Текст книги "Притчи суфизма"
Автор книги: Виктор Лавский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Виктор Лавский
Притчи суфизма
ВВЕДЕНИЕ
Суфизм – это особое, мистическое, религиозно-философское течение в рамках ислама, представители которого считают возможным посредством личного психологического опыта входить в непосредственное духовное общение (созерцание или соединение) человека с Богом. Оно достигается путём экстаза или внутреннего озарения, ниспосланных человеку, идущему к Богу с любовью к Нему в сердце.
Мистицизм – это особый способ приближения к Истине, использующий интуицию и эмоциональные способности, дремлющие и не раскрытые обычно до той поры, пока их не приведут в действие тренировкой под руководством наставника. Конечная цель подобной тренировки, которая считается «прохождением Пути», – сбрасывание завесы, скрывающей истину от личного «я» и, таким образом, трансформация, или погружение в состояние неразрывного единства человеческой сущности и Истины.
Познания Истинного (Бога) нельзя достичь с помощью немистической веры, кодифицированной в исламе или в других религиях, – считают суфии. Опыт непосредственного общения с Богом убедил ищущих в том, что ислам не укладывается в рамки богословских канонов. Они стремились получить ясные этические представления, которые были переориентированы, или же приспособлены к главной цели суфизма – достижению мистического понимания Истины.
Цель, которую ставили перед собой и к которой шли суфии всю жизнь – это духовное, интуитивное, непосредственное познание Бога. Этому религиозному идеалу подчинены все их помыслы. В основе их концепций мистического Пути была заложена идея нравственного очищения и совершенствования человека. Эта идея вылилась в разработанную теорию устойчивых этико-моральных и кратковременных состояний. Суфийские авторитеты IX – XIII вв. главную задачу усматривали не в том, чтобы уйти от самого себя через посредство экстатических состояний, а в том, чтобы получить вневременной опыт через духовное перевоплощение. Состояние транса для них было средством, а не самоцелью.
Существует несколько гипотез возникновения термина «суфи», и самая распространённая заключается в том, что термин «суфи» происходит от арабского слова «суф», что в переводе означает «шерсть». То есть люди, занимавшиеся такой духовной практикой, носили одежды (плащи) из шерсти, так как шерстяные вещи считались одним из грубейших видов одежды, и тем самым они подвергали свои физические тела страданию.
Другие считают, что слово «суфи» происходит от греческого слова «софия» («мудрость»), в связи с тем, что в теоретических построениях суфиев просматривается влияние античных греческих философов.
Третья гипотеза гласит, что слово «суфи» происходит от арабского слова «суфа» – «возвышенное каменное место», «каменный выступ», где собирались сподвижники и друзья Мухаммада.
Четвёртая гипотеза утверждает, что термин «суфи» является производным от слова «сафо» – «чистый».
Предполагается, что суфии были племенем, которое обитало в Каабе (место паломничества мусульман). Они занимались очищением священного места и по своему образу жизни были близки к сподвижникам Мухаммада.
Ранний этап развития суфизма приходится на VIII – X вв. В это время суфизм, отделившись от аскетизма, сложился в самостоятельное религиозно-философско-нравственное учение. К середине XI в. идеи суфизма стремительно распространились по всему мусульманскому миру, несмотря на жестокую и беспощадную борьбу с ними официального ислама.
Основоположников суфизма вначале гораздо больше интересовала практическая деятельность, чем теологическое теоретизирование. Они стремились в первую очередь к тому, чтобы наставлять, а не учить, направлять своего подопечного на путь размышлений, который должен был помочь ему самостоятельно постигать духовную Истину и уберечь его от опасности иллюзий. Они считали, что в каждом человеке заложены возможности освобождения от своего «я» и соединения с Богом, но находятся эти возможности в скрытом, дремлющем состоянии и не могут быть освобождены без наставлений учителя, за исключением случаев, когда Бог дарует способность особого озарения.
С целью вызвать определённое состояние у человека, подготовить его сознание к восприятию сверхчувственного мира учителя использовали самые разнообразные средства: сакральные числа и знаки, цвета и запахи, духи и благовония, ритуальные обряды и очищения, магические слова, заговоры и молитвы-заклинания, музыку и пение, вызов ангелов и других духов и так далее.
Постепенно наряду с различными практиками начинается своеобразное самонаблюдение за психическими состояниями. Весьма важную роль в разработке теоретической базы этого самонаблюдения сыграл Абу Абдаллах ибн Асад ал-Анази ал-Мухасиби (ум. 857). Написанная им книга «Соблюдение прав Аллаха» излагает в главе 61 основы метода самонаблюдения. Мухасиби ставит себе задачу проследить соотношение между внешними действиями человека и намерениями его сердца. Крайне тщательный анализ самых сокровенных помыслов и движений души приводит его к установлению понятия «хал» – экстатического состояния, которое, как он полагает, не может быть достигнуто волей самого человека, а ниспосылается ему как божественная милость. «Хал», обычно, состояние весьма кратковременное, ибо это – мгновение, внезапное озарение, окрашенное в тона того или иного настроения.
Книга Мухасиби представляет собой целое руководство по организации внутренней жизни в процессе морального очищения. Школа Мухасиби не считала возможным удовлетворяться одним внешним благочестием. Для неё важно было, чтобы внутреннее состояние верующего соответствовало его внешним действиям.
Все школы суфизма требуют от своих адептов прохождения трёх уровней, это – шариат, тарикат и хакикат. К каждому последующему уровню человек может приступить только после того, как освоил предыдущий.
Шариат – это выполнение предписаний Корана. Тарикат – это Путь. Движение суфия по Пути характеризуется «стоянками» на Пути. Стоянки эти обозначаются термином «макам». Каждый из «макамов» представляет собой известное психическое состояние, свойственное данному этапу. Число и характеристика этих этапов на Пути в зависимости от школы могут значительно различаться.
Началом Пути, первой стоянкой, обычно считается «тавба» («покаяние»), то есть решимость порвать с обычным, формальным отношением к шариату и отдаться самосовершенствованию, вернее, поиску Истины. Это акт духовного обращения, имеющий для путника исключительное значение. Если в шариате (ортодоксальном исламе) «тавба» означает сознание греха, раскаяние, желание не повторять его, то в суфийском понимании это понятие углубляется. Изменяется ориентировка человека, наступает полное обращение его помыслов к Богу. Поэтому размышление о своих грехах или о раскаянии было бы для суфия на этом этапе ошибкой, ибо признание реальности своего греха есть признание реальности своей личности, а другой подлинной реальности, кроме Бога, нет.
Вторым этапом является «вара» («осмотрительность»). Наиболее характерная черта этого этапа – крайняя скрупулезность в различении дозволенного и запретного.
Эта осмотрительность ведёт к третьему этапу, называемому «зухд» («воздержанность»). Необходимо воздерживаться от греха, от излишка, от всего, что удаляет от Бога, от всего преходящего. Со временем этот этап расширился до воздержания от всякого желания и всяческого душевного движения.
Четвёртый этап – «факр» («нищета»). Первоначально – это добровольное обречение себя на нужду, обет нищеты, отказ от земных благ, вытекающий из последовательно проведённого воздержания. Но в дальнейшем «факр» уже понимается не только как материальная бедность, а как осознание своей нищеты перед Богом, то есть сознание неимения ничего своего, от того, что проистекает от Бога, до психических составляющих включительно.
Пятая добродетель – «сабр» («терпение»). Этот термин имеет множество различных определений, суть которых сводится к покорному приятию всего, что труднопереносимо.
Шестой этап – «таваккул» («упование на Бога»). Его начальная стадия состоит в том, что человек отбрасывает от себя всякие заботы о завтрашнем дне, довольствуясь текущим мгновением и уповая на то, что Бог и завтра так же позаботится о нём, как Он позаботился о нём сегодня. Отсюда распространённое в суфийских кругах выражение: «Суфий – сын своего времени», которое означает, что суфий живёт только данным текущим мигом, ибо то, что прошло, уже не существует, а будущее ещё не наступило и потому реально не существует. Доведенное до крайнего предела понятие о «таваккуле» приводит к полному отказу от личной воли, так что даже у теоретиков X в. уже встречается уподобление человека, вступившего на этот этап, «трупу в руках обмывателя трупов».
Седьмой этап – «рида» («покорность»), определяемая теоретиками как «спокойствие сердца в отношении течения предопределения», то есть такое состояние, при котором человек не только покорно переносит любой удар судьбы, но, более того, даже не может помыслить о том, что такое огорчение. Его помыслы настолько поглощены той высшей задачей, которую он себе поставил, что окружающая действительность утрачивает всякую реальность для него, и он воспринимает её как нечто, лишённое какого бы то ни было интереса.
Кроме «макамов» – состояний устойчивых, достигаемых путём неустанных стараний путника, существуют кратковременные настроения, своего рода порывы, налетающие на путника во время прохождения им Пути. Эти состояния суфии обозначили термином «хал».
«Хал» – это божественная милость, которая посылается свыше и исчезает так же мгновенно, как возникла. Наиболее часто упоминаемые «хал»:
1. «Курб» («близость») – такое состояние, при котором человек ощущает себя как бы стоящим в непосредственной близости к Богу, ощущает устремлённый на него взор Божества.
2. «Махабба» («любовь») – волна горячей любви к Богу, подателю всех благ.
3. «Хауф» («страх») – припадок ужаса, сознание греховности и неспособности даже в малейшей мере выполнять свои обязанности перед Богом.
4. «Раджµ» («надежда») – проблеск утешения при мысли о милосердии и всепрощении Бога.
5. и 6. «Шаук» («страсть») и «унс» («дружба») – явления, схожие с любовью, но отличающиеся по характеру и интенсивности.
7. «Итмµнина» («душевное спокойствие») – состояние блаженной уверенности в милости Бога.
8. «Мушахада» («созерцание») – состояние, в котором человек не только ощущает близость Бога, но как бы и видит его.
9. «Йакин» («уверенность») – высшая степень сознания реальности духовного мира, ничем непоколебимая.
К этим состояниям причисляется иногда и «фанµ», за которым идёт «бака» («вечность»): ощутив уничтожение своего временного, преходящего «я», человек погружается в море абсолюта, где отчётливо ощущает, что он существует так же вечно, как и божественная сущность. Это сознание бессмертия является высшим из состояний, достижимых для путника.
«Тарикат» завершается вступлением адепта в последнию стадию – «хакикат». Этот термин обозначает «реальное, подлинное бытие». Достигнув «хакиката», путник интуитивно познаёт истинную природу Бога и свою сопричастность ей.
Все течения и направления суфизма сводятся к двум основным школам. Обе они разрабатывали на практике и философски обосновали идею возможности интуитивного общения с Богом, воплотив её в реальные психологические приёмы.
Разработка идей первой школы традиционно связывается с именем персидского мистика Абу Йазида (Баязида) Тайфура ибн Иса ал-Бистами (ум. 875). Для его учения прежде всего характерны «экстатический восторг» и «опьянение любовью к Богу», всепоглощающая страсть к которому в конечном счёте приведёт «влюблённого в Него» к духовному слиянию с Ним. Сторонники этого направления считали, что при глубоком и полном погружении в размышление о единстве с Богом может возникнуть внутреннее духовное ощущение абсолютного исчезновения собственного «я»: личность исчезает, растворяется в Боге, приобретая при этом субстанциональные качества Божества. В этот момент происходит как бы функциональная смена ролей: личность становится Божеством, а Божество – личностью. С этим положением ал-Бистами связана дальнейшая разработка важнейшей концепции мусульманской мистики: «я есть Ты, а Ты есть я». Эта школа получила название «школы опьянения» или «школы экстатического восторга», ещё одно название этой школы связано с именем её основателя – тайфурийа.
Возникновение второй школы обусловлено деятельностью другого персидского мистика – Абу-л-Касима Джунайда ал-Багдади (ум. 910). Его учение, в принципе, признаёт положение «школы опьянения» о полном растворении личности мистика в Боге, когда потеряны все личностные характеристики, отпали эмоции и реакции. Однако это состояние Джунайд считал промежуточной фазой, поскольку, по его мнению, мистик обязан идти дальше, к состоянию «трезвости», в котором его духовное познание Божества могло бы трансформировать его в более совершенное человеческое существо, наделённое всей полнотой самонаблюдения и контроля над своими экстатическими видениями, которое вернулось бы в мир обновлённым, наделённым Богом миссией просвещать людей и служить на благо человеческого сообщества. Эта школа получила название «школы трезвости», то есть основанной на трезвом, критическом отношении к своим эмоциям и полном контроле над ними. По имени своего основателя она носила ещё одно название – джунайдийа.
История суфизма показывает, что в дальнейшем подавляющее число многочисленных суфийских братств придерживалось, с разной степенью вариативности, идей или концепций одной из двух вышеуказанных школ, а через их основателей возводило свою духовную генеалогию к Мухаммаду.
Меджнун
Как-то по дороге шел очень богатый и известный человек. Он в изумлении увидел Меджнуна, который сидел посреди дороги и просевал песок. Богач удивленно спросил:
– Эй, Меджнун, что ты здесь делаешь?
– Я ищу Лейли, господин, – ответил Меджнун.
– Здесь? – удивился человек. – Как ты можешь искать ее здесь, в этой земле? Как она могла упасть в эту грязь на улице?
Меджнун улыбнулся и ответил:
– Я её ищу везде, где бы она ни была, и какими бы ни были мои пути поиска. Главное – лишь бы я ее нашёл.
Соловей и муравей
Однажды соловей свил себе гнездо на ветке в одном саду. Случайно ничтожный муравей поселился под тем же деревом и на короткое время устроил там себе жилище.
Соловей целый день порхал по цветнику и звенел чарующими сердце напевами. Муравей же круглые сутки был занят сбором припасов. Стоголосый певец на садовых лужайках упивался сладкой песнью, поверяя ветке розы тайны свои, а весенний ветерок поддакивал ему. Жалкий же муравей, увидев неприступность розы и мольбы соловья, думал про себя:
– То, что выйдет из этих бесед, выяснится потом…
Ушла весенняя пора, ушло лето, пришла осень. Тернии заняли место роз, вороны поселились на месте соловьев. Подул осенний ветер, посыпалась листва с деревьев, остыло дыхание воздуха, из туч посыпались жемчужные капли дождя.
Залетел как-то в свой сад соловей и ни розы не увидел, ни запаха гиацинта не почуял. Онемел его язык, звучащий тысячью песен: нет розы, на совершенство которой он мог взглянуть, нет зелени, на красоту которой он мог бы посмотреть. От нужды изнемог он, от нищеты лишился песен. Вспомнилось ему: «Когда-то под этим деревом обитал муравей и собирал там зернышки. Обращусь-ка я к нему и попрошу у него чего-нибудь в память о близости наших домов и по праву соседства».
Пошёл голодавший два дня соловей просить подаяния у муравья и проговорил:
– О дорогой, щедрость – признак благородства и основа счастья. Провёл я свою драгоценную жизнь в беспечности, а ты был благоразумен и делал запасы. Не мог бы ты теперь мне дать хоть немного чего-нибудь, чтобы утолить голод?
– Ты день и ночь распевал, а я упорно трудился, – ответил муравей. – Ты то наслаждался свежестью розы, то созерцал весну. Не знал ты, что за каждой весной идет осень, у каждой дороги есть конец. А жаль…
Свое «я»
Жил в Басре юный подвижник, с которым не мог сравниться ни один из тогдашних искателей знаний. Он рассказывал:
«Едва поутру поднимусь, я уже спешу убежать от своего «я». Но враг этот назойлив:
– Милый старче! – бежит он за мною. – А подумай-ка, чем бы тебе сегодня покормиться! Скажи мне, что надо будет испить?
– Чашу смерти! – отвечаю я и ухожу.
Тогда мой враг «я» говорит мне:
– А во что мне надо одеться?
– В саван! – отвечаю я.
Потом он опять пристает ко мне, задает мне множество глупейших вопросов:
– И куда ты идешь, душевно ослепленный?! – кричит он мне.
Я отвечаю:
– Молчи! К краю могилы, вот куда я иду для того, чтобы хоть там, в последнее мгновение, при последнем издыхании, расстаться, наконец, со своим «я».
Ну что за мука – носить с собою свое «я» и не сметь отвергнуть его заранее, прежде смерти?»
Неблагоприятное время
Когда-то в Багдаде жил богатый купец. Надёжен был его дом. Он владел большими и малыми поместьями, корабли его с ценными товарами ходили в Индию. Унаследованные от отца богатства он приумножил своими усилиями, приложенными в должном месте в благоприятное время, а также благодаря мудрым советам и руководству западного короля, как называли в то время султана Кордовы.
Но вдруг счастье изменило ему. Дома и земли были захвачены жестоким правителем; корабли, направлявшиеся в Индию, утонули, застигнутые тайфуном; несчастья обрушились на его семью. Даже близкие друзья, казалось, перестали понимать купца.
И тогда он решил добраться до Испании, чтобы просить помощи у своего прежнего покровителя, и отправился через западную пустыню.
Бедствия одно за другим подстерегали купца в дороге. Осёл его подох, сам он был захвачен разбойниками и продан в рабство, из которого ему с большим трудом удалось вырваться на свободу. Лицо беглеца, обожжённое солнцем, напоминало выдубленную кожу. Грубые жители деревень, через которые он проходил, гнали его прочь от своих дверей. И только дервиши делились с ним скудной пищей и давали тряпьё, чтобы прикрыть наготу. Иногда ему удавалось добыть немного свежей воды, но чаще приходилось довольствоваться солоноватой, мало пригодной для питья.
Наконец, он достиг дворца западного короля. Но и здесь его ждали неудачи. Стража пинками отгоняла от ворот оборванца, придворные не захотели с ним разговаривать. Пришлось бедняге наняться на какую-то грязную работу во дворце. Скопив немного денег, он купил себе приличную одежду, явился к главному распорядителю двора и попросил допустить его к королю.
Когда-то купец был близок к монарху, пользовался его благосклонностью, и об этом счастливом времени у него сохранились самые живые воспоминания.
Но так как нищета и унижение наложили свой отпечаток на манеры купца, церемониймейстеру стало ясно, что никак нельзя ввести этого человека в высокое присутствие, пока он не получит несколько необходимых уроков светского обхождения и не научится владеть собою.
Наконец, спустя уже три года после того, как он покинул Багдад, купец вошёл в тронный зал султана Кордовы. Король сразу узнал его, усадил на почётное место рядом с собой и попросил рассказать о своей жизни.
– Ваше величество, – сказал купец, – в последние годы судьба была ко мне крайне жестока. Я лишился имущества, был изгнан из наследственных владений, потерял свои корабли и окончательно разорился. Три года я добирался к вам. В течение этого времени я перенес все невзгоды, какие только могут выпасть на долю человека, – умирал от голода и жажды в пустыне, страдал от одиночества, был в плену у разбойников, жил среди людей, язык которых я не понимал. Теперь я перед вами и отдаюсь на волю вашей королевской милости.
Король обернулся к распорядителю двора:
– Дай ему сто овец и назначь придворным пастухом. Пусть он пасёт их вон на том холме, и помоги ему справиться с этой работой.
Купец был слегка разочарован тем, что щедрость монарха оказалась меньшей, чем он надеялся, и он удалился после надлежащего приветствия.
Когда бывший купец привёл стадо на бедное пастбище, которое указал король, овцы заболели чумой и все до единой полегли. Неудачливый пастух возвратился во дворец.
– Ну, как твои овцы? – спросил король.
– Как только я привёл их на пастбище, всё стадо погибло.
Король подозвал распорядителя двора и приказал:
– Дай этому человеку пятьдесят овец, и пусть он заботится о них, пока не получит следующего распоряжения.
Испытывая горечь и стыд, пастух погнал своё новое стадо на пастбище. Животные стали мирно щипать траву, как вдруг из леса выскочили дикие собаки. Испуганное стадо бросилось к крутому обрыву и погибло в пропасти.
В великой печали купец пришёл к королю и поведал ему ещё об одной неудаче.
– Ну что же, – сказал король, – теперь возьми двадцать пять овец.
Потеряв всякую надежду, в отчаянии, что всё у него идёт из рук вон плохо, купец снова повёл стадо на пастбище. Вскоре каждая овца принесла по два ягнёнка, потом ещё по два, и стадо его стало увеличиваться. Последний приплод был особенно удачным: ягнята родились крупными, с красивой шерстью и вкусным мясом. Купец понял, что ему выгодно продавать часть своих овец и покупать по низкой цене маленьких и худосочных. Он их выкармливал, пока они не становились сильными и здоровыми, как овцы его стада.
Через три года он возвратился ко двору в богатой одежде, чтобы рассказать о своих успехах. Его тут же привели к королю.
– Тебе удалось стать хорошим пастырем? – спросил король.
– И в самом деле, ваше величество, каким-то непостижимым образом ко мне вернулась удача. Я смело могу сказать теперь, что мои дела идут благополучно, хотя любви к занятию пастуха я всё ещё не испытываю.
– Прекрасно, – сказал король, – а теперь прими от нас в дар королевство Севилью. Пусть все знают, что отныне ты – король Севильи.
С этими словами монарх коснулся его плеча жезлом.
Не сдержавшись, купец в изумлении воскликнул:
– Но почему вы не сделали меня королём сразу, когда я пришёл к вам? Неужели вы испытывали моё терпение, и так уж достаточно испытанное судьбой?
Король засмеялся:
– Позволь сказать тебе, что если бы ты получил трон Севильи в тот день, когда повёл на холм сто овец, от этого королевства не осталось бы и камня на камне.