Текст книги "Можайский"

Автор книги: Виктор Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

"Проектированный мною воздухоплавательный аппарат, как это видно на чертеже, состоит:

1) из лодки, служащей для помещения машины и людей;

2) из двух неподвижных крыльев;

3) из хвоста, который может подыматься и опускаться и служит для изменения полета вверх и вниз, равно через движущуюся на нем вертикальную площадь вправо и влево получать направление аппарата в стороны;

4) из винта большого переднего;

5) двух винтов малых на задней части аппарата, служащих к уменьшению размеров переднего винта и для поворотов вправо и влево;

6) из тележки на колесах под лодкою, которая служит отвесом всего аппарата, и для того, чтобы аппарат, поставленный площадью своих крыльев и хвоста наклонно, около 4 градусов к горизонту, переднею частью вверх, мог сперва разбежаться по земле против воздуха и получить ту скорость, которая необходима для парения его;

7) из двух мачт, которые служат для укрепления крыльев и связи всего аппарата по его длине и для подъема хвоста".

Слова этого официального документа скупы и не дают полного представления о первом проекте самолета, однако смета, приложенная к докладной записке позволяет уточнить характерные особенности летательного аппарата. Очень интересен перечень работ, позволяющий глубже вникнуть в то, как изобретатель думал сделать отдельные части своего самолета.

"Смета на постройку воздухоплавательного аппарата при следующих его главных размерениях: длина лодки 20 1/2 аршин, длина каждого крыла 15 аршин, ширина крыла 20 аршин, машины в 30 индикаторных сил.

1. Угловой стали разной толщины и ширины для устройства лодки, крыльев, хвоста, винтов, мачт и тележки с запасом на переделки 25 пудов, ценою с доставкой из-за границы в Петербург по 6 руб. 50 коп. за пуд 162.50

2. Плата за работу по обделке стали: за просверление, опиловку и полировку ее и выделке из нее вышеупомянутых частей аппарата по 25 руб. с пуда 625.

3. За две стальные оси и 4 колеса к тележке 125.

4. 4 спиральных рессоры и устройство их 80.

5. Шелковой материи, плотного фаю, для крыльев, хвоста и верхней части лодки, на покрытие площади в 820 квадратных аршин, при ширине фая в 14 вершков требуется купить 922 1/2 аршина, а с добавкою полос на швы, на зашивку шкаторин у полотна крыльев, на нашивку особых полос в местах прикрепления материи к стали требуется еще 45 квадратных аршин, а при ширине фая в 14 вершков 50 1/2 аршин, что составит всего фая 973 аршина ценою за аршин по 3 руб. 15 коп. 3064.95

6. Холста для покрытия площади лопастей трех винтов в 172 кв. арш. при ширине холста в 2 1/2 аршина и с прибавкою на швы и потери при выкройке 2 1/2 аршина, требуется купить 71 аршин ценою 1 руб. за аршин 71.

7. Холста для обивки нижней части лодки и киля, для покрытия площади 45 квадр. аршин, при ширине холста 2 1/2 аршина, требуется купить 19 аршин по 1 руб. за аршин 19.

8. За шитье площади крыльев, хвоста, винтов и лодки за парусную работу 220.

9. Химических материалов для сделания площадей аппарата непромокаемыми от дождя и влаги и непроницаемыми для воздуха на сумму 105.

10. За работы по обтяжке винтов холстом и по покрытию всех площадей химическим лаком 260.

11. Столярной работы, для устройства деревянных рыбин по корпусу лодки, легких деревянных решетчатых люков, сидений, устройств для помещения инструментов, разных стоек, материал и работы 190.

12. За выделку мелочных вещей, как то: медных колец или коушей в полотне крыльев, маленьких стальных блоков с медными шкивами для действия рулем, блоков для растягивания и уборки полотна крыльев, для наделки медных крюков, планок, обушков для проводки такелажа и укрепление его 225.

13. За устройство механического штурвала для действия рулем в 2-х плоскостях 190.

14. Тонкого стального проволочного троса для укрепления мачт, крыльев, тележки и для управления рулем 250 сажен по справочной цене конторы 90 коп. аршин 200.

15. Тонкого льняного линя и веревок для обшивки сторон площадей крыльев, для привязки их к рамам и для растягивания и уборки полотна крыльев, равно канатов к 2м якорям, всего 300 сажен 34.

16. Два стальных якоря особого устройства 24.

17. За такелажную матросскую работу 90.

18. Для заказа и уплаты 2-х цилиндровой машины в 20 индикаторных сил для вращения винта большого 4600.

19. Для действия малыми винтами машину о 2 цилиндрах в 10 индикаторных сил 3000.

20. На устройство фундаментов, за установку машин, провозку их из-за границы и за материал для действия при пробе машин 950.

21. За три креномера 30.

Компас 25.

Барометр 55.

2 термометров 9.

За оптический аппарат для прицеливания 75.

За прибор, измеряющий скорость движения 90. – .

Цинковые ящики для наливания горючей жидкости для действия машинами, с медными кранами и трубками три штуки в войлочных чехлах 27.

23. За место сборки аппарата, склад, навес и чехлы, сторож 980.

24. Помощник, техник 450.

25. Механик 2 месяца 200.

26. Поездки для выбора и закупки материалов и заказа машин 800.

27. Непредвиденные расходы и переделки 2000.

Всего: 18.895.45

Капитан 1-го ранга А. Можайский"

Эта смета – ценнейший документ. Она не просто сухой перечень материалов – а ответ на множество вопросов.

Смета сообщает размеры самолета; подчеркивает его военное назначение; рассказывает о том, что изобретатель первоначально хотел сделать каркас самолета стальным; указывает, что Можайский собирался сделать обшивку крыльев, хвоста и лодки воздухо– и водонепроницаемой; раскрывает конструктивные детали – объясняя, что шасси должно было быть подрессорено, снабжено амортизаторами.

Если сложить затраты по основным статьям расхода, то раскроются предположения Александра Федоровича о том, что цена двигателей составит около 40% от стоимости всего самолета; материалы и готовые вещи – примерно 25%; рабочая сила – всего 15%; а на организационные и непредвиденные расходы он полагал нужным отпустить до 20% всей суммы.

Через пятьдесят лет соотношение между стоимостью двигателей и стоимостью материалов для производства самолета оставалось почти таким же, как его наметил Можайский. Внимательный разбор сметы позволяет сделать заключение, что ее составитель – вдумчивый, осторожный и предусмотрительный конструктор. Он понимал, что в процессе работы первый схематический проект неизбежно подвергнется переделкам и изменениям; что создаваемое впервые обязательно приходится изменять, а изменяя, улучшать в ходе постройки, и отвел много средств на непредвиденные расходы. Ведь поиски нового, лучшего решения не прекращаются с нанесением последней линии на чертеже.

Уверенностью в своих знаниях проникнуты слова Можайского: "аппарат мой, имеющий вид птицы с неподвижными распростертыми крыльями и хвостом, при устройстве своем может сохранить условия, потребные для парения в воздухе, как в отношении величины площади к тяжести, так и получения достаточной скорости... скорость же его движения, как это показало действие винта над модельками, может получиться громадная. Постройка аппарата с технической стороны не представляет ни затруднений, ни невозможностей".

На пользу Отечеству

Когда Можайский разрабатывал свой проект самолета, шла война с Турцией. Русские войска продвигались вперед по земле Балканского полуострова, освобождая славянские народы от турецкого ига. Но на море господствовал турецкий флот. Передовые русские ученые искали, предлагали новые средства борьбы с турецким флотом на Черном море. Так, например, известный электротехник Чиколев{29} предложил использовать прожекторы, чтобы береговые батареи могли точнее открывать огонь на поражение турецких кораблей. Молодой моряк Степан Осипович Макаров{30} предложил ввести в действие минные катеры, и они стали грозой турецкого флота.

От этого благородного движения не отстал и Можайский. Его летательный аппарат должен был помочь России в ее борьбе с давним историческим противником. Александр Федорович разработал проект самолета-бомбардировщика. Возможность создания в России военной авиации была чревата большими, далеко идущими последствиями.

Это прекрасно понимали враги России. И хотя из газетных статей, рассказывавших об испытании Можайским летающих моделей и об его проекте самолета, нельзя было еще разобраться во всех деталях – главное стало ясно: речь шла о создании нового, еще невиданного боевого средства.

Пока Можайский исследовал летающие модели, рассчитывал и чертил проект первого в мире самолета, враги России начали свои происки. Они как бы окружили Можайского и его детище невидимой, но прочной сетью. Прежде всего, заручившись согласием влиятельных кругов, решено было составить новую комиссию, перед которой Можайский должен был отчитаться в своих опытах.

Еще во времена Ломоносова прижившийся в России немец Тауберг – враг русской науки – с циничной откровенностью сказал то, что таили про себя десятки ему подобных карьеристов:

"Разве нам десять Ломоносовых надобны, когда и один нам в тягость".

Во времена Можайского главой русской науки был Менделеев, и для чужеземных карьеристов он стал помехой. Они постарались удалить его из состава комиссии и воспользовались заграничной командировкой Менделеева, которая не позволила ему остаться в это время в Петербурге.

Морской инженер, член научно-технического комитета Богославский, входивший в состав первой комиссии, решительно поддерживал идеи Можайского, писал о его работе в газете, радовался первым успехам изобретателя. Честный, не способный на сговор, он также оказался неугодным новой комиссии. Постарались обойтись без Зверева – он ведь подписал все решения, принятые по предложению Менделеева, без единого возражения.

В новую комиссию вошли четыре человека, Председатель генерал-лейтенант Герман Паукер и члены: генерал-майор Герн, полковник Вальберг и полковник Петров – единственный из состава первой комиссии, чтобы создать видимость какой-то преемственности в работе.

Защита проекта самолета в этой новой комиссии была назначена на апрель месяц. Состав комиссии мог вызвать удивление каждого здравомыслящего честного человека. Кто они – Паукер, Герн, Вальберг? Почему эти три немца должны решать судьбу русского изобретения?

Кто такой Вальберг? Чем он зарекомендовал себя в науке или технике никто не знал. А Герн? Впрочем, Герн, всегда напыщенный, мнивший себя ученым, специалистом по воздухоплаванию, предлагал наполнять воздушные шары вместо водорода дымом.

Паукера знали как профессора Николаевской инженерной академии. Он преподавал в России больше тридцати лет. Читал высшую математику и строительную механику. Такое сочетание казалось особо удачным – этот человек мог понять, что проект самолета вполне осуществим, а это давало ему право поддержать проект. Правда, поговаривали, будто Паукер любит быть на виду у царского двора, и даже числится присутствующим в дворцовой строительной конторе,

Примерно такое представление господствовало в научно-технических кругах, примерно то же самое думал и Можайский, входя в Михайловский замок, где помещалось Инженерное училище и Главное инженерное управление.

В кабинете, где собралась комиссия, за столом сидели двое – Паукер и Петров. Герн отсутствовал, В стороне поместился Вальберг, он приготовился вести протокол. Как непохожи были члены этой второй комиссии на тех настоящих, передовых ученых, которые утверждали план испытаний. Но Можайский не волновался. Он как всегда оставался спокойным, внимательно разглядывая членов комиссии. Он казался ученым, надевшим мундир офицера флота. Этот высокий, крепко сложенный человек, на вид моложе своих пятидесяти трех лет, начал говорить. Он обстоятельно рассказал о своих опытах, обращаясь к чертежам, показывая, каким, по его мнению, должен быть самолет.

Однако на надменном, холеном лице Паукера не отражалось никакого интереса к словам Можайского. Придвинув к себе пояснительную записку изобретателя, генерал изучал ее и делал на полях какие-то пометки.

После доклада Можайского начались вопросы. Они сразу же удивили Можайского. Так могли спрашивать люди, или ничего не понимающие в технике, или подходящие к проекту сознательно предвзято. Паукер объявил исходные данные, положенные Александром Федоровичем в основу проекта, не заслуживающими доверия.

Далее он, Паукер, заявил, что при стоимости машины, названной изобретателем, ее вес превысит 200 пудов. Одно возражение нелепее другого посыпались из генеральских уст. Наконец, и это был самый горький упрек для Можайского, Паукер утверждал, будто самолет нельзя будет использовать в военных целях.

Можайский был удивлен, раздосадован, огорчен. Он пытался привести доводы, хотел возразить, обосновать свои положения. Но ему не дали говорить, его не хотели слушать, его слова не приняли во внимание.

Изобретатель просил разрешения показать модели, их полет, наглядно доказать справедливость своих исходных положений. Паукер решительно отказал ему в просьбе. Вместо этого Паукер поднялся и ровным бесстрастным голосом стал зачитывать проект протокола.

Александр Федорович ничего не понимал. Что произошло, почему такой предвзятый тон у этого генерала? Почему никто не желает обсудить, вникнуть в цифры, расчеты? Почему в прошлый раз все протекало иначе, и он чувствовал заинтересованность членов комиссии в его работе?

Почему молчал Петров? Почему не протестовал этот крупный ученый, впоследствии прославивший русскую науку созданием гидродинамической теории смазки, – против такого произвола председателя комиссии? Потому что Петров привык уважать Паукера как профессора, у которого учился, лекции которого слушал. Петров знал того Паукера, о котором писал:

"Любовь к инженерному делу и направление, куда в нем следует подвигаться, я получил от учителя многих здесь присутствующих, Г. Е. Паукера. Это был инженер, занимавший в свое время по праву первое место среди русских инженеров. Он учил нас не только на лекциях, но еще больше на своих беседах в учительской комнате, разговаривая с молодыми преподавателями о самых разнообразных предметах инженерного дела"{31}.

Петров не понял, что и профессорская деятельность, и русский генеральский мундир были у Паукера только внешней формой. Не понял, что техника и политика неразделимы, что холодное, бесстрастное лицо принадлежит врагу России.

Можайский был глубоко оскорблен и как человек науки, которого незаслуженно пытались изобличить в невежестве, и как патриот, с которым не захотели разговаривать о важном для его родины деле.

Произвол действий Паукера глубоко возмутил Александра Федоровича. Дома он обдумал все, что ему пришлось выслушать, пережить на злополучном заседании комиссии. Свои мысли он изложил в письме к генерал-лейтенанту Звереву, начальнику Главного инженерного управления и председателю первой комиссии.

"В заседании своем 12-го апреля сего года комиссия, состоящая за исключением г. Петрова из новых лиц, при рассмотрении моего проекта все представленные ей мною или изложенные письменно данные, служащие мне основными началами для осуществления проекта воздухоплавания, признала за данные, незаслуживающие доверия, а неоднократные просьбы мои доказать часть их, как например, работу винта в воздухе, поддержку плоскости в воздухе при ее движении, на модельках, которые были мной приготовлены, оставила без внимания, чем и отняла у меня возможность тогда же рассеять недоверие и сомнение ее к тому, что служило несомненно доказательством основательности моей теории".

Можайский подчеркивал, что председатель комиссии высказал свое отрицательное отношение к военному использованию аппарата, проявлял недоверие к принципам, положенным в основу проекта. Александр Федорович сообщал, что Паукер

"отвергал возможность установить на аппарате нефтяную машину"

на том нелепом основании, будто

"огонь из цилиндра по трубке сообщится с резервуаром и воспламенит всю нефть".

Он приводил слова Паукера,

"что не будет возможности укрепить машину в лодке аппарата, и что при ходе поршней от ударов, лодку будет раскачивать и разрушится весь аппарат".

Анализируя все высказанные Паукером возражения, Можайский сделал такой вывод:

"Все эти суждения, доказывающие полнейшее незнакомство с действительным, практическим и современным состоянием техники, клонились, как я могу заключить из последствий к тому, чтобы сразу убить во мне уверенность в возможности осуществления моего проекта".

Действия Паукера не имели ничего общего с научным разбором проекта самолета, они были бесчестны, и Можайский просил Зверева "не объясняя настоящей причины, лично посетить следующее заседание комиссии", и разрешить допустить на него окончившего военную академию подполковника Аргашакова, помогавшего Александру Федоровичу при проверке вычислений и испытаний моделей. Не доверяя Паукеру, Можайский хотел, чтобы следующее заседание происходило при свидетелях, и совершенно прямо сказал об этом в письме.

"Настоящая же цель моей просьбы была вызвана необходимостью иметь в заседании свидетелей тому, что я мог, судя по первому заседанию, ожидать и в последующих".

Однако тот протокол, который Паукер прочитал на заседании 12 апреля, не был обнародован. Петров настоял, чтобы из протокола изъяли все, что компрометировало саму комиссию, все то, что, по словам Можайского, доказывало "полнейшее незнакомство с действительным, практическим и современным состоянием техники".

Паукеру пришлось изменить первоначальный текст. Можайскому вручили такую выписку из протокола совещания:

"Журнал заседания 12 апреля,

Председатель ген.лейт. Паукер.

Члены: полковник Вальберг

полковник Петров

в отсутствии ген.майор Герн.

Заседание было открыто чтением представленных вновь капитаном 1-го ранга Можайским 2-х записок:

1. Об общих соображениях, на коих основано устройство предлагаемого им воздухоплавательного аппарата.

2. О самом устройстве этого аппарата с чертежами его. Комиссия, обсудив доставленные сведения, нашла, что осуществимость аппарата г. Можайского зависит, главным образом, от того, способен ли гребной винт, предлагаемых размеров, вращаемый машиной с предлагаемой скоростью, примерно, 200 оборотов в минуту, дать всему аппарату поступательное движение с такой скоростью, какая необходима для того, чтобы он парил в воздухе. По сему комиссия пригласила г. Можайского представить хотя бы приблизительные опытные данные и исчисления, разъясняющие означенный вопрос, что г. Можайский и обещал исполнить. Сведения сии по их получении комиссией будут рассмотрены в следующем ее заседании.

Г. Паукер.

Н. Петров.

Член делопроизводитель Вальберг".

Такое изменение первоначального текста протокола можно было рассматривать, как отказ Паукера от своих возражений и своего отношения к проекту Можайского.

В своем письме к Звереву Александр Федорович писал, что не нашел в полученном документе ничего того, что комиссия 12 апреля признала за невероятное. Все возражения Паукера были выкинуты из протокола и

"в нем оставлен для меня лишь один только вопрос, касающийся работы винта в воздухе".

"Этим изменением своего протокола комиссия фактически подтвердила неосновательность своего недоверия к представленным мною данным и тем дала мне некоторую надежду на то, что мало-помалу мне удастся рассеять недоверие комиссии и в отношении всего моего проекта".

Но Паукер не собирался вникать в дополнительные расчеты и вычисления Можайского, они его совершенно не интересовали. Приглашение, адресованное Можайскому, представить "опытные данные и исчисления, разъясняющие означенный вопрос" было рассчитано на оттяжку времени.

Паукер действовал сознательно, обдуманно, он старался приложить все усилия, чтобы уничтожить замечательное изобретение раньше, чем оно появится на свет.

Можайский продолжал настаивать на новом совещании. Он приготовил вычисления, которые доказывали, что выводы, доложенные на заседании комиссии 12-го апреля, подтверждаются законами и цифрами механики. Он надеялся убедить комиссию и добиться разрешения строить самолет.

"В ожидании мнения комиссии о способе приложения моих вычислений к делу, просил о назначении дня заседания".

Но напрасно ожидал Александр Федорович, будто ему дадут возможность защитить проект. Заседание так и не было созвано. Вместо приглашения на заседание Можайский получил через канцелярию требование выслать свои вычисления. Можайский повиновался и отправил на квартиру председателя комиссии все дополнительные вычисления.

Да, Паукер хотел получить от Можайского все материалы, но не желал открыто обсуждать проект в присутствии Можайского. Вдруг опять профессор Петров откажется признавать возражения председателя комиссии авторитетными.

Затем последовало письменное предложение: "выслать дополнительные документы и доказательства". Требовать дополнительных доказательств, не сообщая изобретателю, почему комиссию не удовлетворяют уже представленные, можно было только из желания умышленно затянуть дело. Это понял Можайский и отказался удовлетворить требование Паукера. Александр Федорович так ответил Паукеру:

"не зная мнения комиссии о представленных ей мною вычислениях и не зная, в какой части моих вычислений требуются доказательства, я не могу удовлетворить желание комиссии, а прошу для большого удобства и ускорения хода дела дать мне возможность иметь честь лично в присутствии комиссии дать ответы на ее вопросы, на неполноты, неясности или ошибки в моих вычислениях, если таковые оказались".

Прошло несколько недель. Паукер не писал, не приглашал Можайского. Наконец Можайский получил свои вычисления. Никаких письменных объяснений не было, кроме замечаний и поправок, сделанных рукой Паукера на полях рукописи.

Можайский внимательно изучил их и пришел к выводу, что поправки Паукера неверны. Генерал предлагал безо всякой надобности довести размеры аппарата и мощность двигателей до громадных размеров, и тем как бы доказать невозможность его полета.

"Признав заметки ошибочными и неосновательными, – писал Можайский, – я письменно обратился к г. председателю с некоторыми объяснениями и просьбой обратить на них внимание и почтить меня ответом. При этом я прибавил, что формулы, написанные им, я приму для переделки моих вычислений".

Можайский обратился к Паукеру с личным письмом. Не как к председателю комиссии, а как к ученому. Александр Федорович не мог допустить мысли, что этот человек, тридцать с лишним лет носящий мундир русского офицера, может сознательно предавать национальные интересы России.

Это письмо должен был передать Паукеру старший сын Александра Федоровича. Но Паукер не принял письма и, не распечатывая, возвратил его.

Вместо ответа 20 июня Можайский получил из канцелярии Инженерного управления бумагу. Писал делопроизводитель комиссии, полковник Вальберг. По поручению председателя комиссии Вальберг уведомлял, что комиссия не считает себя обязанной вступать в объяснения по своим замечаниям, и, сделав свое заключение о проекте, представила его по начальству.

Не выслушав мнения самого изобретателя, Паукер поспешил составить заключение и срочно отослал его высшему начальству.

В этом документе сжато излагалось существо предложения Можайского:

"Снаряд г. Можайского состоит из обширной плоскости (3800 кв.фут.), прикрепленной к ней гондолы для помещения людей, машин, топлива и проч., и из значительной величины винтов (диаметром до 4-х сажен). Винты, приводимые во вращательное движение машиною, должны сообщить плоскости, поставленной наклонно к горизонту, быстрое поступательное движение (со скоростью в 25 английских миль в час или 36,2 футов в секунду) и тем заставить весь снаряд подняться на воздух и двигаться по данному направлению. Для управления же аппаратом приспособлен руль в виде широкого хвоста".

Затем Паукер ссылался на иностранные авторитеты, упоминая Хэнсона и Стрингфеллоу, Петтигрю, ныне давно и заслуженно забытого, но попадавшего у Паукера в разряд "замечательных авторов по воздухоплаванию".

"Несмотря на весьма тщательные опыты, – писал по начальству Паукер, произведенные над такими снарядами, они оказываются вполне неудовлетворительными",

так где же русскому изобретателю Можайскому пытаться что-нибудь создать.

В этом заключении Паукер выкладывал свое главное возражение:

"При правильном устройстве снаряд может двигаться по воздуху по определенному направлению только при совершенно спокойном воздухе, или при весьма ровном ветре, направление которого сохраняет неизменное наклонение к горизонту. В противном случае снаряд быстро меняет движение, как в горизонтальном, так и в вертикальном направлении. Опасность эта происходит преимущественно от значительного протяжения наклонной плоскости и от неподвижности соединения ее с гондолой".

Наконец Паукер выносил смертный приговор самолету:

"Вычисления г. Можайского... не могут служить подтверждением возможности устройства снаряда по его чертежам. В остальных же объяснениях г. Можайского комиссия также не находит ручательства, чтобы опыты над снарядом г. Можайского, даже и после различных возможных в нем изменений, могли привести к полезным практическим результатам, если не будет устроен им снаряд на совершенно иных основаниях, с подвижными крыльями, могущими не только изменять свое положение относительно гондолы, но и свою форму во время полета".

Итак, Паукер обращал Можайского назад, к идее машущих крыльев. Долой новаторскую мысль – нужно подражать природе. А то, что из этого до сих пор ничего не выходило, так это только к лучшему – у России не будет воздухолетательных снарядов.

Паукер пытался заверить начальство, будто и комиссия Менделеева придерживалась такого же мнения:

"Подобные усовершенствования без сомнения были в виду первой комиссии, рассматривавшей первоначально предложения Можайского и считавшей возможным ассигновать небольшую сумму на его опыты". Последние строки заключения предназначались специально для высшего начальства, скупого на ассигнования: "Но сумма, испрашиваемая ныне г. Можайским, настолько значительная, что комиссия не решается присоветовать ее ассигнования на опыты, ныне уже не обещающие, судя по сделанным опытам, какого-либо полезного результата".

Паукер надеялся нанести смертельный удар ценному русскому изобретению. Он рассчитывал, что Можайский, оказавшийся бессильным пробить эту каменную стену бездушия, не имея средств, откажется от дальнейших попыток создать самолет.

И верно, приговор Паукера оказался сильным ударом. Но все же не достаточно сильным, чтобы сломить Можайского. Человек исключительной настойчивости, убежденный в правоте своих научных суждений, Александр Федорович не прекратил работ по созданию самолета.

Свою горечь, негодование, протест Можайский выразил так:

"Таким, вовсе не предвидимым для меня способом, комиссия, обсуждая и ведя дело канцелярским и келейным путем, отняла у меня возможность представить ей мои окончательные выводы о размерах частей аппарата, силы его машины и других условий. Кроме того, комиссия, обсуждая дело и представляя из себя судей над моим трудом, постановила приговор, отняв у меня право не только личной защиты, которое по совершенным понятиям и законоположению дается всякому судимому, но даже не дала мне возможности высказаться письменно и опровергнуть ее ошибочность взгляда на мой проект. А также отняла возможность представить ей вполне и окончательно разработанный проект аппарата, который я надеялся разъяснить комиссии лично в заседании, которое было мне ею обещано.

... Я имею право не признать мнение комиссии за правдивое и не верить в безгрешность и безошибочность его еще и потому, что комиссия в заседании своем 12 апреля признавала за невероятное даже и то, что наукою и механикою признано за аксиому. Сверх того, комиссия, высказывая свое недоверие к представленным ей мною данным, не пожелала как во время самого заседания, так и впоследствии после ошибок, сделанных ею на полях моих вычислений, дать мне время и возможность доказать правдивость данных и моей теории"..."

Уверенность в своей правоте Можайский черпал в поддержке и внимании Менделеева, который оценил исследования Можайского. Вспоминая о деятельности первой комиссии, Александр Федорович говорил, как велико ее значение в его работах:

"Благодаря первой комиссии, рассматривающей мой проект в январе 1877 г. и ее ходатайству об отпуске мне денег для опытов над модельками и тому пути, на который она меня направила, я мог изучить вопрос воздухоплавания вполне основательно и если мне не удалось на модельках получить ряд научных и параллельных выводов, то практическая сторона дела при постройке моделек, определение их размеров и форм, наблюдение полета и разбега моделек, свойства движущейся в воздухе плоскости, работа винтов и проч., ознакомили меня основательно с практической стороной вопроса, и если бы вторая комиссия пожелала бы вникнуть во все это и проверить мои знания, то конечно, убедилась бы, что проект возможен для осуществления и что размеры аппарата и силы машины, определенные мною как в смете, так и в объяснительной записке моего проекта, представленной 12-го апреля, определены верно, что все цифры моих вычислений подтверждены опытами, а опыты цифрами механики, но комиссия лишила меня возможности доказать ей все это..."

Против грубого произвола Можайский протестовал и как патриот, которому дороги интересы родной науки и страны. Он писал:

"Вообще я не ожидал такого безучастия, которое комиссия высказала к моему труду, результат которого по мнению протокола 1-ой комиссии мог принести государству громадную пользу в военном значении.

... Я желал быть полезным своему отечеству, и заняться разработкой моего проекта, для чего и оставил место своего служения..."

В заключение Можайский писал:

"... Я трудился не для своего личного интереса, а для пользы государства и действовал при этом не по личному усмотрению, а по указанию комиссии, назначенной правительством..."

Враги России в лице Паукера оказались бессильными пресечь деятельность Можайского. Он был уверен в своих знаниях, в своей правоте и хотел принести пользу своему отечеству. А это давало ему силу преодолеть все преграды и завершить начатое дело.

Можайский не одинок

Отказ поддержать изобретение был старым, давно проверенным, надежным приемом. Этим приемом пользовались барскиспесивые, облеченные властью царские чиновники, в своей тупой ограниченности не желавшие признавать талантливость великого русского народа, и прямые враги России, прикрытые от подозрений русскими мундирами, орденами, званиями. Тормозить – стало заповедью всех врагов нового.

Только железная напористость Фролова, выдающийся талант Кулибина, творческое горение Ползунова, энтузиазм и настойчивость Черепановых, гений Ломоносова могли противостоять этому сопротивлению и ценой великого труда, в ожесточенной борьбе доводить изобретения до конца. А сколько талантливых людей, повергнутых в отчаяние и нищету, не выдерживало этой борьбы. Сколько замечательных мыслей, высказанных простыми русскими людьми оставались не претворенными в жизнь, хотя их охотно подхватывали за рубежом.