Текст книги "Понимаем ли мы Евангелие?"

Автор книги: Виктор Тростников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Любое чудо есть прохождение "оттуда сюда", но не любое такое прохождение есть чудо. Как можно доказать логически, соотношения, которые мы называем "законами природы", не могут быть встроены в саму материю – они в ней не поместятся. Следовательно, они находятся в нематериальной области сущего, то есть "там". Однако это не мешает им управлять здешними предметами. Сама по себе Луна не может знать, на каком расстоянии от нее находится Земля и какова ее масса, но она искривляет свою траекторию в точном соответствии с этими параметрами, входящими в закон обратных квадратов. Выходит, ей делается подсказка "оттуда". В каком-то смысле это тоже чудо, но оно "поставлено на автомат", поэтому не стоит его так именовать. Ньютон когда-то очень ему удивился, но в дальнейшем люди привыкли к его регулярности и стали относиться к нему как к чему-то обычному. Настоящее чудо – это такое вторжение "сюда", которое при повторении той же самой материальной ситуации может не повториться. Оно выглядит так, будто порождается какой-то нездешней волей, не обязанной давать нам отчет и до конца нами не познаваемой. Ясно, что такая воля может принадлежать только личности. Чудо непредсказуемо по той же причине, по какой непредсказуемы дня нас поступки другого человека, даже нашего близкого знакомого. Сто раз он может повести себя так, как мы ожидаем, а в сто первый иначе. А тут воля исходит от существа, совсем незнакомого и невидимого, поэтому расшифровывать ее – дело совершенно безнадежное.

Что же это за существо? Его можно "вычислить" по свойствам. Оно есть Личность, оно находится в ином мире, и оно обладает способностью отменять здешние законы поведения тел. Всем этим требованиям удовлетворяет только Творец вселенной: Он Личность, Он пребывает "на небесах", Он имеет право отменять законы природы, ибо Сам и предписал их природе. Ему не надо прилагать для этого усилий, достаточно просто появиться. Это тот же случай, что с правилами дорожного движения: их устанавливает ГАИ, и их выполнение строго обязательно, однако там, где в лице милиционера-регулировщика ГАИ появляется сама, эти, правила автоматически упраздняются.

Таким образом, первопричиной чуда, связанного с каким-либо материальным объектом, служит присутствие в этом объекте Бога. Ни один святой, ни даже сама Богородица не могут творить чудеса, один только Бог. Но как возможно Его вхождение в материальный объект, никто объяснить не сможет. Смысл фраз "Бог присутствует в иконе" или "Бог присутствует в этом храме" в своем полном объеме всегда будет непостижимым. Зато мы можем постигнуть, почему он непостижим. Дело в том, что в присутствии Бога отменяются не только законы физики, но и законы логики, поскольку они тоже сотворены Им, а без логики мы не умеем что-либо постигать.

Первопричина всех чудес

Хотя в самой области Богоприсутствия все наши познавательные средства теряют силу и остается один «Божественный мрак» (Дионисий Ареопагит), отступив немного от этой «горячей зоны», мы можем уже начать выстраивать какие-то цепочки рассуждений. Это будет не логика чуда, а логика вокруг чуда.

Рассуждение первое: неподчинение данного предмета законам физики возможно по той причине, что Бог, расплавляющий все законы, как огонь расплавляет воск, способен соединиться с этим предметом.

Рассуждение второе: то, что Бог способен соединиться со всяким материальным предметом, доказывается тем фактом, что однажды Он соединился с самым сложным из всех материальных предметов и был в соединении с ним более тридцати лет. Этим предметом был человеческий организм. Иными словами, у истока всех Богоприсутствий стоит Боговоплощение.

Оно описано в Евангелии, но довольно скупо, без объяснения, как это возможно, как бы мы сказали сегодня, без раскрытия механизма. Тем самым подтверждается, что это – не нашего ума дело. Впрочем, одна важная деталь все же сообщается: зачатие Иисуса во чреве девы Марии произошло от Святого Духа. Архангел Гавриил сказал ей: "Дух Святый найдет на Тебя и сила Всевышнею осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим" (Лк. 1, 35). Вспомнив, что и во многих других местах Священного Писания, например, в повествовании о дне Пятидесятницы, проявление Божественной силы тоже связано с нисхождением Святого Духа, мы можем предположить, что приход в наш мир Бога начинается именно с прихода Святого Духа – Третьего Лица Пресвятой Троицы. Конечно, Троица нераздельна, и присутствие одного из Ее Лиц означает и присутствие двух других, но это в каком-то очень "тамошнем", трансценденталытом смысле. В понимании же здешнем, которое всегда развивается в категориях пространства и времени, Святой Дух входит в материальную вселенную первым и как бы готовит в ней горницу для Отца и Сына. Это связано с тем, что, несмотря на онтологическое сходство с другими, каждое Лицо Троицы имеет свою феноменологическую, или функциональную, специфику. Специфика Третьего Лица состоит, видимо, в том, что для Него одинаково прозрачны и горний и дольний миры. Если сравнить "эту" действительность с веществом, а "ту" – с антивеществом, то Святой Дух можно сопоставить с фотонами, которые одни и те же в веществе и в антивеществе и "не боятся" ни того, ни другого, так что могут свободно перемещаться из первого во второе и обратно, перенося энергию и информацию. Святому Духу все равно, где находиться – на небесах или на земле, – Он инвариантен по отношению к ним обоим, и этим Он отличается от двух других Лиц Троицы, для Которых естественно находиться на небесах и неестественно – на земле. Поэтому, когда Отцу или Сыну надо "сойти на землю", Святой Дух высылается туда перед Ними и вдувает сюда струю невидимого "воздуха", который так же необходим небожителям, как нам наш воздух. В этот созданный Им пупырь могут войти теперь и Они. Недаром Иисус сказал Никодиму, что Дух "дышит" (Ин. 3, 8). Существенно то, что это "дыхание" происходит в каком-то определенном месте, а в других местах его нет. Это вроде бы противоречит тому что Бог существует не во времени и не в пространстве, но надо напомнить, что речь идет не о Боге в Его полном ноуменальном содержании, а о Его проекции "сюда", о Его появлении "для нас". "Бог в Себе", конечно, вездесущ, но "Бог для нас", точнее, та Его часть, которую мы воспринимаем как дуновение Святого Духа, способна сосредоточиваться в ограниченной области материального бытия. Неудивительно, что эта способность присуща именно Третьему Лицу – ведь, как уже сказано, Оно инвариантно по отношению к видимому и невидимому мирам, поэтому естественно ожидать, что в нем имеются признаки обоих этих миров, в том числе и такой "наш" признак, как локализуемость. Святой Дух есть связующее звено между двумя частями сущего не только по характеру активности, но и по свойствам.

Тому, кто подумает, что теория локализуемости Святого Духа сомнительна, ответим: это как раз самое прочное место наших рассуждений. Не принять его – значит не только не верить в Боговоплощение, которое было строго локальным, но и отвергать таинство Евхаристии. Ведь святыми дарами становятся после Литургии не все хлебы на свете, а только те, которые находились на алтаре, а дарами они становятся потому, что по молитве священника на них нисходит Святой Дух.

Последний пример хорош тем, что позволяет сделать интересное обобщение. Согласно догмату о Евхаристии, освященные на обедне хлеб и вино, оставаясь только по виду хлебом и вином, невидимо становятся также Телом и Кровью Христа. Сомневаться в этом – значит вообще не быть христианином. Но что означает здесь "также"? Как раз то, о чем мы говорили выше: повеяв на предложенные дары, Святой Дух вдувает в них фрагмент потустороннего бытия, в результате чего в пространственном объеме, ограниченном этими дарами, начинают параллельно существовать два нераздельные и неслиянные пространства – здешнее и тамошнее, – и хлеб и вино как бы прорастают в тамошнее пространство, где становятся Телом и Кровью Христовыми. Разумеется, это означает, что в это "прорастание" входит Христос. Никаким физическим датчиком обнаружить это трансцендентальное продолжение невозможно, ибо любой такой датчик реагирует только на материю, – тут нужен прибор, который бы реагировал и на невидимую реальность. Но такой прибор есть – это человеческая душа, – и он отлично регистрирует наличие второй ипостаси Святых Даров. О том, как заметно может измениться человек после причастия, знает каждый воцерковленный верующий.

Так что же такое мироточивая икона? Это такая икона, на которую сошел Святой Дух, благодаря чему в ней открывается как бы дополнительное отделение с нездешней атмосферой, пригодной для пребывания в нем находящихся в Царстве Небесном святых. Соединившись со своим изображением, святой является в иконе таким же живым, каким он был в Царствии, а поэтому может вводить в наш мир вещество того мира, откуда он пришел.

Чудеса Иисуса

Вернемся к чуду из чудес – Боговоплощению. Третье Лицо Пресвятой Троицы – Святой Дух – Своим сошествием на чрево девы Марии приготовил там жизненное пространство для Второго Лица, куда Оно затем вселилось. В дальнейшем Святой Дух так все время и осенял Собой ту область материального пространства, где находилась плоть Иисуса, – сначала зародышевую клетку, потом эмбрион, а после Рождества – организм мальчика, юноши и, наконец, взрослого мужчины. Поэтому богословы и говорят, что у Него были два естества. В нашем пространстве располагалось человеческое естество, а в созданном Святым Духом параллельном пространстве – Божеское. Если бы Святой Дух ушел, Божественное естество «задохнулось» бы, ибо никакой небесный обитатель, если только он не Святой Дух, не может существовать в материальном мире, и на месте Иисуса Христа остался бы просто Иисус. Но Дух не отступал от Него ни на миг, и в образованной Своим присутствием невидимой полости питал атмосферой Царствия Небесного Бога-Сына в течение тридцати трех лет. Такого масштабного присутствия здесь «неба» не было за всю историю человечества. Поэтому Иоанн Креститель и сказал: «покайтесь, ибо приблизилось Царствие Божие» (Мк. 1,15).

Этим, собственно, все и сказано. Вопрос о чудесах Иисуса нужно ставить противоположно тому, как он обычно ставится: удивляться не тому, что Он совершил много чудес, а тому, что были моменты, когда Он их не совершал. Ведь Он постоянно и сущностно был той сверхгорячей зоной космического "ядерного реактора", где все законы испаряются как дым и откуда чудеса должны бить фонтаном. Но они вылетали из этой страшной зоны лишь отдельными вспышкам. Почему?

Потому, что иначе рядом с Богом-Словом не мог бы существовать человек Иисус – были бы сожжены все законы химии и биологии, по которым развивался и жил его организм. Выращивая радом с Собой человека, Бог сознательным усилием подавлял Свою природную чудотворность. Божественная природа Христа отменяла эти законы, но Его разум и воля вновь предписывали их Иисусу. Но не те, которые управляли человеческими телами раньше, а немного другие. В процессе возмужания Христа как человека, в его лице создавался Им же, как Богом, новозаветный человек, который при желании может спастись. В этом и состояло главное чудо всех времен, сотворенное для нас с вами.

Что же касается других чудес Иисуса, то многие из них были артефактом Его Божественности. Сколько же их было? Апостол Иоанн жаловался: "Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг" (Ин. 21, 25).

Ему виднее – он неотлучно был при Иисусе.

6. А почему притчи?

Притчи о Небесном Царствии, составляющие содержание тринадцатой главы Евангелия от Матфея, представляют собой самое известное широкой публике место Нового Завета, и в то же время самое непонятное. А это очень плохое сочетание, поскольку, если что-то хорошо известно, возникает иллюзия, что это и хорошо понятно, и на этом процесс знания останавливается, иногда даже и не начавшись.

Спросите первого попавшегося верующего, что такое притчи о Царствии, и скорее всего вы услышите следующее: это призыв к спасению, разъяснение того, что главной целью человеческой жизни должно быть его обретение. В общем, агитация и пропаганда.

Но всякий агитатор и пропагандист старается говорить как можно понятнее и доходчивее, чтобы его словам вняло как можно большее число людей. А Иисус делает все наоборот: прибегает к иносказаниям, напускает какого-то тумана. Почему же Ему было не сказать обо всем прямо и четко, не разжевать и не положить в рот, если Его цель состояла в наборе максимума Своих последователей, в вербовке максимума душ?

Эта несообразность свидетельствует о том, что мы совершенно неправильно понимаем суть дела спасения, а значит, и не можем успешно спасаться. Но ведь спастись – это важнее всего остального, значит, нам необходимо во что бы то ни стало разобраться в этом парадоксе и ответить на вопрос, почему притчи?

Между прочим, ученики именно об этом и спросили Иисуса, так что никаких домыслов мы можем не строить. Спросили и получили однозначный ответ. Но мы, читая Евангелие, почему-то всегда пропускаем его мимо ушей, будто это что-то второстепенное, сказанное просто для гладкости речи. А в нем-то все и раскрывается. Давайте же вслушаемся в ответ Иисуса внимательно.

"Для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: дня того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет" (Мф. 13, 10).

Что это означает? Слова сии звучат для нас странно и даже пугающе. Настолько пугающе, что мы подсознательно не хотим в них вдумываться, инстинктивно чувствуя в них что-то неожиданно жестокое, к чему мы не готовы. Нам хочется отмахнуться от них, поскорее перейти к следующим фразам. Сквозь эти слова просвечивает совсем не тот образ Христа, к которому мы приучены, и мы предпочитаем не менять его и оставить все как есть. Но считать Христа не Тем, Кто Он есть на самом деле, значит, не быть христианином. Так что вдуматься все-таки надо.

Как бы это ни расходилось с общепринятыми представлениями об Иисусе, как проповеднике и вербовщике, факт остается фактом: Он специально говорил так, что Его трудно было понять. Он пользовался особым языком, к которому надо было иметь ключ, я давал затем ключ только тем Своим ученикам, которых готовил к апостольскому служению. Они с трудом осваивали этот ключ, так что Иисусу приходилось проводить с ними повторные тренировки. Один раз Он учил их на примере притчи о сеятеле, другой раз на примере притчи о плевелах, и оба раза делал это скрытно от остального народа. "Сеятеля" стал объяснять лишь тогда, когда они "приступили к Нему", то есть подошли настолько близко, что можно было говорить только им, понижая голос, а "Плевелы" вообще растолковал после того, как "отпустил народ" и вошел с учениками в дом. [1]1
  Конечно, после того, как Евангелие было опубликовано, ключ к притчам стал доступен всем. Но тогда появились другие «секреты» христианства.".


[Закрыть]

Что напоминает нам такое поведение? Хотим мы этого или нет, в памяти тут сразу возникает то, как вели себя торговцы ложками, развозившие когда-то свой товар по всей России. Они создали специфический жаргон, названный "феней", который был непонятен непосвященным и поэтому давал им возможность прилюдно договариваться о политике цен и разных других "маленьких хитростях" (потом этим жаргоном воспользовались гастролирующие музыканты). Другая аналогия, менее приятная, – жаргон "блатных", по которому они сразу узнают друг друга и тоже могут с его помощью скрыть что-то от слушающих их "фраеров". В общем, мы имеем тут типичный эзотерический язык, средство корпоративного общения. К нему прибегают в тех случаях, когда хотят передать некоторую информацию, предназначенную только своим и скрываемую от чужих. Неужели, Иисус в Своих притчах действует именно так? Утаивает информацию о Небесном Царствии от тех, кто не особенно хочет ее получить? "Кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет". Кто не торопится спасаться и слушает проповедь о спасении невнимательно, того Я нарочно буду убивать с толку, пусть гибнут…

Может это не совсем так, но тут проглядывает совсем другая концепция спасения, чем та, которая является сегодня столь популярной. Христос не тянет к Себе сомневающихся и колеблющихся, а ставит пред ними дополнительный барьер: не захотите его преодолеть, тем хуже для вас. Он не сглаживает различия между теплыми и прохладными, а увеличивает их, согревая теплых и еще больше остужая прохладных. Он не нивелирует людей, а размежевывает их. Размежевание в некотором смысле можно назвать сквозной идеей Нового Завета: место, которое мы обсуждаем, находится в его начале, а в самом его конце всплывает опять: "Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще" (Откр. 22, 11).

Зачем нужна эта поляризация, легко понять из притчи о плевелах. Рабы сказали хозяину поля: "хочешь ли мы пойдем, выберем их? Но он сказал; нет, – чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе и то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу Мою" (Мф. 13, 28). Смысл того, чтобы ждать до осени, ясен: только что взошедшая зелень вся почти одинакова, но если дать ей подрасти, естественные различия между полезной культурой и сорняками станут проявляться все отчетливее и в конце лета разложить их на две кучки будет совсем легко. Внешнее размежевание здесь обличает отсеивание одного от другого, поэтому, если бы хозяин мог каким-то искусственным способом его усилить, он сделал бы это (например, применил бы какое-то опрыскивание, делающее пшеницу желтой, а сорняки – синими). Так вот, Иисус и применяет такой искусственный способ для усиления поляризации человеческого рода на праведных и нечестивых: таким способом является эзотерическое проповедование языком притч. Строго говоря, это даже не проповедование, а тайное обращение к "верным" с целью еще больше укрепить их в верности и еще дальше отвести от ненадежных, чтобы эти две группы не смешивались между собой.

Таким образом, дело Христова спасения – не набор, а отбор. Для большинства это будет неожиданностью, но это так. Читатели могли сами убедиться, что никакого иного вывода на основании евангельских текстов сделать просто невозможно. Иной вывод делается нами лишь потому, что мы предпочитаем оптимистическую ложь грозной правде.

Концепция "агитации" или "набора" кажется нам более гуманной, чем концепция отбора, а поскольку мы считаем Христа великим гуманистом, нам трудно взглянуть на вещи объективно. Образ Христа агитатора заключает в себе больше снисходительности, а это-то как раз нам и нужно. Нам хочется, чтобы Он был вербовщиком, уговаривателем: раз Он уговаривает нас спасаться, значит, Ему это очень нужно, значит, Он не будет нас строго судить на Своем Суде. Вот какова подсознательная логика, настраивающая нас против идеи отбора. Ведь отбор есть нечто беспощадное, это прокрустово ложе: кто не подойдет по размерам для рая, тот отправится в ад и никакие мольбы ему не помогут.

Тем не менее христианство есть отбор, и та "щадящая" трактовка Евангелия, которую мы впитали, есть не что иное, как проявление общей тенденции нашей цивилизации: долой страх Божий! Зачем ей это надо? Затем это надо тому, кто эту цивилизацию выпестовал и кто сегодня вдохновляет ее во всех основных ее проявлениях, – персонажу, хоть и невидимому, но, по достоверным сведениями, имеющему рога и копыта. Не имея своей собственной онтологической жизни, он существует лишь всасываемыми им в себя нашими жизнями, которыми ему удается овладеть, поэтому каждая неспасенная человеческая душа есть для него еще одна порция пищи, еще один объем горючего, продляющий его заимствованное бытие. Если бы этой подпитки не было, он давно зачах бы и увял, а чем ее больше, тем пышнее он расцветает своим злым цветом. Естественно, что всю хитрость своего изощренного ума он употребляет на то, чтобы отвратить нас от спасения, и одна из сравнительно недавно изобретенных им для нас ловушек оказалась особенно эффективной. Раньше он через очарованных им писателей и общественных деятелей поносил Евангелие, оспаривал его подлинность, высмеивал христианские догматы и т. п. Но это становилось все менее успешным, поскольку и исторические документы, и археологические раскопки, а в последнее время и результаты естественных наук стали все более подтверждать Священное Писание. Тогда он сменил стратегию: стал изо всех сил поддакивать Евангелию и содействовать его тиражированию и распространению, но, поддакивая, незаметно перемещал акценты таким образом, что эта спасительная книга начала переходить в свою противоположность. Теперь мы читаем Евангелие, а он потирает руки и хихикает: имея глаза, мы не видим и, имея уши, не слышим.

Это очень серьезно! Дело обстоит так, что мы находимся под угрозой стать жатвами грандиозного обмана, может быть, самого грандиозного за всю человеческую историю. Нас обманным путем хотят лишить главного спасательного средства – святого Евангелия, от нас хотят утаить голос Самого Бога. Что же нам делать?

Чтобы врагу нашего рода это не удалось, мы в первую очередь как раз и должны твердо и навсегда усвоить ту несомненную истину, что после смерти нашего тела будет уже поздно каяться и менять свое поведение, ибо нас ожидает не перевоспитание, а Страшный Суд, то есть отбор. Если мы еще сомневаемся в этом, послушаем последнюю из притч, сказанных Иисусом Своим ученикам.

"Еще подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода, который, когда наполнился, вытащили на берег и севши хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Так будет при кончине века: изыдут Ангелы и отделят злых из среды праведных и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов" (Мф. 13, 4750).

Кажется, чего уж яснее? И все-таки чернь сомнения продолжает точить душу, не правда ли? Бог не может быть так беспощаден. Ведь перед каждым причащением мы обращаемся ко Христу со словами, которые написал для нас святой Василий Великий, а он не мог ошибиться: "Не хощеши бо, Владыко, создания Твоею руку погубити, ниже благоволиши о погибели человеческой, но хощеши всем спастися, и в разум истины прийти". Бог всем желает спасения! Может ли Он в таком случае нарочно производить поляризацию, которая обличит ему рассортировку, превращая ее в чистую формальность?

Да, может производить и постоянно производит. В апостольские времена Он прибегал для этого к эзотерическому языку притч, а сегодня попускает диавольские соблазны нашей комфортной цивилизации и даже диавольское искажение собственной Благой Вести, не действующие только на подлинно верных, а остальных влекущее на ту дорожку, которая в конце приводит в ад. Но, глядя на тех, кто вступает на эту дорожку. Он не испытывает никакого злорадства. Почему же Он не перекрывает этот путь?

Ответ прозвучит странно, но он верен: из человеколюбия. Суть в том, что отправка души в ад есть вовсе не месть, а предоставление человеку того окончательного местопребывания, к которому он подготовил себя в течение земного этапа существования. В раю грешнику было бы еще хуже, чем в аду. Представьте себе картежника, которому запрещено играть, или сплетника, не имеющего возможности злословить, – да их же стошнит от Царства Небесного, где все это исключено. Наверно, если бы им показать и то, и то, они сами выбрали бы ад, где собрана подходящая для них компания. А чтобы облегчить этот выбор, чтобы пребывание души в раю или в аду было более органичным, а значит, пребывание в аду было менее мучительным. Господь еще при нашей жизни поляризует нас и разводит подальше друг от друга.

Но отчего же в преисподней все же "плач и скрежет зубовный"? Не от сковородок, а от досады. Огонь, который жжет грешников в аду, – это запоздалое раскаяние. Только там они начинают понимать, что грешная жизнь не приносит истинной радости, ибо она противоречит космическим законам, и в них пробуждается сожаление, что они упустили свой шанс, данный им на земле.

Давайте же молиться, чтобы вместо этого "они" нам не пришлось когда-нибудь сказать "мы". И не только молиться, но и действиями своими стараться предотвратить это.