Текст книги "Некоторым образом драма"

Автор книги: Виктор Конецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Фаддей Фаддеевич. Ну и молодец, Вова! Вояка должен в себе беззаботность хранить и психологиями не злоупотреблять. Знал я в местах не столь отдаленных одного ветеринарного майора. Он такой психоаналитик был – все выяснял да выяснял, почему быки красный цвет не любят. В результате… его казенный козел забодал. (Берте Абрамовне.) Шлепнул следователь психоаналитика прямо в кабинете: никак понять не мог юрист, что ветеринар действительно проблемой цветного зрения у млекопитающих занимался, а не под красный флаг подкоп вел…

Маня и Павел сидят на балконном подоконнике.

Маня. Значит, ты по подросткам работаешь?

Павел. Ага. И семейным правом интересуюсь. Тебе тут скучно?

Маня. Ага. (Напевает.) «На германской войне только пушки в цене…»

Павел. Не секрет, что семья стоит у истоков аморальных тенденций, проявляющихся в правонарушениях некоторых подростков.

Маня. Кто больше нарушает: мальчишки или девчонки?

Павел. В развитом социализме или по мировой статистике?

Маня (напевает). «На германской войне только пушки в цене… а невесту другой успокоит…»

Павел. Ноги у тебя очень красивые, но, кон-фециально, ты бы здесь… ну, не очень их показывала…

Маня. Я в колготках, внучек. Да мне и не жалко: пускай хоть вся семья любуется.

Павел. У тебя косы были?

Маня. Мать заставляла. А как предки разошлись, так я их обрезала.

Павел. Да, большое влияние оказывает семья от самой малой мелочи до решения всего комплекса общесоциальных проблем.

Маня. Ага… Выходит, Надежда Константиновна всю жизнь шарики крутила? А по портрету не скажешь, да?

Павел. Конец двадцатых – начало тридцатых годов характеризовались ослаблением семейных уз. А в условиях развитого социализма семья принимает все большее значение в решении общесоциальных и воспитательных проблем.

Маня. Точно. (Задирает коленки еще выше.) В семье молодежь получает первые уроки идейной убежденности и, если конфециально, бережного отношения к соцсобственности, ага?

Павел. Это ты смеешься или издеваешься?

Маня. Нет, серьезно. (Напевает.) «На германской войне только пушки в цене… да и нынче вы все холостые…»

Павел. Замуж хочешь?

Маня. Ага. Я, как и ты, детишек люблю. Да и читала где-то, что у замужних женщин чувство вины, связанное с внебрачными половыми связями, слабее выражено и реже встречается, нежели в случае добрачных грехов.

Павел. Вообще-то точно! А учиться после школы думаешь?

Маня. Не-а. Образованные, если по мировой статистике, грешат больше. В ПТУ пойду: аптекарь-фармацевт. Чего молчишь?

Павел. Про твою косу думаю. Факт ее обрезания очень интересен с точки зрения некоторых аспектов поведения подростков, а подросток – проблема вечная. Небось все-таки плакала, когда резала?

Маня. Ты фактический идиот или только чучело из себя валяешь?

Павел. Сам не знаю. Понимаешь, коса – большое дело. Ею девушки самые разные, если конфециально говорить, легко могут пороки прикрывать. Коса – отличная маскировка, а вы их режете. Тут вот и зарыта какая-то собака.

Маня. Слушай, внучек, а целоваться ты хорошо умеешь? Чего уши насторожил? Давай за штору залезем и я тебя проэкзаменую?

Павел. Ну, ты даешь!

Маня. Ладно. Считай, я пошутила. Про косы слушай. У всех порядочных девочек косы в крысиные хвостики превращаются уже к пятому классу – от долбежки. Вот и пришлось обрезание совершить.

Павел глубоко задумывается, машинально напевая: «На германской войне только пушки в цене, а невесту другой успокоит…»

Маня. Сейчас в столовке сидит такая девица с крысиным хвостом – умная, в черном свитере и на кривых каблуках. Лет тридцать. Опрокинула в тарелку на свою люля-кебаб полную перечницу. И вилкой молотый перец с тарелки обратно в перечницу собирает. Я говорю: ножом удобнее! Она рукой махнула и сожрала люля-кебабу вместе с перцем. А? Вот дура! Она еще и кусок лимона съела, а он от перца коричневый. Не скучай, внучек!

§ 10

Явление профессора Башкирова. Сперва вкатывается детская колясочка, а за ней входит и он сам. На поддоне колясочки банки с грибами.

Галина Викторовна. Рано или поздно он убьет ребенка! Собаку-то хоть вывел?

Башкиров. Здравствуйте, товарищи! Кто из вас еще не был в туалете? Прошу сразу взглянуть туда! Это я привез из Парижа канареечный унитаз, я! А почему телевизор не включен? «Зенит» играет, а у них телевизор не включен! Слушайте, Зайцев, опять Эванс звонил. Утверждает, что на трех и восемь десятых альбедо еще меньше, чем я считал! Сукин сын этот Эванс!

Данила Васильевич. Черт с ним. Не делайте из мухи слона. Ну, статью задержим – великое дело… Садись, будь друг, к телевизору и прости, что я твою жену похитил на этот веселый вечерок. Но куда мне без хозяйки – сам видишь. Сейчас еще иностранцы приедут, черт бы их вместе с Эвансом побрал!

Ира и да Родионовна (просыпается). А ты откуда? Ему поисть надо. Вырос же такой большой балбес… Мужчина, как поест, так враз добреет… (Засыпает.)

Детский плач из коляски.

Галина Викторовна. Гуленька, Гуленька, мама твоя здесь, ну, что ты, маленький, сладенький мой…

Башкиров (включает телевизор, отбирает у жены коляску). Ты, Галюха, занимайся своими делами. Гулька на моем попечении. Знаете, товарищи, хорошие французские писатели утверждают, что только через дочерей мужчины узнают о том, сколько нежности аккумулировано в женщине. Но у нас, увы, сын!

Фаддей Фаддеевич (возвращается в кабинет). Потрясающий толчок!

Башкиров (оглушительно хохочет). Вы поглядели бы, как я с этим натюрмортом на таможне кувыркался! Ну, что мне делать, если я своего шефа люблю?

Фаддей Фаддеевич подсаживается к Башкирову, оба смотрят футбольный матч.

Фаддей Фаддеевич. Будь моя воля, разрешил бы спортсменам любые допинги. Ежели олимпиец, получив укол в попку с допингом, сиганет выше Адмиралтейства, то, я считаю, это все равно станет всечеловеческим достижением, или завоеванием, – вот так, некоторым образом, я думаю. А вы?

Башкиров. Очень интересно. Полнейшая раскованность мышления. Продолжайте, пожалуйста, вашу мысль.

Фаддей Фаддеевич. Вы оптимист или пессимист?

Башкиров. Видите ли, я диалектик, и потому оптимист. Вот, например, я люблю Италию и итальянцев, а они утверждают, что Время – порядочный человек. И все вообще идет к лучшему в этом лучшем из миров. Обратите внимание: средний возраст римлян в начале эры был около двадцати двух лет, а мне уже исполнилось пятьдесят два…

Аркадий (откашлявшись). Товарищи, прошу никого не беспокоиться по поводу анкет! Вы все здесь – незаконнорожденные! Все! И потому никому ничего не грозит! Я вас собрал просто из желания разъяснить вам то, какая на самом деле кровь течет в ваших венах и артериях!

Фаддей Фаддеевич. Ну, сыромолотые дворяне, давайте-ка долболызнем по этому поводу!

Галина Викторовна. Во всех нас течет одна кровь – Адама с Евой для верующих. Или обезьянья – для неверующих. И провались все предки и родственники Данилы Васильевича пропадом, особенно если они связаны с заграницей.

Аркадий разворачивает огромный свиток – родословное дерево Оботуровых. Все столпились возле него. Тем временем Василий Васильевич берет роскошную монографию о Гойе, долго листает, разворачивает офорт «Вплоть до третьего поколения», ставит на видное место. Торжественно-тупой осел любуется портретами своих ослов-предков.

Данила Васильевич (задумчиво, сам себе). Василий Темный!.. Какие времена были!.. Феодализм – замечательнейшее социальное устройство для мужчин. Да, феодалам, феодалам можно завидовать! Отлюбят крепостную девицу и: «Иди, милая, обратно в девичью носок вязать!» Она ему ручку поцелует, не больше! – и в девичью обратно шмыг! А мне в условиях социализма что прикажете с этой… гм, любовью делать? Не нового же программиста заводить! Пока он научится отличать по параметрам Венеру от Марса? (Аркадию.) Да, да, слушаю вас. Так что и кому еще от меня будет надо?

Аркадий. Мэри выразила желание увидеть вас в кругу семьи. (То было так трогательно: осенние сумерки, все пепельно на кладбище, и молодая англичанка с локоном отца у могилы женщины, которую он любил, как Ромео.) И я не мог отказать леди. И обещал найти всех ваших с ней родственников.

Данила Васильевич. Галина Викторовна уже объяснила вам, что, кроме брата, у меня родственников нет.

Аркадий. Родионовна! Не спи! Расскажи-ка, бабуля, как ты и кого из оботуровских сродичей разыскала!

Ираида Родионовна. В трояк вы мне все обошлись, чтобы вас сыскать. В контору кладбищенскую сунулась поперву, говорю, мол, угнетателев, на кого спину гнула до революции в прислуге, ищу. А теперя, говорю, осталась я женщина одинокая, беззащитная, ищу последышей ентих эксплуататоров: пускай, мол, меня теперь до смерти голубят. Ну, и трояк еще сунула. Так в конторе с ног сбились – аж девять душ нашли! (Засыпает в кресле.)

Фаддей Фаддеевич. Тихо. «Время» начинается.

Башкиров. Да, да! Наш век беременен демократией, хотя вокруг одни диктаторы.

Аркадий. Сейчас будет антракт. Во время которого вы будете смотреть программу «Время». Так как ничего нового вы из этой программы не узнаете – ну, будет красавец Игорь Фесуненко, например, про индейцев рассказывать и про их индейского вождя, томящегося в жутком американском заточении, – то лучше задам вам классическую задачку: в каком случае сын оказывается дедом самому себе? И даже подскажу ответ, а вы попробуйте представить это дело в воображении. Ежели сорокалетняя вышла за двадцатилетнего, а его отец женился на ее дочери, то сын первой четы – дед самому себе. Думайте, представляйте, а я поехал за иностранками в гостиницу «Ленинград». (В зал.) Пушкину за «Годунова» так врезали – похуже, нежели Пикулю, Пугачевой и Леонтьеву, вместе взятым. «Ну что это за сочинение? Инде прозою, инде стихами, инде по-французски, инде по-латыни, да еще и без рифм». Нынче чего бояться?! Намеренное отличие моего сочинения состоять будет в бессвязной пестроте явлений и прыжках от одного предмета к другому по образу и подобию, например, кенгуру или того же Валеры Леонтьева. Недаром в Горном институте учился! Нет, недаром, недаром она с гусаром! Славы охота! Славы! Через потрясение основ ее схвачу! Славы! Славы! Славы!

Данила Васильевич (в зал). Только неопытной, но талантливой молодости разрешено вырывать факты из бесконечного потока и обрушиваться на них поодиночке. Вот и Аркадий рвет факты, как овчарка клочья из ватника дрессировщика.

Глава вторая

§ 1

Общество в сборе. Квартира блистает в огнях и хрусталик. Ожидается появление минимум генсека ООН. Три условно-сигнальных автомобильных гудка за окнами.

Галина Викторовна. Приехали! Конечно, кое-что не успели, но… Как говорит академик Баранцев: «Полное совершенство – наилучшая тюрьма для духа».

Четаев. По местам стоять! Флаг, гюйс, флаги расцвечивания поднять! Играть захождение!

Фаддей Фаддеевич. Надо бы старушку, некоторым образом, разбудить да в красный угол посадить.

Ираида Родионовна (просыпаясь). Какое мне красное место, мое место давно в земле. (Достает бутылочку с лекарством.) От диабета, милые, лечуся.

Павел. Давайте, бабушка, я накапаю, сколько капель?

Ираида Родионовна. Без мильтонов обойдусь – сама насобачилась: у меня лакеев-то, кроме Мурзика, нету.

Аркадий вводит иностранок. Старшая – крупных форм негритянка, обвешана кино-и фотоаппаратурой, в брюках клёш. Младшая – мулаточка, очень хорошенькая.

Аркадий. Данила Васильевич, вот ваша, так сказать, мачеха – госпожа Розалинда Оботур, она же Оботурова. А это сестричка ваша. Мария Сергеевна Оботурова – мисс Мэри Стонер. Мадам владеет фотоателье для кошек в Монреале. По-русски ни бум-бум.

Пауза. Общество разглядывает Розалинду, которая жует резинку и меняет насадку у кинокамеры. Все последующее время Розалинда снимает или кино, или фото, никак не реагируя на происходящее вокруг.

Варвара Ивановна. Берточка, почему так тихо стало?

Берта Абрамовна (шепотом). Вдова Сергея Станиславовича – негритянка.

Ираида Родионовна. Ну и кулики прилетели из заморья! И в штаны вырядилась! (Аркадию.) Чего меня не упредил, что старшая – вовсе черная?

Аркадий. А я почем знал? По дочке никак не скажешь.

Ираида Родионовна (Даниле Васильевичу). Да, видать, папаша твой вкус имел разнообразный, шалун вышел, весь в деда… (Засыпает.)

Фаддей Фаддеевич. Н-да, такая рожа, что и на себя не похожа!

Маня. Ну и что? Может быть, у них когда-нибудь в семье новый Пушкин родится.

Павел. Правильно, девочка! Не надо великорусским шовинизмом заниматься. (Растроганно.) Воссоединяется семья! Первичная ячейка общества…

Галина Викторовна. Завтра пойду и коротко постригусь. У этой Мэри красивая прическа: я всегда объективна в таких вопросах. И вообще у негров крепкие волосы – этого у них не отнимешь!

Башкиров. Да, дорогая женушка, я тоже никогда еще не видел лысого негра.

Василий Васильевич (Даниле Васильевичу). Придется тебе, братец, вносить изменения в анкету: дворянин столбовой, мормон, белоэмигрант…

Данила Васильевич. Никаких юридических оснований для всего этого нет. И никаких изменений не будет. Не делай, брат, из мухи слона. Пора нам забыть раздоры. Они, право, вздорны перед лицом этого татаро-монгольского нашествия.

Аркадий. Мэри с детства воспитывалась у троюродного дяди вашего папеньки в Англии. Она славист, магистр, уже вдова, яхтсменка – два раза через Атлантический океан под парусом туда-обратно махнула.

Василий Васильевич. Н-да, брат! Ну, ты и влип. Хотя, скорее всего, это розыгрыш или мистификация.

Данила Васильевич. Ты думаешь? Вглядись внимательно. Ты же станковый живописец! Что-нибудь у меня с ней есть общее?

Башкиров. Станьте-ка, друзья мои, рядком у зеркала!

Данила Васильевич обнимает Мэри за плечи и подводит к зеркалу. Оба улыбаются, глядя на свои отражения.

Василий Васильевич. Лекало глаз… Разрез рта… Ну, верхняя губа не показатель. Ежели поглядите разновременные фотографии человека неординарной профессии, то заметите, что от десятилетия к десятилетию у него верхняя губа утончается. Это я на проклятом Леонардо обнаружил…

Мэри. Отец попал в большой просак – он умер скоропости… жительно.

Галина Викторовна (старательно сочувствует). Да, да, все мы смертны. Все проходит, как с белых яблонь дым… Ну-с, Мария Сергеевна, прошу чувствовать себя как дома.

Варвара Ивановна (восклицает в стиле «эврика» и слишком громко для ситуации). Я поняла! Вампука! Незримая власть африканской невесты Вампуки! Последний раз Сергей видел Надю черной и потому женился потом на негритянке!

Берта Абрамовна. Тише-тише, Варвара, мы здесь не одни! (Шепотом, с неожиданным для нее озорством и лукавством.) И скорее всего последний раз он видел ее голенькой: у артистов гримируют только лицо и руки – не всю же ее сажей мазали!

Варвара Ивановна. Я не люблю, когда ты хулиганишь, Берта!

Четаев (Галине Викторовне). Вы разрешите, я передарю несколько хризантем кузине?

Галина Викторовна. Хоть весь пучок.

Мэри подходит к портрету Надежды Константиновны. Общество выстраивается полукругом позади нее. Смотрят, на портрет.

Мэри. Это она, Данила Васильевич?

Данила Васильевич. Да. Писал брат. Познакомьтесь. Если уж мы решили делать из мухи слона, то и мой брат вам какой-нибудь теплый родственник. Можете называть его Васей.

Башкиров (рассматривает портрет). Женщин никогда не распинали на крестах. Что бы это значило?

Фаддей Фаддеевич. Тогда, некоторым образом, махровый матриархат был.

Павел. И в наших школьных заведениях сейчас наблюдается подобное явление.

Василий Васильевич. Станьте чуть правее, Мария Сергеевна: отсюда бликует. Мама была красавица. И я могу понять безумную любовь вашего отца. Когда пишешь портрет, видишь человека иначе. Она, правда, сердилась, когда я смотрел пристально. Но как иначе может смотреть художник, когда пишет? Н-да, а нынче жизнь все чаще подергивается гнусной наволочью – вдохновения нет, да и здоровья…

Маня (Павлу). Он у меня хороший. Его любимая фраза: «Честь и совесть велели мне прожить век на диване – как Обломову».

Мэри. Отец говорил: «Если будешь ТАМ, думай только по-русски». У меня получается? Как это: «Поцеловать столетний бедный и зацелованный оклад…» Забыла… «Печальный остров… туда…» Опять забыла. Он рассказывал, что ваши артисты приехали в Польшу голодные. А у Надежды, Надежды Константиновны, из шубы выползал мех…

Данила Васильевич. Вероятно, «вылезал»?

Мэри. Да-да, конечно! Вылезал! А потом он получил наследство – акции огромной судоходной компании, но с горя разлуки прокутил все пароходы. А когда боши, фашистские захванчики, подошли к Парижу, папа…

Данила Васильевич. Захватчики.

Мэри. Да-да! Конечно! Когда пришли захватчики, он выдрал за Де Голлем и в Англию, и в Алжир, а в Югославии у Тито ему прострелили голову…

Данила Васильевич. Удрал, значит, из Франции, чтобы воевать против фашистов?

Мэри. Да-да! Конечно! Удрал!

Данила Васильевич. И то слава богу!

Мэри. После раны у него получился психический ненормализм…

Аркадий (в зал). Тут не права Мэри. У него, пожалуй, был случай психического нормализма. Оботуров взял Розалинду с панели – язвы империализма. Попал в среду мормонов или баптистов, начитался Гаршина, дружил с духоборами, которые помнили Толстого. Да и Розалинда, как ни странно сейчас это представить, дурнушкой не была. Негритяночки бывают и очаровательными, и бойкими, и лукавыми девушками – как и все их сверстницы любого цвета. Не глядите на ее жвачку и аппаратуру. Она вдова, еще совсем не забывшая свои горести. И если она улыбнется, то это будет как солнце апреля – читайте пьесу «Людвико Сфорца», автор Барри Корнуолл. Эту пьесу хорошо знал Пушкин, когда писал «Каменного гостя». Все смешалось в доме Облонских…

Мэри. Я счастлива встретить здесь много-много не только мертвых родственных душ. Опять неправильно выразилась? Волнуюсь…

Василий Васильевич. Ничего-ничего! Души, правда, не бывают мертвыми или живыми. Тут Гоголь дал маху. Или есть душа или ее нету – третьего не дано.

Четаев (вручает Мэри хризантемы). Я ваш кузен… Володя.

Мэри (кладет цветы к портрету Надежды Константиновны). А я буду вам Маша.

Ираида Родионовна (просыпается). Цалуй ее, молодец!

Бравый моряк мальчишески конфузится и бездарно теряет фактор внезапности.

Ираида Родионовна. Цалуй моряка, Маша! Вишь, сам он боисся! Только глаз на него не ложи: служилый, не свободной братии, хотя бывалец, ан под присягой живет. Цалуй, цалуй!

Мэри троекратно целует морячка.

Четаев (ошеломленный, закрыв глаза). Не сводите меня с ума!

Розалинда, отыскивая подходящую точку для съемки, присаживается на короб Ираиды Родионовны и сплющивает его. Отчаянно орет Мурзик.

Розалинда. О! Кэт?! Вери-вери гуд!

Ираида Родионовна. Он у меня смирнай, кастрированный, а кушанием запахло, мы и проснулись. Мурзик мясо не потребляет – сырой рыбки ему подай…

Розалинда возбужденно говорит по-английски.

Башкиров (переводит синхронно, покатываясь со смеху). Мадам, или миссис, очень счастлива тем, что здесь есть кот, она хочет сфотографировать советского кота, это будет первый коммунистический кот в ее ателье… Ну, короче говоря, этот большевистский кот будет отличной рекламой. Все всё поняли? Коллега, тащите большевистского кота на свет божий!

Ираида Родионовна. Не дам! Одноглазый Мурзик-то! Выйдет плохо. А бабушку твою, Марья, голубка залетная, мы с Надеждой Константиновной в сорок третьем хоронили. Степаниду-то Петровну казенный дом помиловал, снарядом ее шандарахнуло в родимом – на Невском проспекте. Сама-то она еще б сто лет прожила – здоровая была вовсе женщина. (Засыпает.)

Маня (Павлу). И я до глубокой старости доживу. Из меня, между прочим, мировая бабка получится. Дядя Даня, можно на балкон дверь открыть? Наводнение там, интересно.

Галина Викторовна. Сквозняк…

Данила Васильевич. Открывай кто что хочет!

Павел открывает балконную дверь. Парусами вздуваются шторы. Шум Невы и ветра.

Мэри. Какой простор!.. Вспомнила: «Наводненье туда, играя, занесло домишко ветхий… Был он пуст… У порога нашли безумца моего…» Волны какие! (Четаеву). Что вы так на меня странно смотрите? Общаясь с родной кровинкой, православный христианин должен быть чист, кроток и взор умильный иметь! (Прыскает.) Один из наших предков архимандритом был.

Четаев. Я коммунист и безбожник. А как подумаешь, обернуться если, без трепа, ерничества, – туда, назад, в обратную перспективу, в века, в тысячелетия, – предок за предком, цугом – к первому костру, который молния с небес зажгла, а? Жуткое дело, сколько там родных покойников… Да, странный нынче вечерок, и…

Фаддей Фаддеевич. И некоторым образом, пользительный. Однако и выпить давно пора.

Павел. Еще одно такое несознательное высказывание, и я отволоку тебя обратно в отделение. А ты мое слово знаешь! Расходился тут!

Фаддей Фаддеевич (поджимает хвост). Да, сержант, слово твое крепкое… как твой лоб! Только ты со мной не так уж легко справишься! Дон Кихот щуплее меня был, а львов убил кучу!

Аркадий. Я помогу. Я всегда за милицию и закон – горой! И против Дон Кихотов, хотя они виноваты только в том, что не гении, а пьяницы.

Маня. И я за мильтонов! Начальники их подстригаться заставляют – панки всякие лохматые надоели. Паш, а шею ты моешь? Папка – никогда!

Галина Викторовна. Прошу наливать самим себе и самим за собой ухаживать!

Ираида Родионовна. Вино и старухе ноги подымает да глаза протирает.

Данила Васильевич. Леди энд джентльмены! Какой же первый тост? Право дело, растерялся!

Пауза.

Василий Васильевич. С годами вспоминаю маму и папу все чаще, они приходят в часы моих поражений и побед, и я все чаще вижу их во сне. Выпьем память мамы и рядового ополченца Васи Зайцева. Он в атаку роту поднял и в братской могиле под Тихвином лежит. Нет, не мне мать судить!

Данила Васильевич. Ты прав, Вася! Он был и будет мне добрым, честным и смелым отцом. Встанем.

Мэри переводит Розалинде слова Данилы Васильевича.

Розалинда. О'кэй! (Ведет панораму кинокамерой.)

Все встают. Гаснет электричество. Комната в дрожащем отсвете уличных фонарей.

Галина Викторовна. При иностранцах пробки перегорели! Этого не хватало! А ведь запасных нет!

Фаддей Фаддеевич. Н-да, некоторым образом, бой негров ночью получается…

Павел (с балкона). Это не пробки. Соседние дома тоже обесточены. Наверное, из-за наводнения.

Ослепительная – ярче тысячи солнц – вспышка – это Розалинда блиц нажала в своей электронике. Что высветит вспышка в этом темном царстве – пусть режиссер голову поломает. Может, Манька Пашку соблазняет, может, одноглазая морда Мурзика из сплющенного короба выглядывает…

Данила Васильевич. Галя… Галина Викторовна, пожалуйста, зажгите свечи. Они на пианино, знаете?

Галина Викторовна. Конечно, знаю!

Аркадий. Прямо Тайная вечеря. Кто же кого предаст нынче?

Галина Викторовна. У кого спички есть?

За Невой возникает зарево.

Берта Абрамовна. Похоже на пожар.

Четаев. Судя по дыму – нефть горит. Первый раз вижу пожар в Ленинграде.

Фаддей Фаддеевич. Попадет пожарным начальничкам: далеко огонь запустили, а нищему пожар не страшен.

Пушечный выстрел.

Варвара Ивановна. Стреляют? От окон все отсели?

Берта Абрамовна. Это с Петропавловки пушка, сигнальная.

Галина Викторовна зажигает свечи на пианино.

Варвара Ивановна. Помню, когда где-то здесь крейсер «Киров» первый залп дал, все стекла вылетели…

Василий Васильевич. Вот как все таинственно сразу стало… Хотите спою вам при свечах что-нибудь старинное?

Все хлопают.

Василий Васильевич (садится к пианино). Из девичьего альбома нашей матушки. Красный бархатный альбом у нее был, автора не знаю, сентиментальщина начала века – какой-нибудь Апухтин или Надсон… Ну как?… Петь?… Ладно, попробую… (Поет.)

 
Но что в них есть, людских страданьях?
Зачем расстаться с ними жаль?
Зачем у нас в воспоминаньях
Живет прошедшая печаль?
 
 
Когда пройдут уже невзгоды
И прояснится жизни путь,
Зачем тогда былые годы
Нам вновь захочется вернуть?
 

Варвара Ивановна. Вот какой праздник нынче вдруг выпал. Спасибо, Васенька, спасибо, Данечка! И нашим иностранцам спасибо…

Фаддей Фаддеевич. Ну и впрямь благодать! (Сморкается.)

Варвара Ивановна. А пожар как, Берта? Разгорается?

Четаев. Нет, Варвара Ивановна, уже слабеет, только дым и видно на фоне низких туч. Они над городом подсвечены – вот на них дым и видно.

Василий Васильевич. Любой пожар мне Бадаевские склады напоминает. Мы с Данькой тогда на крыше торчали…

Фаддей Фаддеевич. Единственную награду мне родина вручила: за тушение пожаров. Так и тот значок по пьянке потерял. Смешно, а переживаю.

Павел. Будешь сегодня себя вести хорошо, – может, он и найдется.

Маня. Папа, спой еще, мою любимую, которую мама…

Василий Васильевич горестно вздыхает по ушедшей к летчику-испытателю супруге и берет несколько минорных аккордов. Казенным, беспрерывным звоном звонит телефон. Данила Васильевич идет к телефону.

Четаев. Айн момент! Это меня. (Берет трубку.) Капитан второго ранга Четаев. Есть. Ясно. Понял. Выхожу. Скажите шоферу – дом с львиными мордами у подъезда. (Опускает трубку.) Ну, как говорили когда-то британские морячки: «Кливер поднят!» (Последние слова произносит по-английски.)

Мэри. Шип за все уплатил, закончил дела с берегом и поднял кливер?

Четаев. Так точно, Машенька! И откуда знаешь? Бригантина снимается с якоря свободной от долгов. (Подходит к Розалинде.) Оревуар, мадам!

Розалинда (перестает жевать резинку и выплевывает жвачку на пол). До свиданья, товарищ!

Четаев (всему собранию). Я холост, денег много. Буду рад оказать любому из вас услугу, коли прижмет кого. Координаты будут… у… Василия Васильевича! (Подает ему визитную карточку.)

Фаддей Фаддеевич. Где нет ограды, там рас-хитится имение; а у кого нет жены, тот будет вздыхать, скитаясь; слышал такое, морской волк?

Четаев. Нет, не слышал. До встречи, дорогие соплеменники!

Фаддей Фаддеевич (в тоне декламации). Он будет ждать новой встречи с нами, как, некоторым образом, золотушные дети ждут свидания с бормашиной.

Мэри. Володя! Не уходи! Я падаю в уморок!

Четаев. Когда моряки уходят в океан, их положено провожать, а не падать в обморок.

Мэри. Я провожу вас до машины? Можно, кэптейн, о'кей?

Четаев. Буду счастлив.

Галина Викторовна (Башкирову). Безумно хочу спросить у этой вертихвостки, действительно в Англии кошкам дают противозачаточные таблетки? Академик Баранцев утверждает, что нет.

Башкиров. Я не буду с ним спорить, но ты, родная, просто могла спросить у меня. Дают. А на вертихвостку она, прости меня, не похожа.

Галина Викторовна. А все-таки у нее плечи квадратные.

Четаев и Мэри уходят. От сквозняка гаснут на пианино свечи. Пауза. И тьма. Слышно, как хлопает дверь парадной и стук каблучков Мэри.

Аркадий (зажигает свечи). Чего-то много здесь одиноких мужчин и женщин собралось.

Галина Викторовна. Мужчинам легче. Когда мужчина одинок, у него до поры до времени есть секс, наука или политика. Эта самая политика остается для вас превосходной игрушкой в виде газет, например, до смерти. А когда молодая женщина живет одна, у нее есть только секс, а потом – ничего.

Башкиров. Дорогая, не вещай так безапелляционно…

Галина Викторовна. Что ты знаешь про нас, женщин? Ни-че-го, милый! Помнишь, на даче я начала голой жарить котлеты?

Башкиров. Конечно, помню: не сразу такое забудешь.

Галина Викторовна. Да, это тебе безумно не понравилось!

Башкиров. Но, дорогая, кому такое может понравиться?

Галина Викторовна. А это я просто тебя тестировала. Видишь ли, наш век характеризуется развенчиванием целей, но совершенствованием средств их достижения.

Башкиров. Это ты от кого слышала?

Галина Викторовна. От профессора Баренцева. Точно не помню.

§ 2

Мэри и Четаев на набережной у парапета. Вода очень высоко – на спусках остается две-три ступеньки. Ветер.

Мэри. О, когда я любила моряка, я и думать не могла отпустить его плавать! Я ночами молила бога, чтобы все моря пересохли! Проснусь и молю: «Боже, пусть все моря высохнут до дна!» И он не плавал, пока были деньги, работал всякую случайную работу. Потом уходил в долгий рейс – знаете, самые ценные сорта чая и сейчас везут в Лондон на дрянных деревянных судах. Вокруг Доброй Надежды или мыса Горн. Там хорошо платят – большой риск.

Четаев. И однажды он не вернулся?

Мэри. Да, сэр.

Четаев (спохватывается). Мэри, вы говорите по-русски абсолютно чисто!

Мэри. Когда захочу. Только с рестораном трудно.

Четаев. Да, с общепитом у нас не очень…

Мэри. Нет, я про другое, про вывески. Когда читаешь про себя, вечно получается: «ПЕСТОПАН».

Четаев. Ты начала гоняться на яхтах после того, как погиб муж?

Мэри. Да. Это хорошее лекарство от всего горького на свете.

Четаев. Знаю. И тоже плаваю на яхте, когда есть возможность. Но, конечно, совсем близко от базы – малый каботаж. А если участвую в гонке, то не бреюсь за сутки до старта. Такое глупое суеверие себе завел.

Мэри (отрешенно). Я тоже не бреюсь перед стартом.

Четаев. Видишь этих львов? Ну вот – львиные морды торчат из стенки дома? И на старинных дверях такие. Они в зубах кольца держат – ручки.

Мэри. И что дальше? Что вы этим хотите сказать?

Четаев. Ничего особенного не хочу сказать… Просто мне их жаль было в детстве. Что львы, ну, звери, из стенки вылезти никак не могут. Все хотелось их выковырнуть на свободу… Скоро вода хлынет на набережную.

Мэри. Я, наконец, вспомнила вас, сэр. Я вас во сне видела. Только вы были очень большого роста, такой просоленный, как рыбаки, в зюйдвестке, руки тяжелые, и я вас испугалась, а вы подходите – очень высокий, нависаете надо мной, обнимаете ручищами и утешаете: «Да это я, я – твоя кровинка, кровушка!..» Вот какой хороший сон видела! А вы не можете сегодня чуть опоздать, Володя?

Четаев. Говорят, русские ничего на свете не боятся, кроме начальства. Оно у меня серьезное.

Мэри. А если я прилечу… совсем, тоже будешь бояться начальства?

Четаев. Да. Теперь уж никуда не денешься. Я же профессиональный убийца, Машенька: с шестнадцати лет воевать учился. На меня уйму государственных денег потратили: нынче научить хорошо воевать дорого стоит. А я научился неплохо. И вот держу теперь над миром меч возмездия. Потому пока и войны нет. Прости, что красиво говорю. Но то потому, что судьба больше никогда не сведет нас.

Мэри. Этот меч потяжелее креста, да, Володя?… Сигареты забыла, у тебя нет?

Четаев. Подводники редко курят. Хочешь, наверх сбегаю? Машины еще не видно.

Мэри. Нет. Не уходи. Неужели мы так вот никогда больше и не увидим друг друга?

Четаев. Если хочешь правду, у меня первый раз от такой мысли сердце зашкаливает. Опять говорю красиво!

Мэри. Что ж… кто взялся за плуг и оглядывается, тот не пахарь… А я курю, потому что, когда в море на яхте совсем одна, бережешь каждое удовольствие.

Четаев. Ты веришь в бога?

Мэри. Нет… Спаси тебя Господь!

Четаев. Машина идет… Такое, как у нас с тобой… что это такое?

Мэри. Глупости. Теперь твоя очередь. Поцелуй меня на прощание…