Текст книги "Заговор патриотов (Провокация)"

Автор книги: Виктор Левашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Но в эту ночь генерал-лейтенанту Кейту выспаться было не суждено. Когда он под утро вернулся домой и провалился в тяжелый сон, раздался требовательный звонок телефона спецсвязи. Кейт нашарил трубку на прикроватной тумбочке, бросил:

– Слушаю.

– Докладывает оперативный дежурный. На связи капитан Кауп. Требует немедленно соединить с вами.

На Кейта словно бы вылили бадью ледяной воды.

– Соединяйте, – приказал он.

В трубке раздался голос командира отряда «Эст»:

– Господин генерал-лейтенант, у нас ЧП!

VI

Бывают ситуации, когда требуется проявить изрядную изворотливость ума, чтобы найти оптимальное решение. А бывает и так, что нечего и мозги сушить: решение уже найдено до тебя, остается только грамотно его применить.

Артист вполне наглядно показал, как можно проникнуть в расположение противника. И хотя нам предстояло инфильтроваться не в бутафорский укрепрайон, охраняемый бутафорскими эсэсовцами с заряженными холостыми патронами «шмайссерами», а в реальную воинскую часть спецподразделения «Эст» с соответственно вооруженной охраной, опыт Артиста вполне мог сгодиться и тут.

В половине первого ночи, когда лагерь «Эста», гудевший от начальственного разгона, как потревоженный пчелиный улей, немного утих, мы с Мухой отогнали «мазератти» километра на два от базы «Эста» и припрятали ее в придорожном березнячке, закидав сеном из похудевшего за зиму стога. Все документы выложили из карманов и спрятали за обшивку багажника, а ключи от тачки положили под правое заднее колесо – на тот случай, если придется возвращаться поодиночке. Никакого оружия у нас не было и быть не могло, а бинокль мог пригодиться.

Самое досадное, что у нас не было никакой подходящей одежды, кроме тех приличных костюмов и плащей, что были на нас. А камуфляжки нам сейчас очень не помешали бы. Но кто знал. В Европу ехали – развлекаться, вести светскую жизнь!

Мы заперли тачку и бодрой рысцой по подсушенному ночным морозцем асфальту и хрустящему под ногами песку обогнули базу «Эста» и вышли с тыла на левый фланг эсэсовского укрепрайона, линия которого четко рисовалась в темноте цепочкой фонарей, подвешенных на шестах.

Мы рассуждали так. Если рыжий режиссер Кыпс не врал, что у «тигров» полный боекомплект и что на позиции доставлен тол, которым все оборонительные сооружения при отходе эсэсовской дивизии будут взорваны, то там наверняка выставлена охрана. Ну, мало ли – чтобы не забрел посторонний или алкаши из соседней деревни не открутили башню у танка на предмет сдать ее в металлолом. Не знаю, правда, как здесь, а в России этот промысел сейчас в ходу. И охрана эта не может быть слишком серьезной – человек пять-шесть, вряд ли больше. И рассредоточена она почти на полкилометра: от крайнего «тигра» до штабного блиндажа. И если все это так, то на первом этапе наша задача: незаметно отключить двоих, переодеться в их камуфляж, а уже потом, под видом своих, разоружить и запереть в штабном блиндаже и остальную охрану, обрезав им все средства связи. А там можно будет переходить и ко второму этапу.

Мы залегли за пригорком, Муха настроил бинокль и почти сразу сказал:

– Один есть. Полюбуйся. Лежит на танке.

Я посмотрел в бинокль. Действительно, на корме «тигра», второго с фланга, в свободной позе расположился боец «Эста». Лежал он на спине, закинув руки за голову, нога на ногу, «калаш» рядом. Его поза показалась мне странной. И только потом я сообразил, что это как раз тот «тигр», на котором Артист вывез «языка». Его все-таки сумели вернуть на позицию, и разогретая от бешеного напряжения двигателя броня еще хранила тепло.

– Во дает! – сказал Муха. – Часовой! Часовой должен прежде всего охранять себя. Потом – вверенный ему объект. А этот валуй кого охраняет? Или решил, что не от кого? Опасное заблуждение!

Но меня интересовало другое.

Один. А где остальные? Больше никого не было видно. Я осмотрел всю позицию и передал бинокль Мухе. Но и Муха никого не увидел. Он даже расстроился:

– Вот засранцы! Нам же две камуфляжки нужно, а у нас, получается, будет только одна!.. А! Нет. Вот и вторая идет. Идет, голуба, идет!

К «тигру» неторопливо приблизился второй спецназовец, забрался на танк, пристроился рядом с первым. Мы еще немного выждали. Больше никого не было.

– Пора, – кивнул я.

Муха наскреб подмерзшей грязи, растопил ее в ладонях, умылся ею, скользнул в кустарник и исчез в темноте. Я тоже прошелся по физиономии грязью и взял левее.

И все исчезло. Не было ни времени, ни пространства, ни воздуха, ни земли. Я сам был воздухом, землей, пространством и временем. Я словно лежал на месте, а все наплывало на меня: обступали холмы, изрытые траншеями, надвигались сверху осветительные фонари, вырастали темные туши «тигров». Иногда я оказывался на пути зарослей ивняка или орешника и тогда просто отклонялся в сторону, чтобы не мешать их движению, пропускал их мимо себя. Муху я не видел и не мог видеть, но точно знал, где он в какую секунду. И он знал, где в любую секунду я.

Вот и левая гусеница «тигра» приблизила траки вплотную к моему лицу.

Вот сверху донеслась мягкая эстонская речь с ее протяжными гласными и дифтонгами.

И вдруг все движение прекратилось. Это означало: начали.

И мы начали.

Я сбросил ближнего ко мне спецназовца с брони, подхватил его автомат и сунул ствол в его раскрытый от не-ожиданности рот.

– Спокойно, – негромко сказал я. – Все в порядке, ты у друзей.

Не знаю, что в это время происходило с правой стороны танка, но через десяток секунд раздалось натужное пыхтение, Муха приволок на мою сторону своего клиента, потом сходил за его «калашом». Вернувшись, объяснил:

– Больно уж здоров. Пришлось отключить.

По мысли создателей спецподразделения «Эст», оно должно было выполнять антитеррористические и полицейские функции, поэтому в штатное снаряжение каждого бойца входила пара австрийских наручников. Что было для нас очень кстати. Мы сковали браслетками руки наших пленников и посадили рядом, прислонив спинами к гусеничным каткам. Клиент Мухи уже пришел в себя, только все время вертел головой, будто шею ему сдавливал слишком тугой галстук. А мой все отплевывался, хотя ствол «калаша», который он некоторое время держал во рту, был чистый. Ну, разве что в смазке. А если в смазке, сам виноват, личное оружие после чистки и смазки нужно протирать досуха. Вот теперь и отплевывайся.

– Где остальные? – спросил я моего клиента, рассчитывая, что он оценит деликатность моего с ним обращения: все-таки я не применил к нему почти ни одного болевого приема. Но он не оценил. Он гордо поднял голову и что-то произнес по-эстонски.

– Говори по-русски, – попросил я.

– Не понимаешь по-эстонски?

– Не понимаю.

– Тогда тебе нечего делать на эстонской земле!

Муха ласково похлопал его по щеке и проникновенно сказал:

– Я турист, понял? И очень плохо воспитан. Дурное влияние улицы, знаешь ли, трудное детство. Туристы не обязаны знать эстонский. А будешь в......ться, схлопочешь. Имя?

– Валдис Тармисто, заместитель командира второго взвода третьей роты отдельного батальона спецподразделения «Эст», – отрапортовал клиент, верно угадав за проникновенностью Мухи его мгновенную готовность перейти к методам допроса, не предусмотренным Женев-ской конвенцией.

– Хватит, хватит, – остановил его Муха. – Никогда не говори больше того, о чем тебя спрашивают. А то выдашь военную тайну. А ваши тайны нам на хрен не нужны. Тебе, Валдис, задали вопрос: где остальные? На него и отвечай. Ты понял?

– Так точно, понял. В блиндаже. Они в штабном блиндаже, – поспешно ответил Валдис.

– Сколько их там?

– Четыре человека.

– Сколько всего в охране?

– Они и мы. Больше нет.

– Что они делают в блиндаже?

– Я не знаю. Сидят. Петер знает, он только что оттуда пришел.

– Что они там делают, Петер? – спросил Муха у второго.

– Играют в карты. В покер.

– А ты почему не играешь?

– Я больше не мог. Я проиграл все деньги.

– Во сколько смена? – спросил я.

– В шесть утра. В шесть ноль-ноль, – отрапортовал Валдис.

Я взглянул на свою «Сейку». Два ночи. Нормально.

– Поднимайтесь, – приказал я.

Они встали. Валдис был примерно моего роста, а Петер на полголовы выше.

– Опять моего размера нет! – снова расстроился Муха.

– А что ты хотел? Эстонцы – самая высокая нация в мире. Ладно, придумаем что-нибудь. Раздевайся! – приказал я Валдису.

– Я не могу голый, – запротестовал он. – Я могу простудиться!

– Мое наденешь. Хороший костюм, хоть и не от Хуго Босса. А плащ как раз от Хуго Босса. Но для хорошего человека не жалко. Быстро! – приказал я.

Если честно, плаща мне было жалко. Не потому, что он был от Хуго Босса, а потому, что его выбрала и купила мне Ольга. И она расстроится, когда я скажу, что его потерял или его у меня украли. Врать, конечно, нехорошо, но не говорить же ей, что я обменял его на обмундирование спецподразделения «Эст». Не поймет.

Все-таки в «Эсте» кое-чему учили неплохо. Через две минуты заместитель командира второго взвода Валдис Тармисто был в моей одежде, а я в его камуфляже. И даже ботинки подошли по размеру.

– А теперь слушайте. Сейчас мы идем в штабной блиндаж. Без фокусов, – предупредил я. – Убивать мы вас не будем, но колени прострелим. И будете до конца жизни хромать. Когда подойдем, постучите и попросите отпереть.

– Они не запирают, – сказал Петер. – От кого?

– Тем лучше. Тогда просто войдете.

– А что потом?

– Ничего. Останетесь играть в карты. До конца смены. Все ясно? Двинулись!

Я прошел вперед – на случай, если еще кто-нибудь из охраны проиграется и выйдет подышать свежим воздухом. Муха шел сзади с автоматом, поставленным на боевой взвод. Понятно, что стрелять даже по ногам пленников мы не собирались, но в случае чего пальба над головами могла дать нам возможность смыться.

Тяжелая дверь штабного блиндажа была приоткрыта, оттуда тянулся сигаретный дым, слышались возбужденные голоса. Когда мы появились из-за спины Петера, разгоряченные покером «эстовцы» долго не могли въехать, кто мы такие и для чего пришли. Ну, это дело мы им быстренько объяснили. Мухе повезло: среди самой высокой нации в мире нашелся и нормальный человек, всего на десяток сантиметров выше Мухи. Так что теперь мы оба были экипированы одинаково – как бойцы спецподразделения «Эст». Только Муха был толще: он натянул камуфляж на костюм – не из жлобства, а чтобы камуфляжка не болталась на нем, как на вешалке.

Обраслетив всю охрану и обрезав телефон, мы умылись водой из ведра, потом заперли блиндаж снаружи на все засовы и напрямую, не скрываясь, двинулись к ярко освещенному гарнизону. Так, как возвращаются в часть часовые, сдав разводящему свои посты, – не слишком медленно и не слишком быстро: «калаши» на плече, небрежно сдвинутые на затылок форменные камуфляжные кепарики. Часовой с угловой вышки что-то крикнул нам, но я лишь неопределенно махнул рукой: то ли привет, то ли не до тебя. Понимай как знаешь.

Сошло.

Второй этап нашей операции вошел в решающую стадию. И тут любая ошибка могла быть очень даже чреватой. Нужно было учитывать и то, что весь командный состав «Эста» вздрючен разгоном, который наверняка устроил ему генерал-лейтенант Кейт, а младшие командиры соответственно вздрючили рядовой состав. Оставалось надеяться только на то, что с момента отлета командующего прошло достаточно времени, а неприятный эпизод с русским разведчиком относился не к службе, а к делу в общем-то постороннему и не слишком серьезному – к кино. А кино – это развлечение.

И все-таки.

Главное в таких ситуациях – расслабиться. Тоже как бы раствориться в окружающем. Чтобы от тебя исходило не больше напряжения, чем от мирно пасущейся на лугу коровы.

Два бойца «Эста», курившие у ворот КПП, очень удивились, когда обнаружили, что в грудь им уперлись стволы наших «калашей», и не сразу поняли, что происходит. А когда поняли, оцепенели и утратили всякую способность к сопротивлению.

Очень может быть, что они были неплохими солдатами и на показательных выступлениях вызывали восхищение зрителей. Но они ни разу не стреляли в живого человека, не всаживали ему под лопатку нож и не слышали, как хрустят под руками шейные позвонки. А мы слышали. За нами был страшный опыт нашей войны. И воевали мы не с солдатами. В Чечне мы воевали с волками. И потому сами стали волками. Нам пришлось стать волками, чтобы выжить и победить. Мы не победили, но выжили. А опыт волчьей войны так и остался в нас, проник в самые наши гены и давал о себе знать в минуты опасности. И те, с кем сталкивались мы в эти минуты, чувствовали нашу волчью суть.

Шестерых солдат, несущих ночную вахту на КПП, мы обезоружили, прицепили наручниками к трубам водяного отопления, а старшему лейтенанту, начальнику караула, велели проводить нас на гауптвахту. По его приказу часовой отпер дверь «губы», а больше нам ничего и не требовалось. Мы заперли их в караулке, взяли ключи и углубились в коридор, куда на обычных гауптвахтах выходили двери камер.

Но в этом гарнизоне «губа» была необычная. Камеры отделялись от коридора не стеной, а решеткой, как в американских тюрьмах, как их показывают по телевизору. Всего на «губе» было четыре камеры. Две из них пустовали, а две другие, в конце коридора, расположенные друг против друга, были обитаемыми. И картина, которую мы увидели, осторожно подкравшись, была прямо-таки умилительной.

На бетонном полу возле решетки одной из камер сидел Артист, подстелив под задницу арестантский тюфяк и набросив на голые плечи эсэсовскую шинель. Все его облачение, в котором он ходил за «языком», сушилось на батарее. Обняв руками голые колени, он с интересом слушал то, что из-за другой решетки ему рассказывал внук национального героя Эстонии Томас Ребане. Немецкие сапоги с короткими голенищами стояли рядом с Артистом, точно бы готовые к тому, что в них сунут ноги и продолжат «дранг нах остен». Или, как это было в феврале 44-го, «нах вестен».

Томас сидел не на полу, а в придвинутом к решетке мягком кресле, на нем была красная шелковая пижама и домашние тапочки. На коленях у него лежала какая-то рукопись, он читал ее и переводил или пересказывал Артисту ее содержание.

Сама камера, в которой обитал потомок эсэсовца, меньше всего напоминала «губу». Скорее, номер в приличной гостинице: мягкая кровать, телевизор, устланный ковровой дорожкой пол. И даже на решетке была плотная штора, которой постоялец этой замечательной камеры мог в любой момент отгородиться от внешнего мира.

Это и была, как я понял, та скромная обитель, про которую сказал национал-патриот Юрген Янсен.

Времени у нас было в обрез, но я все-таки не удержался и прислушался к рассказу Томаса.

– А дальше так, – говорил он, заглядывая в рукопись. – "Вечер того же дня. Красавица Агнесса лежит на тахте, покрытой персидским ковром. Она практически обнажена. Она открывает глаза и видит перед собой полковника Ребане. Агнесса: «Ах! Я была без сознания! Вы воспользовались моей беспомощностью!» Полковник Ребане: «Милая фройляйн, я не отношусь к той категории мужчин, которые получают удовольствие от обладания бесчувственной женщиной». Агнесса: «Вы даже не притронулись ко мне? Это правда?» Полковник Ребане: «Да, это правда». Агнесса: «Ах, я никогда не встречала таких мужчин!»

– "Практически обнажена" – это красиво, – оценил Артист. – Эта сучка и есть русская шпионка, которую подослали к полковнику?

– Почему сучка? – обиделся Томас Ребане. – Пожалуйста, не оскорбляй даму. В конце концов, очень может быть, что она моя бабушка.

Он приготовился читать дальше, но нам пришлось прервать их увлекательное занятие.

– Зэка Злотников, с вещами на выход! – скомандовал Муха, отпирая его камеру.

Артист недовольно покачал головой:

– Вечно ты, Муха, торопишься. Куда я в таком виде пойду? Шмотки не высохли.

– На себе досушишь. Быстрей! – приказал я.

– А меня? Возьмите меня, ребята! – взмолился внук национального героя. – Мне очень нужно отсюда свалить! Что вам стоит? Возьмите!

– Давай возьмем, – поддержал Артист, с отвращением натягивая влажную гимнастерку. – Малый нормальный. И у него есть кое-какая любопытная информация. Очень даже любопытная.

– Отставить! У тебя все шутки. А тут не шутки. Нам бы самим выбраться.

– Вот так всегда, – уныло заключил Томас Ребане. – Каждый думает только о себе. А выручить другого человека, который попал в беду, – куда там. Своя задница всегда ближе к телу.

– Рубашка, – поправил Муха. – Своя рубашка ближе к телу.

– У кого-то рубашка, а у вас жопа, – парировал потомок эсэсовца.

– В какую беду ты попал? – спросил я.

– Не знаю, – хмуро ответил Томас. – Но от этого мне не лучше. От этого мне хуже.

– Я бы взял, – сказал мне Муха. – Тут все не так-то просто. Берем?

– Черт с ним! Выпускай!

– Только быстро, быстро! – скомандовал Муха, отпирая решетку.

Томас похватал какие-то шмотки, сунул их в спортивную сумку и, как был, в пижаме и тапочках, выскочил из камеры.

– Сценарий не забудь, – напомнил Артист. – Потом дочитаем. И обуйся!

Томас запихнул рукопись в сумку, сунул ноги в туфли и рванул к выходу.

– Стой! – остановил я его. – Все делать только по моей команде!

После треволнений минувшего дня весь лагерь спал беспробудным сном, но следовало соблюдать предельную осторожность. В любой операции самое важное и самое трудное – чисто уйти. И я сомневался, что нам удастся пройти по лагерю такой толпой и не привлечь нежелательного внимания. К «губе»-то мы шли нормально: начкар, с ним два солдата. Картина привычная и не вызывающая никаких вопросов. А сейчас нежелательным было любое внимание. Даже какой-нибудь дневальный, сдуру глянув в окно и увидев такую компанию, немедленно поднимет тревогу. Да и то сказать: два солдата спецподразделения «Эст», с ними эсэсовец в шинели с погонами роттенфюрера, но в красноармейской пилотке, и совсем уж какой-то придурок в красной пижаме и со спортивной сумкой в охапке.

Поэтому я забрал начальника караула и прошел с ним к штабному уазику. Водителя не было. Я приказал начкару сесть за руль и подогнать УАЗ к дверям губы. Потом за руль сел Муха, начкар рядом с ним, а я устроился на заднем сиденье, потеснив Артиста и Томаса. Ствол моего «калаша» упирался в спину начкара, напоминая ему о том, что любая самодеятельность нежелательна. Перед КПП я приказал ему выйти и открыть ворота. После этого мне осталось только вернуть его в караулку КПП и зафиксировать наручниками.

Путь был свободен. Позади было тихо. Кажется, обошлось. Но едва мы отъехали на километр и лагерь «Эста» скрылся за холмом, Артист приказал Мухе остановить машину.

– В чем дело? – спросил я.

– Мне нужна эта тачка, – заявил Артист. – Примерно на час. – Он обернулся к Мухе: – Поможешь?

– Почему нет? А что делать?

– Скажу.

– Кончай! – приказал я. – Хватит с нас приключений!

Но Артист не сдавался.

– Пастух, сегодня мой день, – сказал он. – Не мешай, а? Иди с Томасом к моей тачке и жди нас. Мы вернемся самое большое через час. И не спрашивай, что я хочу сделать.

Я колебался. Не нравилось мне это дело. И Артист не нравился. Какая-то дурь была в нем.

– Я нечасто тебя о чем-то прошу, – проговорил он. – Сейчас прошу. Ну?

Никогда я его таким не видел.

– Ладно, валите, – разрешил я, хотя мой внутренний голос прямо-таки вопил, протестуя. – Но чтобы через час были.

Артист сразу повеселел.

– Муха, гони вкруговую, – приказал он. – К понтонному мостику. А там разберемся.

Мы с Томасом выгрузились из уазика и потащились к стогу, возле которого была спрятана «мазератти». Пока я очищал тачку от маскировки, Томас переоделся в свой элегантный серый сюртук и спохватился:

– А плащ? Я забыл плащ!

– Какие проблемы? Сходи и возьми, – предложил я.

– Это ты так шутишь, да? – спросил он.

Я не ответил. Он уселся на переднее сиденье. Я завел машину, вывел ее на асфальтовую дорогу и поставил так, чтобы сразу увидеть Артиста и Муху, если они собьются с пути и появятся впереди или сзади нас.

Томас с робкой надеждой спросил:

– У вас выпить ничего нет?

– Ну ты даешь! – восхитился я. – Сейчас только об этом и думать!

– А ты бы о чем думал, если бы тебя продержали две недели на минеральной воде «Нарзан»?

Он надолго задумался, а потом задал вопрос, который, судя по всему, уже давно вертелся у него на языке:

– Вы кто, ребята?

– А ты? – вопросом на вопрос ответил я. – Кто ты? Если ты внук национального героя, почему тебя держат на «губе»?

– Они называют это – под домашним арестом, – объяснил Томас. – В Таллине я сидел дома. С охранником. А сейчас должен быть на съемках. Не возить же меня каждый день из Таллина. Вот и пристроили на «губу». С гарантией, что не свалю.

– Почему ты хочешь свалить? Почему они тебя не отпускают?

– Я им нужен.

– Зачем?

– Не знаю. Это все – раскрутка. Понимаешь? И фильм – раскрутка. И презентация. И я на презентации. Они раскручивают.

– Тебя?

– Нет. Альфонса Ребане.

– Твоего деда, – уточнил я.

– Да никакой он мне не дед! Его и близко не было в нашей семье! Он просто однофамилец. Ребане, если по-русски, – это Лисицын. И больше ничего общего у меня с ним нет. В этом-то все и дело!

– Точно?

– Еще бы не точно!

– Так, – сказал я. – Это кино, похоже, поинтересней того, что мы видели. Ты все расскажешь. Но не сейчас. Сначала дождемся ребят.

Прошел час. Их не было.

Час двадцать. Их не было.

Час сорок. Никого.

Я сидел в анатомическом водительском кресле «мазератти», облегающем спину и задницу, как обьятия любимой жены, но ерзал, как на иголках. Вопрос был только один: что произойдет раньше – в лагере поднимут тревогу или они вернутся.

Мой внутренний голос возмущенно молчал. Обиделся, что я к нему не прислушался.

Темнота сгустилась так, как бывает только перед началом рассвета. С того места, где стояла наша тачка, были видны отсветы яркого лагерного освещения, а дальше справа – тусклая цепочка огней над укрепрайоном Эстонской дивизии СС.

И вдруг я заметил, что эти огни погасли. Были – и нет. Я даже сначала подумал, что мне показалось. Всмотрелся – не показалось. Ни единого огонька.

Что бы это могло значить?

4.10. Начало рассветать. Ребят не было. У меня в душе появилось тяжелое предчувствие беды.

4.30.

– Вон они! – вдруг сказал Томас.

– Где?

– Да не впереди – сзади!

Я врубил заднюю скорость. Через две минуты Артист и Муха ввалились в машину, Артист хрипло выдохнул:

– Все в порядке. Гони!

– А где уазик?

Он неопределенно махнул рукой:

– Там бросили. Вместе со всеми «калашами». Гони, Серега, гони!

Я не заставил себя упрашивать. Единственным моим желанием было оказаться от этих мест как можно дальше. И как чувствовал: не успели мы отъехать километра на три, как до нас донесся вой сирены – в лагере «Эста» объявили тревогу. Я дал под сотню – больше не позволяла дорога, она была слишком узкая и извилистая, петляла между холмов. Но минут через пять Артист попросил ехать помедленней. «Мазератти» огибала высокий холм, поросший ельником и мелкими соснами.

– Тормозни! – скомандовал Артист. – Теперь мы в полной безопасности.

Я остановил тачку. Артист выпрыгнул из машины и полез по холму вверх, жестами предлагая нам следовать за ним. Поднявшись метров на сто, остановился.

– Вот отсюда все будет хорошо видно, – удовлетворенно сообщил он.

Я осмотрелся. Уже заметно рассвело. С косогора хорошо просматривались холмы левого берега реки, исполнявшей роль Векши, но было слишком далеко, чтобы разглядеть блиндажи и окопы. По полям, обтекая холмы, стелился туман. Из него прорастали березовые перелески, стога. Было сыро, пахло прошлогодней листвой. У нас в Затопино – морозы и вьюги, а здесь – почти весна. Было что-то очень приятное в этой мирной, доброй к человеку земле.

Артист напряженно всматривался в сторону Векши.

– И чего мы ждем? – спросил я. – Когда совсем рассветет?

– Нет. Когда они доберутся до блиндажа и включат свет.

– И что будет?

– Увидишь.

Ожидание затягивалось. Воспользовавшись этим, Муха стащил с себя камуфляжную куртку, потом брюки и выругался:

– И все ты, Артист! Из-за тебя хорошие штаны испортил!

На брючине его костюма темнело мазутное пятно.

– Отчистишь, – отмахнулся Артист. – Бензинчиком ототрешь. Да что же они тянут? Их же люди в блиндаже! Неужели никому не придет в голову пойти и проверить, что с ними?

И тут над укрепрайоном зажглась гирлянда огней.

– Всё! – завопил Артист. – Смотрите!

И мы увидели.

Сначала беззвучно вспухли холмы. По всей линии обороны засверкали словно бы злобные шаровые молнии. Земля вздыбилась, из нее выстреливали картечные сгустки камней, как из жерла проснувшегося вулкана. И лишь потом на наши ушные перепонки обрушился грохот взрыва. Вернее, серии взрывов, которые сливались друг с другом, образуя какой-то утробный гул. И не успела осесть поднятая на десятки метров земля, как начались короткие резкие взрывы. Я уже понял, что это такое: это начал рваться боезапас в «тиграх».

От внезапной тишины даже зазвенело в ушах.

– Вот вам, суки, битва на Векше! – изрек Артист. – Валим!

Мы скатились к дороге, погрузились в тачку. Артист сел за руль и погнал «мазератти» к шоссе, которое связывало Тарту с Таллином.

– А теперь объясни мне, что это было, – попросил я Артиста.

– Да все очень просто. Мы вывели цепь на рубильник, которым включается освещение. Единственная проблема была – взрыватели не сразу нашли. Они были в снарядном ящике в штабном блиндаже.

– И пришлось поуродоваться, пока перетаскали тол к танкам, – добавил Муха. – До чертовой матери они его наготовили.

– А насчет трупов можешь не беспокоиться, – заверил меня Артист. – Все кадры сидели в штабном блиндаже. А рядом с ним ничего не взрывалось.

– Это, конечно, утешает, – сказал я. – Но я тебя спросил не о том, каким образом вы замкнули взрывную цепь. Я тебя спросил совсем о другом.

– Понимаю. Я просто реализовал сценарий. Все точно по тексту. Получив приказ из ставки фюрера, доблестные эстонские патриоты отступили. А перед этим взорвали свои позиции. Вместе с боевой техникой. Чтобы она не досталась врагу.

– С какой техникой?

– Со всей. Четыре «тигра». И с десяток крупповских пушек.

– Артист, твою мать! – сказал я. – Ты хоть понимаешь, что натворил?

– А что я натворил?

– Это теракт! И вмешательство в дела суверенного государства!

– Ничего подобного, – возразил он. – Я лишь слегка подкорректировал творческий процесс. Денег на новую технику у них нет. И даже за эту расплатиться не смогут. И значит – кина не будет.

– Почему ты это сделал? – удивленно спросил Томас Ребане.

– Сценарий мне не понравился. Характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком.

Томас взглянул на меня:

– Он шутит?

– Да, шучу, – резко сказал Артист. – Но могу и без шуток. По этому сценарию отца моего героя сослали в Сибирь или расстреляли. Моего отца никуда не ссылали. Но его брат, две тетки и мой дед с бабкой – все они лежат в Бабьем Яру. Объясняю специально для тебя, наследник героя. Бабий Яр – это овраг в Киеве, между Лукьяновкой и Сырцом. В сорок первом году фашисты расстреляли там семьдесят тысяч евреев. Среди них были и все мои предки. Мне до феньки, кто их расстреливал: СС или просто зондеркоманды. И были ли среди них эстонцы – это мне тоже до феньки. Фашисты не имеют национальности. Теперь понятно, почему мне не понравился этот сценарий? И закончим на этом.

Шоссе выскочило из перелеска и тянулось вдоль железнодорожной ветки. Впереди показалась платформа пригородной электрички.

– Высадите меня здесь, а сами уезжайте, – сказал Томас Ребане без особой уверенности в голосе.

– Хочешь вернуться на «губу»? – спросил я.

– Нет, я не хочу. Но вам нужно делать ноги. Очень быстро. Если вас прихватят, у вас будут большие проблемы.

– Если мы тебя высадим, нас прихватят гораздо быстрей, – резонно заметил Муха. – Сначала отловят тебя. Ты в своем сюртуке – как жираф. Кто тебя раз увидит – надолго запомнит. Ты им все выложишь: и где мы, и на какой тачке. После этого отловить нас – раз плюнуть.

– Почему я им все выложу? – оскорбился Томас.

– Потому что ты не Зоя Космодемьянская.

– Это такая партизанка? – припомнил он. – С гордо поднятой головой?

– Она самая, – подтвердил Муха.

– Да, я не Зоя Космодемьянская, – самокритично признал Томас.

– Поэтому сиди и не рыпайся.

– Из-за меня у вас будут дополнительные неприятности, – счел своим гражданским долгом предупредить он.

– Одной больше, одной меньше – без разницы, – усмехнулся Артист.

– И ты должен нам кое о чем рассказать, – напомнил я. – Ты нас заинтриговал.

– Тогда купите мне водки, – потребовал Томас.

– Совсем обалдел малый! – изумился Муха. – Кто же пьет водку в пять утра?

– Я! – твердо сказал Томас. – Вон там, рядом со станцией, ночной универсам. Там продают все. И водку тоже. Иначе я с вами не поеду. И ничего не расскажу.

– Тормозни, – кивнул я Артисту. – Муха, сгоняй. Ты у нас единственный, кто нормально одет.

– Что будем брать? – деловито спросил Муха, словно всю жизнь только и занимался тем, что бегал за водкой.

– Все равно, – сказал Томас. – Только много!

Через двадцать минут Муха вернулся в машину. В руках у него был полиэтиленовый пакет с побрякивающими бутылками. Не успел Артист тронуться с места, как Томас извлек из пакета бутылку и начал зубами выдергивать пластмассовую пробку.

– Стой! – заорал Муха. – Это же бензин!

– Какой бензин? – опешил Томас.

– Чистый. Авиационный.

– Зачем ты купил бензин? – обиделся Томас. – Я просил купить водку, а ты купил бензин!

– Штаны почистить, вот зачем, – объяснил Муха. – Водка – в другой бутылке. Ну, кадр!

Но Томас уже не обращал ни на кого внимания. Отвинтив пробку какой-то водяры с эстонской этикеткой, он припал к горлу и сделал несколько хороших глотков. Потом промакнул губы рукавом, понюхал мятую гвоздику, торчавшую в петлице его сюртука, аккуратно завинтил пробку и сообщил:

– Вот теперь тип-топ. Ты спросил, кто пьет водку утром, – обратился он к Мухе. – Водку хорошо пить в любое время. Вечером – чтобы вечер был веселый. Днем – чтобы день был хороший. Ночью – чтобы ночь была не очень длинной. Но лучше всего водку пить утром. У вас, у русских, есть хорошая поговорка: «С утра выпил – весь день человек свободный». Теперь я свободный. – И он с удовольствием закурил.

– Пора валить из этого независимого государства, – сказал Артист. – Не нравится мне Эстония. Маленькая, но злая. Как злобная собачонка.

– Ты не имеешь права так говорить, – запротестовал Томас. – Страна не может быть злой. Такой ее делают люди.

– А я про что? – отозвался Артист. – Проскочим через Нарву, – решил он и прибавил газу.

– Нет, – возразил Томас. – Через Нарву нельзя. Там перехватят.

– Тогда через Псковскую область, через погранпереход «Куницына гора».

– Нельзя, – повторил Томас.

– Ладно, через Латвию – через Валгу.

– И через Валгу нельзя. Вообще через границы нельзя. Все они будут перекрыты.