Текст книги "Золотой эшелон"

Автор книги: Виктор Суворов

Соавторы: Ирина Ратушинская,Владимир Буковский,Майкл Ледин,Игорь Геращенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 17

СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ

На столе Валентины Бирюковой лежали две телеграммы, с которыми уже третьи сутки бились лучшие шифровальщики КГБ. Два каскада шифровки разобрали довольно быстро. Однако в этом случае радиосвязь полковника Зуброва и генерал-полковника Гусева выглядела более чем странно.

Зубров везет в Москву этот клятый таинственный груз. По приказу Гусева. И поначалу, как и положено этим воякам, готов доставить ценой жизни – и своей, и чьей угодно еще. Что же вызвало сейчас столь сильное его неудовольствие? И за что извиняется генерал? Или это все же камуфляж, и тогда в третьем каскаде шифровки – военный заговор с целью свержения государственного строя? Ну же, Валя, шпорь свою интуицию! Но интуиция сегодня, как назло, молчала. Вместо того болела поясница, как всегда в такие дни.

В дверь постучали, и в кабинет вошел шифровальщик.

– Докладывай.

– Товарищ полковник. Третьего каскада шифровки не обнаружено. Текст радиограммы окончательный.

– Идите.

Раз нет достаточной информации для окончательных выводов, то дело надо отложить. Вместо этого она в который раз достала из сейфа кассету с записью, где Вилли, перепуганный, кололся, а Лань допрашивала. Вставила в видеомагнитофон. Снова ожил экран, снова задергался Вилли, снова презрительная улыбка Лани промелькнула… Как все же теряет свое достоинство мужчина, если на нем нет штанов! Женщина, как знала Валя по богатому опыту работы, – наоборот, распрямляется. Ей, мол, уже нечего терять, она смотрит гордо, может и в рожу плюнуть. А мужчину – нет лучше способа сломать. Вилли явно не врал на этом допросе. Мыло там в контейнере, мыло!

Стоп. Мозаика сложилась.

Никакого секретного груза нет. Есть только мыло. Да еще наша привычка всегда ожидать от американцев чего-нибудь такого опасного. Значит, так: Зубров уже в дороге каким-то образом узнал, что именно ему поручено доставить в Москву. За такое спецзадание кто угодно озвереет. Он шлет матом генерала, тот к тому времени и сам выяснил, что к чему. Натурально, материть Политбюро он не решается, а перед полковником извиняется. И есть за что, и как бы непочтение к властям косвенно поддерживает. Все, оказывается, совсем просто!

Но господи, что же ей теперь делать? Доложить Мудракову немедленно, какого он дурака свалял? А с чьей подачи – естественный вопрос? Ведь это на основании ее доклада Мудраков заварил всю эту кашу! Он теперь ей не только ее ошибок не простит, но – тем более – своих!

Не доложить? Что тогда будет, батюшки мои? Соберется Политбюро, обнаружит в контейнере мыло… Плевать на Мудракова, он и сам не снесет головы. Стоп, Валя, а в том ли дело, что мыло обнаружится? Оно все равно сыграло свою роль – и именно в качестве секретного оружия. Пока они с Мудраковым вели подкоп под Алихана – все Политбюро успело перепугаться. Алихан рвался к власти? Так и все к ней рвутся и боятся, что груз попадет в руки КГБ, и потому…

И потому будет государственный переворот. Да, да, у них нет другого выхода. Рано или поздно они бы пришли к решению ликвидировать КГБ, свалить все на него и в очередной раз посулить стране новую жизнь. Вот такое время и приспело, дольше им ждать нельзя. Они этот переворот организуют еще до того, как вскроют контейнер. Да ведь и президент за рубежом… Тут и интуиции не нужно! Сказать Мудракову? Так ведь выслушает ли ее, виноватую? И можно ли еще успеть?

Валю прошибло потом. Она сложила документы в сейф, накинула кожаную куртку. Отпустила секретаря: сколько можно парня держать без сна? Рабочий день уже окончен, в конце концов! Она имеет право подумать… Машина подвезла ее к старому Арбату. Тут она и машину отпустила. Ей хотелось побыть одной.

С детства у нее не было советчиков в трудных ситуациях. И друзей никого не было. Все в своей жизни она решала одна, ни с кем не обсуждая. Но эти знакомые с юности старые закоулки любила. Самые лучшие мысли ей приходили здесь. Просто шла по улице, сворачивая, где вздумается.

Вот маленький парк: удивительно, что его еще не снесли! Сколько лет она здесь не была? Тут было ее первое свидание. Как она, дурочка, тогда волновалась! Как мечтала вместо задрипанного пальтишка, со старшей сестры перешитого, появиться в настоящей кожаной куртке – как комсомолка тех легендарных двадцатых! А вот и лавочка та самая. Все перестроили, а она еще стоит. С теми же завитушками, какие тогда были в моде. Парнишка, что тогда ее целовал, наверное, женат давно, детей нарожал… А она, Валя…

Тут у нее что-то взорвалось в затылке, а потом стало темно.

– Снимай с нее куртку скорей! Да не порви, олух!

– Гля, Петька, у ней пушка настоящая! Видать, из начальства сучка! Может, добьем?

– Сама сдохнет. Рвать надо когти скорей. Может, у нее подстава. Шузы еще с нее сдерни, и валим.

Двери открылись, и в кабинет вошел широкоплечий молодой человек в светло-сером костюме.

– Товарищ генерал, майор Авилов по вашему приказанию прибыл.

– Присаживайся, майор, – сказал Мудраков, не вставая из-за стола. – Ты, майор, раньше занимался эвакуацией из-за границы проштрафившихся дипломатов?

– Так точно, товарищ генерал.

– Спецподготовку в институте токсикологии проходил?

– Так точно.

– А потом в оперативный отдел тебя перевели. Как, работой доволен?

– Так точно, товарищ генерал.

– Да что ты все заладил: так точно да так точно! А я вот тебе новую работу предложить хочу. Благо очному знакомству с тобой предшествовало заочное. Персональный референт мне нужен, Коля. Должность эта полковничья. Отчитываться только передо мной. А с предыдущим референтом Валей Бирюковой несчастье случилось. Бандиты на улице напали – что самое нелепое, и вправду случайно. На одежду позарились. Ну, дали по голове. Она теперь в клинике Склифосовского. Врачи, конечно, обнадеживают. Однако состояние тяжелое: бредит. А ты сам понимаешь, для нашего сотрудника бред – действительно состояние опасное. Жаль. Очаровательная женщина была. Но, боюсь, не выживет. А работу делать кому-то надо… Как ты, Коля, а?

– Я, товарищ генерал, всегда…

– Ну-ну, ты не юный пионер. Теперь у тебя начальства никакого нет, кроме меня. Рад?

– Рад, товарищ генерал. Вот уж не думал…

– Теперь думать придется. И знаешь что? Пока ты еще в должность не вступил – сходи-ка навести предшественницу. Может, она и без сознания – а ты ей все-таки цветочки принеси. Как-никак, знак внимания.

Они посмотрели друг другу прямо в глаза.

– Будет исполнено, товарищ генерал.

– Можешь идти, подполковник. Завтра примешь все дела.

Валентина Бирюкова скончалась в больнице тем же вечером, не приходя в сознание.

Справа по ходу поезда, сколько хватало глаз, была вода и вода: Волгоградское водохранилище. Солнце уже встало, подымая туман от воды. Драч зевнул и глянул на часы. Через пять минут кончится его смена, и пойдет он в теплое купе, приголубит Любку. А потом уж поест от души: Любка, небось, уже лучок нарезала, сало розовое напластала. А там и остановимся, и еще разок позавтракаем. А там опять длинный перегон, можно будет отоспаться.

Сны Драчу почему-то всегда снились невоенные – те, конечно, что ему случалось запомнить. Особенно он любил возвращаться в один, где был хуторок с вишнями и грушами, пара справных коней, которых он поил из речушки, и женский голос его звал из окна…

– Батальон! Говорит Первый.

Драч очнулся. Дымка за окном, показалось ему, пожелтела.

– Майор Брусникин и капитан Драч – ко мне.

Идя к командирской рубке, Драч почувствовал, как поезд набирает скорость.

Зубров уже ждал очень спокойный. Но время на обычные шуточки терять в этот раз не стал.

– Мы за ночь мимо двух деревень проехали, не считая мелких домиков. Я в инфракрасный прицел смотрел. Ни огонька, ни дыма из трубы, никакого шевеления. Оно, конечно, ночью так бывает. Но мне все же неладное показалось. А третью деревню проезжали полчаса назад, считайте, утро уже. И в ней та же картина, только у одной избы собака у будки на цепи лежит, лапами кверху. Я в центр запрос послал. Так они, суки, ответили, что будут выяснять и часа через четыре выйдут на связь. Что скажете, господа офицеры?

– А что тут скажешь, командир, – заговорил Драч. – Поворачивать обратно уже поздно. Бог даст, пронесет. Неужели не проскочим на полной скорости?

– И я того же мнения, – добавил Брусникин. Зубров взялся за микрофон селекторной связи:

– Батальон! Говорит Первый. Химическая тревога. Радиационная партия – в головной вагон. Доклады о радиационной и химической обстановке каждые двадцать минут. Личному составу находиться в противогазах. Дверей и окон не открывать. Воды для питья, приготовления пищи и в гигиенических целях не использовать до особого распоряжения. Приготовленную пищу – за борт!

Затем он повернулся к Драчу:

– Ты, Иван, Россом займись: в противогаз его и ко мне в рубку! Мне с командного пункта сходить нельзя.

– Есть.

Драч, разумеется, понял этот приказ расширительно: присмотреть и за Оксаной. Через несколько минут Поль с Оксаной, как голубяточки, сидели в рубке и легкомысленно потешались друг над другом. Девчонка так и не поняла, в чем дело (Драч сказал ей, что тревога учебная). А Поль так старательно изображал Оксане жестами слона, притопывал и размахивал ушами, что не разобрать было – понимает он опасность или нет. Во всяком случае, Драч был уверен, что девчонка рядом с Полем в панику не впадет.

Любка осталась в купе, но Драч успел туда смотаться и лично напялить на нее противогаз. За спецназом приглядывать было не нужно. За Зинку тоже можно было не волноваться: на то есть Салымон. Противогазов лишних хватало: поредел личный состав… Оставалось ждать.

Поезд шел как в оцепененье. Только гром колес нарушал тишину. Вдруг ожил громкоговоритель.

– От радиационного поста циркулярный. Отклонений в радиационной и химической обстановке не обнаружено. Радиационная партия. Прием.

Зуброву показалось, что он услышал вздох облегчения. Он даже оглянулся, но на командном пункте никого, кроме него, не было. Из-за поворота, километрах в четырех по ходу, показалась железнодорожная станция. Зубров снова – к микрофону:

– Говорит Первый. Сбавить ход. Радиационной партии у станции – внеочередной доклад.

Воздух был прозрачен, как бывает только ранним утром. Картина Левитана – и только. Тишина, спокойствие. Поезд со скоростью пешехода подходил к станции. Вот уже и без бинокля можно было видеть, что весь перрон заставлен кошелками и мешками. Между ними где лежали, где сидели люди – давно, видно. По лохмотьям только было и разобрать, кто мужик, кто баба. А вот и ребятенок лежит, и в том, что осталось от ручонки его – леденец недососанный. И вороны дохлые тут же вокруг валяются.

– Отклонений в радиационной и химической обстановке не обнаружено, – доложил громкоговоритель.

– Господи, да чем же их так? – прошептал Зубров, забыв, что у самых губ – микрофон селекторной связи.

У конца перрона на рельсах лежал еще один труп, а на веревке, метрах в двух от него задрал в небо бороду серый козел. Поезд, не меняя скорости, переехал тело.

– Говорит Первый. Полный вперед.

Так и шел поезд сквозь мертвую зону, не ведая, отравлен ли он уже весь неведомо чем или нет. Чем противогаз хорош помимо основного своего назначения – это что лица твоего никто не видит.

Через час громкоговоритель к очередному докладу об отсутствии отклонений добавил, что по ходу поезда имеет место станция, на которой – живые люди.

Зубров все это время не отрывался от перископа. Хобот противогаза мешал, и хотелось сплюнуть.

– Говорит Первый. Остановка у станции.

У ближнего края платформы горбоносый мужик наливал из крана большой бочки в стакан прозрачную жидкость. Зубров сорвал противогаз и отдал команду:

– Отбой химической тревоги!

Эшелон остановился, все загалдели с оживлением. Через минуту Зубров слушал приведенного Драчом со станции мужика.

– Зона та с покойниками, что вы проехали, – неопасная теперь. Страшно – это да. Натерпелись, небось? Там лаборатория была или институт – шут их разберет. Охранялся – не подступись. Ну, наши мужики и решили, что что-то ценное, раз охраняют. Времена сейчас, сам знаешь какие, начальник: ничего не укупишь. Они и сунулись, охрану перебили. Все обшарили – а там никакого добра, кроме спирта, и не было. Ну, еще машины, что рядом стояли, поугоняли конечно. Ну, с обиды и подожгли здание – чтобы, значит, в соблазн не вводило. Оно себе погорело-погорело, да и ахнуло. Облако от этого взрыва пошло, а где прошло – все померли.

Наши мужики одного очкарика прихватили случайно, он со страху в машину забился, в багажник. Так он говорит – они там химию секретную делали. В оборонных целях. Чтобы все живое, значит, убивала, а через два часа чтоб безопасной уже была и продукты не портила.

Так мы теперь туда на дрезине ездим, за свеклой да картошкой. Еще там бахча есть, в километре от путей. Так что, значит, этого места ты, начальник, не боись, ты других мест боись.

– Спасибо тебе, дядька за информацию. – Зубров передал мужику пакет махорки. – А чего по ходу на север творится – ты ненароком не знаешь?

– Там, начальник, аж до самой Сызрани чисто все. Шалить шалят, это верно, однако без отравы. Только в одном месте, километров за двести отсюда, «зеленые толстовцы» погуляли. Они против техники сильно были и рельсы поснимали: идеи, вишь, у них. Этак километра два успели разобрать. Но они оттуда уже ушли, как все продукты из магазинов выжрали.

Так оно и было. Километры пути впереди эшелона уничтожены. Любители окружающей среды постарались на славу. Путь разобран полностью, рельсы сброшены с насыпи в болото, железобетонные шпалы – туда же. Хорошо, хоть мост уцелел. В одном месте стоит состав на насыпи, а рельсы перебиты взрывами прямо под вагонами и под локомотивом, а дальше снова разобран путь.

– Что делать будем?

– Поврежденный эшелон взрывами сбросить с пути и перебитые рельсы убрать. Затем настелить новое полотно.

– Сколько это займет времени?

– Учитывая полное отсутствие техники, транспорта, подъездных путей, недостаток инструмента, особое неудобство участка строительства – полтора месяца при полном напряжении…

– Другие предложения?

– Новую дорогу не строить. Снимать рельсы и шпалы позади себя, перетаскивать их вперед (на БМД), укладывать, продвигать поезд немного вперед и снова снимать рельсы позади.

– Сколько времени?

– Месяц.

– Какие еще предложения?

– Выслать далеко вперед патрули для охраны полотна. Устраивать засады, лупить зеленых, красных и бежевых – кто там рельсы разбирает. Беспощадно, цветов не различая. Вздернуть двух-трех с объяснением причин – глядишь, остальные и поутихнут.

– Хорошо. Принимается.

Измотался батальон вконец. Поизносился, поистрепался. Ударила непогода. Ночами подмораживало. Выезжали из Одессы – вроде жарко было, а тут ночами и снежок перепадает, а днями – дожди леденящие, ветер. Туго с продуктами. Рабочие смены по пятнадцать часов. Ночные патрули – и снова тягать и укладывать рельсы и шпалы. Пообтесало народ. Челюсти повыступали, тельняшки рваные пообвисли. И Зубров вкалывает со всеми. По окрестностям гоняет на газике, зеленых ловит да вешает, рельсы на БМД грузит да разгружает. Машины тоже поизносились: они для ремонтных работ никак не предназначались.

Иногда куски целого пути попадались, пройдет их эшелон и вновь – поврежденные участки, и зеленые на пожелтевших деревьях раскачиваются.

Прошли все это. Потеряли три недели.

Второй секретарь ЦК КПСС Боков в этот день охотился с министром обороны Мазовым. Не на лис каких-нибудь там, а на крупную дичь.

– А как ты думаешь, товарищ Мазов, кто же у нас в президенты выбьется? Пока этот там по заграницам порхает?

– Да кто бы ни был, товарищ Боков, лишь бы не Мудраков. Борзеет больно.

– А не пора ли?

– Давно пора.

– Момент подходящий скоро будет, тебе не кажется? Да и последний. Как придет контейнер – так можем и не успеть.

– А нужно ли, товарищ Боков, нам дожидаться, пока он сюда придет?

– А как ты это себе иначе мыслишь?

– Можно бы попробовать по дороге перенять…

– Берешься?

– Берусь.

– А если не удастся? Всяко ведь бывает…

– Тогда перехватим на Красной Пресне, официально уже. А с Мудраковым на месте разберемся.

– Хорошо. Тогда Мудракова ты бери на себя, а я прессу организую. Уверен, что оставшиеся товарищи нас поддержат.

Мазов улыбнулся и шарахнул дуплетом в зазевавшуюся сороку.

Глава 18

РЕСПУБЛИКА З/К

Ранним холодным утром эшелон подходил к Потьме. Через лобовое стекло локомотива Зубров увидел странный щит: череп и скрещенные игральные карты. На картах были король и краля, изображенные с большой любовью к обнаженной натуре. Далее была не менее странная надпись: «Республика з/к. Заезжай, фрайер, прокатим на вороных!»

Еще через километр их ожидал второй щит: «Путя разобраны. Тормози у станции». Метров через пятьсот стоял его близнец. Машинист стал сбавлять ход. Зубров выматерился, затем, взявши микрофон переговорного устройства, рявкнул:

– Батальон, в боевую готовность!

– Есть, товарищ полковник!

– Капитана Драча ко мне!

– Есть!

Зубров вернулся в командирский вагон. Драч уже ждал его у двери. По крыше гремели сапогами занимающие свои боевые посты солдаты.

– Привет, Драч.

– Здравия желаю, товарищ полковник.

– Заходи.

Зубров отпер дверь купе.

– Похоже, что впереди рельсы сняты. Возьми с собой, капитан, взвод солдат и дуй на разведку. Радиосвязь непрерывная. Если что, поддержим.

– Есть, товарищ полковник.

– Выполняй.

Поезд остановился у станции. На перроне стояли человек двадцать в офицерских шинелях без погон. У троих через плечо висели автоматы Калашникова. Рожи были такие, что видавший виды Драч крякнул. Задание обещало быть интересным.

– Здорово, ребята! – крикнул встречающим Драч.

– Здорово, коли не шутишь, – ответил ему выступивший вперед хлопец с исключительно наглыми глазами.

Драч спрыгнул на платформу. Первым делом достал черкасские сигареты:

– Закурим, хлопцы.

Толпа неспешно обступила его. Взвод, повинуясь движению брови капитана, не спешил выскакивать из дверей. Пачка сигарет опустела мгновенно и совершенно незаметно. То же произошло и со второй.

– Нам бы проехать надо.

– Это можно, да вот только рельсы кто-то поснимал.

– Так мы их назад поставим.

– А вот этого никак нельзя. У нас тут республика, и по закону на общественной земле могут работать только те, у кого гражданство имеется.

– И много у вас тут общественной земли?

– Обижаешь, начальник. Мы не сицилисты какие-нибудь. У нас все частное, вот только сто метров путей общественные.

– Что ж делать будем?

– Не тушуйся. Пойдем к пахану по таможне, там и договоришься. Охрану свою лучше тут оставь, вокруг люди нервные. Откусят голову, и отскочить не успеешь.

Драч мотнул головой солдатикам, что означало приказ оставаться на месте, прихватил загодя заготовленный пакет с махоркой и улыбнулся гиду:

– Айда!

Его привели в станционное здание, к двери с табличкой: «Канцелярия иностранных дел». Тут его быстро обслужили. Он получил на рукав белое вафельное полотенце с вышитым на нем гербом республики за пятнадцать пачек махорки. Еще за пять пачек любопытный Драч нанял экскурсовода. Конечно же им оказался тот самый парень, что объяснял ему республиканские рамки общественной собственности. Оказалось, что пахан по таможне сейчас занят. Но что Драч, как иностранец, получивший охранный документ (то самое вафельное полотенце) может беспрепятственно передвигаться по всей республике, а стало быть – может обождать в трактире, и никто на него хвост не поднимет.

Гид его назывался Носатый. Он был молод, нахален и весел. В трактире им подали вареную картошку, соленые грузди и по сто грамм самогона.

– Слушай, парень, – заговорил Драч после стопки, – может, все-таки можно найти этого пахана пораньше? Чтоб без бюрократии, а?

– Нет у нас бюрократии, мужик! У нас республика молодая, общество здоровое. Ну, клопы бывают, ну, сифилис – но чтобы что-то опасное – ни-ни! Ты думаешь, мы темним, что пахан занят? Ну, хочешь – пошли посмотрим. У нас сегодня судный день, а он присяжный, секешь? Как отсудит – так мы к нему подкатимся.

По ответвлению железнодорожного полотна они пошли в сторону большого деревянного дома. Мимо них прошли двое мужчин, лица которых были закрыты серой тканью с узкими прорезями для глаз.

– Это еще что, Носатый? Террористы местные или как?

– Не, это петухи. Тут у нас узбекский вор живет. Так у него таких целый гарем, и все в чадре ходят.

– Что ж, он женщин не может найти?

– Баба у нас – зверь свободный. С этим строго. К кому хочет, к тому и пойдет. То ли они к нему не хотят, то ли он не хочет… Пятнадцать лет оттрубил, привык к мальчикам! А что они в чадре – так у восточного человека свобода совести.

– А у них?

– У петухов-то? Какая у них совесть, ты что, с печки упал?

Суд проходил на бывшей станции Потьма-2, в зале ожидания. Как объяснил Носатый, любой суд был открытый, и присутствовать могли все желающие. Еще подходя к дому, они услышали дружный хохот пары сотен глоток.

В большой комнате у стены на расставленных полукругом креслах восседали двенадцать человек. С первого взгляда Драч понял, что это яркие личности. Им не нужно было погон на шинелях. В центре полукруга сидел еще один, в серебристой каракулевой ушанке, с волчьими глазами.

– Это присяжные, а тот, что посередке, – судья, – шепнул Носатый.

У боковой стенки на стуле сидел худой, обритый, но непохожий на зэка тип. Что в нем было не так – Драч, однако, уловить не мог. По обе стороны от него стояли два мордоворота с топорами за поясом. По знаку волчьеглазого они поднесли к лицу подсудимого два зеркала, имитируя трельяж. Хохот возобновился. Сидящая на полу орава со стоном полегла друг на друга.

Тут только Драч догадался, что татуировка на лице подсудимого складывается в слова лишь в зеркальном отражении. «РАБ КПСС», – прочел он в одном зеркале.

«ЛЕНИН ЛЮДОЕД» – в другом. Судья в каракулевой ушанке поднял руку. Все затихли.

– Больше десятка свидетелей показывают, что этот козел с наколками на морде – полковник КГБ Новиков. Сомневается ли кто в этом?

Молчание.

– Считаю личность установленной. Переходим к делу. Кто против него что имеет?

В зале поднялась добрая дюжина рук. Судья указал глазами, и вперед вышел сгорбленный старик.

– Божись! – приказал судья.

– Гадом буду, землю жрать буду, век воли не видать!

И старик начал…

Наговорили о Новикове много. Последней вышла девка лет двадцати пяти с соломенными волосами.

– Я на Молочнице сидела, на четырнадцатой зоне. Потом меня на доследование повезли, а в этапе мне конвой ляльку заделал. Ну, меня тогда на вторую зону кинули, где мамки с детьми. А туда политичек тогда наладили, в ПКТ. А меня – в соседнюю камеру на пять месяцев, вроде я джинсовый костюм сперла. А я только брюки сперла, а не весь костюм. У нас тогда джинсовый пошив был, а дежурнячки за чай ту джинсу у нас торговали. Как тут не пойдешь не сопрешь?

– Лолита! – строго сказал судья. – Ты нам за советскую власть не рассказывай. Имеешь что сказать на Новикова – так не тяни кота за хвост. Две минуты тебе даю на все свидетельство.

– Так этот змей Новиков меня в оперчасть вызвал: я с политическими через стенку разговаривала. И давай уламывать, чтоб я стучала. Я ни в какую. Он тогда стал грозить, что меня в ШИЗО, а доченьку мою, ей тогда годик был, – в дизентерийную палату переведут. Тогда в ДМР, где младенчиков держали, дизентерия была. В ШИЗО меня на другой день закатали, будто начальству противоречила. А доченьку мою…

Тут Лолита разревелась, и дальше ничего было не разобрать. Зал глухо зарычал. По всему было видно, что убитые мужики – это одно, а годовалый младенчик – совсем другое, и судить за это будут разно.

– И последнее слово подсудимого! – рявкнул судья. Новиков грохнулся на колени и запричитал:

– Я же подневольно, я же все по приказу. Я всегда был против этой власти! Я на политических представления к освобождению оформлял! В архивах есть! Я человек молодой, исправлюсь. Я вам, господа паханы, полезным буду. Знаю я много. Помилуйте!

Новикова, как мешок, подняли и посадили обратно на стул. Судья встал.

– Присяжные, дуйте на совещание. Перекур, братва.

Носатый, протолкавшись через толпу выходящих, провел Драча к судье.

– Я тут с поездом. Без тебя нам рельсы не наводят.

– Чем ты, мужик, платить можешь?

– Табачком.

– Это дело. Пять ящиков махорки – и завтра едешь.

– А если сегодня?

– А патронов у тебя часом нет?

– Смотря каких.

Они договорились за пару минут. Носатый получил приказ все устроить. Драч уже направился было к выходу, но тут вернулись присяжные, и Драч решил досмотреть.

Сомнений в виновности подполковника КГБ Новикова у присяжных не было. Проголосовали единогласно. Судья встал и произнес одно слово:

– Катапульта.

Подсудимый, казалось, понял это так же мало, как и Драч, но на всякий случай взвыл.

В двойное командирское купе вошел Драч с рогожным мешком на плечах. Повеяло запахом свежеиспеченного хлеба.

– Здравия желаю, товарищ полковник! Извиняюсь, что честь не отдаю: мешок тяжелый.

– Прибарахлился, капитан. Тронемся ли – не спрашиваю. На тебе написано. Ишь, глаза горят, дым из ушей. А когда тронемся?

– Через час, товарищ полковник!

– Ладно, Иван, давай без чинов. Расскажи, куда это нас занесло. С эшелона ни черта понять нельзя.

– У меня, Зубров, доклад сложный. Без поллитра не разберешься. Товарищ Росс нам за третьего будет. Меня, понимаешь, впечатления распирают, а тут еще мешок от гостинцев трещит.

Драч выложил на стол буханку еще теплого хлеба, пучок зеленого чеснока, завернутый в тряпочку кусок сала и бутылку самогона. Разливать он предоставил Полю:

– Практикуйся, марсианин! Чтобы в каждом стакане – по одинаковому количеству булей было!

– Что такое есть «буль»? – поинтересовался Поль. Ему очень не хотелось оплошать.

– Это такое слово. Его бутылка говорит, когда из нее наливают. Вот слушай!

Драч опрокинул бутылку над стаканом.

– Буль-буль-буль… Понял, салага? А теперь в другой стакан – столько же!

– Понял! – просиял Поль и взялся за дело. Он хотел было спросить по привычке, как это слово пишется, но вовремя сообразил, что бутылки, скорее всего, писать не умеют.

Драч тем временем докладывал:

– На наше счастье, туземцы республики з/к, на территории которой мы сейчас находимся, еще не полностью наладили хозяйство. Им курить нечего – аж уши пухнут. Табак в Мордовии не растят, понимаешь. Я все это добро на десять пачек махорки выменял.

Драч распластал сало на тонкие розовые ломтики.

– Ты, Поль, хоть и мусульманин теперь, а сало бери. Зэковская свинья – не свинья, а недоразумение. Никаким законом не предусмотрена. А тост твой, Зубров.

– За великого дипломата капитана Драча!

Поль сглотнул содержимое стакана так же непринужденно, как Зубров с Драчом, выдохнул и заявил:

– Хорошо пошла, как сплетни по селу!

Драч от восторга всплеснул руками.

– Ты смотри, Зубров, как человек заговорил! Вот что значит свежий воздух и здоровая боевая обстановка!

Поль раскланялся, как на аплодисменты, и спросил:

– Что ты видел, капитан?

– У них тут что-то вроде феодальной республики. Сплошные лагеря раньше были. Так вот, они с полгода назад взбунтовались – все в одно время. Снюхались заранее, и в один час охрану перерезали. Кто захотел – по домам разбежался. А большинству ехать некуда, так они тут осели.

Я у них на базаре был. Картошку продают, грибы сушеные. Водку из березового сока гнать наловчились. В теплицах индийскую коноплю развели. Все в шинелях ходят и в джинсах – что мужики, что бабы. У них тут лагеря эту продукцию выпускали – вот все и нарядились со складов.

Мне повязку белую продали, сказали, нужна обязательно. Это у них охранной портянкой называется. Вроде как въездная виза. За пропуск поезда они дань берут, оттого я три часа и промаялся. Главный ихний по этому делу в суде присяжных заседал. Я поначалу в обход сунулся с махоркой, а они мне говорят:

– Нельзя, коррупция получается!

Пришлось ждать, пока суд кончится.

– Суд присяжных – это хорошо. Гуманно, – убежденно выговорил Поль не очень послушным языком.

– Куда уж гуманнее! При мне как раз одного кагебешника судили, я полюбовался. Он с самого начала бунта в каком-то бункере отсиживался, пока жратва не кончилась. А потом вылез, маскируясь под политзэка – мол, пострадавший от коммунистов. Татуировки себе на рожу наколол подрывного содержания. Да только колол сдуру, не рассчитал. И вышли они у него в зеркальном отображении. На том и поймали. Смеялись все долго. А потом как свидетели начали рассказывать, что он вытворял, – у меня остатки волос дыбом встали. Не приведи ж Господи теперь сны видеть! Его к высшей мере приговорили, к катапульте.

– Что это за катапульта такая? – поинтересовался Зубров.

– Докладываю. У них тут лагеря были не только колючей проволокой, но и спиралями Бруно огорожены. Путанка, по-ихнему, называется. Через нее не перелезть было: это вроде пилочка для лобзика, только тоньше и в объемные спирали закручена. Как попал – так не выпутаешься.

Так вот они эту путанку из окрестных мест в один клубок сволокли. Метров двадцать в высоту да метров сто в диаметре. А рядом между двух березок катапульту наладили: как для запуска планера. Из этой катапульты кагебешника в путанку и запустили. Он метров сто пролетел – и в самую середину клубка. Целенький упал, живехонький. Вот только из этого клубка ему уже не выпутаться. Я видел: там другие висели, кого раньше запустили. Лучше б не видать. Что, Поль, молчишь? Гуманизм и справедливость – это, браток, вещи разные…

Неизвестно, как закончил бы Драч свое рассуждение. Его прервал зычный бас со станции:

– Эй, на поезде, путя собраны! Выходи, кто хочет, на прощальную молитву!

Несколько озадаченные Зубров, Драч и Поль пошли по вагонам к тепловозу. Рельсы были уже на месте. Поперек полотна была натянута розовая лента. По обе стороны дороги стояли провожающие: в шинелях, с автоматами, без шапок. Рожи у всех были чинные. На кузов стоявшего у обочины грузовика взобрался здоровенный мужик в мешковине. Могучим голосом, нараспев, он затянул:

– Покарай, Господи, большевиков, коммунистов, комиссаров, стукачей, ментов и фрайеров, им сочувствующих. Перевешай, Господи, и покарай, в бесконечном Твоем милосердии!

Под это напутствие поезд тронулся. Все молчали. Только неугомонный Поль потребовал немедленного объяснения слова «фрайер».

Новость распространилась по посольству со скоростью степного пожара. И все-таки Вилли, как ни торопился к своей установке, успел захватить только самый конец заявления ТАСС:

«…четыре транспортных самолета израильских военно-воздушных сил вероломно вторглись в советское воздушное пространство и, незаконно приземлившись в районе Жмеринки, похитили около двух сотен советских граждан еврейской национальности якобы в целях эвакуации их из осажденного погромщиками города. ТАСС уполномочен заявить, что советский народ, глубоко возмущенный наглой агрессией сионистов, не намерен терпеть попрания своего суверенитета. Вылазка оголтелой израильской военщины не останется без ответа. Вся наша страна вместе с прогрессивной мировой общественностью требует безоговорочного возвращения на родину граждан, силой угнанных в рабство сионистскими головорезами, и возмещения убытков, причиненных нашей стране этим бандитским налетом».