Текст книги "Заговор патриотов (Провокация)"

Автор книги: Виктор Левашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Так что нам оставалось решить только один вопрос: как сохранить в трезвости и сохранности нашего подопечного, который даже не подозревал, какая грозовая туча прошла мимо него и на острие каких событий находилась его беспечная жизнь.

Артист смолотил ужин, насухо вымазал хлебом соус ламбертен с судка, потом выпил чашку остывшего кофе и откинулся в кресле, вытянув длинные ноги.

– И что мы теперь делаем? – вопросил он. – Муха, отвлекись. Основные события происходят не в телевизоре. Они происходят в жизни. Рита, у вас есть какие-нибудь предложения?

Она пожала плечами:

– Проспится. А что еще можно сделать?

Муха постоял над Томасом, посмотрел на его безмятежную физиономию и с сомнением покачал головой:

– Не выход. Проспится и начнет снова. Куда его к черту везти в таком виде? Его даже в самолет не пустят. А в Германии? Там же на каждом шагу пивные!

– Тогда, Пастух, слово тебе, – сказал Артист. – У тебя большой опыт по этой части.

Рита Лоо удивленно посмотрела на меня.

– Вот как? Никогда бы не подумала.

– Я имел в виду совсем не то, о чем вы не подумали, – разъяснил Артист. – Его опыт другого рода.

– Поднимись в шестьсот тридцать второй номер, – попросил я Муху. – Там живет господин Рудольф Гамберг. Он доктор, я случайно узнал. Пригласи его к нам. Может быть, он сумеет помочь.

Муха настороженно взглянул на меня. Я кивнул: все в порядке, иди. Муха вышел. Я понимал, чем вызвана его настороженность. На связь с Доком мы не выходили даже по мобильнику. Но тут был удобный случай войти с ним в явный контакт. И если его связь с нами потом засекут, это будет выглядеть естественно – люди знакомы. И он действительно мог помочь.

Через десять минут в дверях гостиной появилась плотная фигура доктора Гамберга. Он был при жилете и галстуке, но в домашней куртке вместо пиджака. И выглядел так, как и должен выглядеть молодой, но уже солидный доктор из поволжских немцев. Такая у него была легенда.

Доктор Гамберг приветствовал нас суховатым поклоном, отказался от капельки «Мартеля», любезно предложенной Мухой, спросил:

– Чем могу быть полезен?

– У нас проблема, – объяснил я. – Послезавтра нам нужно лететь в Германию, а наш друг слегка... – Я предложил ему полюбоваться нашим другом.

– По-моему, я знаю этого господина, – заметил доктор Гамберг. – Я видел его по телевизору. Это, если не ошибаюсь...

– Не ошибаетесь, – подтвердил я. – Это он и есть. Внук национального героя Эстонии. Нам нужно привести его в норму. И сделать так, чтобы в этой норме он был хотя бы пару недель.

– Вы обратились не по адресу. Я хирург. И уже долго не практикую. Я здесь по вопросам закупки лекарств для реабилитационного центра. Вам следует обратиться к наркологу.

– Нельзя. Пойдут разговоры. А мы обязаны заботиться о его репутации. В реабилитационном центре вы наверняка сталкивались с такими проблемами. Мы очень просим помочь.

– Право, не знаю... Сама процедура несложная, препараты можно купить в аптеке или у нарколога. Но...

– Ваша работа будет оплачена, – заверил Артист.

– Забашляем конкретно, – подтвердил Муха.

– Дело не в этом. Для такого лечения нужно согласие пациента.

– Доктор, нет проблем, – заявил Муха. – Сейчас будет.

Он попытался растолкать Томаса. Когда это не удалось, усадил его на диване и вылил на голову полбутылки французской минеральной воды «Перье». Томас открыл глаза и удивленно спросил:

– Дождь? – Потом ощупал голову. – По-моему, шишка. Большая. Немножко болит. Что это было?

– А сам не помнишь?

– Помню. «Но пассаран». Я хотел объяснить, что в гражданской войне тридцать седьмого года в Испании этот лозунг не сработал. Но почему-то она меня не дослушала.

– Это доктор Гамберг, – представил я гостя. – Сейчас он будет тебя лечить.

– Это хорошо, – сказал Томас. – Здравствуйте, доктор. Только немного. Сто граммчиков. Больше сразу не стоит. Потом можно еще. Но сразу нельзя.

– Фитиль, твою мать! – гаркнул Муха. – Он будет тебя лечить по-настоящему!

– Это как?

– Я поставлю вам капельницу, сделаю укол димедрола, – объяснил Док. – Вы хорошо поспите. Примерно сутки. А потом сделаем инъекцию биностина. И на некоторое время вы будете избавлены от всех проблем.

– На какое время?

– Можно на пять лет. Можно на год. Год – минимальный срок. Биностин – это современный аналог антабуса. Очень хорошее средство. Экологически чистое и не дает побочных эффектов.

– Вы хотите меня зашить? – удивился Томас. – Зачем? Зашивают алкашей. А я не алкаш.

– А кто? – спросил Муха.

– Я? Я художник. Просто у меня творческий кризис. У всех художников бывает творческий кризис. Если художника продержать две недели на минеральной воде «Нарзан», у него обязательно будет творческий кризис.

– Сказал бы я, какой ты художник, да в присутствии дамы...

– Я могу выйти, – предложила Рита.

– Фитиль, кончай кочевряжиться! – перешел Муха на проникновенный, доверительный тон. – Ты со своей пьянкой сам все время влетаешь и нас втягиваешь. На шоссе нас только чудом не перестреляли из-за твоей водки. В избе прихватили – тоже из-за тебя. А наследство твоего деда? Ты же просрал целое состояние! И все из-за пьянки!

– Ничего я не просрал, – возразил Томас, проявив совершенно неожиданную трезвость понимания ситуации. – Ты, Муха, как ребенок. Никто и не дал бы мне этих бабок. Да еще и шею могли свернуть. Даже странно, что ты этого не понимаешь.

– Ты потерял бумаги, за которые отдал пятьдесят штук! Пятьдесят тысяч долларов, Фитиль! Вникни! Ты мог бы на них десять лет жить и в ус не дуть!

– Нет. Если десять лет, то дуть. А не дуть – только пять лет.

– Ладно, пять. Мало? Взял и выбросил пять лет безбедной жизни! Из-за чего? Из-за пьянки!

– Ты плохо обо мне думаешь, Муха. Да, плохо. Я от тебя этого не ожидал. И вообще ты грубо со мной обращаешься. Охрана не должна так обращаться с охраняемым лицом. Я еще в машине хотел все рассказать, а ты сказал мне «заткнись».

– Что ты, черт бы тебя, хотел рассказать? Давай, рассказывай!

Томас болезненно поморщился и пообещал:

– Расскажу. Только сначала нужно поправиться. А то немножко болит голова.

Я вопросительно взглянул на Дока. Он кивнул:

– Можно. В его состоянии это не имеет значения.

Рита подошла к бару, налила в низкий широкий стакан «Мартеля» и на подносе подала Томасу.

– Спасибо, – с чувством сказал он. – Рита Лоо, ты нравишься мне все больше. И знаешь что? Я, пожалуй, в самом деле на тебе женюсь. Почему нет? В жизни все нужно попробовать.

– Из нас выйдет хорошая пара. Пей.

Томас был не из тех, кто заставляет себя упрашивать. Он осушил стакан, потом удобно устроился на диване, закурил и приступил к рассказу:

– Вот ты, Серж, спрашивал, кто этот толстый человек из клуба «Лунный свет».

– Ты сказал: администратор.

– Не-ет! Он не просто администратор. Он лучший мастер в Таллине. Кукольник. Он делает куклы.

– Куклы? – удивился Артист. – Какие куклы?

– Не те, в которые играют. Совсем другие. Серж уже догадался. Мы вместе с ним были у Мюйра. Ты понял, почему я так себя вел? Волновался, пакет ронял?

– Тогда не понял, – честно признался я. – Сейчас понимаю.

– Ты правильно понимаешь. Я отдал ему не бабки. Нет. Я впарил ему «куклу»! Это такие пачки, с виду как бабки, – объяснил Томас Артисту. – Но бабки там только сверху и снизу. А в середине – бумага. Это и называется «кукла».

– А где же бабки? – спросил Муха.

Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана пакет в коричневой оберточной бумаге и с торжеством шлепнул его на стол:

– Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!

– Фитиль, я тебя недооценил, – вынужден был признать Муха.

Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек в банковских бандеролях. Я недоуменно поморщился. Я хорошо помнил, что Мюйр вскрывал бандероли на всех пачках.

Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две стодолларовые купюры – сверху и снизу, а в середине – аккуратно нарезанная бумага.

Это была «кукла».

И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты.

Пакет с долларами он отдал Мюйру, а «куклу» спрятал в потайной карман плаща.

Томас уставился на «куклу» и смотрел на нее не меньше минуты. Потом снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:

– Доктор, приступайте. Я сдаюсь.

XVI

Нам предписывалось: по прибытии в Аугсбург остановиться в отеле «Хохбауэр» на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие могилы Альфонса Ребане, купить по кредитной карточке гроб высшей категории и доставить на муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса Ребане в купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб. После этого дождаться прибытия из Таллина микроавтобуса, погрузить в него короб и самолетом вернуться в Таллин.

Билеты на рейс «Люфтганзы» до Мюнхена, от которого до Аугсбурга было около ста километров, заказали для нас на 28 февраля, но вылет пришлось перенести. То ли Док переборщил с дозой снотворного, то ли организм Томаса оказался слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы и уколов он продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не выразил никакого недовольства отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.

Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор Гамберг заходил, интересовался состоянием пациента и всаживал ему в задницу какие-то очищающие кровь уколы. Нам же делать было совершенно нечего, и я воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.

Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось, что Артист в оценке этого сочинения был прав: характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком. Если, конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.

Но кое-что меня в сценарии заинтересовало. Там была, например, сцена, когда Альфонса Ребане вызывают в ставку Гитлера, чтобы вручить Рыцарский крест с дубовыми листьями:

"Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам эту высшую награду Третьего рейха.

Ребане. Мой фюрер, я приму это крест в тот день, когда Эстония станет свободной.

Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире. Теперь я вижу, что это великая нация!"

При всей пафосности этой сцены в ней угадывались отголоски действительных событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья и в самом деле были вручены Альфонсу Ребане не после приказа о его награждении в феврале 1944 года, а только 9 мая 1945 года. И не Гитлером, а гросс-адмиралом Дёницем.

Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная основа и в сцене смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели своей возлюбленной Агнессы он приходит на ее могилу, чтобы возложить двадцать пять белых роз (столько лет ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.

Черный мрамор надгробья, белые розы на нем, алая кровь героя.

Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и официальная версия о неисправности рулевого управления в автомобиле «фольксваген-жук» тоже не выглядела слишком правдоподобной.

Поразмыслив, я решил, что не стоит откладывать до возвращения из Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам. Но из чего-то же он черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог знать. Пусть немного, но нам сейчас годилась любая малость.

Чувство освобождения, которое я испытал после посещения российского посольства, подтачивалось слишком многими невыясненными вопросами. Может быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим конкретным делам. А может быть, как раз и имели.

Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что Альфонс Ребане был агентом НКВД. Это вызывало у меня очень большие сомнения. Не мог девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем в 1940 году был Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера эстонской армии. И не мог агент НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.

Но были и другие факты, которые косвенным образом работали на версию Мюйра.

Факт, что Альфонс Ребане целый год, до прихода немцев, прятался в Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что большинство диверсантов, подготовленных в его разведшколе, оказалось перехваченным советской госбезопасностью.

Всему, конечно, можно найти объяснение. В развед-школу мог быть внедрен наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более важных дел, чем ловить какого-то интенданта.

Все так. Но если бы в словах Мюйра оказалась хоть толика правды, это самым кардинальным образом решало бы все сегодняшние проблемы. Даже малая вероятность того, что Альфонс Ребане может оказаться Штирлицем, остудит самые горячие национал-патриотические головы. Торжественное перезахоронение останков эсэсовца просто не состоится.

И я отправился к Кыпсу.

Погода совсем испортилось. С залива шли низкие облака, дул ветер, срывался то дождь, то мокрый снег. «Линкольн» стоял перед гостиницей, но туда, куда я собрался, на таких тачках не ездят. Водитель муниципального такси «фольксваген-пассат» оказался плотным русским мужиком лет сорока довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли он, где находится клуб «Лунный свет», он кивнул:

– Это где пидоры? Садись. Только там сейчас никого нет, рано. Они к вечеру начинают тусоваться.

– Знаю, – сказал я. – Поехали.

– А тебе зачем туда? – поинтересовался он, выруливая на Пярнуское шоссе. – На пидора ты вроде не похож.

– Дела.

– Дела так дела. Сам-то не здешний?

– Из Москвы, – объяснил я.

И это было моей ошибкой.

– О чем там у вас в Москве думают? – спросил он таким тоном, что мне сразу нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то не въехал и поэтому простодушно ответил:

– Кто о чем.

– Кто о чем! – завопил он, и «пассат» рванул, как пришпоренный. – О своих жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они – кто о чем! Я бы этому... такому... Ельцину... и этим... таким... А о нас, о соотечественниках, кто будет думать?! – завершил он пламенный монолог, который – будь он записан для синхронной передачи по телевизору – состоял бы из сплошных «пик-пик».

– А ты гражданин России?

– Нет! Я гражданин этой, пик-пик-пик, Эстонии, мать ее пик!

– При чем же Ельцин?

– Как это, пик-пик-пик, при чем? Над нами тут, пик-пик-пик. А он, пик-пик-пик-пик. А мы тут, пик-пик-пик-пик. Если в его, пик-пик-пик, такого, пик-пик, заставили учить ихнюю, пик-пик, такую, пик-пик, грамматику – я в на него посмотрел!

– Не понимаю, – сказал я. – Зачем президенту Ельцину учить эстонскую грамматику?

– Затем! Иначе с работы погонят!

– Послушай, ты что-то путаешь. Ельцина многие хотят погнать с работы. Против него выдвинуто пять пунктов обвинений. Но импичмент за то, что он не учит эстонскую грамматику...

– Да не его погонят! Меня! Не сдам экзамена – и погонят! Экзамена на знание ихнего, пик-пик-пик, такого, пик-пик, государственного языка! Понял?

– Теперь понял. Ты, наверное, недавно в Эстонии?

– Как это недавно? Двадцать лет!

– И не успел выучить язык?

– Да на пик бы он мне сдался!

– Ну, хотя бы для того, чтобы не потерять работу.

Он затормозил так резко, что в задницу «пассата» едва не въехал какой-то «жигуль».

– Значит, по-твоему, я должен учить ихний язык? – почти спокойно спросил таксист, играя желваками на широких славянских скулах.

– А как? Если эстонец живет в России, он должен знать русский язык?

– Само собой.

– А почему же ты не хочешь учить эстонский?

– Ты что, ровняешь нас, русских, с этой чухней?

– Ну да, – вполне искренне сказал я. – А ты считаешь, что они лучше?

– Вылезай! – приказал таксист. – Мало того что ты пидор, так ты еще и еврей! Выматывай к такой, пик-пик-пик, матери, пидорасный жидяра!

Дискуссия с самого начала была контрпродуктивной, а теперь и вовсе вышла на неприемлемый уровень. Я понял, что нужно ее прекращать.

– Мужик, у меня к тебе очень простой вопрос, – дипломатично сказал я. – Тебе давно морду били?

Такой поворот темы его удивил.

– Давно. А что?

– Будет недавно. Поэтому трогай. И соблюдай правила.

– Это ты, что ли, мне морду набьешь?

– Я.

Он посмотрел на меня и поверил. Остаток пути мы проехали в полном молчании. У торца пакгауза с выключенной вывеской «Moonlight-club» он буркнул:

– Ждать не могу, у меня заказ.

Отъехав метров на пять, остановился и высунулся в окно:

– Слушай меня, пидор! В Литве всех русских давно зажали. У нас фашиста собираются хоронить. А в Латвии уже наших славных партизан, героев Великой Отечественной войны, судят! Понял? Так своему пидору Ельцину и передай, мать его пик-пик-пик-пик!

И он рванул с места, как от погони.

Клуб был закрыт, у входа стоял только один дряхлый «жигуленок», но толстый администратор-кукольник оказался на месте. На мой вопрос, где мне найти режиссера Кыпса, он порылся в столе и извлек визитную карточку. Она была на эстонском языке. Я попросил написать адрес по-русски, но он сказал, что я вряд ли найду. Он вы-звал мальчишку-уборщика, в котором я узнал давешнего официанта с ярко накрашенными губами, что-то сказал ему и объяснил мне:

– Он вас отвезет. Он знает. Запл?атите ему крон двадцать.

Мы погрузились в «жигуленок» и через полчаса оказались в Старом городе возле четырехэтажного особняка с мансардной крышей. Но я не стал входить сразу. Мой опыт тесного общения с Томасом подсказывал, что вряд ли разговор с режиссером Кыпсом будет информативным, если я не позабочусь об атмосфере.

Я вышел на какую-то торговую улицу с обилием вывесок и сразу отыскал винный магазин довольно дорогого вида. Мой собственный вид, казавшийся мне самому вполне приличным, все же не очень соответствовал этому магазину. Поэтому минут пять я простоял у прилавка, ожидая, когда на меня обратит внимание холеный молодой продавец. Наконец он снизошел и поинтересовался по-русски, что господину угодно. Господину было угодно бутылку виски «Джонни Уокер, блю лэйбл». И сразу снисходительности как ни бывало. К сожалению, «блю лэйбл» нет, так как это слишком дорогое виски и не пользуется спросом, но есть «блэк лэйбл». Господин скорчил пренебрежительную гримасу, но все-таки согласился на «блэк лэйбл» и выложил за него пятьдесят баксов. И только на улице, развернув тонкую рисовую бумагу, сообразил, что «блэк лэйбл» – это тот же «Джонни Уокер», только не с голубой этикеткой, а с черной.

Век живи, век учись.

Режиссер Кыпс жил на самом верху особняка. Звонок не работал. На мой стук из-за двери послышалось эстонское словосочетание, по интонации аналогичное русскому «кого там еще черт принес». Я расценил это как приглашение и вошел в большую мансардную комнату, дверь которой выходила прямо на лестничную площадку.

Комната была почти голой, с минимумом мебели, и от этого казалась еще больше. Центральное место в ней занимал письменный стол с пишушей машинкой «Оптима», стены были увешаны фотографиями и эскизами декораций. Горы книг вдоль стен придавали жилью приятный, какой-то студенческий вид. Просторное мансардное окно выходило в парк, в глубине его над голыми кронами возвышались островерхая кровля и шпиль костела.

Перед окном стояло старое кресло-качалка, в нем возлежал режиссер Кыпс и смотрел на мокрый парк и костел. Он был в длинном, болотного цвета вельветовом халате с атласными отворотами, потускневшими от многочисленных стирок, без красного платка на лбу, отчего его лицо казалось вытянутым, лошадиным.

Мое появление его как бы и не удивило.

– А, господин Пастухов, – сказал он. – Возьмите что-нибудь и садитесь. Помолчим о великом. Это церковь Нигулисте. Готика. Тринадцатый век. Созерцание ее смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.

Поскольку целью моего прихода было не помолчать, а как раз наоборот, я развернул бутылку. При виде ее режиссер Кыпс не выразил никакого воодушевления, но поднялся из качалки, подтащил к окну хлипкий столик, сбросив с него груду бумаг, и принес из глубин комнаты два тонких стакана.

– Тогда будем пить. Это тоже занятие умиротворяющее, – спустился он с духовных высот на грешную землю. – «Блэк лэйбл». У вас хороший вкус, господин Пастухов.

Он разверстал виски, глубоко задумался, а потом с чувством произнес тост:

– Чтоб они сдохли!

– Кто? – удивился я.

– Национал-патриоты! – ответил Кыпс и выпил. – Подонки! Это они устроили взрыв!

Такая трактовка происшествия меня устраивала, но было интересно, какие сложные логические построения привели режиссера Кыпса к такому выводу. Поэтому я сказал:

– Но вы сами заявили, что считаете это акцией русских экстремистов.

– Я ошибся. Но потом задал себе вопрос: cui prodest? Кому выгодно? Ответ ясен. Сначала взрыв, а уже через день решение правительства о торжественном перезахоронении Альфонса Ребане.

– Но они вложили в фильм деньги, – напомнил я. – И немалые. И не только национал-патриоты. Другие спонсоры тоже.

– Они вложили! – пренебрежительно отмахнулся Кыпс. – Все они сначала взяли в госбанке беспроцентный кредит под мой фильм и раз десять прокрутили его в коммерческих банках. Они все просчитали. Иначе и кроны не дали бы. Не знаю, как в России, а у нас в Эстонии патриотизм – это очень хороший бизнес.

– Но за танки придется платить.

– Ничего не придется. Все было застраховано.

Кыпс принял еще дозу, порозовел, оживился, и я понял, что нужно переходить к делу, пока его снова не занесло в духовные выси.

– Меня заинтересовала, Март, ваша оценка Альфонса Ребане, которую вы ему дали во время нашей встречи в клубе «Лунный свет».

На лошадином лице режиссера отразилась напряженная работа мысли. Я счел необходимым напомнить:

– Вы назвали его знаковой фигурой двадцатого века и великим неудачником.

– Неглупо, – кивнул Кыпс, оценив глубину собственных оценок. – В сущности, это так и есть. По нему прокатились все жернова века. Коммунизм, фашизм, антисемитизм. Миллионы людей пострадали от каждого из этих жерновов. Но сразу от всех – только он. Вы читали мой сценарий?

– Да. Но я не специалист в кино, поэтому оценить его не могу, – поспешил я предупредить его вопрос: «Вам понравилось?»

– Для ведущего эксперта арт-агентства вы довольно скромны.

– У меня другой профиль. В вашем сценарии меня заинтересовали факты. У вас там, например, есть сцена, когда маршал Жуков расстреливает генерала Волкова. В сценарии вы назвали его Воликовым. Мне она не кажется достоверной.

– Это гипербола. Я рассматриваю войну как античную трагедию. Высочайший трагизм, надмирный!

– А как было на самом деле?

– Гораздо скучней. Генерал Волков застрелился.

– Вот как? После разгона, который устроил ему Жуков?

– Нет, еще до приезда Жукова. Но разве дело в этих деталях? Дело в высшей правде!

Вообще-то мне казалось, что дело как раз в этих деталях, но я решил не ввергать режиссера в искусствоведческий спор, в котором он был сильнее меня. Поэтому перевел разговор на другое:

– В вашем сценарии Гитлер вручает Рыцарский крест Альфонсу Ребане, а он отказывается. Это тоже гипербола?

– Это художественный домысел. Этого события не было, но оно могло быть. Понимаете?

– Нет. Но если вы объясните, я постараюсь понять.

– Объясню. Как было на самом деле? Альфонс Ребане написал рапорт: «Мой фюрер, мои дела недостойны такой оценки». Я своими глазами видел этот рапорт в берлинском историческом архиве. Если следовать так называемой правде жизни, что я должен снимать? Ночь. Блиндаж. Альфонс Ребане берет ручку и пишет. Так? Чушь! Это же невозможно смотреть! А кино – это видеоряд!

– Почему он отказался от награды? Действительно считал себя недостойным?

– В общем, да. Там, конечно, было все по-другому. Но в принципе верно.

– Но девятого мая сорок пятого года он эту награду принял, – напомнил я. – Из рук гросс-адмирала Дёница.

– Ага! – встрепенулся Кыпс. – Значит, вы читали не только мой сценарий? Что еще?

– Служебную записку Информационного отдела Минобороны, – честно ответил я. – Она была составлена по приказу Кейта.

– Вот же козел! Решил меня проверить! Но не выступал. Понял, козел, что это опасно для его карьеры!

– Давайте вернемся к Альфонсу Ребане. Почему он все-таки принял награду?

– Вы изучали историю Второй мировой войны?

– Интересовался.

– Тогда поймете. После капитуляции Германии Черчилль очень опасался, что Сталин попытается захватить всю Европу. И он мог это сделать. У него было многократное превосходство над войсками союзников. Его танковые армии могли за день дойти до Парижа и за три дня до Мадрида и Рима. Поэтому по инициативе Черчилля наиболее боеспособные части вермахта, сдавшиеся в плен, не расформировывались, а концентрировались в лагерях вдоль демаркационной линии. Они имели статус военнопленных, но носили прежнюю форму и знаки различия, даже проводили строевые занятия. А их оружие хранилось на складах поблизости. И если бы Сталин решился на захват Европы, эти части приняли бы на себя первый удар. Эстонская дивизия СС и была одной из таких частей. Чтобы поднять боевой дух дивизии, Альфонсу Ребане и вручили дубовые листья. И тут он отказаться не мог. Этого требовали интересы дела. Полагаю, я ответил на ваш вопрос, – заключил режиссер Кыпс и причастился «блэк лэйблом». – Потом, когда Черчилль убедился, что Сталин нападать не будет, всех пленных перевели в лагеря в глубине оккупационных зон и подвергли денацификации. Вот вам и разгадка этого странного награждения Альфонса Ребане. Это награждение сыграло свою роль и в его дальнейшей судьбе. Предопределило его выбор на роль руководителя эстонского сопротивления и начальника разведшколы.

– Его деятельность в этой роли была, насколько я знаю, не слишком успешной, – осторожно заметил я.

– Это темная история, господин Пастухов. Очень темная. Я старался об этом не думать. Это помешало бы мне в работе над фильмом.

– Но сейчас работа над фильмом, скажем так, завершена. У вас не появилось желания разобраться во всем до конца?

– Почему вы этим интересуетесь? – спросил Кыпс.

– Я с детства увлекался историей, – бодро соврал я. – Ученые говорят, что прошлое содержит в себе ответы на самые жгучие вопросы настоящего. Ваша оценка Альфонса Ребане как знаковой фигуры века заставила меня задуматься, – добавил я, и это было, пожалуй, правдой.

– Что вы о нем знаете?

– Только то, что было в вашем сценарии и в информационной записке. И кое-что рассказал господин Мюйр. Он рассказал мне, что Альфонс Ребане был агентом НКВД. И что завербовал его он.

– Рассказал вам? – удивился Кыпс. – А мне он этого не рассказывал. Но я знаю об этом из другого источника. Мне удалось найти чекиста, который работал в Эстонии перед войной. Их группой руководил отец Мюйра, он был из старых революционеров. Формально Матти Мюйр действительно завербовал Альфонса Ребане. И даже взял с него подписку о сотрудничестве. Мне не удалось ее найти в эстонских архивах. Возможно, она уничтожена. Но не исключено, что хранится в Москве, на Лубянке. Туда мне пробиться не удалось. А было так. У Альфонса Ребане была возлюбленная, еврейка. Когда немцы подходили к Таллину, он понял, что ей грозит физическое уничтожение. И он пришел к Мюйру. Вероятно, из своих источников он знал, что его отец связан с НКВД. Он сказал, что готов сотрудничать с органами, если наши помогут его девушке эвакуироваться в Англию. Туда уехали его родители. Они погибли, но он об этом не знал. Энкавэдэшники согласились. Тот старый чекист рассказывал, что это была очень сложная операция. В Таллин уже вошли немцы. Подпольщики явились в дом родителей девушки под видом немецкой зондеркоманды, увели ее и отправили в Англию в трюме угольщика. Они рассчитывали, что Альфонс Ребане станет их ценным агентом. Но он их переиграл. Через две недели вся подпольная группа была за-хвачена гестапо и расстреляна. Мюйру и этому чекисту только чудом удалось скрыться и перейти через линию фронта. Все остальные погибли. В том числе и отец Мюйра. И знаете, кто привел гестаповцев на явку? Гауптман Альфонс Ребане! Каков мой герой, а? Ребане по-эстонски – «степная лисица». Очень осторожный и хитрый зверь. Альфонс Ребане был настоящим степным лисом.

Рассказ увлек самого Кыпса. Он освежился еще глотком виски и продолжал:

– Я вам больше скажу, господин Пастухов, гораздо больше! Я совершенно уверен, что в Англии мой герой действительно работал на советскую госбезопасность. Он был одним из самых ценных советских агентов. Да, одним из самых ценных! Не менее ценным, чем Ким Филби и знаменитая лондонская пятерка. С его помощью были уничтожены все отряды «лесных братьев» в Эстонии. Гораздо раньше, чем в Латвии и в Литве. Не верите?

– Нет, – твердо сказал я.

– То есть как это нет? – возмущенно спросил Кыпс.

Он был из тех людей, которые любят, чтобы в любом споре последнее слово оставалось за ними. И его режиссерский опыт с умением объяснять, как сказал Артист, «любую херню», позволял ему выходить победителем в спорах. Я был не против того, чтобы признать себя побежденным. Более того, я очень этого хотел. Но мне нужны были факты, а не фантазии, даже самые вдохновенные.

– Выкладывайте контраргументы, господин Пастухов! – потребовал Кыпс. – Я не оставлю от них и следа!

– Первый. Советский агент не мог воевать так, как Альфонс Ребане.

– А как он воевал? – пренебрежительно отмахнулся Кыпс. – Он был очень организованным, очень исполнительным, очень дисциплинированным офицером. В роли командира «восточного» батальона добросовестно чистил Эстонию от евреев и коммунистов. А на фронте добросовестно воевал. И только.

– Позвольте, Март. А битва на Векше, за которую Альфонса Ребане представили к высшей награде Третьего рейха?

– Да не было никакой битвы!

– Как это не было? – удивился я.

– А вот так. Да, наступление русских на рубеже Векши было приостановлено, но Альфонс Ребане тут ни при чем! Я расскажу, что там произошло. Было так. Парашютно-десантную дивизию генерала Волкова выбросили в тыл Эстонской дивизии СС. Имелось в виду, что ее зажмут в тиски с двух сторон и уничтожат. Но Ребане успел отступить. Он, как говорили тогда, драпанул. Гораздо быстрей и дальше, чем этого ждали. Дивизия генерала Волкова заняла позиции на Векше и целые сутки сдерживала натиск Красной Армии. Да, господин Пастухов, так и было. И это был не единственный случай в ходе войны. Чаще совет-ская артиллерия била по своим. Но бывали и столкновения между своими. Особенно на флангах. Так получилось и здесь. Непогода, плохая связь, режим радиомолчания. Все сошлось. Бой был очень жестокий и кровопролитный. Только через сутки выяснилось, что десантники сдерживали натиск своих. Поэтому и застрелился генерал Волков. И поэтому Альфонс Ребане отказался принять Рыцарский крест с дубовыми листьями. Он не считал возможным получать незаслуженную награду. В сущности, проявил порядочность. Мы привыкли считать порядочность частью морали. Как видите, это не так. Есть еще аргументы?