с трудом разняв слипшиеся ресницы. Глаза ее бессмыслешю смотрели в небо. Потом она перевела взгляд на Рауха. Сначала не узнала его. Потом какой-то огонек мелькнул в темно-малахитовых, почти черных зрачках, придавая взору осознанное выражение.
– Фриц, где я? – едва шевеля губами, спросила она.
– В лесу, – усмехнулся он. – Ну и задала ты нам работку! Мы весь день тебя ищем. Думали уже все, конец, замерзла где-нибудь, не найдем. Или партизаны нас опередили. Как же ты забрела так далеко? Ну, ладно, – он похлопал ее по руке. – Благодари Айстофеля, – потрепал пса по жесткому загривку, – если бы не он… Но времени нет, надо торопиться, оберштурмбаннфюрер ждет.
Маренн внимательно посмотрела на адъютанта. Что-то прояснилось в се голове, в памяти мелькнули искаженные страхом лица людей, сполохи пламени, в ушах зазвучали надрывные крики жертв. Глаза ее снова почернели.
– Я не пойду, – произнесла она глухо.
– Почему? – удивился Раух и сделал солдатам знак отойти.
– Я не пойду, – повторила она, отворачиваясь. – Я не хочу его видеть. Я не могу его видеть. Никогда.
– Маренн, – мягко произнес Раух, приподнимая ее голову – Это безумие, Маренн. Сейчас у тебя нет выбора. Там в Берлине разберетесь.
– Я не хочу в Берлин! Я никого не хочу и не могу видеть! С меня довольно зрелищ, я все решила. Зачем? – она резко повернулась к Рауху. – Зачем сжигать несчастных старух? Какая в этом необходимость? Какое превосходство?
– Маренн, я понимаю твои чувства, – Раух опустил голову. – И разделяю их. Но тебе известно о приказе фюрера о том, что русские земли вообще должны быть очищены от коренного населения и заселены немцами. Этот приказ никто не отменял. Меры только ужесточаются. Я сам отношусь с презрением к нашим деятелям из специальных подразделений, которые занимаются этим. Все они станут рано или поздно пациентами твоей клиники. Слава богу, это не наша работа.
– Вот именно, это не ваша работа. Зачем тогда? Я не хочу! – она попыталась вырваться из его рук, но Раух удержал ее.
– Пойми, – продолжал уговаривать он, – Отто должен был отреагировать на убийство солдата. Если бы ты не вмешалась, все бы наверняка ограничилось расстрелом пленных. Приказ по жителям он отдал сгоряча, но он уже не мог отменить его на глазах у всего личного состава. Я думаю, он переживает не меньше твоего. Я знаю Отто много лет. Он дорожит тобой, Маренн. Но есть вещи, которые сильнее даже него, его чувств. Это необходимость. Возвращайся, тебе нечего бояться.
– Я не боюсь!
– Маренн, он всех нас измучил, чтобы мы во что бы то ни стало нашли тебя. Солдаты устали. Стало известно, что большевики начали наступление. Мы все рискуем попасть в плен. Не время упрямиться, Маренн. Вставай. Ты сможешь идти сама?
Маренн приподнялась. Айстофель, тихонько скуля, улегся рядом, положив голову ей на ноги, она погладила рукой его посеребренную инеем морду.
– Вот что нам делать? – произнес Раух с неожиданной теплотой в голосе и наклонился к Маренн. – Что нам делать, Айстофель? Остаться вместе с ней? Это все, что мы можем. Я всего лишь адъютант, мне положено стоять в стороне и молчать, – он прикоснулся рукой к спутанным волосам Маренн. – Но если ты останешься, я тоже останусь. Я не могу поступить иначе. И Айстофель.
– Вы что с ума сошли? – Маренн с удивлением вскинула голову.
– Тогда надо идти. Вставай, – он протянул ей руку.
Айстофель вскочил, радостно помахивая хвостом. Сжав пальцы Маренн с нежностью, которая ощущалась даже сквозь промерзшую кожу перчатки, она оперлась на руку, ощущая его взволнованное дыхание. Несколько мгновений они стояли в растерянности, словно забыв об окружающих. Далекая канонада напомнила о реальности.
– Идем, – вздохнув, Раух взял ее под руку. – Надо торопиться. Айстофель, вперед!
Собака весело побежала по уже протоптанному следу. Едва передвигая одеревеневшие от холода ноги, Маренн медленно шла вслед за ним. Раух поддерживал ее. С другой стороны по его приказу следовал эсэсовский унтершарфюрер, также готовый прийти на помощь при необходимости.
Едва они вышли из леса, мощный удар артиллерии накрыл пепелище и стоящие на выезде немецкие машины. Снаряды сыпались градом, вздымая снежные вихри. Оставшиеся у машин солдаты и офицеры бросились врассыпную, падая и прижимаясь к земле.
– Ложись! – Раух резко дернул Маренн за руку, увлекая за собой в снег. – Артподготовка. Мы опоздали.
Он приподнял голову, вглядываясь вперед.
– Машина оберштурмбаннфюрера разбита…
– Он жив?
– Не знаю, я не вижу отсюда…
Маренн поднялась. Опережая ее, Айстофель черной стрелой пронесся к загоревшейся машине.
– Не смей вставать! – крикнул Раух, снова увлекая Маренн на снег. – Оставайся здесь. Я посмотрю, что там.
Он пополз к машинам.
– Я с тобой! – невзирая на боль в окоченевших руках, Маренн последовала за ним.
Обстрел не прекращался. Машина оберштурмбаннфюрера была разбита прямым попаданием и перевернулась, из нее шел дым, вырывались языки пламени. Сам оберштурмбаннфюрер лежал на снегу рядом с машиной, обмундирование на груди было разорвано, грудь, лицо залито кровью. Скользя лапами по окровавленному насту, Айстофель отчаянно пытался оттащить хозяина от машины. Фриц и Маренн бросились ему на помощь. Но новый шквал огня заставил их снова вжаться в снег. Несколько снарядов разорвалось совсем близко, и вдруг все стихло.
– Сейчас начнется! – крикнул Раух, подбегая к оберштурмбаннфюреру. – Посмотри, как он? Убит?
– Сейчас, – Маренн наклонилась, щупая пульс. – Жив. Но ранение тяжелое.
Она приподняла голову Скорцени, раздвинула лохмотья шинели на груди, осматривая рапу.
– Нужна операция. Срочно, – она с отчаянием посмотрела на Рауха.
– Сейчас это невозможно, – тот растерянно пожал плечами. – Дотянет до госпиталя?
– Не знаю…
– Черт возьми! Шарфюрер, соберите всех, – приказал Раух подчиненному. – Мертвых надо похоронить. И уходим. Какие потери? Оберштурмбаннфюрера – в машину! Его можно трогать? – спросил он Маренн.
– Даже если нельзя – придется. Очень осторожно. Воды бы…
– Откуда ее взять? Воды нет, – развел руками Раух. – Только снег и …шнапс.
– Так снег с пеплом. Надо чистой воды.
Раух снова только пожал плечами. Выехав за околицу, машины остановились у церкви. Похоронить убитых в насквозь промерзшей земле было невозможно. Мертвецов сложили на церковном дворе. Мороз уже сковал их руки и ноги, принявшие в агонии самые невероятные положения. Чтобы придать мертвецам выражение умиротворенности и покоя, солдаты выламывали им суставы. Глаза мертвецов остекленели, и были устремлены в серое небо. Прогремел взрыв – в образовавшуюся яму по приказу Рауха сложили всех убитых и наспех забросали промерзшими комьями земли. Гауптштурмфюрер подошел к Маренн – она находилась в машине, рядом с раненым оберштурмбаннфюрером.
– Как он?
– Плохо. Надо бы сделать перевязку. Но все медикаменты остались в сгоревшей машине. Побудь с ним, – попросила она. – Я сейчас.
Она спрыгнула с машины и пошла по направлению к церкви. Раух с удивлением наблюдал за ней. Она распахнула дверь и вошла в зал. Заходящее солнце, пробившись сквозь тучи, заливало развалины розоватым светом. Совсем как накануне, когда она впервые переступила этот порог. Она быстро окинула взглядом помещение. Никого не было.
Она прошла несколько шагов по скользкому от инея каменному полу. Так и есть – никого. Скорее всего, услышав шум приближающихся машин, русский священник ушел, взяв с собой мальчика. Но он говорил, что у него здесь есть вода.
– Эй, кто-нибудь! Святой отец! – позвала она. – Откликнитесь! – ее голос эхом разнесся под сводами разрушенного храма.
Тучи снова закрыли солнце. Стало почти темно.
– Пожалуйста, прошу вас! Не бойтесь! Я здесь одна!
Да, похоже, они ушли. Но нет. Послышался скрип – дверца, спрятанная в дальней стене храма, приоткрылась. Оглядываясь с опаской по сторонам, старик вышел из убежища.
– Я одна, одна, не бойтесь! – повторила Маренн и поспешила к нему, она едва не упала, поскользнувшись на плитах. – Простите, – произнесла она, задыхаясь. – Вы говорили, у вас есть вода. Не могли бы вы дать мне немного чистой воды! Чтобы сделать перевязку… прошу вас, – в голосе Маренн сквозило отчаяние. – Это… для человека… который… – она растерялась, не зная как объяснить.
Все, что приходило ей в голову, казалось, то слишком простым, то слишком сложным.
– Который близок вам, – закончил за нее старик и покачал головой.
Маренн показалось, что он вот-вот уйдет.
– Пожалуйста, подождите! – она схватила старика за руку. – Пожалуйста…
Старик наклонился вперед и внимательно посмотрел в ее лицо выцветшими, белесыми глазами. Потом молча высвободил руку, повернулся и, ссутулившись, вернулся в убежище. Маренн поняла, что он воды не даст и, опустив голову, направилась к выходу.
– Подождите, – окликнули ее сзади.
Дверца снова приоткрылась. Старик появился на пороге, в руках он держал кувшин с водой и чистое льняное полотенце.
– Вот возьмите. Не для него, для вас, – сказал он, протягивая ей воду. – Я буду молиться, чтобы Господь не оставил вас на вашем пути. У вас доброе сердце.
– Благодарю, – не сдержавшись, Маренн опустилась на одно колено и прислонилась щекой к сморщенной старческой руке, на глазах ее выступили слезы. – Благодарю.
Он провел рукой по ее смерзшимся волосам. И больше не сказал ни слова.
Спустя полтора часа оберштурмбаннфюрера благополучно доставили в полевой госпиталь дивизии «Дас Райх». При помощи дивизионного хирурга Маренн внимательно обследовала рану – насколько она глубокая и не осталось ли осколков. Скорцени уже пришел в себя и сидел на операционном столе. Он даже не поморщился, хотя каждое прикосновение врачей причиняло ему боль. Он вообще сохранял удивительное хладнокровие и не собирался долго задерживаться в госпитале. С Маренн он старался не встречаться с взглядом, но она чувствовала, что ему хочется что-то ей сказать, и только присутствие посторонних сдерживает его. Впрочем, она догадывалась, что упреков не избежать. Но это было сейчас далеко не главным.
– Что ж, я полагаю, фрау, что результаты весьма оптимистичны, – произнес, снимая перчатки, армейский доктор Алекс Грабнер, ее давний знакомец еще по Польше. – Все жизненно важные органы целы, а удалить осколки из тканей не составит труда. Вы согласны?
– Хотела бы разделить вашу уверенность, – покачала головой Маренн, – но лучше сделать рентген.
– В наших условиях это невозможно, – Грабнер развел руками. – Это придется оставить до Берлина. Но я убежден, ничего нет, что могло внушать бы опасения. Прошу меня извинить, – он наклонил голову, – ждут другие раненые. Если я потребуюсь, всегда к вашим услугам.
– Благодарю, Алекс, – Маренн слабо улыбнулась. – Вы тоже можете рассчитывать на меня. Пока я здесь, готова оказать любую помощь.
– Да, светила из столицы для нас всегда подарок, – Грабнер доброжелательно кивнул. – Новые методы, новые лекарства, о которых мы в условиях ближайшего войскового тыла узнаем далеко не сразу. Вот недавно приезжал один очень любопытный молодой человек. Из вашей клиники Шарите. У него еще такая странная ассистентка, знаете ли, белая вся, похоже, альбиноска, и явно с неадекватной психикой. Как его фамилия? – Грабнер наморщил нос. – Запамятовал. Оберштурмфюрер СС. Но с очень, я бы сказал, нестандартными представлениями о нашей профессии. Странный, странный молодой человек.
– Альбиноска? – Маренн пожала плечами.
– Господин майор, – в палату заглянул санитар, – все готово к операции.
– Да, да, – спохватился Грабнер. – Сейчас иду. Фрау Ким, я еще загляну к вам.
– Конечно, благодарю.
Грабнер вышел, Маренн тоже направилась к двери. Она чувствовала, что Скорцени пристально смотрит на нее, и как-то инстинктивно опустила голову, чтобы избежать взгляда.
– Это правда? – он произнес глухо, но в голосе чувствовалось напряжение.
– Что? – теперь она отважилась повернуться и посмотреть ему в лицо.
– То, что ты сказала мне там. Что я для тебя все равно, что для этих военнопленных – надсмотрщик в лагере? За все это время так ничего и не изменилось?
Она почувствовала, как от волнения у нее комок встал в горле. Но молчала.
– А Шелленберг? – продолжал спрашивать он. – Не надсмотрщик? Я знаю, ты часто бываешь у него в Гедесберге, и даже ездишь в его берлинскую квартиру. Неужели у Штефана так много неприятностей в армии, что без Шелленберга просто невозможно обойтись.
– Я не намерена оправдываться, – собравшись с силами, Маренн решила не торопиться с отступлением. – И не обязана ничего объяснять. Что касается господина бригадефюрера, на его берлинской квартире я была всего лишь один раз…
– В тот день, когда в его дом угодила английская бомба. Незадолго до поездки сюда. Мне сказали, что ты собирала раненых на Курфюрстендамм, – Скорцени заметил язвительно. – Но это явно не входит в твои обязанности, собирать раненых на лестнице у Шелленберга, и уж тем более не имеет отношения к Штефану.
– Это имеет отношение к Клаусу, сыну бригадефюрера, – ответила Маренн с вызовом. – И я встречалась не только с самим бригадефюрером, но и с его супругой. Надеюсь, это рассеивает сомнения.
– Конечно, рассеивает, – усмехнулся Скорцени. – Особенно если учесть, что бригадефюрер собирается подавать на развод. Интересно, по какой причине?
– Мне это неизвестно.
Маренн отвернулась. Да, действительно, утром накануне ее очередного инспектирования прифронтовых госпиталей, Шелленберг вызвал ее из Шарите в особняк на Беркаерштрассе. В приемной бригадефюрера находились несколько человек, в том числе и из Шестого Управления. Маренн поздоровалась с ними и подошла к незнакомому ей молодому штурмфюреру, сидевшему на месте Фелькерзама.
– Я – Ким Сэтерлэнд, – сказала она. – Меня вызвал бригадефюрер.
Адъютант с любопытством посмотрел на нее, на ее мундир, погон на правом плече, потом заглянул в список.
– У меня ист никаких распоряжений относительно вас, – ответил он холодно. – Ждите. Но предупреждаю, бригадефюрер скоро уезжает.
– Хорошо, – согласилась она и отошла к окну.
В это время дверь из кабинета отворилась, и вышел Ральф фон Фелькерзам с папкой документов в руках. Увидев Маренн, он поздоровался и тут же распахнул дверь кабинета, пропуская ее.
– Бригадефюрер ждет вас, фрау.
– Благодарю, Ральф.
Входя, Маренн успела заметить удивленные глаза молодого адъютанта и хмурый взгляд Фелькерзама, готовившегося дать взбучку юному коллеге.
Пройдя в просторный кабинет бригадефюрера, Маренн остановилась на положенном расстоянии от большого письменного стола из черного дерева, ожидая, пока бригадефюрер обратит на нее внимание. Шелленберг что-то писал. Не поднимая головы, он указал ей на кресло у уставленного телефонами передвижного столика.
– Подожди.
Маренн с опаской взглянула на стол. Она знала, что в него были вмонтированы два пулемета, которые всегда были нацелены на посетителя, меняя прицел по мере его приближения к столу, и могли изрешетить пулями весь кабинет. К такому знанию трудно привыкнуть.
Окна кабинета затянуты проволочной сеткой, через которую в ночное время пропускался электрический ток. Неслышно ступая по пушистому ковру, Маренн подошла к креслу и села. Закурила сигарету. В ожидании ей ничего не оставалось, как рассматривать обстановку и самого бригадефюрера.
Шелленберг сегодня был в полной генеральской форме, что случалось с ним не часто. Должно быть, собирался ехать к высшему руководству. Темные волосы, как всегда аккуратно причесаны. Лицо бледное, скулы заострились, на коже выступили желтые пятна. Несомненно бессонница и напряженная работа принесли «результаты» – снова обострилась болезнь печени. Почувствовав внимательный взгляд, Вальтер поднял глаза. Большие, светлые, они были обнесены болезненными коричневыми кругами.
– Сейчас, – сказал он, думая о своем.
Потом сложил бумаги в папку, вызвал Фелькерзама и передал ему документы с указанием немедленно довести до сведения начальников отделов. Затем взял со стола несколько справочников и убрал их в старомодный стеклянный шкаф, хранивший его личную библиотеку.
– Я сейчас уезжаю к Гиммлеру, – произнес он, подходя к Маренн, – к сожалению, совсем не остается времени.
– Когда ты будешь лечиться, Вальтер? – спросила Маренн, гася сигарету в пепельнице. – Я вижу, дела со здоровьем идут неважно.
– Я очень устал, – признался он, садясь в кресло напротив. – Но речь не обо мне. Ты очень занята в клинике?
– Я всегда занята, Вальтер, – улыбнулась она. – А что случилось? Нужна моя помощь?
– Да, моему сыну.
– Что с ним?
– Де Кринис сказал, что-то по твоей части. Детский невроз.
– Он смотрел его?
– Но он теперь ничего не решает, не посоветовавшись с тобой. Я бы хотел, чтобы ты осмотрела малыша, если найдется время. Ильза очень переживает – не спит, плачет по ночам. Я полагал, де Кринис ее успокоит. Но куда там…
– Хорошо. Я сейчас позвоню Ильзе, – он снял трубку телефона, напрямую соединенную с его берлинской квартирой.
– Алло, Ильза, это я. Ну, как дела? – спросил он у жены. – Подожди, не плачь. Может быть, все не так страшно. Сегодня придет врач. Да, она. После обеда. Ильза, Ильза! – он недоуменно пожал плечами. – He понимаю, бросила трубку. Это у нее на нервной почве. Я тоже расстроен. Но… – он взглянул на часы. – Совсем нет времени.
– Я поняла, – Маренн встала. – Тогда я сейчас вернусь в Шарите, а потом, как только освобожусь там, – сразу к вам.
Спустя два с половиной часа Маренн подъехала к дому недалеко от Курфюрстендамм, где жила семья бригадефюрера. Приказав шоферу подождать, она поднялась на пятый этаж и позвонила в квартиру. Дверь долго не открывали. Наконец она услышала шаги. Щелкнул замок. Маренн увидела бледное лицо Ильзе Шелленберг.
– Добрый день, фрау, – поздоровалась Маренн. – Мы знакомы с вами. Я – Ким Сэтерлэнд. Ваш муж просил, чтобы я осмотрела сына. Можно мне войти?
– Нет.
К удивлению Маренн вместо того, чтобы впустить ее в квартиру, Ильза сама вышла на лестничную площадку, прикрыв дверь. Ее светлые волосы были растрепаны, глаза покраснели от слез.
– Мне все равно, что сказал мой муж. У меня давно уже нет мужа. И вы, фрау Ким, как никто другой хорошо это знаете. Вы украли у меня моего мужа, – разделяя слова, она с ненавистью смотрела на Маренн. – Теперь вы пришли забрать у меня ребенка? Нет, я не отдам вам его. Никогда! – раскинув руки, она загородила собой дверь. Из глаз снова хлынули слезы. Безуспешно она старалась подавить рыдания. Маренн сперва растерялась – никак не ожидала такого приема. Однако через минуту взяла себя в руки и ответила с достоинством.
– Не понимаю, что вы имеете в виду, фрау Ильза. Должно быть, муж слишком много времени уделяет работе и мало вам. Но вы должны его понять, идет война. Он думает о благе Германии…
– Он думает о вас, – перебивая ее, всхлипнула Ильза. – Я знаю, он давно уже не любит меня. Он любит только вас, только о вас и думает – торжествуйте.
Маренн улыбнулась. Первый порыв возмущения прошел и, видя несчастье молодой женщины, она пожалела се. Она не уверена, что являлась причиной этого несчастья. Ей казалось, что Ильзе преувеличивает.
– Уверяю вас, – спокойно ответила она, – что, например, об адмирале Канарисе он думает гораздо больше, чем обо мне. Я также могу перечислить ряд прочих личностей, которые весьма занимают его ум. Но все это не имеет никакого отношения к здоровью вашего ребенка. Позвольте мне войти. У меня мало времени. Меня ждут раненые солдаты в госпитале.
Озадаченная ее невозмутимостью Ильза почти автоматически посторонилась. Маренн прошла в детскую. Осмотрев малыша, прописала лекарства и, вручая рецепты матери, сказала успокаивающе:
– Мальчик скоро поправится, вот увидите. В его возрасте это случается часто. Успокойтесь сами. Ребенок чутко реагирует на состояние вашей нервной системы. Что же касается всего остального… – она сделала паузу. – Я не могу быть вам соперницей. Вы молоды и красивы. У вас есть сын, его сын. Это много значит. Почти все. А я намного старше вас.
– Но он любит вас…
«Но он любит вас…» – слова Ильзе звучали в ушах, пока она ехала от Курфюрстендамм к Шарите. Она удивлялась и радовалась, сама не понимая, почему.
Ночью она работала в своем кабинете на Беркаерштрассе, когда около трех часов ночи начался воздушный налет. Ей позвонил дежурный офицер.
– Фрау Сэтерлэнд, немедленно спускайтесь в бомбоубежище! – прокричал он в трубку.
– Где бомбят? – спросила она.
– Район Курфюрстендамм…
– Район Курфюрстендамм?! – она знала, что Шелленберг час назад уехал домой. – Машину мне!
– Что?! – обомлел дежурный.
– Машину к подъезду! Шофера не надо. Я поведу сама.
– Слушаюсь…
На Курфюрстендамм, неподалеку от дома, где жил Шелленберг, стояла зенитная батарея. Когда Маренн подъехала, пушки грохотали во всю мощь, сотрясая стекла. Слышались разрывы падающих бомб. Она увидела, как огромный бомбардировщик попал в сходящиеся лучи прожекторов. По самолету открыли огонь зенитки. Он пытался скрыться от прожекторов, но ему это не удавалось. Дом, в котором жил Вальтер, был цел. Маренн вышла из машины и в это время услышала вой падающей бомбы.
– Ложись! – кто-то крикнул ей и, схватив за руку, бросил на асфальт.
Раздался страшный грохот. Звон разбитого стекла, треск отваливающейся штукатурки. А затем наступила тишина. Маренн вскочила. Машину отбросило в кювет. Она загорелась. Через мгновение раздались крики о помощи, затем слова команд и громкий топот солдатских сапог. Маренн бросилась к дому.
– Стойте! Куда вы? – ефрейтор из оцепления пытался задержать се. – Они еще летают!
– Оставьте!
Кругом были развалины. В квартале разорвалось пять бомб. Одна из них попала и в дом Вальтера. Она разорвалась на уровне первого этажа. Взрывом было уничтожено все левое крыло здания. Маренн подняла голову. В квартире Шелленберга горел свет. Солдаты внизу кричали:
– Эй, там, на пятом этаже! Вы что, с ума посходили! Выключайте свет!
– Подождите!
Маренн вбежала в парадную, быстро поднялась по полуразрушенной лестнице на пятый этаж. Двое солдат еле поспевали за ней. Входную дверь выбило взрывной волной. Маренн вбежала в квартиру. Спотыкаясь об опрокинутую мебель, пробежала через пустую гостиную и распахнула покосившуюся дверь в детскую. Вальтер был здесь. Он склонился над кроваткой сына. Мальчик лежал под одеялом, серым от пыли, но был цел и невредим, как и отец. В комнате не осталось ни одного целого окна или предмета меблировки, а один осколок врезался в стену прямо над кроватью ребенка. Маренн выключила свет и подошла к Вальтеру. На ее лице против воли появилась улыбка. Забыв о бомбежке, они молча смотрели друг на друга.
– Вальтер, ты цел? – в комнату вбежала Ильза, но увидев Маренн, осеклась.
Воцарилось молчание, нарушаемое гулом самолетов. Шелленберг взял сына на руки.
– Вам надо спуститься в бомбоубежище, – сказал он Ильзе. – Идем.
– Я рада, господин бригадефюрер, – официальным тоном произнесла Маренн, – что с вашей семьей все в порядке, никто не ранен. Мы поднимемся на следующий этаж.
Шелленберг с тревогой взглянул на нее. Она спокойно приказала солдатам:
– Передайте остальным – необходимо обойти все этажи, собрать раненых. Особенно тщательно обследуйте левое крыло, там большие разрушения. Один – вниз, доложить командиру. Второй – пойдемте со мной. Выполняйте.
Выходя из квартиры бригадефюрера, она слышала, как Ильза сказала Шелленбергу:
– Странно, что фрау Ким собирает раненых именно в пашем районе.
– Она собирает их по всему фронту, – мрачно ответил Вальтер. – А не только в нашем районе. Работа у нее такая.
Да, все это случилось совсем недавно. Но явно не имело никакого отношения ко всему, что происходило сейчас.
– Мне ничего не известно о намерениях бригадефюрера, – повторила она. – Ни в личной жизни, ни вообще.
И, отвернувшись, взялась за ручку двери.
– Ты мне не ответила, – проговорил он.
– Насчет чего? – спросила она не проворачиваясь, хотя прекрасно понимала, что он имеет в виду.
– Насчет всего, – голос Скорцени прозвучал напряженно. – Ты ничего не ответила.
– Мне больше нечего сказать, – Маренн быстро пожала плечами. – Я против того, чтобы убивать стариков, даже на оккупированной территории, даже если на этот счет существует десять распоряжений рейхсфюрера, а не одно. Надеюсь, теперь все ясно? Добавить нечего.
Она раскрыла дверь и вышла из палаты. К вечеру состояние оберштурмбаннфюрера резко ухудшилось. Произошло то, чего больше всего опасалась Маренн. Поднялась высокая температура, Отто мучили сильные боли. Инъекции морфия не помогали. Все говорило о том, что началось заражение. По установить очаг в полевых условиях трудно. Он терял сознание, метался в бреду, повторяя все время воспаленным, пересохшим ртом: «Маренн, Маренн…» Окружавшие оберштурмбаннфюрера врачи знали се, как фрау Ким Сэтерлэнд, и поэтому им не приходило в голову, что он звал ее. К полуночи состояние стало критическим. Маренн связалась с Берлином, прося разрешения срочно самолетом доставить оберштурмбаннфюрера в центральный госпиталь в Кракове. Военно-транспортный самолет за полтора часа домчал их до столицы генерал-губернаторства, где по приказанию гауляйтора Польши Франка на аэродроме ждала медицинская машина. В госпитале рентген показал, что при взрыве частицы мундира, а также мелкие осколки снаряда и металлическая крошка обшивки машины попали в жизненно важные органы, в том числе в желчный пузырь, который был частично заражен, его необходимо было удалять, так как создалась реальная угроза общего заражения организма.
– Я категорически против операции, – горячился главный врач краковского госпиталя. – Сильные дозы сульфаномида должны сделать свое дело. Они остановят заражение.
Маренн отрицательно покачала головой. Она скептически относилась к перспективе воздействия сульфаномида, зная, что это слабое лекарство. Однако и она не решалась на операцию, опасаясь, что даже такой сильный организм, как у Отто Скорцени, не справится с нагрузкой. Необходимо медикаментозное воздействие, но чем? Она знала, что в начале сорок первого года в Англии было впервые применено уникальное лекарство, разработанное доктором Флемингом – кристаллический пенициллин. Инъекции сделали одному из лондонских полицейских, который порезался бритвой. У него развилось заражение крови. После первого же укола пенициллина состояние больного сразу улучшилось. Однако пенициллина оказалось мало, болезнь снова набрала силу, и пациент умер. Тем не менее не вызывало никаких сомнений, что пенициллин прекрасно действует против заражения. Также Маренн было известно, что агентам немецкой разведки удалось похитить некоторое количество этого вещества из лаборатории доктора Чейна, который занимался тем, чтобы поставить производство пенициллина на промышленную основу и внедрить его в армии. В секретной лаборатории СС пенициллин изучали, ставили опыты – такого лекарства у Германии не было, а в условиях разгоравшейся войны на два фронта оно необходимо как воздух. От заражения крови и гангрены в госпиталях гибли тысячи раненых, а человеческий ресурс далеко не беспределен. Маренн знала, что в лаборатории накоплено достаточное количество лекарства для того, чтобы спасти жизнь человеку. Вместе с де Кринисом она присутствовала при эксперименте, когда новое средство вводилось пятнадцатилетнему мальчику, больному заражением крови, которое не поддавалось лечению. Мальчик выздоровел, а Маренн имела возможность впервые близко взглянуть на новое лекарство. Выглядело оно весьма скромно – коричневатый порошок, – но творило настоящие чудеса. В высших кругах Германии активно велись разговоры о том, что внедрение пенициллина необходимо ускорить. Но дальше слов дело пока не шло – не хватало денег, ведь для того, чтобы пенициллин стал массово доступным лекарством, требовались миллионы марок, а все средства безжалостно поглощало вооружение. Однако именно от этого невзрачного на вид порошка и от того, удастся ли Маренн извлечь его из сейфа секретной лаборатории и доставить из Берлина в Краков, теперь зависела жизнь оберштурмбаннфюрера Скорцени.
– Я полагаю, состояние весьма критическое, – заметил профессор Шульц, отойдя от постели пациента. – В моем госпитале было несколько таких случаев, все они, как правило, имели летальный исход. Боюсь, сульфаномид не поможет.
– Да, сульфаномид не поможет, – в этом она была согласна с главой центрального госпиталя вермахта. – И очень хорошо, что мы не стали его колоть, – добавила она.
– Хорошо-то хорошо. Но он впадает к кому…
Действительно, у Скорцени наблюдались нарушения кровообращения и дыхания, вызванные токсикацией. Он не реагировал на раздражители, что говорило о нарушении функции головного мозга и центральной нервной системы. Надо принимать решение – время катастрофически таяло. И Маренн решилась.
– Мне надо срочно связаться с Берлином, – сказала она Шульцу.
Тот пожал плечами.
– Прошу в мой кабинет.
Телефонный звонок разбудил де Криниса в его доме в пригороде Берлина среди ночи.
– Но, дорогая фрау Ким, – произнес он, когда уяснил, что собственно требуется Маренн. – Вы должны понимать, это все секретно. Это просто невозможно. Нам никто не даст. Чтобы получить это вещество, надо обращаться, вы даже не представляете к кому…
– К кому? К рейхсфюреру? – она не стала слушать до конца его рассуждения. – Тогда обратитесь к рейхсфюреру, Макс, а если потребуется, то к самому фюреру. Ради того, чтобы сохранить жизнь Отто Скорцени, я думаю, рейхсфюрер будет готов на некоторое время забыть о секретности. Это лекарство мне нужно к утру. В противном случае… – голос ее дрогнул. – Вы сами понимаете, Макс, вы доктор. Речь идет о жизни и смерти без всякого преувеличения, а счет времени – на часы. Даже на минуты. Попросите бригадефюрера оказать вам поддержку. Я думаю, он не откажет.
