Текст книги "Понимаем ли мы Евангелие?"
Автор книги: Виктор Тростников
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
На протяжении первых пяти дней творения помогающими Богу демиургами могли быть только ангелы – других одушевленных существ тогда еще не было. Когда был создан человек, Господь тут же и его пристроил к работе: поручил ему придумать имена животным. А до этого Творцу приходилось опираться лишь на помощь "сил небесных, которые, конечно же, именно ради этой помощи и были сотворены еще до начала творения. Прежде чем начать серьезную работу, надо подготовить инструментарий, и они как раз и явились таким инструментарием. В целом они не только оправдали свое сотворение, но и получили высокую оценку в Библии. В начале второй главы Книги Бытия, как бы подводя итог сотворению мира, автор говорит: "Так совершены небо и земля и все воинство их" (Быт. 2, 1). Поскольку о совершенстве Адама и Евы в тот момент говорить было еще рано, речь здесь может идти только об ангелах, и их совершенство может означать лишь то, что они здорово помогли Творцу в эти сверхнапряженные шесть "дней". Но абсолютно гладко все пройти не могло – ведь небесным силам была дана такая опасная вещь, как свобода. Один из самых лучших подмастерьев Бога – ангел по имени Денница, успешно решив те частные задачи, которые были ему поручены, возомнил о себе сверх меры и решил, что он не только может работать совершенно самостоятельно, но может создать свою собственную вселенную, которая будет лучше Божьей. Как тонки и коварны бывают соблазны, как обостренно бдительным должен быть каждый, кто обладает свободой! Денница, он же Люцифер, начал с, казалось бы, безобидного и даже похвального творческого азарта, а каким ужасным был конец! Увлекшись своим делом и видя, что у него что-то получилось, он захотел, чтобы его никто не ограничивал, и стал раздражаться вмешательством Бога и Его советами: не мешай мне, я сам! Он не понимал, что, если бы не Дух, который по милости Божьей все время на него нисходил, никаких творческих способностей у него вообще не было бы. Зарвавшись, он вошел в полосу неудач, но вместо того, чтобы отрезветь и покаяться, обозлился неудачами еще больше и стал винить в них Бога, Который якобы завидует ему и нарочно вредит. Это все больше и больше разжигало в нем ненависть к Богу и углубляло отпадение от Него, но, тем не менее, он оставался привязанным к Богу, ибо не обладал способностью творить из ничего, а поэтому мог создать свою вселенную только из ворованного у Него материала, т. е. из соблазненных ангельских и людских душ. А соблазнять души нельзя иначе, как лестью, ложью и обманом, вот он и стал "лжецом и отцом лжи" (Ин. 8,44).
Сколько он соблазнил ангелов, нам дела мало. Но то, что он соблазнил наших прародителей, самым непосредственным образом сказалось на нашей судьбе. Сотворенный Богом человек исказил свое естество грехом, и из него не получился тот друг Господень, ради которого все и было затеяно. Это действительно оказался неподъемный камень. Но, как говорят в народе, Бог камень не подымет, а землю опустит – все равно достигнет своей цели, хотя и другим способом. Та мера святости, какая, согласно Замыслу, должна была сосредоточиться в одном Адаме, теперь стала набираться Богом из последовательности сменяющих друг друга поколений, введенных в русло исторического времени. И именно в свете этого обстоятельства нужно осмысливать эсхатологическую тему.
Вспомним еще раз: "Бог поругаем не бывает" (Гал. 6, 7). Что Он задумал, то осуществится непременно. Введенный в действие после первородного греха запасной вариант создания богоподобного человека, называемый Домостроительством, состоит в том, чтобы полноту богоподобия, которой должен был обладать Адам, собрать, как мозаическую икону, из множества угодников, каждый из которых не вполне совершенен, когда в этот синтетический образ будет вставлен последний камешек, дальнейшее существование "неба и земли" потеряет смысл, и настанет Восьмой День Творения – отлаженная и проверенная "в материале" пирамида жизни с сонмом святых на вершине будет взята из нашего мира в Царствие Божие. Это значит, что "день икс" не придет прежде того, как человечество произрастит нужное количество святых. Об этом прямо сказано в Апокалипсисе. Тайнозритель сообщает нам, что, когда святые мученики, пострадавшие за Христа, возопили к Нему громкими голосами, спрашивая, почему так долго нет Страшного Суда, Он ответил им: подождите, пока дополнится ваше число (Откр. 8, 10). Если же раньше этого момента человечество так испортится, что вообще перестанет производить святых, Господь прибегнет к осуществлению какого-то третьего варианта. Разумеется, для нас он так же непредсказуем, как для ветхого человека была непредсказуема Голгофская жертва, но в любом случае с ним будут связаны коренные переделки ярусов тварного бытия, которые людским сознанием будут восприняты как катастрофы и катаклизмы. Это может быть даже уничтожение всего живого, какое чуть не произошло в дни Потопа, но все же нижние ярусы пирамиды сохранятся, то есть это будет вовсе не конец света, а, наоборот, затягивание его существования. Поэтому и было сказано, что эсхатология и катастрофизм – противоположные категории. Первая означает окончание работы, вторая – ее продолжение или возобновление.
Здесь так и подмывает немного порассуждать от себя – уж очень соблазнительна эта тема для умственных упражнений. Думается, если смотреть на них именно как на интеллектуальную гимнастику, они не будут грехом.
Просматривая Четьи-Минеи, замечаешь закономерность: больше всего святых было в первые века христианства, в средние века их количество уменьшилось, но оставалось еще достаточно большим, а в новое время их стало совсем мало. Об этом писал святитель Игнатий Брянчанинов, это говорил преподобный Серафим Саровский, это предсказано и в самом Евангелии. Но так и должно быть! Ведь если вы хотите наполнить некий сосуд маслом, не перелив через край, вы будете сначала лить его толстой струей, по мере поднятия уровня делать ее все более тонкой, а к самому концу станете его уже капать, чтобы не пропустить ту каплю, которая окажется последней. Если эта аналогия правомочна, мы можем заключить, что одним из признаков близости конца света является оскудение святости. Апокалиптическая глава Евангелия (Мф. 24, Мк. 13, Лк. 21) подтверждает это – там сказано, что по причине умножения беззакония в людях охладеет любовь, а без любви не может быть никакой святости. Применяя этот признак к нашему времени, мы можем сказать, что у нас гораздо больше причин для эсхатологических настроений, чем у наших предков, живших в конце пятнадцатого столетия, когда Русь была наполнена молитвенниками и праведниками. Но для этих настроений есть еще одно основание, более серьезное, содержащееся в той же главе, и уже ради его одного нам нужно эту главу читать и перечитывать. Дело в том, что другие пророчества Иисуса о грядущих страшных событиях имеют три плана: первый – связанный с последовавшей после этого лет через сорок иудейской войной; второй – относящийся к падению великих царств древнего мира, и третий, который сегодня только нам интересен – несущий информацию о конце всего. Но четырнадцатый стих этой главы в Евангелии от Матфея по единодушному мнению всех комментаторов относится только к концу времен, то есть является чисто эсхатологическим. Вот он: "И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец". И мы видим, что этот сугубо апокалиптический признак, единственный столь определенный и конкретный признак во всей главе, впервые за всю историю человечества может быть отмечен как имеющий место. До сих пор этого признака не было, и если кто-то усматривал его, это было ошибкой или натяжкой. Блаженный Августин так говорил об этом: "Если кто думает, что слова: проповедано будет Евангелие царствия по всей вселенной значат, что это сделали сами апостолы, то на основании достоверных свидетельств можно доказать, что этого не было. Потому что есть в Африке бесчисленные народы, среди которых еще не проповедано Евангелие". Теперь таких народов нет уже не только в Африке, но и на всем свете. Евангелие всюду распространяется миллиардными тиражами, лежит во всех гостиницах, рассылается бесплатно, продается от северной Гренландии до мыса Горн во всех книжных лавках и стоит дешевле, чем плохой завтрак. Что же из этого следует?
Вместе с другим признаком, которым является явное оскудение святости, этот признак прямо указывает на близость конца времен. И все же здесь остается неопределенность: мы не знаем точно, что такое "близость", Евангелие не называет дат, а просто говорит: "и тогда придет конец". Но что значит "тогда"?
Толкование этого слова наталкивается на некий парадокс. С одной стороны, Иисус говорит: "в который час не думаете, приидет Сын Человеческий" (Мф. 24, 44). С другой стороны, Им указаны признаки, которые характеризуют именно наше время и никакое другое. Как же, имея явные признаки, мы можем "не думать"?
Разгадка парадокса заключается как раз в одном из признаков – в оскудении святости. Последний камешек, вставленный в мозаику Божьего подобия, окажется единственным святым, живущим на земле, – другие будут уже не нужны. А это значит, что все остальные люди будут грешниками, а грешники, даже читая Евангелие, ничего усвоить из него не могут и не могут правильно думать о таких вещах, как конец времен. Они будут не готовы к последнему часу не из-за недостатка предупреждений, а из-за своего легкомыслия.
Впрочем, само понятие сроков становится здесь сомнительным, датировка имеет смысл лишь в случае катастрофы, но не в случае финала. Когда последний святой войдет в Царствие, историческое время будет упразднено, ибо оно было необходимо только для выращивания святых, а значит будет упразднено и физическое время, обеспечивающее существование исторического. Но о какой же дате можно говорить, если нет времени? Ведь во второй раз Бог-Сын явится нам уже не в человеческом облике, а в Божественном, то есть в Святой онтологической сущности, а она невместима в пространство и время. Эта сущность приоткрылась трем апостолам в день Преображения Господня на Фаворской горе, и тогда там, несомненно, исчезло время, ибо они увидели живого пророка Моисея, который по шкале исторического времени давно был мертвым. В нашем пространственно-временном мире "Бога не видел никто никогда" (Ин. 1, 18), а значит и не увидит, поэтому сначала будет упразднено время, а потом уже нам явится Христос, и это Его пришествие нельзя будет зафиксировать ни по каким часам, ибо еще до этого все часы остановятся на нуле. Именно такая последовательность событий дана в евангельской эсхатологии: "солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе" (Мф. 24, 29). Таким образом, "близость", о которой мы сегодня так часто говорим, правильнее понимать не в положительном смысле, а в отрицательном: это не наличие каких-либо грандиозных происшествий в будущем, а отсутствие самого будущего. Это скорее не "близость, а "краткость" – краткость остающегося у нас времени.
Впрочем, эта фраза неудачна, тут не следует говорить "у нас". В этом обороте вылезает наружу порождаемая нашей безбожной цивилизацией наша стадность. Когда люди теряют Бога, они начинают жаться друг к другу, забывая наказ Псалмопевца: "не надейся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения; изыдет дух его и возвратится в землю свою, в той день погибнут вся помышления его". Замечали ли вы, что, ожидая конца света, мы как-то мало его боимся: на миру, мол, и смерть красна. Но это опасное заблуждение, у нас не будет никакой коллективной смерти, каждый умрет индивидуально, в одиночку, как умирали все люди, когда-либо жившие на земле. Если исторического и физического времени осталось, скажем, 12 лет, это означает только то, что если мне 65 лет, а соседу 20, то я умру в 77, а он в 32. Так что, важно это для меня, что он умрет в тридцать два года? Мне вообще не должно быть до этого никакого дела, а должно быть дело только до того, что мне лично предстоит такая таинственная вещь, как смерть, и такое страшное ее последствие, как ответ перед Богом за прожитую жизнь. Поэтому то, что было сказано выше, давайте скажем иначе, более точно: читатель! по тем признакам, которые указаны в Евангелии, у тебя остается мало времени, не теряй его впустую. Это, собственно, и говорит нам Христос в Евангелии:
"Поэтому и вы будьте готовы" (Мф. 24, 44). Эти слова обращены не только к нашему поколению, похоже, финальному, но и ко всем поколениям. Следовательно, если конец света теперь уже действительно близок, это имеет для всякого человека только то значение, что близка его собственная смерть, и никакого другого. И это должно напомнить ему о необходимости быть готовым к ней, ибо готовность, о которой говорил Христос, – путь к спасению, а спасение – цель и смысл нашего земного существования.
9. Суд над Иисусом
Ситуацию; возникшую после ареста Иисуса, можно охарактеризовать как «треугольник». В качестве ответчика Он предстал не пред одним, а перед двумя истцами: иудейским первосвященником Каиафой и наместником римского императора Тиберия Пилатом. К Иисусу они относились по-разному, и это их отличало друг от друга, но в чем они были схожи, так во взаимной ненависти.
Треугольник этот представляет собой исключительно ясный и точный символ того, что до сих пор происходит с заблудшим человечеством. По своей выразительности и наглядности он может быть назван "геометрической формулой богоотступничества", расшифровка которой, к сожалению, стала сегодня еще более актуальной, чем две тысячи лет назад. Как все настоящие и глубокие символы она имеет не одно прочтение: если говорить о самых важных, то их тут два. Они представляют собой проекции одной и той же сущности на две разные системы понятий, каждая из которых выявляет определенный ее аспект. Событие, сущность которого нас интересует, состоит в произошедшем в мистическом пространстве отпадении человека от истины и впадении его в ложь, которая сразу же расщепилась на две разновидности. Что же касается первопричины отпадения, то ею была дурно использованная человеческая свобода – первородный грех.
Первая проекция
Два варианта отвержения истины, воплощенные в Каиафе и Пилате, возникают на разной психологической основе. Это хорошо видно из описания допросов Иисуса в синедрионе и в претории. Посмотрим сначала, как вел себя в качестве следователя Пилат,
"Пилат сказал Ему: итак ТЫ Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь; Я на "то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем" (Ин.18,37).
Читая это, мы вспоминаем картину Николая Ге, которая так и называется "Что есть истина?". Все мы бывали в Третьяковке, и это выразительное полотно не могло не броситься нам в глаза и не запомниться. Тщедушный всклокоченный Иисус стоит пред тучным самодовольным вельможей, и мы как бы слышим их диалог – нечто вроде философского диспута. Но если мы оторвемся от этого живописного образа и внимательно вчитаемся в евангельский текст, мы увидим, что там нет никаких оснований, чтобы считать подобную полемику действительно имевшей место. То, что там сказано о поведении Пилата, поразительно: он задает вопрос, притом очень важный, и, не дожидаясь ответа, выходит из комнаты! О чем это говорит?
Это говорит очень о многом. Но вначале хочется обратить внимание на то, что это место принадлежит к тем местам Евангелия, которые с особой внутренней убедительностью удостоверяют его подлинность как Священного Писания. Если бы кто-то сочинял историю о земной жизни Христа в целях создания "овладевающей массами" идеологии, он постарался бы придать сюжетам логичность и законченность и вложить в них поучительный смысл. Почему апостол Иоанн или тот фальсификатор, который выступал под этим именем (а именно так представляли дело в так называемый "период гиперкритицизма"), не ухватился за возможность подробно воспроизвести спор, возникший в претории по поводу основ христианского учения, где Иисус положил бы Пилата на обе лопатки? Ведь это было бы прекрасным педагогическим приемом, диалектическим раскрытием новой догматики. Ответ один: по той причине, что Пилат действительно не стал слушать ответа, и никакого спора не было. А вот почему он себя так повел – это уже другой вопрос. Как ни странно, надлежащий ответ на этот вопрос можем дать лишь мы, люди двадцатого века.
Поведение Пилата не было странным, напротив, оно было вполне закономерным. Дело в том, что он не интересовался истиной. Его вопрос был чисто риторическим, т. е. содержащим ответ в себе самом. ЕСЛИ вслушаться в него, станет ясно, что это не вопрос, а высказывание: "Что такое истина, никто не знает, поэтому не будем говорить об этом". Вот он и не стал говорить о ней, а пошел к ожидающим его иудеям. И сказал им, что не считает Иисуса виновным. Это тоже очень показательный момент. Слова Иисуса, что Он есть Царь, вначале встревожили Пилата, так как от них повеяло политикой, но когда Иисус разъяснил, что Его целью является не захват власти, а свидетельство об истине, он успокоился. Идейные вопросы его не волновали, и этот чудной "царь", который собирался что-то проповедовать, а не совершать переворот, сделался в его глазах просто одним из непонятных для римлянина психологических типов дикой страны, где он добросовестно тянул лямку чиновника, надеясь дослужиться до перемещения в какую-то более цивилизованную провинцию. Многие комментаторы отмечали веротерпимость или толерантность Пилата – предоставляющего палестинским туземцам придерживаться любого мировоззрения, и они, конечно, правы, но надо понимать, что причиной этой толерантности было равнодушие прокуратора к мировоззренческим предметам. Разумеется, в этом сказались не личные качества Пилата, а сам дух государства, которое он представлял. Чиновник, дослужившийся до должности наместника, пусть даже захолустной области, не мог не быть с младых ногтей конформистом – иначе он не сделав бы вообще никакой карьеры. Пилат смотрел на вещи точно так же, как смотрели на них все высокопоставленные римские начальники, как думали все настоящие римляне, как принято было думать тогда в Римской Империи. Отсутствие интереса к истине и ко всяким отвлеченным рассуждениям было характерной чертой античной культуры начала нашей эры – культуры напористой, сметливой, жестокой, самоуверенной, но абсолютно бездуховной, сосредоточившейся целиком на наилучшей организации видимого и осязаемого, чтобы извлекать из него максимум удобств и наслаждений. Римляне были сугубыми прагматиками, стопроцентными житейскими материалистами, а материализм в быту всегда порождает рационализм в мышлении и юридизм в правосознании. Прочитайте письма образованных людей той эпохи (кстати говоря, блестяще синтезированные Генрихом Сенкевичем в "Камо грядеши?"), и вы найдете в них четкость изложения, безукоризненную логику, острый критический взгляд, скептицизм, не минующий и самого автора, изящный юмор, но никогда не встретите даже наималейшей попытки прорваться в потустороннее. Эти "эллины", как называет их апостол Павел, жили всецело здесь, на земле, и даже не просто на земле, а на той ее территории, которую именовали PAX ROMANA, и не чувствовали никакой потребности выйти за ее пределы. Поэтому "безумием" для них были не только разговоры о воскресении распятого Христа (1 Кор. 1, 23), но и та фраза, которую Иисус произнес пред Пилатом: "Царство Мое не от мира сего" (Ин. 18, 36). Душеведец Христос знал, конечно, что она будет воспринята Пилатом, олицетворяющим "эллинскую" цивилизацию, как бредовая, но именно поэтому и сказал ее. Этим он, фактически, положил конец "выяснению отношений" с этой цивилизацией: ты в своем пространстве, а Я – в Своем. И Пилат, как мы видим, прекрасно это понял и снял в отношении Иисуса все претензии.
Совсем по-иному отнеслись к Иисусу иудейские законоучители. "Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: распни, распни Его! Пилат говорит им: возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины. Иудеи отвечали ему: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим" (Ин. 19, 6). Замечательно, не правда ли: Иудеи считают величайшим преступлением Иисуса, заслуживающим самой жестокой казни, как раз то, что для Пилата есть чепуха, пустые разглагольствования. В чем же тут дело? На этот вопрос ответил Сам Иисус. Беседуя с фарисеями на горе Елеонской еще до ареста, Он сказал им: "Вы делаете дела отца вашего" (Ин.8,41), а затем разъяснил, кто этот отец: "Ваш отец диавол".
Диавол – обезьяна Бога. Претендуя быть творцом, он ничего не может выдумать сам и ворует у Бога, искажая и извращая украденное, редуцируя его в применении к своему ограниченному мышлению. Это значит, что, ненавидя Бога как своего конкурента, он находится от Него в рабской зависимости, что еще больше усиливает его ненависть к Нему. Ясно, что ненависть исключает безразличие, поэтому быть равнодушным к Богу-Сыну сыновья диавола не могут. И своими криками "распни, распни Его!" и "кровь Его на нас и на детях наших" (Мф. 27,25) иудеи убедительно подтвердили вынесенный еще до этого диагноз Иисуса по поводу их сыновства.
Итак, все становится на свои места, "иерусалимский треугольник" наполняется простым и глубоким смыслом. Одна из его вершин – истинная духовность, другая – бездуховность, третья – антидуховность, она же лжедуховность. Что же касается сторон, то они выражают следующие попарные отношения между вершинами: взаимное безразличие между духовностью и бездуховностью, ненависть лжедуховности по отношению к истинной духовности со стороны последней. А что можно сказать о стороне, соединяющей лжедуховность и бездуховность? Эмпирически мы знаем, что между ними имеет место взаимная вражда. Почему она возникает? По очень простой причине: это вражда конкурентов. Дело в том, что лжедуховность обитает вовсе не в потустороннем пространстве, ее интересует не Царство Божие, а здешняя реальность, поэтому ее глава прозывается "Князем мира сего" или "миродержцем". И выполняющие волю этого князя люди ставят одной из главных целей политическое завоевание мира. Будучи именно такими людьми, фарисеи неизбежно должны были видеть в римлянах, правивших тогда вселенной, своих злейших соперников, а римляне в них – потенциальных бунтовщиков. Правильность последнего взгляда подтвердилась уже через 33 года после распятия Христа, когда иудеи подняли восстание против Рима.
Вторая проекция
Попробуем увидеть картину Ге «зеркально»: не «Иисус стоит перед Пилатом», а «Пилат стоит перед Иисусом». Что же видел в Пилате Христос и что, следовательно, должны видеть в нем и мы? Античную языческую цивилизацию, это понятно. Но в чем была ее суть и на что она опиралась?
Богословы определяют язычество, как фетишизацию всего природного и естественного, как поклонение твари вместо поклонения Творцу. Но ведь выхватить из природы в качестве главного объекта поклонения можно разное, отсюда и разные виды язычества. Ясно, что чем совершеннее этот объект, тем качественнее и устойчивее будет основанная на его культе картина мира. Самой совершенной тварью, как известно, явился человек, созданный в Шестой день, почему он и именуется "венцом Творения". Римское ("эллинское") язычество ориентировалось как раз на природного человека, полностью принимая тезис древнегреческого мудреца Протагора "Человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют". Современный философ П. П. Гайденко поясняет эти слова так: "То, что доставляет человеку удовольствие, хорошо, а то, что причиняет страдания, плохо. Критерием оценки хорошего и дурного становятся здесь чувственные склонности отдельного индивида". Это очень важное пояснение: человек понимается в рассматриваемой системе взглядов как индивидуум, а не как род, нация или все человечество. Такое восприятие термина "человек" языческим сознанием вполне закономерно, ибо биологическим, т. е. природным объектом является особь, в то время как вид представляет собой уже некую абстракцию. Поэтому, говоря научным языком, цивилизацию, которая предстояла Христу в лице Пилата, можно назвать индивидуалистическим антропоцентризмом.
Совсем с другой цивилизацией столкнулся Иисус в синедрионе. Те, кто там Ему предстоял, были наследниками ветхозаветного миропонимания, следовательно, библейского понимания слова "человек". Читая же Библию, мы видим, что у ветхозаветного народа было необыкновенно сильное племенное чувство. Родовое начало было для него не отвлеченным понятием, а живой реальностью, которую они называли "семя". Библейские люди заботились в первую очередь не об индивидуумах, а о том, чтобы не прекратился род. Эта забота простиралась так далеко, что возник кажущийся нам сегодня странным и даже безнравственным обычай жениться на вдове умершего брата. "И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему" (Быт. 38, 8). Моисей закрепил этот обычай в синайском законодательстве, о чем мы узнаем из Евангелия от Матфея: "Учитель! Моисей сказал: если кто умрет, не имея детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату своему" (Мф. 22, 24).
Как известно из той же Библии, избавленный Богом от египетского плена еврейский народ был вначале весьма благочестивым. Свое избранничество он понимал как миссию знакомить другие народы с истинной религией, а задачу сохранения чистоты рода – как исполнение Божьего замысла выращивания той ветви человечества, от которой должен произойти Мессия. Но удержаться достаточно долго на этой высокой ноте он не сумел и постепенно сполз к элементарному "кровяному национализму" – к ложному убеждению, будто сама генетика делает его особым народом, возвышающимся над остальными. Ко времени прихода Христа это было уже всеобщее убеждение иудеев, и несмешивание с соседними племенами стало для них самоцелью и средством утверждения в своем высокомерии и презрении к другим нациям. Поэтому иудеи отвергли призыв Христа к личному спасению: еврейский народ, дескать, уже спасен как избранный, а индивидуальное спасение автоматически следует из принадлежности к нему. Саддукеи довели эту идею до логического конца и заявили, что нет никакого Царства Божьего. Мог ли в такой системе понятий Бог остаться чем-то кроме формальности? Конечно, не мог, так что в лице иудеев Иисусу противостоял четко выраженный коллективный антропоцентризм.
Так мы получаем ключ ко второй интерпретации иерусалимского треугольника. Главной его вершиной является тот же Бог, но теперь не в учительной функции, а в жизненно-организующей. Соответственно, отпадение от Него означает здесь Его замену в качестве организующего центра человеком. Но сказать "на место Бога ставится человек" еще мало: надо уточнить, какой человек – индивидуальный или групповой. В принципе возможны оба варианта, и им соответствуют две остальные вершины. Одна из них символизирует "эллинскую" экзистенцию, другая – иудейскую. Какая из них лучше? На этот вопрос нет ответа, а вот если поставить его иначе: "какая из них хуже?", то ответ есть: обе хуже. Став в безбожном мире пупом земли, личность замыкается в себе самой, становится от этого все беднее, и страдает от одиночества, а коллектив неизбежно начинает подпадать под воздействие стадных инстинктов и подавлять каждого входящего в него человека. Иными словами, в таком мире мы оказывается перед вынужденным выбором между двумя равно неприятными вариантами.
Преодолеть эту дилемму можно только одним способом: вернув Бога на Его законное место и положив приближение к Нему главной задачей своей жизни. Тогда антиномия между личным и общественным исчезнет сама собой.
Представим себе людей, расположившихся на окружности, в центре которой находится Бог. Если они начнут двигаться по радиусам к центру, расстояния между ними станут сокращаться. Это вызовет удивительные последствия. Приближаясь к Богу, люди приблизятся к истине, а поскольку истина одна, они станут единомышленниками, поэтому возникающее при этом их взаимное сближение будет не подавлять, а радовать каждого, укрепляя его в правильном взгляде на вещи и делая членом единого братства. В самом основании такого мира заложено чудо: стремясь только к одному, человек заодно получает другое и третье. Именно об этом сказал Христос: "Ищите же прежде всего Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам" (Мф. 6, 33).
Все повторяется
То, что произошло два тысячелетия назад в синедрионе и в претории, длилось всего несколько часов. Но это была как бы очень краткая увертюра к длинной-предлинной опере. Суд над Иисусом, который тогда начался и кончился в течение одного дня, развернулся теперь в гигантских масштабах мировой истории по той же самой схеме противостояния.
Современная цивилизация, начавшая свой отсчет времени в XV веке, когда раннее Возрождение выдвинуло совершенно новую шкалу ценностей, откровенно антропоцентрична. Наши лозунги – все для человека", "все во имя человека", "человек это звучит гордо", а песни – "нам нет преград ни в море, ни на суше", "мы на небо залезем, разгоним всех богов". Мы настолько самоуверенны, мы так всерьез считаем себя хозяевами вселенной, что гордыня Адама и Евы или строителей Вавилонской башни кажется детским лепетом. Та, что сидит сегодня в нас, куда больше. Если что-то у нас не получается или срывается, она может прикусить язык, но при малейшем успехе вырывается наружу, и тогда начинается безудержное хвастовство. Стоит лишь вспомнить 1957 год, когда был запущен первый искусственный спутник Земли: какое началось тогда грандиозное, оглушительное бахвальство! Все сразу стало нам по плечу, завтра звездолеты с нейтринными двигателями понесут людей к другим галактикам, срок человеческой жизни будет продлен наукой до 300 лет и более, болезни исчезнут, будут созданы умные киборги и терминаторы, и так далее – и все это настолько безапелляционно, что многие наивные читатели полагали, что это уже есть. Сейчас пошла другая полоса, многое у нас не ладится, генной инженерии не получается, ибо, чем больше мы изучаем ДНК, тем она становится таинственнее, космические программы ничего не дали и свертываются, над нами нависают различные кризисы – экологический, демографический, энергетический и прочие, – но все равно все наши помыслы сосредоточены на человеке и только на нем, и неудачи этого господина вселенной ощущаются нами как временные. Никакого официального отказа от антропоцентризма нет, и лучшее доказательство тому – наша масс-культура, неизменно самовлюбленная и наглая. А раз имеет место человекобожие, то оно естественным образом расщепляется на персональное и социальное, на "римский" и "иудейский" варианты. Представители второго – утописты, социалисты, марксисты, маоисты, троцкисты, масоны и, конечно, современные иудаисты; первый вариант олицетворяют протестанты всех направлений и их идейные преемники – апологеты "свободного мира", защитники "прав человека", под которыми понимаются исключительно права индивидуума, короче, идеологи западной капиталистической системы жизнеустроения. И точно так же, как это было два тысячелетия тому назад, индивидуалисты безразличны ко Христу, ибо бездуховны, а коллективисты ненавидят Его, поскольку являются носителями отрицательной, сатанинской духовности.