Текст книги "Я жду вас всегда с интересом (Рассказы) (1980г.)"
Автор книги: Виктор Голявкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Всякое бывает, – говорит он, долго ползает по полу, а я ему помогаю.
– Да ты тут не вертись, – слышу я его веселый голос откуда-то из-под тахты, – ты не торчи перед моими глазами, я этого не люблю.
Я отхожу покорно, стою в сторонке, смотрю, как он ползает, жду.
Наконец он собирает инструменты, подходит с какой-то штуковиной к моему телевизору.
– В такой день, – говорит он, – можно себе позволить все.
Я невольно сказал:
– Только прошу вас, осторожней…
– Знаете, – сказал он весело, – после ваших слов я могу взять свои принадлежности и уйти. Я уйду, и попробуйте вы потом меня добиться…
– Обед скоро будет готов, – сказал я, бросившись наполнять рюмки.
– Я вам делаю одолжение, – сказал он, встав в какую-то дурацкую позу, – я вам любезность делаю, так?
– Так… – сказал я.
Он выпил рюмку, сел около телевизора и произнес целую речь:
– Моя любезность не знает границ! Как товарищ – я золото. Как мастер золотой. Между прочим, я работал на заводе, где собирал, да будет вам известно, такой вот марки телевизоры, как ваш. Я могу вытащить у вас из телевизора одну штучку, а другую утопить… (Боже мой!) Я могу так переделать ваш телевизор, что ни один техник в мире не сможет понять, в чем дело! (Он весело смеялся.) Я могу ваш телевизор разобрать до мельчайших подробностей, а потом собрать в прежнее монолитное целое! И могу его так разобрать, что ни одна душа не сможет его собрать. Но могу и устранить дефект, починить, отремонтировать, и он будет работать как новый! Выбирайте любое. А вы знаете, я могу сделать так…
– Ради бога… – сказал я.
Он выпил еще рюмку, снял крышку с телевизора и ткнул в какую-то деталь какой-то своей деталью.
И в этот момент раздался взрыв. Клубы дыма поднялись кверху, и мы закашляли, и что-то покатилось по полу, повертелось и выкатилось к моим ногам.
– Что-то взорвалось, – сказал я робко.
И в ответ я услышал его веселый голос:
– Не беспокойтесь, весь он не взорвется.
– А что там взорвалось? – спросил я.
– Видите ли, – сказал он, – это пока неизвестно.
– И вам неизвестно?!
– Мне известно, но не совсем.
– А кому известно? – спросил я испуганно.
Я открыл форточку. Пахло ужасно.
Он вышел ко мне из дыма. Положил мне руку на плечо. Чихнул, икнул, зевнул и кашлянул. После чего сказал весело и уверенно:
– Привозите его к нам. Мы уточним причину взрыва.
– Один вопрос, – спросил я. – Почему вы все беспрерывно смеетесь?
Он взглянул на меня, засмеялся и сказал:
– Молодые ребята, вот и смеются.
– Веселые ребята, – сказал я.
– Во-во, – сказал он, – точно!
Когда споткнется Дед-Мороз ( новогодняя сказка)
Шел снег, а в снегу шли деды-морозы.
Они шли не спеша, оживленно беседуя. Заполнив все улицы, шли деды-морозы, и не было им конца и краю.
Снег кружился и блестел; если внимательно присмотреться, то можно увидеть мохнатые брови, длинные бороды. Только лиц совсем не видно, сколько ни присматривайся. Это только деды-морозы могут так ходить, чтобы их лиц не было видно.
Но если внимательно прислушаться, то можно услышать приглушенный говор, кашель, смех и как они шмыгают простуженными носами.
Каждый из дедов-морозов нес под мышкой подарок. Но этого уж, конечно, не было видно, хотя каждый раз в Новый год все деды-морозы проходят по улицам всех городов с подарками.
Иногда, когда снег не идет, дедов-морозов вообще не видно. Но это бывает редко. Потому что в новогоднюю ночь снег почти всегда идет.
Каждый раз в Новый год поздно ночью в дом к мальчикам и девочкам заходит дед-мороз, с которым они познакомились во сне. Ведь не может быть, чтобы ты никогда не встречался во сне с дедом-морозом! Любой мальчик, любая девочка встречаются во сне со своим дедом-морозом – одни раньше, другие позже, но обязательно встречаются. А если дети находят подарок возле своей кровати, но уверяют, что они никогда не встречались во сне с дедом-морозом, то они просто этого не помнят. Непременно встречались. Раз утром нашли подарок у своей кровати. Откуда же он мог тогда взяться, сами посудите!
Так вот, во время одного такого новогоднего шествия один дед-мороз споткнулся, выронил подарок, и очень хорошая детская игрушка, которую он нес в подарок, сломалась об лед, а конфеты и печенье рассыпались по снегу.
Ему некогда было идти за новым подарком, утро Нового года подходило, и он все равно бы не успел. И этому деду-морозу пришлось только потереть ушибленное колено и отправиться обратно к себе домой.
Он побрел обратно печальный и расстроенный, потому что никак не мог выйти из своего положения.
Все деды-морозы шли в одну сторону с подарками, а он шел в другую пустой. Это было, безусловно, печальное зрелище. Хотя этого никто не видел.
У него даже слезы капали из глаз; ему было очень тяжело, что он не может принести подарок своему маленькому приятелю, с которым он познакомился во сне. Это был неудачливый дед-мороз, как бывают и неудачливые люди. Но и неудачливые люди не все же время бывают неудачливыми. И деды-морозы то же самое. Если он в этом году споткнулся, то не споткнется же он опять в следующем году! И он твердо решил, что на следующий год он принесет своему малышу не одну, а две игрушки, конфет и печенья в два раза больше.
Так что тот мальчик или девочка, которые, проснувшись, не нашли своего подарка, получат его непременно в следующем году. И притом в двойном размере.
Я никак не думаю, что этот дед-мороз еще раз споткнется, да так неудачно. Если уж споткнется, то какой-нибудь другой дед-мороз. А может, никто не споткнется.
Тогда всем будут подарки.
Любовь и зеркало
Любовь и зеркало
Фойе театра. Зеркала.
Они сидят в кресле вдали от всех.
Он говорит:
– Люблю.
– Ах, – говорит она.
Он говорит:
– Я куплю эскимо.
И бежит во всю прыть в конец фойе, где стоит лоток.
Вдруг что-то обрушилось на него. Или он на что-то обрушился. Что в итоге не важно.
Он моментально падает на пол.
Он видит лоток впереди. Видит люстры, И пять дверей в зал.
Он смотрит в обратную сторону. И видит лоток. Видит люстры. И пять дверей в зал.
Бежит к нему Тася.
Она поднимает его и ставит на ноги.
Он озадачен. Вертит головой во все стороны. Видит всюду лоток, видит люстры и пять дверей в зал…
Все равно
Звоню ей по телефону, предлагаю в кино сходить. Она мне отвечает, что ей все равно, можно и в кино сходить.
Я говорю:
– Нет, нет, тогда мы не пойдем в кино, если тебе не хочется.
Я говорю:
– Сходим в цирк, если тебе хочется.
Она мне отвечает, что в цирк ей хочется и не хочется, а в общей сложности все равно.
Я спрашиваю, брать билеты или не брать, а она мне отвечает, что ей абсолютно все равно.
Я ей предлагаю оперетту, а она мне отвечает: ВСЕ РАВНО.
– В парк?
– Все равно.
– В клуб?
– Все равно.
– На концерт?
– Все равно.
– На тот свет?
– Все равно.
Я перечисляю ей разные развлечения, мероприятия, вплоть до прыжков с парашютной вышки и чертова колеса, предлагаю танцы, бассейн и планетарий, зоопарк и собачью выставку, стадион и выставку картин, съездить за город на электричке, выдвигаю, наконец, версию отправить своих родителей за город на электричке, а ее пригласить к себе. Но на все она мне отвечает: ВСЕ РАВНО.
Тогда я, возмущенный, окончательно вышедший из себя, совершенно категорично заявляю, что если ей все равно, встречаться со мной или не встречаться, то лучше не встречаться.
Тогда она мне отвечает, что ей решительно все равно, куда идти и ехать, лишь бы со мной…
И ведь мне все равно. Лишь бы с ней…
Книга отзывов
В этот день я был так занят, что целый день не ел. Я даже забыл, что мне нужно поесть. Только к вечеру я забежал в столовую пообедать. Я съел подряд два супа, не замечая вкуса, и два вторых. И тут мне подсунули эту книгу.
– Что это? – спросил я, не поняв, в чем дело.
– Это книга, – сказали люди. – Будьте добры, напишите.
Я оглядел их. Это были работники столовой.
– Что написать? – не понял я.
Работники столовой улыбались. Они улыбались как ангелы и как подхалимы, А один улыбался как кашалот.
– Напишите отзыв, – просили они. – Мы очень вас просим.
Я немножечко удивился и спросил:
– Почему же именно я должен его написать? Или вы каждому так говорите?
– О! – воскликнули четверо хором. – Вы с таким аппетитом ели наш суп… Только вы можете написать!
– Гм!.. – удивился я еще больше. – Вы так думаете?..
– Не только мы, – обрадовались они. – Все так думают. Все смотрели на вас, как вы ели суп.
– Почему?! – удивился я еще больше.
– Потому что вы ели суп с аппетитом. У нас редко кто так ест. За последние пять лет никто не ел с таким аппетитом.
– Гм!.. – удивлялся я все больше. – Как странно.
Но они не дали мне размышлять. Открыв книгу, они сказали:
– Факт зафиксирован нами. Ели вы с аппетитом. Отпираться тут бесполезно. Вся столовая видела это. Свидетелей сколько угодно. Так что напишите факт и распишитесь.
Работники обступили меня. К ним подошло подкрепление. Теперь их уже было много. Их стало около десяти. Они окружили меня кольцом и уже не просили, а требовали.
За их спинами были зрители. Лица зрителей говорили о том, что они могут всегда подтвердить, что я ел с аппетитом. Они пялили на меня глаза. В них сквозили удивление и восторг. Они восторгались мои аппетитом и удивлялись вкусу.
Поглядев вокруг, прижатый, изобличенный, я вынужден был написать: «Я с аппетитом ел суп и котлеты».
Книгу буквально схватили и унесли как великую ценность. Повар вышел взглянуть на меня. Он прищурился и сказал:
– Еще вздумал ломаться, писать не хотел, сукин сын!
Как его фамилия
Я учился в Академии художеств с этим вместе, как его… ну, все его знают… фамилию забыл… Он всегда вот так, сбоку со своим мольбертом стоял, поодаль, волосы у него курчавые были, это сейчас он лысым стал, как его… фу-ты, ну этот, ну как его… Раньше всех, бывало, нарисует, подмалевок сделает, а мы еще только начинаем. Все курсы – похвалы совета, поощрения, поклонения. Так вот я с ним вместе учился, да его теперь каждая собака знает. В культурном мире этот, как его… эх, как его… запамятовал… забыл его фамилию… Вместе, помню, поступали, я первым поступал, а он вторым. За мной шел. Фу-ты, черт, как его фамилия, совершенно забыл! Да все его знают, синий цвет в его живописи преобладает наряду с зеленым. Рисовал он здорово, а живопись у него шла слабей. Но все равно пятерки ему ставили за то, что живопись на рисунке держится. Каркас, мол, есть основа и скелет. Он, как диплом защитил, сразу в гору пошел. Остановить его никто не мог. Еле ходит сейчас, толстый стал, лысый, кошмар! Я имею в виду, шишка на ровном месте, да и черт с ним! Как его фамилия-то… вот память, а? Выставка его была: сплошное синее в глаза бьет в сочетании с зеленым. Синька, я имею в виду, в сочетании с черт знает чем! Вместе поступали, только потом меня выгнали. Вместе кефир, помню, пили, а как фамилия – забыл. Да его все знают, а я забыл. Вместе пирожков, помню, накупим и сидим едим. Сахарный песок в воде разболтаем и запиваем. А сейчас он ишь ты! Как его фамилия, вот вспомнить не могу!.. Потом вспомню. Вот так и бывает: со знаменитым человеком, можно сказать, рядом стоял, мольберты соприкасались, в одну столовую ходили, мало того, в одной комнате жили, он однажды луковицу у меня из тумбочки стянул, а я у него – сыр. Тоже мне – великий! А сейчас ходит как барон, тьфу, никак не могу его фамилию вспомнить. Рисовал он хорошо, неплохо рисовал, это верно, это, положа руку на сердце, можно во всеуслышание заявить, не кривя душой, а живопись вот – синяя! Меня когда выгнали, я в Союз художников не стал поступать, очень надо, чтобы меня кто-то там принимал? Экспериментальных работ у меня на чердаке навалом. Буду экспериментальной живописью заниматься, а признание придет. А этот… как его… не могу его фамилию вспомнить… Я его синие работы видел – дрянь, только на рисунке и держится. Мне жена говорит: занимайся чистым искусством, чистым творчеством, прославишься, вставим на кухне стекло, а то дует невозможно. А этот, как его… фамилию забыл… чего из себя строит, непонятно! Я днем сам себе предоставлен, а вечерами рабочим сцены работаю, поближе к опере, к артистам, к вокалу, к хореографии. Экспериментальных работ у меня на чердаке навалом. Буду экспериментальной живописью заниматься, а слава меня сама найдет. А этот, как его… как он там… этот-то… тоже мне! А сценическая моя работа отличная. Сидишь себе, встал, декорацию взял, отнес или пронес – вот и вся работа. Носи себе взад-вперед, а то вовсе не носи, сиди да смотри, как другие носят. Или где-нибудь прикорнешь за лесочком намалеванным и храпишь, как на природе. Встанешь весь в пыли и целый час чихаешь. Словно тройка лихая тебя пылью обдала. Так и пронеслась с колокольчиками во весь дух. Живешь, короче, среди лесов, дорог, дворцов, садов, чистого ясного неба и колосящегося поля… Все это есть. Для художника фантазии непочатый край, и поразмыслить можно и пофантазировать. Я бы эти декорации ногой левой, как говорится, написал бы, да лучше я не буду их писать. Я буду их таскать. А этот, как его… фамилию я его все-таки вспомню… хмырь, и все! Ну что его выставка, ну что? Разве это выставка? Какая же это выставка? Нет… это все не выставка. Все синька. Все мазня. Ну кто он такой? Ну кто? Фамилию его даже вспоминать не хочу! Пузырь надутый на ровном месте! Как его фамилия… вот черт… Специально не буду вспоминать его фамилию! Нарочно не буду вспоминать! Знаю, а не буду вспоминать, помню, а не вспомню. Не хочу. Его фамилия и моя фамилия. Две одинаковые фамилии. Мы с ним однофамильцы. Бывало, нас путали. А теперь? Да я рядом ним стоять не хочу, не то что ходить или сидеть!
Потяни корову за хвост
Прочел я о конкурсе в юмористическом журнале и несказанно обрадовался. Мне как раз не хватало денег на одну вещицу. Я, правда, не собирался писать рассказ, или басню, или же фельетон, потому что считал все это сложным. Меня вдохновляло другое.
В самом конце условий я прочел нечто такое, что показалось мне весьма легким, даже чепухой, – придумать веселую подпись к рисунку. И за это пустяковое дело предлагалось сто рублей. Я, правда, учитывал, что многие пришлют свои подписи и многие будут претендовать на эту сумму. Но я даже представить не мог, как это не придумать подпись. И веселее других. Нужно только подумать. И поспрашивать других.
Может, кто так придумает, что и сам не придумаешь.
Тем более я человек до крайности веселый. Всю жизнь пробавляюсь шутками. В бытность учебы за мои остроты меня часто из класса выгоняли, а один раз даже из школы выгнали.
Вырезал рисунок из журнала, гляжу на него во все глаза и чувствую: он расплывается и превращается в туман. Слишком долго глядел. Отдохну, думаю, и снова буду глядеть на него во все глаза. До тех пор, пока мысль не прискачет.
Пустяшненький рисунок: корова стоит на льдине, а мальчик с берега ее за хвост тянет. Какая может быть тут подпись? Два-три слова, ну от силы – пять.
Но что писать?
И вдруг одна за другой полезли в голову подписи: «Не тяни корову за хвост», «Не тяни ее за хвост», «Зачем тянуть корову за хвост?», «Никого не тяни за хвост», «Корова тебе не кошка», «Не тяни за хвост ни кошку, ни корову», «Хвост не для того, чтобы за него тянуть», «Корова – друг человека, а ты ее за хвост тянешь», «Сам себя потяни за хвост», «Не корову нужно тянуть за хвост, а себя за уши!», «Оставь коровий хвост!», «Брось хвост коровы!»
Все подписи мне нравились. Но я не мог решить, какая подпись лучше и чем одна лучше другой.
– Скажите, пожалуйста, – спросил я соседа, – как лучше: «Не тяни корову за хвост» или «Зачем тянуть корову за хвост?»
– Гм… затрудняюсь вам ответить, – сказал он, – смотря по какому случаю…
Не стану же я ему объяснять, чтобы он вместо меня премию получил.
– Какое предложение вам кажется смешнее, – спрашиваю, – первое или второе?
– Откровенно говоря, ничего смешного я в ваших предложениях не вижу.
– Вы серьезно?
– Вы же видите – я не смеюсь.
Он действительно не смеялся.
– А как сделать смешно?
Он не понял. Я стал объяснять:
– Представьте себе рисунок: мальчишка тянет корову за хвост. Корова на льдине, а мальчик на земле. Какую смешную подпись написали бы вы под таким рисунком?
– А зачем вам это?
– Нужно.
– А вы сами когда-нибудь тянули корову за хвост?
– При чем здесь я?
– У вас никогда ничего не получится, пока вы сами не потянете корову за хвост.
– А зачем мне тянуть?
– Чтобы вы поняли, что это такое.
– А вы тянули?
– Мне не нужно.
Если бы он знал, в чем дело, не говорил бы, что ему не нужно!
Поступаю проще: посылаю все подписи. Пусть там жюри разберется.
В письме сообщаю, что могу еще прислать в таком духе, если этого недостаточно.
Получаю ответ: присылайте, если у вас хватит духа.
Шлю еще.
Жду денег.
Но не получаю ни шиша.
Неужели недостаточно?
Неужели и в самом деле для этого нужно потянуть корову за хвост?
Привет вам, птицы!
Я смотрел телевизор в клубе. Показывали кинокартину. Люди все подходили. И прямо-таки изводили меня. Потому что я сидел с краю, и все обращались ко мне. Все спрашивали название картины. А название было такое: «Привет вам, птицы!» Там шла речь о скворечнях, весне и грачах.
Первым спросил меня мальчик. Он очень мило спросил, деликатно:
– Дяденька, это какое кино?
Я сказал:
– Это «Привет вам, птицы!»
Он не расслышал. Я повторил. Он не стал больше спрашивать и где-то сел. И сейчас же мне кто-то шепнул тихо в ухо, задав тот же самый вопрос.
– «Привет вам, птицы!» – ответил я.
– Кому привет? – спросил он.
– Птицам привет, – сказал я, – птицам.
– Как то есть? – спросил он мягко.
Я попросил его отойти. Он как будто обиделся, но отошел. Вдруг ко мне обратилась женщина. Она интересовалась тем же. Грубить женщине неприлично. Я взял себя в руки. Вобрав воздух в легкие, я сказал:
– «Привет вам, птицы!»
– Я не шучу, – сказала она.
– Я тоже, – ответил я.
– Вы шутите, – рассердилась она.
– Нет, – сказал я.
– Как это глупо! – сказала она.
– Отвяжитесь! – рявкнул я.
– Хам, – сказала она и ушла в сторону.
Но не успела она отойти, как ко мне привязались двое. Эти двое здоровых парней желали узнать от меня непременно название кинокартины.
Я не сказал им: «Привет вам, птицы!» Это могло для меня плохо кончиться.
Я встал с места и вышел вон. У двери столкнулся со мной старик. Он спросил:
– Вы оттуда? Там какое идет кино?
Я налетел на столб
Я иду с мамой и папой по тротуару. Я иду и смотрю туда и сюда и вверх. В небе летит самолет. Вдруг я падаю на тротуар. Я налетел лбом на столб. Я плачу и не хочу вставать. Папа берет меня на руки. Он гладит меня и говорит:
– Как это ты упал?
Я говорю:
– Я смотрел на самолет и не видел столб.
Отец говорит маме:
– Ты плохо следишь за ребенком. Мать рядом – не видит, что сын прет на столб.
Мать говорит отцу:
– А ты для чего, отец? Разве это не твой сын?
Отец говорит:
– Это, конечно, мой сын, но ты – мать!
Мать ему отвечает:
– А ты – отец.
Отец строго ей заявляет:
– У тебя это не первый раз. Помнишь, как он съел кошкин творог? Ты тогда была дома.
На это мать говорит:
– А ты помнишь, пошел с ним гулять и надел ему майку вместо штанов?
Отец говорит:
– Не майку, а джемпер, и это не так уж страшно. Это не сделало сыну вреда.
Мать ему возражает:
– Не джемпер, а майку.
Отец говорит:
– Я помню, что джемпер, – и ставит меня на ноги.
– Ты вспомни-ка, – говорит ему мать.
Я трогаю лоб. У меня на лбу шишка. Я смотрю на мостовую. Там что-то блестит на асфальте. Я преспокойно иду под машину.
Шофер резко затормозил. Он кричит во все горло:
– Чей ребенок?!
Папа и мама бегут ко мне. Мы опять идем по тротуару. Папа и мама ведут меня за руки. Мать говорит отцу:
– Славка чуть не попал под машину, и это все ты виноват.
Он говорит – я говорю
Я написал один рассказ. Там были такие слова: «Пер-вер-дер, обманули Дария». И больше о Дарии ни слова.
Но вот однажды приходит ко мне человек по фамилии Дарий. Он является и говорит возмущенно:
– Вы вписали меня в рассказ. Я слышал – он об идиотах? Моя фамилия там фигурирует. Надо мной все смеются. Все говорят мне: пер-вер-дер.
Я говорю:
– Вы тут совсем ни при чем. Ведь был такой царь Дарий. Вот я про него и писал.
Он говорит:
– Почему вы тогда не вписали себя? Например, пер-вер-дер – вы. Или какое-нибудь другое имя или фамилию. Я прошу изменить.
Я говорю:
– Я бы сделал это, но так лучше звучит.
Он говорит:
– А мне какое до этого дело?
Я говорю:
– Не находите ли вы, что это глупо и ваше требование дурацкое?
Он говорит:
– Нахожу, что глупо, но все равно измените.
Я ему говорю:
– Раз вы находите это глупым, не говорите мне этого.
Он со слезами на глазах говорит:
– Все равно, хоть это и глупо, но все равно вы меня оскорбили.
Я говорю ему:
– Я прошу вас не лезть в мои рассказы и в мое личное творчество.
Он говорит:
– Это вы втянули меня в рассказ, а я сам никогда бы не влез в него и не подумал бы этого сделать.
Я ему говорю:
– Надоедливый вы человек!
А он все говорит мне и говорит!
Ты все понимаешь
Я ему говорю:
– Я тебя приглашаю в гости с супругой, как ты сам понимаешь, насколько мне все это громоздко и тяжело… Сколько хлопот, обузы у моей жены, она ведь с ног собьется, не повернуться будет, она не сможет сесть, она будет вертеться как юла вокруг гостей, да ты все понимаешь… Жарить, парить, варить на такую ораву, того гляди, ошпаришься или надорвешься, ты ведь знаешь: с гостями возиться – хуже нет занятия на свете! Однако я тебя приглашаю. А потом за всеми убирать посуду, мыть – хуже занятия не бывает!. Она уже похудела, ты меня пойми, да ты все понимаешь! А впереди еще день, она уже вся высохла, на ней кожа да кости, взгляни на нее! Да ты все понимаешь, не дурак же ты, в конце концов! Из-за гостей она на себя не похожа. Но мы с ней держимся, мы крепкие, мы и тебя вынесем, и Кунгурцева с его шуточками, и Крючкова с его шуточками, и Александровича с его шуточками, всех вас… Помнишь, как вы мне в Гурзуфе ежа под подушку подсунули? Ты знаешь, что за это делают? А я тебя в гости приглашаю вместе с твоими дружками! Угощать вас всех буду. Ведь глупость с моей стороны, но я такой! А вы какие? Я вам уже сказал, кто вы. Да ты все понимаешь! Ты на меня не обижайся, ты все понимаешь, и жена твоя все понимает, все соображает. Приходите, приходите, не стесняйтесь. Стараешься, стараешься для вас, а вы не понимаете… Да ты все понимаешь… Пропадите вы все пропадом, никогда бы никого не приглашал, да разве вас не пригласишь, тебя, к примеру? Да ты всю жизнь будешь вспоминать, как индюк надуешься, знаю я тебя, не махай руками! Ишь размахался, да ты у своей жены спроси, она твой характер лучше знает. Да ты мне потом проходу не дашь, да ты не махай, не махай руками! Скажи, Вера, неправду я говорю? Ишь как жену запугал, слова вымолвить не может. Да ты не обижайся, ты все ведь понимаешь. Забил жену до такой степени, да тебя не только в гости, на порог, на пушечный выстрел нельзя пускать. Да ты все понимаешь… Если бы ты все не понимал, я бы тебя не приглашал! Не отмахивайся, сам прекрасно знаешь, все отлично понимаешь! Приходи, но смотри: потом не говори, что я тебя не приглашал! Ты ему, Верочка, напоминай изредка, и пусть он не машет руками, а то я так махну, что он костей своих не соберет. Для вас же стараюсь, к вам же обращаюсь, из-за вас же маюсь. Всех вас приглашаю, но последний раз. Подойди-ка ты сюда, подойди-ка… боишься подойти?.. Эх ты! Да ты все понимаешь. Приходи!
А он мне отвечает:
– Знаешь что, дорогой, я все прекрасно понимаю, а ты-то сам понимаешь хоть что-нибудь? В гости я к тебе, конечно, не приду, а вот ежа, при случае, еще раз обязательно подложу!
Мальчика поймали
Он украл на пляже дарственную ручку, зажигалку с дарственной надписью, нейлоновые японские носки и портсигар из вывернутой оленьей кожи с дарственной надписью. Он украл ключи и платок с инициалами.
И вот он сидит на песке, девятилетний мальчик, попавший в дурную компанию.
Вокруг толпа.
– Как ты дошел до жизни такой? – спрашивают его.
Он плачет.
– Тебе не стыдно? – спрашивают его.
А он плачет, бедняга, попавший в дурную компанию.
– Разве так можно? – спрашивают его.
А мальчик так расплакался, что хоть отдавай ему обратно украденные вещи и пусть он идет домой.
– Отпустите его, – говорит один.
И мальчик плачет тише.
– Я в его годы не такие дела обделывал, – говорит другой.
И мальчик уже не плачет.
– Все равно его не посадят, – говорит один.
И мальчик улыбается.
– Может, он случайно, – говорит один.
А у мальчика такой вид, будто у него самого украли, сейчас он погрозит всем пальцем – так у него поднялось настроение.
– А может, он вовсе ничего не крал? – говорит один.
И мальчик встает, чтоб его пропустили.
– Я его ведь за руку поймал, товарищи, а он другой рукой ключи в море бросил.
Мальчик плачет.
– Нужно было его сразу за обе руки схватить!
Мальчик громче плачет.
– Надеть бы на него костюм водолазный, пусть ищет ключи, чтоб знал!
Мальчик жутко плачет.
– Я трусы выжимал, а он в это время у меня ключи вытащил, пусть водолазный костюм теперь надевает, а что…
Мальчик плачет. Он так орет, что все плачут.
– Не бойся, мальчик, никто не собирается на тебя водолазный костюм надевать, дяди шутят.
И мальчик не плачет.
– Кто тебя, милый ты мой, хороший, в море за ключами пошлет, успокойся, сынок, симпатичный такой парнишка…
И мальчик улыбается.
– Да вытри ты слезки, ишь как разревелся, дурачок, мама с папой небось за тебя сейчас волнуются, ждут не дождутся, а ты тут сидишь себе нервы треплешь, умное какое у него лицо, заметьте.
И мальчик вовсю улыбается.
– На ребенка накинулись как сумасшедшие из-за ключей! Да этим ключам паршивым, вместе с вашей ручкой дурацкой, простите, грош цена по сравнению с нервной системой человека! Да я готов вам заплатить сейчас же эту ничтожную сумму, чтобы вы оставили ребенка в покое!
Тогда мальчик смеется и даже хлопает в ладоши. И все вокруг смеются и хлопают в ладоши.
– Вам смешно, а мне в дом не войти, – говорит пострадавший.
– Ему в дом не войти, а вы смеетесь!
– Как же можно смеяться, товарищи, если человеку в дом не войти! Да тут плакать надо!
Тогда мальчик перестает смеяться и начинает плакать.
– Держите его, товарищи! А то он может сбежать!
Мальчика держат, а он с плачем вырывается.
И, глядя на все это, я тоже заплакал.
Парфентьев
Один-одинешенек коротаю новогодний вечер. Жена в гости ушла, я малость приболел. Звонят по телефону.
– Алло!
– Говорит Парфентьев! – слышу радостный голос.
– Вам кого?
– Парфентьев говорит!
С такой радостью мне сообщает, будто я всю жизнь только о Парфентьеве и думал. Подумаешь, Парфентьев, велика важность!
– Говорит Парфентьев, вы меня слышите?
– Я слышу.
– Нет, вы послушайте, послушайте, голос мой послушайте… Ну? Как?
Он пропел «Будьте здоровы, живите богато».
– Ну, – сказал я.
– Ничего?
– А что?
Он пропел «Капитан, капитан, улыбнитесь!»
– А сейчас?
– Ничего.
– Ну вот видите! – Он ужасно обрадовался.
– Вам, значит, никого не надо? – спросил я. – Ровным счетом никого?
– Я же вам сказал: говорит Пар-фен-тьев!
– А дальше что?
– А дальше песня.
– И все?
– Все.
– Мало.
– Вам все мало, дорогой, вы, наверное, из тех людей, которые едят до отвалу, до тех пор, пока уже дышать не могут. А ведь с вами Парфентьев говорит. Единственный в своем роде. Парфентьев моя фамилия. Пар – первый слог.
– А второй?
– Фен.
– Третий?
– Тьев.
Тут меня осенило.
– Послушайте, вы к моей жене никакого отношения не имеете? Может, она сейчас с вами рядом стоит?
– Помилуй господи, – говорит, – я к своей-то жене никакого отношения не имею, не то что к вашей. Ни ваша, ни моя жена со мной рядом не стоят.
– Спасибо, – говорю, – за приятную новость, сами понимаете, к своей жене вы можете не иметь отношения, а к моей наоборот.
– А моя жена, – говорит, – случайно там с вами не сидит?
– А как ваша фамилия? – спрашиваю.
– Парфентьев, – заорал он необыкновенно радостно. – Единственный в своем роде! Пар – первый слог!
– Так, – сказал я. – Первая буква какая?
– Пе! – сказал он. – По. Повар!
– Печенка! – заорал я. – Пумперникель!
– Пумперникель – это что? – спросил он.
– Эстонская еда, – сказал я. – Прелесть!
– А я Парфентьев! – сказал он.
– А вторая буква какая? – спросил я.
– Артиллерия! – сказал он. – Амбразура. Аврал. Арро.
– Арро?
– Ну, это не важно, – сказал он, – мой шеф Арро, вы его не знаете, ну его к лешему!
– Я забыл, на какой букве мы остановились, – сказал я.
– А вы думаете, я только об этом и думаю? – сказал он.
– А как ваша фамилия? – спросил я.
– На третьей букве остановились, – сказал он сразу, – вспомнил.
– Третья буква какая? – спросил я.
– Р-развернись плечо… – сказал он.
– Радуга, – сказал я. – Румба!
– Тумба, тумба, тумба, Мадрид и Лиссабон!.. – запел он. Потом поинтересовался, не утомился ли я.
– Нисколько, – сказал я. – Вы как раз напали на человека, которого не сразу утомишь. Тем более мне совершенно делать нечего.
– Это так приятно. Такое совпадение! Мне тоже совершенно нечего делать!
– Давайте, давайте четвертую букву, нисколько я не устал, и насчет еды вы верно подметили – ем я крепко. На полную мощность. За обе щеки. Когда ем огурцы, хруст стоит на весь дом. Когда хлебаю борщ, слышно во дворе.
– И кушайте себе на здоровье, – говорит, – только соседей не тревожьте.
– Они тоже едят вовсю, друг друга заглушаем.
– Прекрасные соседи вам попались.
– Отличные соседи.
– А как они выглядят?
– Очень уж на меня похожи.
– Как это вы ухитрились?
– Как они ухитрились, вы хотите сказать?
– И вы и они.
– Чего ухитрились?
– Да я и сам не знаю, о чем вы толкуете.
– По-моему, ни о чем.
– Споем?
– Споем.
Мы спели «Кавы-кавы-кавылечек».
Я поинтересовался, не устал ли он. Так он даже обиделся. Я, говорит, не меньше вашего съедаю – две курицы зараз, так что будьте добры, осторожно. Парфентьев моя фамилия.
– А поросенка, – спрашиваю, – можете целого зараз съесть?
– Смотря какого.
– Большого.
– Вдвоем с вами, пожалуй, съедим любого.
– А пива, – спрашиваю, – можете зараз бочонок выпить?
– Могу, – говорит, – ерунда…
– И я могу. А можете ли вы…
– Могу! Могу! – орет. Не дал договорить. – Парфентьев, – говорит, – моя фамилия.
– Того, о чем я хотел спросить, вы не можете, – говорю.
Он запел песню на стихи «Все мы можем и не можем».
Я подпевал. Потом спросил:
– Кому же вы все-таки звонили, интересно знать. Любопытно, кому вы звонили?
– А никому. Парфентьев моя фамилия, запомнили? Пар-фен-тьев! Новый год встречаю. Парфентьев встречает Новый год! Ясно?
Он запел «Море, море, золотая волна».
Я подпевал. Отлично получалось. Дуэт по телефону. Красота!
Мы спели еще: «А нам до них и дела нет», «Любовь моя далекая», «Провожали гармониста», «Эх вы, эх вы!», «Давным-давно», «Привет вам всем, привет, ребята!», «Привет вам, птицы!».
