Текст книги "Базальт идёт на Запад"

Автор книги: Виктор Делль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

* * *

Григорьев разложил перед Иваном Захаровичем карту. На ней красной жирной линией проложен предполагаемый маршрут. В приложении к карте перечислялись адреса и пароли тех наших людей, которые должны помогать Семушкину.

– Запоминай, – кивнул Григорьев на документы.

Утомительная, но крайне необходимая работа. Данные предстояло уложить в голове так, чтобы ни одни кирпичик из этого здания памяти не выпал, не затуманился, не исказился.

Из телеграммы

командованию Западным фронтом

г. Москва, 19-10-1941 года

«…На ваш запрос от 15 октября 1941 года сообщаем, что нами подготовлен и отправлен в район боевых действий указанной вами армии специалист, пароль для связи «Базальт». Получено подтверждение о его благополучном приземлении. «Базальт» вышел в заданный район, продолжает движение по согласованному с вами маршруту».

П. Григорьев

* * *

В момент приземления, когда Иван Захарович понял, что встреча с землей не принесла опасных неожиданностей, он ощутил в себе короткое, как импульс, желание немедленно бежать к лесу. Приземлился он на открытом лугу. Чернеющая полоска леса для него – убежище. В лесу больше шансов остаться незамеченным. Так что желание это естественное, главное – не поддаться ему. И он не поддался. Замер посреди луга. Стоял, смотрел, вслушивался. Услыхал приглушенный расстоянием гул движущихся автомашин. Сверху он видел эти машины. Колонна обозначена цепочкой крохотных светлячков. Машины шли, соблюдая правила светомаскировки, их фары едва освещали дорогу перед колесами. С луга их не было видно. Тем более что дорогу отгораживали шарообразные прибрежные заросли Ловати. Река не очень широкая, но глубокая. Не легко пришлось бы, попади он в эту реку. Хорошо, что ночь не очень темная, что сверху видел Иван Захарович русло реки, падением управлял, держался так, чтобы приземлиться ближе к лесу. Ночной лес гляделся сплошной черной стеной. Этот лес, пятачок луга, реку, ее старицу он тщательно изучал в Москве, так же, как и весь район предстоящего поиска, но в Москве были только карты, а здесь выбранная по карте точка, занятая врагом территория, это обстоятельство требовало от него предельной осторожности. Желание бежать уступило место расчету. Семушкин определил ориентиры, плотно скатал парашют, еще раз вслушался в тишину, пошел в сторону лесного массива. В лесу дождался рассвета.

Первый день сложился удачно, Иван Захарович без осложнений пересек шоссе Вязьма – Лиховск, вышел в район, где по данным управления разведки Западного фронта должна была приземлиться группа Рощина. Позади осталось двенадцать километров лесного перехода, впереди лежала деревня Качаново. Возле деревни начинался Коростелевский лес. Группу Рощина сбрасывали на этот лес. Первая явка для них определена в Качанове. Поиск группы Семушкин и решил начать с посещения явки. Исходил из того, что контакт с людьми, свидетельства очевидцев недавних событий помогут разобраться в том, что произошло. В Качанове, по сведениям, которые передал ему Григорьев, живет Михаил Степанович Жуков. 1889 года рождения. Русский. Беспартийный. До войны работал на льнозаводе в районном центре Афонина Пустошь. Семья эвакуирована во Владимир. В канун оккупации вернулся в родное село. Оставлен для связи предполагаемого подполья с партизанами.

С тех пор как группа Рощина приземлилась в этом районе, минуло семь дней. Если что-то и произошло с группой, то это случилось в первый день. Иначе была бы радиограмма. Есть ли связь между исчезновением группы и первой на их пути явкой? О явках, кстати, Григорьев предупреждал особо. Война только началась, но уже многое высветила. Одни сражаются до последнего, другие – открыто перешли на сторону врага. Не так их много, но они есть, и вред от них немалый. Выдают, предают. Специальная группа пропала. Люди в ней подготовленные. Семь раз мерить надо, прежде чем отрезать, прежде чем решиться выйти на подобную явку. Выходить тем не менее надо.

Семушкин и так, и эдак приглядывался к деревне Качаново, к дому Михаила Степановича Жукова. Деревня небольшая, двадцать шесть дворов, и все в один ряд, лицом к разъезженной дороге, огородами к лесу. За дорогой – поля. В той стороне лесов нет до райцентра, до Афониной Пустоши. Вдоль дороги ни деревца, ни кустика, ни телеграфных столбов. Дом Михаила Степановича – четвертый от леса. Крыт, как и все прочие дома, дранкой. Окна подслеповатые. Вдоль стен завалинка. Огород примыкает к лесу, огорожен слегами. Собак в деревне не слыхать. Движения не заметно. Есть ли люди в деревне, нет ли их…

Долго приглядывался Семушкин, прежде чем определил – жива деревня. Появились мальчишки. Они выпорхнули из-за домов, тут же и разлетелись всяк к своему жилью. Чуть позже промелькнула женщина. Старик показался на улице. Прошелся и пропал. Из трубы соседнего с Жуковым дома заструился легкий дымок. Отметил Семушкин и следы недавнего боя. Свежие воронки, стреляные орудийные гильзы, гильзы винтовочных и автоматных патронов.

С темнотой Иван Захарович осторожно подобрался к дому Жукова. Окна светились. Семушкин глянул в крайнее от входа, увидел хозяина. Тот сидел, склонившись над чуркой, у печи на низком табурете, строгал лучину. Керосиновая лампа на столе притушена. Лицо не разглядеть.

Иван Захарович осторожно постучал в окно. Хозяин дома дернулся, вскинул голову. Поднялся. Направился было к окну, передумал, пошел к двери. Долго шаркал запором. Ни о чем не спрашивая, открыл дверь. Семушкин назвал пароль, Жуков – отзыв. Иван Захарович скользнул в сени.

* * *

Контакта с хозяином явки не получалось. Сумрачный, он прошел в избу, стал посреди комнаты. Повел себя так, будто не он только что откликнулся отзывом на пароль, впустил к себе незнакомого человека. Причем вид у Жукова был такой, как будто он на кого-то, в том числе и на Ивана Захаровича, в большой обиде. Семушкин вспомнил предупреждение Григорьева. О том, чтобы Семушкин действовал осмотрительно, об особой чуткости к людям. «Сам понимаешь, – говорил Григорьев, – нет у них за плечами опыта. Жили, мирно трудились, пришла пора, появилась в этом необходимость, дали согласие на опаснейшую из работ. Инструктировали, готовили их наспех, учти это. Постарайся проявить побольше внимания к тем, с кем придется вместе работать».

– Вас что-то тревожит, Михаил Степанович? Вы не рады моему появлению? – спросил Иван Захарович.

Жуков приподнял голову, молча посмотрел на Семушкина.

– Так гостей не встречают, Михаил Степанович. У вас что-то произошло?

– Произошло, – эхом отозвался Жуков, взглядом своим уставившись в пол.

– Расскажите, – попросил Иван Захарович.

Жуков произнес несколько пустых, ничего не объясняющих слов, в том смысле, что ему было приказано сидеть и ждать, он дождался, а чего дождался, оставалось непонятным. В чем дело? Он знает пароль и отзыв. Внешность соответствует описанию, которое Семушкин запомнил еще в Москве. Под глазом, правда, темнеет большой, в половину щеки, синячище, но это он, Михаил Степанович Жуков. Почему не хочет говорить? Не в себе? Растерялся?

– Михаил Степанович, вы можете мне не отвечать, но выслушайте. Меня прислали сюда за тем, чтобы я разобрался в обстановке. Мне нужна помощь. Ваша помощь, Михаил Степанович, в первую очередь.

Семушкин старался говорить ровным голосом. Слова произносил негромко, четко.

Жуков молчал, сел на тот же табурет, на котором перед тем строгал лучину, упершись локтями в колени, по виду вроде как больной. Не понять, что с ним.

– Если вы больны, скажите об этом, – продолжал Иван Захарович. – Вас оставили для серьезной работы. Если чувствуете, что не в силах, признайтесь и в этом. Я найду возможность отправить вас за линию фронта.

Последние слова, похоже, подействовали. Жуков поднял голову, убрал руки с колен. Задал вопрос, другой. Иван Захарович ответил. Да, он из Москвы. Вчера вечером был в столице. Вынужден был ответить именно так. Обстановка необычная.

Жуков задал еще несколько вопросов, после чего его словно прорвало:

– Это же звери, а не люди. Звери, которых долго держали в клетках, специально морили голодом, ожесточили против всего живого, потом выпустили на волю. Какая бесцеремонность! Какая неоправданная жестокость, наконец! Грабят, бьют, вешают, расстреливают!

Жуков произносил фразы на одном дыхании, в состоянии близком к истерике. Так казалось.

Семушкин понял, что Михаил Степанович Жуков подавлен налетом оккупантов на деревню, той силой и жестокостью, с которой гитлеровцы обрушились на жителей, стараясь с первых шагов, с первого появления запугать всех и каждого. Иван Захарович зримо представлял себе все, о чем говорил Жуков. Нацисты и дома, у себя в Германии вели себя не лучшим образом. Иван Захарович помнил и костры из книг, и погромы, и ту жестокую самонадеянность, с которой действовали штурмовики накануне захвата власти. Теперь в их руках сила. Они ринулись на необъятные просторы чужой страны, чтобы жечь и убивать. Чтобы покорить мир.

Выбрав момент, Семушкин перебил Михаила Степановича. Стал говорить. Все так же негромко, так же четко. О том, что такое нацизм с его фашистской идеологией, что по-иному и быть не могло. Гитлеровцы не признают прав и законов других народов, в том числе основного права – права каждого человека на жизнь.

Жуков слушал Семушкина, изредка трогая синяк. Разговор постепенно налаживался. Приобретал форму вопросов и ответов.

– Меня интересует все, что произошло здесь с двенадцатого октября.

– Звать вас, простите, как?

– Иван Захарович.

– Извините, Иван Захарович, но двенадцатого здесь все уже подходило к концу. Если вам надо разобраться в обстановке, то начинать надо не с двенадцатого, да. Бой здесь десятого начался. Наши отступали. В ночь на десятое они к нам в деревню с обозом пришли. Дождь лил. Наши по домам разобрались, стрельба поднялась на дороге. Бойцы в ружье, да на край деревни.

– Сколько их было?

– Наших-то? Рота, не больше. С ними раненые на повозках. Человек двадцать. Командир тожеть раненый. Голова у него в бинтах.

– До этого немцы у вас были?

– Нет, хотя Афонину Пустошь они заняли восьмого.

– Значит, бой был здесь десятого?

– И десятого, и всю ночь, и на другой день. Наши немца в лес не пускали. Стрельба сильная была.

– Что было двенадцатого?

– С утра немцам подмога пришла. Много машин. Дороги у нас, сам видишь, грязь непролазная. Буксовали машины. Немцы их танками вытаскивали, орудия приволокли. Стреляли. Наши из лесу не отвечали. Видать, ушли. Немцы тогда в цепь разобрались, стали лес прочесывать. В лесу снова бой был. Крепкий, должно быть. Много раненых да убитых своих солдат они кз леса принесли. Потом к ним какой-то начальник приехал. Кричал громко. Они снялись да уехали. Только разбой в деревне учинили. Собак, курей, поросят постреляли. Коров с собой увели. Мы в погребах отсиживались. Зайдут, глазами зыркнут, отберут что из вещей и уходят. Прикладами били, – тронул ладонью щеку Михаил Степанович.

– В лесу бой далеко был?

– Далеко. Стрельба едва доносилась.

– Михаил Степанович, к вам после этого никто не приходил?

– Нет.

– Где сейчас могут находиться люди, оставленные для организации партизанского отряда?

– Пока не знаю.

* * *

Трудный разговор. Трудно было разговорить Михаила Степановича. Четких инструкций он не получил. Опыта подобной работы – никакого. Оставляли наспех. Тут сила навалилась. «Машины, что стога», «Танки – глыбищи», «при оружии». Бой. Грабеж деревни. Удар прикладом. Зло пеленой глаза застилало. Просился в партизанский отряд – не взяли. Когда Семушкин вошел в дом, Жуков лампу притушил. Косился на дверь. Будто ждал, что вот-вот кто-то ворвется в его дом, учинит расправу. Не сразу расположил к себе хозяина Иван Захарович. Но теперь он мог представить себе картину того, что произошло. Группу Рощина бросали на Коростелевский лес. На окраине этого леса вела бой с немцами какая-то безвестная группа бойцов. Сдерживали немцев, чтобы как можно дальше увести подводы с ранеными. Потом и сами снялись, ушли. Началось прочесывание. Именно в этот момент группа Рощина находилась в лесу. Что там произошло? Тот бой в лесу, о котором сказал Жуков… кто в нем участвовал? Группа Рощина? Бойцы того неведомого отряда? Что за отряд? Куда ушли? На все эти вопросы Жуков дать ответ не мог. Хорошо хоть что-то прояснил. Михаилу Степановичу исполнилось пятьдесят два года, двадцать из которых он прожил в районном центре. Впечатление болезненности и слабости оказалось обманчивым. Был он и жилистым, и крепким. Провожал Семушкина в лес. Вместе они выбрали место для тайника, копали яму, чтобы схоронить рацию. Приглядываясь к Жукову, Семушкин понимал, что человек этот придет в себя, преодолеет неудачи первых дней, явка в Качанове станет надежной. Опыт к нему придет, не боги горшки обжигают. Его бы подучить, подсказать. Иван Захарович проинструктировал Жукова, и тот серьезно отнесся к инструктажу. Вопросы задавал. Какие видимые сигналы должны выставляться на явке в случае опасности, как встречать и провожать связников, что ему можно делать, чего нельзя, как вести себя с оккупантами, когда они появятся, какими должны быть подходы к дому и как их маскировать. На предложение Семушкина забрать его отсюда, как только представится возможность, ответил отказом. «Чего уж там, – сказал, – ладно. Перемелется – мука будет». В лесу же и распрощались.

– За рацией от меня придут, – сказал Иван Захарович. – Пароль тот же. Вот что еще. У вас есть люди, которым вы доверяете?

– Как не быть, – ответил Михаил Степанович.

– В деревню могут заходить наши. Бойцы, командиры. Сами старайтесь с ними не общаться, а через надежного человека передайте, чтобы собирались в лесу. Дальнейший маршрут им укажут. Оружие собрать бы надо. Много его в лесу, сам видел.

– Хорошо.

С тем они и расстались.

* * *

Иван Захарович любил лес. Более всего – смешанный, самый распространенный российский лес, в котором нашли себе место каждая травинка, каждый кустик, каждое дерево. Лес с непролазными оврагами, ручейками и речушками, берега которых заросли ольхой и черемухой, орешником, рябиной и малиной. Берега крапивные, кусачие, чаще всего крутые, но и родниковые, со стылой и чистой водой. Лес с открытыми солнцу полянами. Красивыми, как праздник, как душа хорошего доброго человека. Лес с болотами и гарями, такой, какой он был, есть, будет – заступник и спаситель, кормилец и целитель. Могучий, вечный лес.

Коростелевский лес, которым шел Иван Захарович, начинался от Афониной Пустоши, а точнее, от деревни Качаново. Был он бесконечен, как дальняя дорога. То взбегал на горы, то круто скатывался в низины. Ручейки и речушки в нем часто бежали навстречу друг другу. Болота встречались и верховые, и низинные, места лешачьи и угрюмые. Попробуй прочеши весь этот лес. Командир того подразделения, что дрался на окраине леса, рассчитал точно. Ночь и два дня не пускали они немцев в лес. За это время обоз с ранеными мог уйти далеко. Сами они налегке, конечно же, оторвались. Решение было разумным. Будь Иван Захарович на месте того командира, он поступил бы также. Беспокоило сообщение Жукова о лесном бое. Те бойцы, что прикрывали отход обоза, не могли ввязаться. Задача перед ними стояла другая: уйти как можно быстрее и дальше. Могло встретиться другое подразделение. Мало ли групп выходит из окружения. Командиры понимают, что от места боевых действий армии идти надо на северо-восток. Брать южнее, значит, встретить и преодолеть безлесые пространства. На северо-восточном направлении под прикрытием лесов и болот можно выйти к фронту. Все так, но могло быть и по-другому. Иван Захарович не забывал, что на Коростелевский лес выбросилась группа Рощина. Десантники собрались после приземления, пошли в Качаново. Встретились с цепью немецких автоматчиков. Были вынуждены принять бой. Искать надо место той встречи, там должны остаться следы.

Лес надо уметь читать. По израненным стволам, воронкам от разорвавшихся мин, другим отметинам Иван Захарович определил границы боя на окраине леса. Он нашел следы обоза, группы прикрытия. Направился было по этим следам, но вскоре вернулся. Обоз отвернул круто влево, следов преследования Семушкин не обнаружил. Иван Захарович вновь стал искать отпечатки тяжелых кованых сапог. Нашел их. Лес рассказал ему многое. Вначале цепь немецких автоматчиков двигалась медленно, простреливая заросли. Потом они перестали стрелять. Шли, убыстряя шаг. Почти бежали. Начали уставать. Спотыкались. Сбивали мох. Цеплялись ногами за валежины. Ломали их. Семушкин прибавила скорости, не забывая при этом замечать отметины, внимательно вглядываясь в заросли. Наконец он вышел к месту лесного боя. Определил его по пулевым отверстиям в стволах деревьев, по сбитым и поломанным веткам. По небольшим брустверам и россыпям стреляных гильз возле них. По примятостям. По глубоким отпечаткам подошв. То были следы немецких автоматчиков, нарвавшихся на засаду. Он стал искать другие следы. Поспешил к зарослям, обозначившим овраг. Если засада, то она должна быть там. Овраг оказался неглубоким. Ближний склон отлогий, противоположный – крутой. Густые заросли по одному и другому склону. Начало отлогого склона изрыто. Брустверы сооружали возле стволов деревьев. Здесь тоже валялось много стреляных гильз. Иван Захарович знал, что перед вылетом группу Рощина заново обмундировали, что почти все десантники, кроме двух снайперов, вооружены автоматами. Он с особой тщательностью приглядывался к стволам. На дне оврага тонко позванивал ручеек. На его берегах четко отпечатались следы подошв. По одним было видно, что их владельцы в новых, совсем еще не ношенных сапогах, другие без рисунка, изношены до основания, были и вовсе худые, перемотанные проволокой. Такие отпечатки бойцам группы Рощина принадлежать не могли. Встретились следы красноармейских ботинок. На дне оврага валялась обмотка. Само собой напрашивались вопросы. Если бой вели окруженцы, то откуда у них новое обмундирование? Если бойцы группы Рощина, то откуда столько винтовочных гильз? Что-то не сходилось, Иван Захарович продолжал поиск. Теперь он высматривал только рельефные отпечатки подошв, шел по ним, все чаще и чаще поглядывая на вершины деревьев. Когда на лес ночью прыгает группа из двенадцати парашютистов, думал Семушкин, должны остаться следы. Так оно и оказалось. Иван Захарович обнаружил несколько деревьев с обломанными сучьями, причем сломаны они усилием сверху вниз. Искал и нашел закопанный парашют. Он не стал терять время на поиски других отметин. Убедившись в том, что идет по следу группы Рощина, Семушкин направился в район Егоркиных горок, конечный пункт маршрута группы майора Рощина, откуда тот и должен начать поиск штаба армии.

Во второй половине дня, отмерив больше десяти километров, Иван Захарович снова приблизился к дороге Вязьма – Лиховск. Шоссе как шоссе, мало ли он их видел. Булыжная мостовая, разбитая до колдобин обочина. Вдоль дороги ряд телеграфных столбов. Одни – по стойке смирно, другие пьяно накренились, третьи – улеглись, чернеют мокрыми боками в траве. Провода оборваны и тоже переплелись с коричнево-желтой осенней травой. Еще совсем недавно по этой дороге катили машины с мирными грузами. Ехали, громыхая по мостовой, подводы. Можно было встретить пешеходов. Шли себе неторопливо бабки с узелочками через плечо, от деревни к деревне, как ходят они по всем российским дорогам, озабоченные и смиренные, то ли к внукам с гостинцами, то ли в райцентр за справками, то есть по обыкновенным житейским делам. Летом в сенокосную пору здесь можно было встретить мужиков, обкашивающих лесные окраины, топкие берега непросыхающих заболоченных мест да придорожные канавы. Разгоряченные, с потными спинами, они широко размахивали косами, вели каждый свой ряд не всегда доброй, не пропадать же, с осокарем травы. Предпочитали косить лесные поляны, но и придорожная трава не пропадала. Сушилась, собиралась в копны. Ставились небольшие стожки, по которым можно было определить характер хозяина. Одни стожки стояли косматые, другие – аккуратные, шатром, с ровно очесанными боками, одинаково круглые, похожие на башенки монастырских скитов.

Видение мирной жизни, навеянной дорогой, оглушило Ивана Захаровича. Он чуть было не прослушал нарастающий рокот, спохватился, юркнул в заросли, когда мимо на большой скорости промчался мотоциклист. «Что с тобой, старик? – вслух спросил себя Семушкин. – Разве это дело? Расслабляться никак нельзя». Он выбрался из зарослей, внимательно оглядел дорогу. Большие и малые воронки от разорвавшихся здесь бомб и снарядов, сгоревший остов автомашины, лежащее орудие с разорванным стволом. По этой дороге только что прошла война. Она в самом начале. Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем по этой булыжной артерии вновь потечет неторопливый поток мирной жизни, но он потечет, иначе жизнь потеряет всякий смысл. Иван Захарович заторопился, рывком перебежал дорогу, огляделся. Пошел, не останавливаясь. Чувствовал, знал, что десантники рядом, через час-другой он встретит Рощина.

Солнце не успело скрыться за горизонтом, когда Семушкип добрался до Егоркиных горок. Собственно, ни гор, ни горок Иван Захарович не обнаружил. Увидел впереди пологий, заросший лесом холм, сверил маршрут с картой, понял, что это и есть Егоркины горки. Почему Егоркины, почему именно горки? Откуда взялось это игривое название в таком хмуром лесу? Не разгадать, не ответить. Небольшая возвышенность, вокруг которой низина. Довольно сырая. Разбухшая от осенних дождей земля хранит следы. В том числе и те, что обнаружил он в Коростелевском лесу на месте недавнего боя.

– Стой! Кто идет?

Мальчишеский голос раздался радом, из скопления молодых елочек, тесно притулившихся друг к другу. Елочки молодые, пушистые. Не они ли такие прыткие, не им ли принадлежит этот звонкий голосок?

– Старший лейтенант Семушкин к майору Рощину! – ответил Иван Захарович и остановился.

Из ельника вышел боец. Был он невысок ростом, в руках держал трофейный с рожком автомат. Лицо открытое, светлое. Стрижен наголо, но волосы уже успели подрасти. Длинная, не по росту, шинель.

– Кру-гом! – приказал боец, направляя ствол автомата в Семушкина. – Руки за голову!

Часовой свистнул. Послышались шаги. К Семушкину подошел боец постарше, но тоже с немецким автоматом в руках. Он заинтересованно разглядывал незнакомого командира в новенькой, с иголочки, форме. Удивления не скрывал. Боец, казалось, спрашивал: откуда, мол, вы, товарищ старший лейтенант Госбезопасности, раньше вас встречать не приходилось.

– К майору Рощину, – сказал Семушкин, не сомневаясь в том, что его слова послужат надежным пропуском, что в этом лесу и находится та группа, которую послали на поиск штаба армии.

– Там они, – махнул рукой боец, но идти приказал впереди себя.

По дороге их остановил еще один часовой. Посты были сдублированы, в самом этом факте чувствовался порядок. Вот только часовые десантниками не были. Нельзя было отнести к десантникам и тех, кого повстречал Семушкин, следуя к землянке командира. Их было слишком много для десантной группы. Одни – чистили оружие, другие – сооружали землянки. Под большой елью топилась полевая кухня. Возле нее хлопотал настоящий, в белом колпаке, повар. Кухня топилась сухими дровами почти бездымно.

Семушкин встретился с Рощиным. На выполнение первой части задания ушло около двух суток.

Рассказ майора Рощина

20.10.41 г.

«…Не знаю, с чего начать… Ошибку допустили с первых шагов. Не следовало прыгать на ночной лес. С моим мнением, однако, не посчитались. Руководство исходило из предположения, что вся территория контролируется противником. Предположение в корне неверное. Гитлеровцы в те дни осуществили прорыв, тогда им удалось взять под контроль только дороги. Я должен был отстоять свою точку зрения, но я этого не сделал. В результате мы чуть было не растерялись. В районе десантирования, вопреки прогнозам, поднялся ветер. Группу раскидало так, что собрались мы с рассветом. Собрались не одни, так как прыгнули на головы бойцов выходящего из окружения батальона. Хорошо, не постреляли друг друга, могло произойти и такое. Наконец нам было приказано избегать огневых контактов с противником, но и этот приказ не был выполнен. Мы едва собрались, не успели развернуть рацию, когда дозорные батальона обнаружили немецких автоматчиков, прочесывающих лес. Уходить было поздно. У нас оставалось времени только на то, чтобы изготовиться к бою. Мы не могли бросить батальон. Впрочем, какой там батальон. Старший лейтенант Мухин единственный из оставшихся в живых командиров. С ним восемьдесят четыре измотанных до предела бойца, знамя полка, документы штаба. Боезапас на исходе. У бойцов нашей группы – автоматическое оружие, полный боекомплект. У нас два снайпера. Все бойцы группы в хорошем физическом состоянии. Каково было уйти? Разумно ли было уходить? Гитлеровцы, уничтожив батальон, в покое нас не оставили бы. Все это заставило меня принять общее командование. Мы устроили засаду.

Да, я все еще ищу оправданий. В уставах, наставлениях особо подчеркивается значение выполнения приказов. Но во всех этих документах не менее важная роль отводится инициативе, возможности действия, исходя из конкретной обстановки. Мы действовали по обстановке, но потеряли рацию, радиста. Вот чем обернулось для нас невыполнение приказа. Я не могу не думать об этом, хотя мы и победили. В стычке с гитлеровскими автоматчиками мы не совершили ошибки. Бойцы батальона заняли оборону у склона оврага под прикрытием зарослей. Позиция оказалась хорошей. Десантники с автоматами выдвинулись вперед на пятьдесят – шестьдесят метров и замаскировались. Дозорные отошли к основным позициям. Мы ждали. Цепь приблизилась. Мы видели гитлеровцев. Их фигуры мелькали между деревьев. Мы все еще ждали. Только когда гитлеровцы подошли вплотную к десантникам, батальон открыл огонь. Частичный огонь. Стрелял каждый четвертый боец. Как мы и предполагали, гитлеровцы залегли. Прикрываясь неровностями местности, пнями, стволами деревьев, они открыли огонь. Мы отвечали все теми же силами, то есть по-прежнему стрелял каждый четвертый боец. Молчали десантники. Гитлеровцы поняли, что наткнулись на немногочисленный заслон и, чтобы уничтожить нас, достаточно рывка. Они поднялись, рванулись к зарослям. Только тогда мы ударили всеми силами. Снайперам удалось снять офицеров. Десантники расстреливали автоматчиков в упор. Бой длился семнадцать минут. Гитлеровцы едва успели развернуть минометы. Они успели сделать всего несколько выстрелов. Одной из мин накрыло рацию и радиста.

Почему я так подробно останавливаюсь на той скоротечной схватке? Погиб радист. Мы потеряли рацию. Причем радист не участвовал в засаде. Он находился за линией обороны. Его накрыло пристрелочной миной. Но я не снимаю с себя ответственности за эту смерть. Командир такого, как наше, подразделения должен держать в голове множество возможных вариантов. Я мог отправить радиста с сопровождением вперед. Но я этого не сделал».

* * *

Иван Захарович прервал рассказ Рощина. В конце концов сколько можно казнить себя за ошибку, от которой на войне не гарантирован ни один командир. Перед Семушкиным сидел собранный волевой командир, кадровый военный. Черты лица означены резко. Щеки впалые. На скулах горбатятся желваки. Выбрит до синевы. Взгляд серых глаз спокоен. Появлению Семушкина обрадовался откровенно. Докладывает не только по обязанности, в интересах дела прежде всего. Успехи раскладывает на всех, употребляя местоимения «мы», «нас», в ошибках винит себя. Семушкин понимает Рощина. То, что Рощин общевойсковой командир, он не проходил специальной подготовки, опыта в делах подобного рода у него нет. Иначе он принял бы меры к сохранности рации и радиста до того, как это понимание пришло к нему. Все помыслы его были сосредоточены на предстоящей схватке, и он провел ее грамотно. Ушли, отбив охоту у гитлеровцев соваться в лес. Благополучно добрались до места, определенного командованием как базовое.

Семушкина интересовал поиск штаба армии. Рощин продолжил рассказ. К поиску штаба армии приступили сразу же. Территория большая. Десантники опрашивают раненых, население. Встречают в лесах боеспособные группы, отдельных бойцов. Всех встречных направляют на базу. Собрали около пятисот человек. Опросили каждого. Удалось воссоздать частичную дислокацию частей в момент прорыва гитлеровцев, местонахождение штаба. Однако что стало с командованием армии после прорыва – неизвестно, как неизвестно и то, в каком направлении ушел штаб. По одним сведениям в районе дислокации штаба армии гитлеровцы высадили воздушный десант, по другим – к штабу прорвались танки. Но все это слова, не подтвержденные фактами, ни одного участника тех событий встретить не удалось.

– Вместе с тем, – сказал Рощин, – мы получили подтверждение о том, что ни документы штаба, ни командование армии к гитлеровцам не попали.

С этими словами Рощин передал Семушкину планшет.

– Здесь документы, – пояснил он. – Бойцы перехватили их у гитлеровцев. Информация, что называется, из надежного источника.

Семушкин стал читать немецкие документы, на многих из которых стоял гриф «секретно». Его внимание задержалось на распоряжении начальника охранных войск тылового района пятьсот шестьдесят семь, некоего полковника Вильгельма Хубе, адресованном комендантам Лиховска, Подворья, Кутова командирам фельджандармерии, СС, отрядов полиции зоны действия вышеназванных комендатур от 18.10.41 г. В письме особо указывалось на разработку мероприятий, связанных с поиском штаба армии русских. Документ и обрадовал, и озаботил. То, что гитлеровцы не добрались до штаба, – это хорошо. Но они ищут его. Разрабатывают мероприятия. Уверены, что штаб где-то здесь. Откуда такая уверенность?

Семушкин просматривал другие документы, Рощин сидел напротив. Каменно-прямой, застывший в своей прямоте. Шевелились только пальцы. Ими он складывал до небольшого квадрата лист бумаги. Рощин волновался. Волновался с первых минут встречи, когда узнал, что этот старший лейтенант, Иван Захарович Семушкин, как он представился, прислан из Москвы. Основания для волнений были. Что там ни говори, но задание пока еще не выполнено. Нет связи. Как на все эго посмотрит только что прибывший старший лейтенант? Последнее слово за ним. Человек он, судя по всему, опытный. Умеет слушать. От оценок воздерживается. Принимает и обдумывает информацию спокойно.

– Юрий Николаевич, кто из бойцов вашей группы сейчас на базе? – спросил Семушкин, и это его неуставное обращение немного успокоило Рощина.