Текст книги "Том 6. Третий лишний"
Автор книги: Виктор Конецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Рано утром к нему ворвался морагент. На него было жалко смотреть.
– Послушайте, – сказал агент. – Вокруг «Есенина» шум. Вы, оказывается, подпольно привезли сюда чеха. Канадцы задержали его при попытке перейти нелегальную границу в США. Он утверждает, что попал в Ванкувер на судне капитана Николая Хаустова.
Хаустов потребовал очной ставки.
Они приехали в иммиграционное управление и долго ожидали среди иммигрантов. Запомнилась красивая девушка в красной цыганской юбке до пят. Она очень волновалась, кусала губки и все перебирали свои бумажки. Девушке очень хотелось стать канадской гражданкой.
Капитан не волновался. Он убежден был в том, что ничего лишнего в Канаду не привозил. Происходящее не напоминало и провокации. Просто «Есенин» и его капитан стали при помощи прессы и телевидения слишком знаменитыми здесь. К этой славе кое-кому хотелось примазаться или ее использовать. Когда столкнулись «Андреа Дориа» и «Стокгольм», один чудак-метеоролог дал интервью сразу для доброго десятка американских газет. Он сообщил, что в момент столкновения на Солнце как раз наблюдалась группа пятен. Он даже указал их диаметры – около ста пятидесяти километров. Эти пятна, по его ученому мнению, отклоняли в сторону радиолокационные импульсы на экранах радаров «Андреа Дориа» и «Стокгольма». Это была заведомая чепуха, но чудак попал в газеты.
«Чех» оказался человеком лет тридцати пяти. Его привезли полицейские. Встреча состоялась в закутке-офисе, где стенки не доходили до потолка. Иммиграционные чиновники в черной форме с блестящими пуговицами вели протокол. «Чех» прилично говорил по-русски. Он был сед и пышноволос, но лицо испитое и усталое, лицо бродяги и неудачника. Он утверждал, что по национальности чех, жил в СССР, закончил одиннадцать классов и институт, после которого стал «электриком». Он утверждал, что подсел на «Есенина» вскоре после выхода судна из Владивостока. Судно приостановило движение и приняло его с китайской джонки. Его сразу провели в машинное отделение и спрятали в машинных кладовых по правому борту. Там он и ехал. Мотористы дали ему штаны, рубашку и пятьдесят долларов.
Здесь капитан улыбнулся. Моряки «Есенина» оказывались богатыми ребятами. На весь экипаж было получено перед первым японским портом около ста долларов.
– Кто этот человек? – спросили у «чеха».
И он четко ответил:
– Капитан советского судна «Сергей Есенин» Николай Хаустов.
Нахальства ему было не занимать.
– Видели вы на дверях машинных кладовых по правому борту аншлаг: «Перед входом – проветрить!» – спросил капитан.
– Не помню, – сказал «чех». – Я немного волновался, а когда волнуешься – тебе не до плакатов.
– В тех помещениях, где ехал этот господин, на «Есенине» расположены рефрижераторные моторы. Там сдохнешь даже в противогазе, – сказал капитан.
«Чех» стал клясться и ругаться по-английски.
Официальный переводчик – украинец-шипшандлер – стал орать на «чеха». Полицейские и иммиграционные чиновники хохотали. «Чех», оказывается, крыл окружающих на отличном канадском блатном жаргоне. Оставалось удивляться тому, как быстро он овладел им – шел двадцатый день после столкновения «Есенина» с «Королевой Виктории».
Перед капитаном извинились. Про «чеха» он сразу забыл. Его вообще редко интересовали и волновали чужие судьбы.
78 августа в Ванкувер прилетел на международную авиационную выставку посол СССР в Канаде Мирошниченко. Выставка открылась в пригороде Ванкувера. Посетить ее послу следовало в обязательном порядке, но главное, что его здесь интересовало, была история «Есенина» и «Виктории».
Капитан и Свешников явились к послу в фешенебельный отель «Ванкувер». Хаустов первый раз встречался с таким высокопоставленным представителем своего государства. Посол держался совсем просто. Обведя рукой стены гостиничного номера, он улыбнулся и сказал:
– Вот что, ребятки, разговаривать здесь с вами я не буду, сейчас нет времени. Приеду сегодня вечером в двадцать часов на ваш пароход. Посмотрю на поэта-безобразника. Надо же: и после смерти бедокурит!
По пути на судно капитан спросил у представителя торгпредства, можно ли приготовить ужин и можно ли подавать к ужину спиртное. Он опасался, что такие приготовления могут чем-либо рассердить посла.
– Конечно, готовь. Он русский человек, и очень хорошо знает и понимает души людей, – немного подумав, сказал Гена Свешников и облизнулся.
Посол приехал не в двадцать, а в двадцать один час.
Ужин перестоял, старпом и повар издергались.
Капитан встретил посла рапортом с рукой под козырек. Он доложил, что теплоход «Сергей Есенин» находится в порту Ванкувер под арестом. Судно разгружается. Повреждения, нанесенные столкновением, в значительной степени уже исправлены силами экипажа, экипаж здоров и готов к выполнению любых заданий.
В конце рапорта посол по-стариковски крякнул, облегченно вздохнул и проследовал в капитанскую каюту.
Хотя капитан отлично понимал, что положение его хуже губернаторского и хуже оно, нежели уже есть, быть не может, но все-таки некоторое время чувствовал себя скованно. Эта скованность проявляла себя официальностью словаря.
– Двадцать третьего июля сего года теплоход «Сергей Есенин», одиннадцать тысяч четыреста одна брутт-регистровая тонна, имея на борту три тысячи семьсот пятьдесят тонн груза стального проката и автомашин, снялся из порта Иокогама, Япония, на канадские порты Ванкувер и Нью-Вестминстер, – сказал капитан. – Судно находилось в хорошем техническом состоянии…
– Давайте, Николай Гаврилович, прямо со столкновения, – попросил посол. – А еще лучше – после столкновения.
– После столкновения были предприняты все меры безопасности по спасению своего судна и парома, а также пассажиров парома: аварийная партия собралась у места повреждения и была в готовности бороться с пожаром, затоплением водой, а также подготовила все средства для пересадки пассажиров парома на наше судно. Капитану парома были предложены все виды помощи, в том числе и медицинская. С приходом в Ванкувер для охраны интересов судовладельца и грузоотправителя был заявлен морской протест, нанят адвокат, обратились в торгпредство с просьбой оказать содействие в квалифицированной юридической помощи…
– Так, так, – с непонятной интонацией сказал посол.
Гена Свешников начал делать капитану какие-то знаки, но тот остановиться при всем желании почему-то не мог.
– Уже в первые часы после столкновения в газетах и по телевидению здесь начали демонстрировать снимки, – продолжал капитан. – Их давали крупным планом. Было написано много статей, обвиняющих командование «Сергея Есенина» в небрежном судовождении. С обвинительными заявлениями выступили такие ответственные лица, как генеральный прокурор Британской Колумбии, министр шоссейных дорог Британской Колумбии, а заместитель генерального прокурора Британской Колумбии будет даже свидетелем обвинения против командования теплохода «Сергей Есенин»…
– …В этой обстановке с экипажем проводилась большая работа, – продолжил капитана посол, – по предотвращению различного рода провокаций, возможностей неправильных и ненужных репортажей, разъяснению обстоятельств столкновения и линий на охрану интересов Советского Союза, так?
– Так, – сказал капитан.
– Вы мне одно скажите, – сказал посол и посмотрел в глаза капитану. – Я ведь в морских делах не специалист. Вы мне скажите, на сколько процентов вы чувствуете себя виновным в случившемся?
– Не мне об этом судить, – сказал капитан твердо.
– А все-таки?
– Ни на один процент, – сказал капитан.
– Хорошо. Хотя, как говорится, и на солнце пятна… Запомните главное: дело не имеет и не должно иметь никакого политического подтекста. Дело коммерческое. Дело в убытках, в долларах. Вот на доллары все и переведите. И счастливо вам чисто выпутаться.
Тут появился адвокат Стивс. Он быстро вошел в каюту капитана и, поздоровавшись, сказал:
– Я думаю, всем вашим, то есть нашим, свидетелям будет полезно посмотреть то, как столкновение выглядит со стороны. Некий Джонсон ловил рыбу в Актив-Пасс и снимал, как говорит, фильм о красивом русском судне. Он утверждает, что понял, что суда должны столкнуться. Его пленки демонстрировались по телевидению уже пять или шесть раз. Их суют в каждые «Последние известия». Я заказал просмотровый зал на девятнадцать часов.
Поехали все, кто был в числе подписантов под морским протестом.
Главная часть телецентра Ванкувера под землей. Наверху только низкое длинное здание. Эскалатор, длинные коридоры, вечерняя пустынность, маленький просмотровый зал, стена в звуконепроницаемых панелях, напоминающих упаковочные прокладки для яиц. И во весь широкий экран несущийся, как эсминец, «Сергей Есенин». Навстречу «Есенину» милой свечкой, как бы ощупью, бредет «Королева Виктории». И бесстрастный голос диктора за кадром: тогда-то там-то произошло столкновение того-то и того-то, погибли трое, причина – навигационные упущения русских навигаторов. Весь фильм – около одной минуты.
Капитан попросил повторить ленту. Смит сказал, что он заказал четыре повтора.
В глубокой тишине посмотрели.
Было странно видеть со стороны событие, в котором сами участвовали. Извечное и единственное развлечение моряков – кино, любое, пусть самое дурацкое, в шторм, хоть вверх ногами, даешь кино!.. И вот сами на миг стали участниками. И хоть на очень общем плане, но можно найти и самого себя. И даже киноэффекты есть: весь фильм прокручивался с ускоренной частотой, а так как в начале фильма около 40 секунд было снято плавание только одного «Сергея Есенина», паром и «Есенин» попали вместе в объектив киноаппарата только последние 7-10 секунд, после чего шли кадры столкновения и дрейфа сцепившихся судов. У зрителя складывалось впечатление только от одного судна – т/х «Сергей Есенин». При этом создавалось впечатление, что это судно идет с очень большой скоростью.
Общественное мнение. Его можно отражать. Им можно манипулировать. Его можно создавать. Средства массовой информации. Научно-техническая революция.
В тишине просмотрового зала засмеялся адвокат Стивс:
– Господа, мне кажется, теперь любой канадец, который хоть раз в жизни ездил на пароме, сможет иметь квалифицированное мнение по нашему делу.
– Я доволен лентой, – сказал капитан. – Заметен выхлоп из трубы «Есенина». Черная шапка внезапного выхлопа дыма. Она бывает при даче заднего хода.
– О'кей! – сказал Стивс. – Теперь поехали на судно. И каждого из вас я буду учить актерскому мастерству.
И действительно, до трех часов ночи Стивс вколачивал в каждого из свидетелей его роль. Он задавал вопросы с самыми различными интонациями, орал, как прокурор, ластился, как теленок, запутывал, как иезуит. Он, как хороший режиссер, отлично понимал, что на съемочной площадке, то есть в кабинете аварийного инспектора, могут растеряться даже Грегори Пек и Одри Хепберн, а не только боцман Менкин или рулевой матрос Наумов.
В три часа ночи капитан проводил адвоката до машины.
Над пустынным причалом свисали с кранов желто-оранжевые конусы света от сильных фонарей. Поднимались в черное небо мерцающие огни по контурам небоскребов. Огни лениво перемешивали свои отражения в черной воде. Затмевались и проблескивали буи. Парами горели в вышине красные огоньки на радиорелейных мачтах. Тревожным пунктиром, трассирующими синими вспышками прочертил черноту гавани между громадами сонных судов полицейский катер. Было тихо той живой тишиной, какая бывает только в ночном неработающем порту, которая нашпигована беззвучными сотрясениями от работы генераторов в чревах прижавшихся к причалу судов.
– Итак, капитан, правду, всю правду, только правду? – сказал Стивс.
– Всю правду для победы?
– Нет. Для меня. Вы должны доверять мне все и вся. Моя забота отбирать правду для победы. Вы должны говорить мне чистую правду.
– Я стараюсь, – сказал капитан.
– Это, конечно, трудно, капитан. Я человек другой страны, другого мира. Еще вчера мы были не знакомы, но сегодня вы должны доверять мне.
– Вас понял, – сказал капитан.
– Я буду вынужден проверять каждое ваше слово, – сказал Стивс. – Будьте готовы к этому. Вы вообще замкнутый человек?
– Мне трудно говорить на английском на отвлеченные темы. Боюсь, что я не улавливаю многого.
Стивс засмеялся.
– Ответьте на один специальный вопрос. Вы действительно положили руль до конца на правый борт?
– Мне КАЖЕТСЯ, что я так приказал.
– O'кей! Будем считать это первым нашим шагом к полной правдивости, – сказал Стивс, забрался в темное нутро машины и включил зажигание. – Лоцман Краббе подал свое объяснение в лоцманскую ассоциацию. Дорого бы я дал, чтобы взглянуть на это объяснение одним глазом. Согласно закону, донесение лоцмана является строго конфиденциальным, и оно может быть представлено для прочтения только министру транспорта. Лоцмана у нас пишут в объяснении абсолютную правду. Именно поэтому никакой суд не сможет выколотить из ассоциации лоцманское донесение.
– Почему, если это надо для восстановления истины?
– Потому, что тогда ни один лоцман больше никогда не напишет своей ассоциации правды. Тайна исповеди, капитан.
8Серое утро. Холодные серые деревья над холодной серой водой. Серая чайка кружит в желтом свете забытого фонаря. Роса густо покрывает палубу и крышки трюмов. Вершины заводских труб и небоскребов обрезаны туманом. Потом с кормы поднимается солнце, освещает белый фальшборт полубака. И сразу взвивается занавес тумана. Открывается чужой город в зелени ухоженных кленов.
В «Сан-Франсиско хроникл» Хаустов прочитал:
ОФИЦИАНТ ПАРОМА ОТВЕЧАЕТ Т. О'ФЛАЭРТИ
Статья, написанная Теренсом О'Флаэрти, которая накануне появилась в «Сан-Франсиско хроникл», о столкновении русского судна «Сергей Есенин» и парома «Королева Виктории» поразила и разгневала меня. Я не профессиональный писатель, не фельетонист, а просто официант, который выполнял свои обязанности во время происшествия, и потому хотел бы воспользоваться правом и возможностью выразить свое мнение через «Ванкувер Сан».
Во-первых, эту статью не следовало публиковать во время расследования. Факты, которые приводит г-н О'Флаэрти, неточны, его мнение нетерпимо, и я нахожу, что слова его чересчур язвительны. Сразу же после столкновения русские предложили помощь нашему поврежденному парому, позже мне приказали разыскать их доктора, который поднялся на борт парома и объявил, что семимесячный ребенок умер. Было слишком поздно, и он ничего не смог сделать. Среди канадского экипажа были герои, но они останутся неизвестными; штурманы и механики были превосходны: я гордился ими. Рядовые члены экипажа демонстрировали хорошую выучку.
Я работаю в Паромной службе Британской Колумбии в течение нескольких лет, до этого я плавал в море, на Великих озерах, в прибрежных водах и работал на судах различных типов: пассажирских лайнерах, грузовых судах, буксирах и т. д. Я могу заявить со всей ответственностью, что на пароме имеется самое лучшее спасательное снаряжение на случай крайней необходимости, постоянно проходили пожарные учения и шлюпочные тренировочные занятия, так что невозможно представить, чтобы матрос не умел грести. Я лично не раз направлял людей удостовериться, что никто не курит, после того как второй помощник объявил по громкоговорителю, что курить запрещается.
Г-н О'Флаэрти пишет об «идиоте, находившемся за штурвалом русского судна, толстошеем татарине». Он никогда не видел этого человека. «Русские – бездельники с начала и до конца». Во имя солидарности среди моряков я заявляю, что все это ерунда и грязь.
Наше правительство тратит много времени и денег, чтобы способствовать развитию хороших отношений между различными нациями, а среди вас работает человек, которому разрешают писать чушь и разрушать надежду на лучший мир.
Дж. Урбанщук г. ЛаднерБританская Колумбия
Капитан вспомнил, как дотошный журналист во Владивостоке перед самым отходом в море пришел брать у него интервью и все допытывался: «Вы стали капитаном, а могла ли сложиться ваша жизнь иначе?» А он слушал мальчишку и не знал, как ответить на этот вопрос. Все проигрывал в памяти свою жизнь.
…Прорыв немцев под Воронежем, наши откатывались через Павловск, жара, страшная жара, переправа на Дону – несколько барж поперек, трупы в рыжей воде, карусель воздушного боя над Белогорьем, недоумение перед навалившейся войной, радость от предчувствия неминуемых неожиданностей – эвакуации, новых мест, значительных людей, приключений; опухший, умирающий долго и мучительно дед – потомственный печник, мастеровой-одиночка, помер во время бомбежки, когда остальные залезли в щель, своей смертью помер, но в грохоте; похороны деда и сразу известие о гибели отца под Ленинградом, мать рожает ему сестренку – успел батя зачать перед фронтом; зима, лес, рубка сучьев на дрова и родовые схватки матери на снегу, семимесячная сестренка, красная, страшная, завернутая в вату – лучше бы померла тогда… Межвластье: наши ушли, немцы не вошли, шмон по брошенным мельницам, грабеж магазинов, два мешка муки, притащенные на санках, книжки, много книжек из бесхозных сельских библиотек – Шекспир и «Роман-газета», «Животные-герои» канадского доброго писателя Сетона-Томпсона, дня четыре без власти в упоении мародерства, немцы за Доном, взрывы тяжелых снарядов в приречных огородах – носа не сунешь, остались без хлеба, первый голод, брату четыре года, новорожденная сестренка, ослабевшая от ранних родов мать, щель, выкопанная собственными руками в палисаднике, блиндаж в три наката, как у хороших саперов, корова, каким-то чудом избежавшая реквизиции, пастьба на опушках и в луговых кустах… Потом отобрали корову, повезли из прифронтовой полосы в эвакуацию – километров за двадцать на хутора, все голоднее, но еще была картошка; повезли еще дальше – за восемьдесят верст, чужие подводы, снега, равнина, поземка и на постой к незнакомой учительнице, она первые дни подкармливала, потом выдохлась, тогда мать забрала сестру, пошла за шестьдесят верст обратно на прошлый хутор – там мешок проса оставался; ушла, и нет матери, неделя, вторая, учителка взвыла – чужих детей не прокормить, отвела к председателю: так и так – мать бросила детей, делайте с ними, что можете… Мать вернулась – приволокла просо пешком, на детских саночках, через снежную степь, сверху сестренка приторочена; намолотили просо, съели быстро, мать решила возвращаться домой – помирать, так у себя, да дома закопана картошка была – три мешка и зерна, утащенного с мельницы, мешок. Председатель был чужой, но добрый, дал лошадь, только она оказалась с норовом, поняла, что женщина без сил и ребятишки слабые, не слушалась, бросилась на встречную машину, сломала оглоблю… Была у них одна ценность – гамак, который спер он в детском туберкулезном санатории, этот гамак и в эвакуации с собой таскали; тут сделали из него постромки вместо оглобли, а лошадь не дает подойти, бьет задними ногами, только снег в лицо… Мужик встретился в чистом поле, попросил подвезти, уразумел, что лошадь над слабыми издевается, отметелил ее вожжами, и побежала лошадь как из конюшни – почуяла, поняла силу, и он тогда понял и запомнил, что животное уважает силу, навсегда этот вывод уразумел… Дом оказался разбит бомбой, забрались в чужой, как раз начали наши форсировать Средний Дон по льду, осталось на этом льду полторы-две тысячи убитых и замерзших, страшные морозы стояли, погибших свезли к кладбищу, сложили в штабеля, укрыли штабеля брезентом, так стояли эти штабеля до марта, местные резали с них брезент на свои нужды, оставались торчать раздетые трупы, к ним, конечно, привыкли, их не боялись, «Вий» оказался страшнее жизни, его и до сей поры вспоминать неприятно… А потом погнали уже других умирающих – пленных итальянцев, венгров, их трупы на дорогах глодали собаки, и все недосуг было свалить эти трупы в ближний окоп, пока мать не заставила, и голод, голод, голод. Голод в холоде.
В сорок третьем перешел в шестой класс. Семья бедствовала. Попытался устроиться в авторемонтные мастерские слесарем. Оказался слишком хил, худ, слаб. Не взяли. Открылась вакансия в школу речных юнг. Туда принимали в первую очередь детей погибших солдат. При Павловских судоремонтных мастерских началось первое знакомство с плавающими по воде предметами. Была предварительная практика: грузили уголь на развалины – речные пароходы, носилками, ясное дело. После шестого класса пришлось закончить и седьмой, но считался уже приписанным к юнгам. В Ростове выдали форму, ленточки, бескозырки… Сама одежда была пошита из материала американских подарков. Надевать ее было удивительно. Поражала сама мысль, что люди могут носить такие замечательные, чистые, удобные вещи. На родине последний раз был в шестьдесят втором году – приезжал, чтобы вывезти на восток мать. Никаких сентиментальных чувств родина не вызвала – город меняется мало, так и не вышел к железнодорожной магистрали. Искусственный сосновый бор, здоровый климат, дешевые овощи и фрукты – такое он видел и в других местах планеты достаточно. Из детства вспомнилась в последний приезд только лошадь, которая отбилась от беженцев в сорок первом, и он ездил на ней пасти ту корову, которую почему-то не сразу реквизировали у них…