Текст книги "Том 8. Лети, корабль!"

Автор книги: Виктор Конецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

На заседании Правления ЛО СП СССР выступили многие ленинградские писатели, среди которых были Л. Успенский («Тут колебаний быть не может»), А. Лебеденко («Это будет блестящий новеллист»). Были зачитаны рекомендации В. Пановой, Л. Рахманова и М. Светлова.

РЕКОМЕНДАЦИИ

Как известно, Виктор Конецкий рекомендован в члены СП СССР руководителями Всероссийского семинара молодых прозаиков, состоявшегося в ноябре сего года в Ленинграде. Творчество В. Конецкого получило на занятиях семинара отличную оценку, поэтому нет надобности здесь подробно говорить о достоинствах его произведений. Хочу лишь отметить, что Объединение молодых прозаиков при ЛО издательства «Советский писатель», где в продолжение 2 лет занимался В. Конецкий, давно оценило его способности и не без оснований выдвинуло его в число участников семинара. Я с большим удовольствием присоединяю свой голос к авторитетному мнению руководителей Всероссийского семинара, а также рекомендую принять В. В. Конецкого в члены СП СССР. Л. Рахманов. 14 декабря 1957 г.

От всего сердца рекомендую Виктора Конецкого в Союз советских писателей. Я убежден в том, что это очень талантливый человек. М. Светлов. 15 декабря 1957 г.

В. В. Конецкий был участником семинара молодых прозаиков, проходившего в ноябре в Ленинграде. На семинаре были отмечены очень хорошие рассказы В. Конецкого. Это – писатель талантливый и растущий. Талант В. Конецкого – свежий, искренний, горячий. Я рекомендую В. Конецкого в члены СП СССР. В. Панова. 16 декабря 1957 г.

За несколько дней до приема в СП пьяненькие друзья – Конецкий и Курочкин – позвонили критику Дымшицу (он был среди «принимающих»), который написал статью-донос на роман В. Дудинцева «Не хлебом единым». Единственное слово, которое услышал доносчик от представившихся ему начинающих литераторов, было «сволочь».

Виктор Конецкий был принят в Союз писателей единогласно.

ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ И БРАТУ

Матерь, родная моя, ожидальница. Почему все еще не еду: денег, матерь, нету (мать гостила на даче у друзей. – Т. А.). Кроме долгов нету ничего.

Книгу сдал («Сквозняк». – Т. А.) Сегодня она пошла на рецензию к Юрию Герману и зам. гл. ред. «Звезды» Кучерову. Если все будет хорошо, то редактором у меня, очевидно, будет сам Герман. Уезжать сейчас не могу и по этой причине. Очень тут большая и сложная заваруха: если книгу возвращать на доработку не будут, то она может пойти быстро, а этого не хочет Маргарита (Довлатова М. С. – Т. А.), т. к. два рассказа из ее сборника рассказов молодых, а этот сборник выйдет позже, что нельзя. Поняла что-нибудь? В общем, заваруха.

Сейчас сижу денно и нощно зарабатываю деньги – пишу для «Костра» всякую морскую чепуху. Я даже в Летний сад собраться не могу. Печатать научился как машина. Кроме всей срочной работы делаю тот рассказ о рыбачке и девушке («Две женщины». – Т. А.). Его надо срочно кончать, т. к. весьма вероятно, что очерк выкинут и из книги – тогда на замену надо иметь готовый рассказ…

Июнь 1956.

У меня до удивления и недоверия здорово. Книга уже у художников. Спорю с ними ежедневно, т. к. делают на обложке луну, звезды, чаек, прибой и еще черт знает что.

Рецензия пока получена одна – от зам. гл. ред. «Звезды» Кучерова, но очень хорошая. Просто хвалебная: «веет свежим ветром», «свой голос, читатель отличит среди других», «есть хороший юмор», «поэтично, хотя автор описывает далеко не легкую и приятную жизнь», «поэзия преодоления трудностей», «немногословно, одной-двумя фразами рисует образ, неожиданно приоткрывает замысел». Особенно хвалит «Сквозняк» и любовные рассказы. «Рассказы волнуют и вспоминаются», «язык почти всегда выразителен, точен», «сборник несомненно хорош, читается с удовольствием» и т. д. и т. п… Критикует только очерк и чуть-чуть «Под водой» (про водолазов).

Из-за такой хорошей рецензии издательство, не дожидаясь Германа, включило книгу в план этого года (сдавать в набор 1 октября). Редактор Довлатова. Она схватилась намертво… Название «Сквозняк» не очень удачное (есть в нем что-то фельетонно-эстрадное), но ничего другого не выдумать…

Рассказ «В утренних сумерках» (про юнгу) Кучеров сразу взял в «Звезду». Он уже ушел в набор…

Очень мучает то, что вы сидите там без продуктов, а я не еду и не везу их, так же как и долг… Хоть сдохни, никак не вывернуться с деньгами. Развалились ботинки совсем – пришлось чинить. Вчера пришла дворничиха и сказала, что у нас не уплачено за июнь за квартиру…

15 августа 1956 г.

Привет, матерь, из Малеевки! (Дом творчества писателей. – Т. А.) Только что бегал в первый раз ужинать. За столом не один. Со мной сидит тощая прожорливая девица с волосами на пробор, в черном свитере и на кривых каблуках. Ей лет тридцать. Она опрокинула себе в блюдо с люля-кебаб полную перечницу и стала вилкой вытаскивать перемолотый перец обратно в перечницу. Я сказал, что это удобнее делать ножом. Она перешла на нож, но потом махнула рукой, хмыкнула и сожрала всю свою люлю вместе с перцем. Она съела даже кусок лимона, который от перца стал коричневым. Я уже-таки не вру сейчас… Нет, я не вру. Она проглотила потом салат из крабов, порцию яблочной повидлы и два яблока. Одно из них было мое, но я этого еще не знал. Теперь я жду следующей еды, чтобы отомстить. Следующая еда будет в 22.30. Она в распорядке дня называется так: «Принятие кефира живущими писателями происходит с 22.30 до 23.00». Вот так.

Комната моя, конечно, оказалась еще занятой – «поэтом Лифшицем с женой». Пока мне дали другую комнату. Денежные дела мои из рук вон плохи, и это гнетет ужасно. «Знамя» № 11 еще не вышел из печати.

Денег по нему 20-го не будет. Наиболее лучший срок – 25… А все мои долги браты до 20-го. В «Литературе и жизни» получил 925 р. И немедленно отдал Шиму долг 900 р. Они с Леной в полном смысле этого слова ничего не жрут, т. к. денег у него нет, а наше издательство их не переводит. Я не мог поступить иначе. Матерь, любимая моя, немедленно отнеси в комиссионный машинку и фотоаппарат. И – главное – не теряй чувство юмора…

С завтрашнего дня, как только перееду в свою комнату, начинаю зверски работать, не думая ни о чем…

10.11.58

Личному секретарю Классика. Секретно. По ознакомлении – уничтожить.

СООБЩЕНИЯ ЧАСТНОГО ПОРЯДКА.

Классик здоров, как бык. Угрюм. Замкнут в тесную сферу умственных и творческих интересов. Устал от одиночества. Начал разговаривать сам с собой. Никуда, кроме столовой, ванны и грязи, не ходит. Переносит метели, стужу, распутицу, ноябрьскую мерзость в воздухе хорошо. Как и подобает полярному капитану. Грязные ботинки стоптал до корня, расхаживая по одиночке взад и вперед. Написал рассказ про смерть и могилу летчика («Над белым перекрестком» – писался под впечатлением от рассказов летчиков – попутчиков по дороге на лечение в Пятигорск. – Т. А.). Веселый, современный рассказ. Который весьма поможет скорее выйти его новой книге. Ночью при воспоминании о рассказе Классику самому становилось страшно. Рассказ не ахти получился. Его объем 11 страниц. Сейчас Классик сочиняет кинокомедию. Сам смеется так, как никогда в жизни не смеялся. Очень смешно и весело Классику сочинять комедию. Он, оказывается, очень любит свободу, которую дает такой жанр. Совпадения, нелепости, чудеса – все здесь можно. Не надо мучиться тем, как свести героев, как их развести. Все очень просто. Классик смеется. Он составил эпизодный план. Получилось 70 эпизодов. Это почти две серии. С лихвой у Классика материала. Он потирает руки: наконец-то придут к нему деньги, слава, красивые женщины и пляж Рио-де-Жанейро. Не говоря о Елисейских Полях, на которых уже снята вилла для него и секретаря. Француженки уже становятся в очередь за билетами в кинотеатр «Орли», что угол Сен-Жюст и Делакруа. Но Классик пока в Пятигорске, пьет тухлую воду и смеется. Он предупреждает Секретаря о том, что в его Комедии есть живой Попик с седой косичкой. Потешный попик. (О комедии никаких подробностей никому не говорить. Украдут, гады, попика у меня!) Пусть секретарь смирится с этой кощунственной позицией Автора. Лева Толстой тоже по служителям культа прогуливался. Значит, и нам можно.

Классик чувствует себя хорошо. Живот у него вроде и не болел никогда. (Здесь секретарь, очевидно, перекрестится и скажет: «Дай бог! Дай бог!»)

Никуда еще не ходил. Пошел к домику Лермонтова, а там кишмя кишат желудочно-кишечные больные. Противно стало. Прошел только мимо. Поплакал. Потом вернулся к себе в одиночку и еще поплакал.

Ну ладно. Хорошенького – понемножку. Всего! Привет и поцелуй всем!

19.03.59. Пятигорск.

Матерь, здорово! Вычитай, пожалуйста, прилагаемый рассказик, а затем отдай Олегу… Я вошел в ритм жизни. Чувствую себя хорошо. Мучает твое безденежье. Стоит комом в горле.

Работаю много. Состояние философской уравновешенности и тишины в душе.

Питаются со мной вместе и ходят на процедуры только колхозники и работяги. Интеллигенция в это время года сюда по курсовкам не ездит. Одна бабуся пришла принимать ванну. Санитарка напустила воды, все приготовила и ушла. Пока бабуся раздевалась, вода из ванны случайно утекла. Бабуся легла в сухую ванну и честно пролежала в ней, пока не пересыпался песок в часах – пятнадцать минут. Она из колхоза «Сталинец» с Кубани. Хорошая бабушка. Вот-вот догонит Айову по молоку.

После процедуры она сказала:

– Пользительно, наверное, но холодно больно голой-то лежать… И срамно как-то…

Вот так и живем…

30.03.59. Пятигорск.

Брат, я потихоньку вхожу в норму. Все оказывается не так черно, как казалось. Есть и много положительного… В здешней библиотеке полным-полно Хемингуэя в изданиях 32–39 годов. «Смерть после жизни», «Мужчины без женщин», «Победитель не получает ничего» и др. Штуки, от которых кружится голова, но за каждую книгу надо вносить аванс в 30 рублей! Вот суки!

Посылаю «Маньку» («Если позовет товарищ». – Т. А.). Отдай его М. С. Довлатовой для перепечатки у ее машинистки. После перепечатки первый экземпляр пошли Нагибину, вложив туда мое письмо к нему… Я проделал большую работу с «Манькой». Сегодня же сажусь за «Чехова» («Две осени». – Т. А.). Надеюсь расправиться с ним дней за пять. Надоели старые рассказы до тошноты. Хочется скорее начать что-нибудь новенькое.

Срочно сообщи, где Шим, и стоит ли писать ему на московский адрес.

По лермонтовским местам еще не ходил. Здесь полно голых гипсовых баб.

Напиши, как прошло занятие с приемом новеньких ребят в литобъединение.

Я пью воду, которая пахнет дохлым ослом, принимаю ванны и мажу брюхо горячей грязью. В промежутках я пишу рассказы…

30.03.59. Пятигорск.

VIII

Конец 50-х годов – период активного литературного ученичества, поиска своего героя.

Поиски героя ведут к строителям на Братскую ГЭС, где строятся знаменитые ЛЭП-500 (1958), к шахтерам в Намингу (1961). По результатам поездок пишутся сценарии «Опора» [16]16
  Молодая гвардия. 1958. № 3. С. 69–101.


[Закрыть]и «Своими руками» [17]17
  Молодой Ленинград. 1957. С. 3–53.


[Закрыть], очерк «Хозяева Медной горы» [18]18
  Лит. газета. 1961. 5 августа. Позднее печатался под названием «Спуститься и подняться».


[Закрыть], множество рассказов, рождается замысел книги «Кто смотрит на облака».

«Из устных оценок нашего опуса (сценарий „Опора“ написан в соавторстве с Э. Шимом. – Т. А.) запомнилась одна партийно-номенклатурная: „У вас под каждой опорой по трупу“».

В 1962 году Виктор Конецкий дал интервью Жану Катала для «Леттер Франсез».

Я думаю, что власть возмутил сам факт этого интервью. Интервью было противокультовое. Меня вызвали к начальству и приказали покаяться прилюдно, с трибуны Таврического дворца. И я весьма невнятно, но каялся. На арену меня почему-то выпустили между Николаем Черкасовым и Георгием Товстоноговым. Молотил я что-то про то, что рабство в российский народ вбили еще, мать их так, татаро-монголы, которые во всем и виноваты. Самое интересное – перед Богом клянусь – я знать не знал, в чем и за какие грехи мне следовало каяться. Виктор Некрасов мне прислал открытку с двумя словами: «И ты Брут?».

Много лет спустя об этом «покаянии» вспоминал Алексей Герман:

А как собрали творческие силы Ленинграда по поводу выступления Хрущева? Как драли Товстоногова за то, что он написал на занавесе «Горя от ума» пушкинские слова: «Черт догадал меня родиться в России с умом и талантом»?.. Конецкий буровил тогда что-то несусветное – как тонул на каком-то пароходе, вспомнил, что он коммунист и это дало ему силы всплыть… В зале тут же возник вопрос: а что случилось с остальными? [19]19
  Общая газета. 1998. 16–22.07. С. 10.


[Закрыть]

Литература начиналась для писателя моего поколения не с постановки проблемы, а с борьбы за написанное и сказанное. Пишется литература кровью и обязательно при риске. Если правду говорить безопасно, значит, это какая-то подозрительная правда. И пусть никто не обольщается, что положение изменится, ибо покой нам только снится.

Страшнее цензуры для писателя нет ничего. Мало я написал о службе на Севере – ни один Главпур не пропустил бы того, что знал и видел я, болтаясь на спасателях. И так во всем.

Какой все-таки противный Ваш Василий из «Конца недели» («Звезда», 1965 г. – Т. А.). Жаль, что медицина на этот раз не подкачала и его удалось выходить! – это мне читательница пишет. Не медицину надо благодарить, дура, а цензуру! Тема смерти была в нашей литературе как бы под запретом. Не прямым запретом, но все же… Финал требовался оптимистический, и баста. На этом псевдооптимизме мы и погорели…

В ПРЕЗИДИУМ IV ВСЕСОЮЗНОГО СЪЕЗДА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Я получил письмо А. И. Солженицына о цензурном произволе в нашей литературе и должен заявить, что полностью разделяю всю тревогу и боль, которыми переполнено это письмо.

Цензура наша есть вопиющее нарушение нашей Конституции. Она не подконтрольна обществу, конъюнктурна и не несет никакой ответственности за изуродованные художественные ценности. Писатель лишен даже такого элементарного права, как лично встретиться с цензором и в диалоге защитить свою точку зрения и истинность своих положений. Явным признаком цензурного произвола является зависимость от географии места. Чем дальше от Москвы, тем ужаснее условия литературной жизни.

С презрением к самому себе должен заявить, что эта «цензура», это угнетение ею художественного сознания уже оказали на меня, на мой разум и творчество, вероятно, необратимое влияние. Внутренний цензор говорит знаменитое «не пройдет» еще до того, как приступаешь к работе. Таким образом, цензура, имея беспредельную власть, нравственно развращает писателей с первого дня их появления на литературный свет. Потери от этого для общества невосполнимы и трагичны.

В юбилейный год советской власти цензурный произвол и самодурство достигли апогея, что является кощунственным.

Итак, я полностью присоединяю свой голос к выступлению А. И. Солженицына. Вопрос о цензуре должен быть включен в повестку дня Съезда и обсужден. Я не согласен только с тем, что вопрос этот возможно формулировать в такой максималистической форме, как это сделано А. И. Солженицыным: «упразднение всякой – явной или скрытой – цензуры на художественные произведения». Вероятно, формулировка должна быть выработана коллективно. Ибо во всех государствах, при всех режимах, во все века была и необходима еще будет и военная, и экономическая, и нравственная (порнография) цензура. Я предлагаю Съезду добиться запрещения уродливой формы негласной цензуры, дать право личной встречи с цензором и право апелляции в высшие цензурные инстанции и в конечном счете к Правительству. Я считаю также, что Союзу писателей должно быть гарантировано право вмешательства в цензурные тяжбы и он должен защищать произведения своих членов перед Правительством.

Я полностью согласен с каждым словом второго раздела письма-выступления А. И. Солженицына.

По третьему разделу я должен заявить, что только вчера, из письма А. И. Солженицына узнал о том, что он обращался в правление СП РСФСР с просьбой о защите от клеветы, хотя я должен был бы быть информирован о таком заявлении русского советского писателя, ибо являюсь членом ревизионной комиссии Правления.

Все вопросы, поднятые А. И. Солженицыным в его письме на имя IV Съезда советских писателей, есть корневые и главные вопросы нашей литературы, а значит, и нашего народа, нашей страны. Время их решения назрело с беспощадной исторической необходимостью. Никто никогда не простит делегатам Съезда, если они опять уйдут от сложности этих вопросов в кусты.

Член Ревизионной комиссии Правления СП РСФСР, член Правления Ленинградского отделения СП РСФСР В. Конецкий. 20 мая 1967 г.

В журнале «Знамя» (№ 11, 1967) были опубликованы ответы В. Конецкого на вопросы литературной анкеты «Художник и революция». Сразу же после отправки в журнал материала он ушел в море. А вернувшись, увидел, что его ответ на вопрос анкеты опубликован в сокращенном виде. Снято, в частности, было упоминание о А. И. Солженицыне.

Конецкий вернул журналу авторский гонорар в размере 21 рубля и отправил письмо на адрес главного редактора журнала В. М. Озерова, в котором требовал объяснить причину столь вольного обращения с его текстом.

Озеров откомандировал в Ленинград Е. А. Кацеву, сотрудницу журнала. Во время войны Евгения Александровна была военным переводчиком, старшиной 2-й статьи. Именно так она и представилась Виктору Конецкому, явившись в дом с предусмотрительно купленной бутылкой.

Инцидент был улажен. Ибо впервые в истории советской печати «толстый» журнал был вынужден извиниться на своих страницах перед автором. Правда, извинились весьма лукаво, сообщив, что редакции не удалось согласовать с автором необходимые поправки и сокращения «по техническим причинам» (Знамя. 1968, № 3). Разумеется, «купюры» приведены не были [20]20
  Об этом см.: Кацева Е. Мой личный военный трофей // Знамя. 2002. № 3. С. 164–165.


[Закрыть].

ИЗ ПЕРЕПИСКИ С А. М. БОРЩАГОВСКИМ [21]21
  Борщаговский А. М. – писатель, драматург, литературный критик; автор книг «Русский флаг», «Седая чайка», «Остров всех надежд» и мн. др.; сценариев кинофильмов «Без вести пропавшие», «Три тополя на Плющихе», «Дамский портной». Долгие годы сотрудничал в журнале «Новый мир», ныне – член общественного совета журнала «Мир Паустовского».


[Закрыть]

Дорогой Виктор Викторович!

Ваше письмо пришло через несколько минут после того, как я закончил читать Ваш рассказ в «Знамени» («Еще о войне», 1962, № 11. – Т. А.). Мысль о трудностях (творческих, внутренних, неизбежных) очень точно подкрепляется этим рассказом. В чем он нов (для Вас) – его полнота, неторопливость, будничность даже, обыкновенность (ей не мешает роковая случайность, спрятанная в сюжете), и, прежде всего, та психологическая емкость и противоречивость, при которой не так-то просто сказать, кто прав и кто виноват, а, точнее всего, виновата война, создающая такие поля напряжения, такие испытания и такую крутость… не поверил я только одному эпизоду – это когда Мария «впадает в грех». М. б., я и не могу доказать своей мысли, это даже не мысль, а мое чувство – обычно точное, ощущение фальши, легкого пути, «чужого», а не Вашего решения…

В № 11 «Нового мира», как Вы уже, вероятно, знаете, будет напечатана повесть «Один день Ивана Денисовича», которая будет немаловажным этапом стремительного роста нашей литературы. После нее многое, попросту, нельзя будет принимать за литературу.

И все равно в декабре бездарность организует плотную круговую оборону, они ведь даже не понимают внутренней требовательности и степени зрелости многих молодых, которых они все еще готовы снисходительно похлопывать по плечу. Я только сейчас, после доклада познакомился с молодыми москвичами и жить мне стало интереснее и лучше.

Ченоуцан [22]22
  Работал в аппарате ЦК партии; к нему обращался В. Конецкий с просьбой помочь в поисках морской работы.


[Закрыть]говорил мне, что получил Ваше письмо. Он очень сочувственно отнесся к Вашей идее загранплавания. Вероятно, нужно напомнить ему о письме, дел у него сейчас по горло. Желаю Вам успехов и всяческого добра!

Дружите ли Вы с Пановой? Это редкостный человек и умница.

Жму руку. Ваш Александр Борщаговский. 8 ноября 1962 года.

Дорогой Александр Михайлович!

Получил Ваше письмо с разбором «Еще о войне». Я согласен с Вами в критике самой «встречи». Мне еще и самый конец не нравится. И еще одна слабость есть. Какой-то налет литературности. Особенно в частом повторении «медлительной воды реки». А по психологическому ходу рассказа – я доволен им. Мне трудно даются женщины, потому и тренирую себя сейчас в их писании.

Не попадалась ли Вам на глаза моя «Повесть о радисте Камушкине» в девятом номере «Невы»? Там есть несколько кусков прозы, которые получились, а во всем остальном оправдание у меня только в том, что писал я повесть до 22 съезда. Если прочтете и напишете мне пару строк, то буду весьма благодарен Вам.

«Новый мир» № 11 еще не приходил в Ленинград. Очень обидно читать рецензии на произведение, когда сам его не читал.

Как Вы относитесь к повести В. Максимова в «Октябре»? Второй раз читаю его произведения, и второй раз прекрасный материал и хороший язык портит открытая назидательность. Он строит сюжет на «подобрении» или «прозрении» героя. И делает это слишком открыто. Думаю, что это происходит от недостаточной еще опытности. А пойдет он, мне кажется, далеко, если, конечно, не сопьется.

Водка бушует вокруг двенадцатибалльным штормом. Вот еще трудное и страшное наследство прошедших лет. Оно унесет очень много талантов.

Сегодня получил приглашение на Совещание молодых писателей в Москву. Не знаете ли, когда оно точно начнется? Анкета, которую прилагают к приглашению, чрезвычайно глупая. Ее даже хочется пожевать и выплюнуть. Может, это просто моя особая нелюбовь к анкетам.

Желаю Вам всего славного!

Жму руку. Ваш Виктор Конецкий.

25 ноября 1962 года.

Дорогой Александр Михайлович!

Пишу вам из больницы. Прихватило недугом…

В воздухе опять запахло паленым. Ничего уже месяц целый не делаю. Погода все не устанавливается. Все поздняя осень, деревья черные, небо низкое. Из первого снега больные лепили баб, бабы быстро оплыли. Теперь вместо них лужи.

Порядочных мыслей в голове нет. Все, что Вы говорите о «Камушкине» [23]23
  «Повесть о радисте Камушкине» была опубликована в журнале «Нева» (1962, № 9).


[Закрыть], – правильно.

Знаете, у меня к критике странное отношение. Мне кажется, что сам я все знаю о слабых вещах в моем писании. Знаю больше, чем кто-либо другой в мире. Когда я заканчиваю писать, то мне так противно все сделанное, так видны все прорехи, так легко в них ткнуть пальцем, что кажется, весь мир это видит. Но сделать с этими недостатками я ничего не могу. Не хватает таланта и сил. Сложившийся материал уже не поддается исправлению. Понимаете?

Вероятно, надо копить опыт. Мало пишем. Ваши замечания о «Камушкине» равны моим. Сейчас я все читал письма Чехова и рядом с его способностью к работе – все знакомые мне писатели пишут очень мало и в очень узком диапазоне. Диапазон определенных типов и социальных явлений, которые повторяются из произведения в произведение.

Это, конечно, связано еще и с тем, что социального анализа мы боимся; классовых типов, которые сейчас очень взаимно проникли, мы тоже боимся. Т. о. типичность характеров весьма относительна и чаще всего связана только с очередным политическим моментом в жизни общества (внешним).

Отсюда, я думаю, и слабость романов. Рассказ, и главным образом – аморфная, короткая повесть – получается сейчас лучше. Очень заметно это на Тендрякове.

Солженицына я прочел [24]24
  «Один день Ивана Денисовича» был опубликован в журнале «Новый мир» (1962, № 11).


[Закрыть]. Мне не очень люб сам герой. Есть в нем кое-что из того, что делало возможным на Руси во все века держаться несправедливости. Это хорошо, что такой герой написан. Но дурно, что истолковывают его шиворот-навыворот. Думаю, что духовный идеал Солженицына (в глубинах его души) уходит в религию. Не знаю, может ли она помочь в поисках истины сегодня. Несколько хотелось подчистить ткань повести от русопятства (не в смысле бранных выражений, конечно). Хуже всех написан капранг. Но он же и больше всех нравится мне.

Насчет плавания. Все опять сорвалось. Из ЦК письмо обычным порядком переслали в министерство. Зам. начальника отдела кадров написал, что ничем помочь не может и не хочет. Все дело в том, что меня не пускают за границу. В свое время писали на меня доносы в широком диапазоне – до того, что ночами я бью свою мать. И последствия этого аукаются до сих пор. А плавать надо. Явственно ощущаю необходимость потереться в обычной жизни. Надоели рестораны и всякая окололитературная болтовня, и Дом кино, и рожи Холоповых на собраниях.

С Максимовым я тоже с Вами совершенно согласен. Обозленность на все (закономерная и правильная, и причинно обусловленная его биографией) мешает. Шоры появляются из-за нее. Лучшее лекарство – успех, деньги, квартира, а за ними – заботы о своем здоровье, физическом здоровье, которое к тому моменту уже находится в необратимом состоянии. Но если успеть подлечиться, то появится и некоторый оптимизм. Таких людей, как Максимов, сейчас на Руси много, очень честных, неподкупных. И – в морях. Самая слабая черта в этих людях – удовлетворение, садистская приятность на душе от каждой новой неприятности, несправедливости, удара. А самая сильная черта – полное отсутствие страха. Страх атрофировался. Потому, кстати, такие люди просто кончают самоубийством. Они и смерти давно не боятся.

Простите, что «запсихотеоретизировал». И за орфографию простите (всегда даже перед машинистками стыдно).

Дай бог и Аксенову, и Солженицыну, и Максимову, и Казакову. И очень хорошо, что все они до чертиков разные.

Поздравляю Вас с наступающим. Будьте счастливы и пусть Ваши близкие тоже будут счастливы и радостны.

Виктор Конецкий

19.12.62

Дорогой Виктор, хотелось бы ответить на Ваше письмо подробно и даже «исчерпывающе», но боюсь, что не сумею. Я за последние дни издергался, а через день еду во Францию и нужно до отъезда переделать бездну важных и совсем неважных дел.

…Я обрадовался, что вы так написали о Солженицыне. Я внимательно наблюдал его, и Вы, вероятно, правы даже насчет «религиозности» (не в прямом и примитивном смысле) Ивана Денисовича, и не мой герой, но то, что вот так написан, это великий подвиг. Ибо – это правда, это огромная правда, правда о целом народе. Не только о политических, но и о тех, кто отсиживал за 10 кг зерна. Это о лагере, как о чем-то столь же нормальном и обыденном, как жизнь любого городского квартала. Одним словом, хочу сказать, что то, что Вы ставите в упрек, что делает Шухова не очень «любым» (для Вас) – во всем этом его широта и глубина. Думаю, что два рассказа Солженицына, которые Вы прочтете в «Новом мире» в № 1, произведут на Вас более сильное впечатление, особенно «Случай на станции Кречетовка». «Двор Матрены» («Не стоит село без праведника») это настоящая классика и потому кажется, что все это уже было (Толстой, Бунин), а «Кречетовка» с поразительным финалом и фигурами. Она более нервная, более современная. А вообще, откровенно социальный писатель и дай ему бог удачи. Но то, что Вы, человек другого времени, не прощаете Шухову его рабство, доброй скотинки в нем, – это очень хорошо. Иначе все это было бы бессмысленно, все должно было бы остановиться.

На днях прочел роман В. Максимова «Двор посреди неба» (рукопись, конечно). Это о 1937 годе и о более ранних временах, и вообще о всей нашей жизни. Очень мрачно, трагично, и в таком виде немыслимо, но как это сильно! Сколько боли, гнева, точных наблюдений и поразительных деталей. Мы читали втроем – Бондарев, Бакланов и я, спорили, разошлись в оценке самой возможности напечатать такое, но таланту порадовались все в равной мере. Будет страшно, если этот человек сломается внутри, а он какой-то неспокойный, сам как глава от этого романа.

Не хворайте в будущем году. Удачи Вам – максимально доброго состояния духа – чтоб писалось. Вы это хорошо делаете.

Ваш Александр Михайлович Борщаговский.

27 декабря 1962 г.

Дорогой Виктор Викторович!

Пробовал несколько раз дозвониться до Вас, но телефон упорно молчит. Я получил Ваше письмо. Искренне рад Вашим добрым словам о докладе. Дело здесь не в «авторском» самолюбии, все много смешнее, не мне Вам рассказывать. Я хотел в докладе заявить определенную позицию, которая одним кажется элементарной (с нормальной точки зрения так оно и есть!), у других вызывает бешенство, ярость. Хотя все выглядит сегодня благополучно, борьба еще вспыхнет в декабре или позднее. Чиновники от литературы попытаются взять реванш, все – до дома на Воровского. Они против нарушения равновесия, против литературы, которую нельзя «контролировать» по самой примитивной шкале. Им, в сущности, нужна одна книга о деревне, одна об интеллигенции и т. д. – литературы так называемого «частного случая», за которым стоит явление, литературы честно исследующей множественность характеров, «варианты» (как в науке) они не хотят. И, особенно, литературы… талантов.

Но их время ушло. Я в этом убежден, хотя и не являюсь розовым оптимистом. Просто ушло. Идущий процесс необратим. Вчера я писал для «Британики» (Ежегодник «Брит. Энц.») небольшую статью – «Советская литература». Пришлось мысленно обозреть 1962 год, год не очень богатый (в прозе), и суть процесса обнаружилась со всей очевидностью. Даже статья Трифоновой для «Британики» 1961 года не могла быть такой, все застилал дымок живых классиков. Классики это хорошо, они-то как раз и верят в молодость и радуются ее успехам, но могучая когорта «пластиковых» классиков (из синтетических материалов) – она не хочет такой быстрой смены поколений и такого движения.

Одним словом, будет еще весело. Это меня не смущает. Если дадут слово, я скажу все и резче и увереннее.

Мне давно хотелось написать Вам, особенно после «Завтрашних забот». Я Вашу работу в прозе не только понимаю, как новую и очень многообещающую, но еще и люблю читательским нутром, селезенкой, вообще всем, что в человеке живет и чем он жив. Я и в докладе постарался это выразить, правда бегло. Вы один из тех писателей, чье существование и чей труд делает для меня лично вполне осмысленной и обнадеживающей всю литературную нашу перспективу. И я был рад узнать, что К. Г. Паустовский точно так же высоко ценит Ваши книги, а это человек безошибочного чутья и прекрасного сердца.

Если будете в Москве – найдите меня.

Желаю Вам успеха и счастливого плавания.

Жму руку. Ваш Александр Борщаговский.

(Без даты)

Дорогой Виктор, я не ответил Вам сразу, а потом уже хотел дождаться хоть какого-то «завершения» сюжета и тогда написать [25]25
  В. Конецкий обратился к А. М. Борщаговскому с просьбой передать письмо в Президиум IV Съезда писателей.


[Закрыть]. Вашу просьбу выполнить буквально я не мог. Никто не собирался дать мне слово на съезде – его не дали очень многим делегатам съезда, из числа тех, кто мог бы отважиться на серьезный разговор о литературе и о нашей жизни, кто мог бы выступить вполне самостоятельно и независимо. Об этом Вы, конечно, теперь уже знаете и имеете представление об уровне и характере съезда.

Насколько мне стало известно, тот, кому Вы послали первый экземпляр своего письма, не передал его [26]26
  К. Федин.


[Закрыть], потому мне пришлось передать в секретариат съезда, вполне официально, свой экземпляр. Я это сделал на следующий день после того, как получил письмо от Вас. В президиум съезда его передал член секретариата съезда – Сережа Крутилин. Демократический уровень съезда дошел до того, что просто попасть в президиум было невозможно, поскольку вход в помещение президиума… охранялся. Нужно было подолгу вертеться вблизи входа, дожидаясь кого-нибудь из членов президиума.