Текст книги "Откровения Виктора Суворова"
Автор книги: Виктор Суворов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
В интервью Г. Городецкий приводит интереснейшие суждения о Коминтерне. Во-первых, он сообщает, что просмотрел все коминтерновские архивы.
Коминтерн, III Коммунистический Интернационал, существовал с 1919 по 1943 год. А теперь потрудитесь представить, сколько бумаги было исписано коминтерновцами за 24 года упорного труда! Кроме того, Коминтерн работал по секциям, и даже допустив, что язык документов германской, американской или палестинской секций доступен Г. Городецкому, я не смею утверждать, что столь же свободно разбирается он в материалах секций японской и китайской. Скорее всего, Городецкий просто не представляет себе ни специфики, ни масштабов работы Коминтерна, ни, соответственно, объема документального материала. Но это к слову. Из всех документов ссылка имеется лишь на один – неопубликованный дневник Георгия Димитрова. Из чтения данного дневника Городецкий уверенно приходит к выводу, что Сталин хотел Коминтерн распустить. А при распущенном Коминтерне ни о какой революционной войне и речи быть не может – значит, Суворов кругом неправ.
Умение читать и понимать написанное столь же разнятся меж собой, как смотреть и видеть. А Сталин говорил Димитрову следующее: «…следовало бы компартии сделать совершенно самостоятельными, а не секциями К.И. Они должны превратиться в национальные компартии, под разными названиями – рабочая партия, марксистская партия и т. д. Название не важно. Важно, чтобы они внедрились в своем народе и концентрировались на своих особых собственных задачах» (стр. 183). О чем здесь идет речь? А речь идет о том, что национальные компартии, давно скомпрометировавшие себя как агентура Москвы, должны внедриться (обратите внимание на термин – «внедриться»!) в политическую жизнь своих стран. Для чего это нужно? А как раз для того, чтобы при захвате той или иной страны Красная Армия не выглядела оккупантом. Пример Финляндии налицо – старый московский сиделец Отто Куусинен объявил в Сестрорецке о создании Демократической Республики Финляндия и призвал на помощь Советский Союз. Куусинена пришлось поставить председателем ДРФ после того, как генсек финской компартии от такого предложения отказался. Потому-то в преддверии будущей войны и понадобились якобы независимые от Коминтерна компартии во всех подлежащих захвату странах. Только и всего.
В интервью Городецкий уверяет, что в его руки попали и протоколы того самого заседания Политбюро, на котором Сталин резко отверг планы Жукова и Тимошенко нанести по германской армии превентивный удар, а Тимошенко даже угрожал расстрелом. Если это правда – Суворову придется туго. Правда ли это? Зависит от источника, а источник здесь никакой не протокол заседания Политбюро, а переданная Городецкому Львом Безыменским записка, подписанная генералом Н. Пащенко, которому об этом заседании рассказал Тимошенко (стр. 341). Когда была составлена записка, что и когда рассказывал Тимошенко, рассказывал ли вообще – все под вопросом. Необходимо помнить только, что ответственность за катастрофу начала войны со Сталиным делили и начальник Генштаба Жуков, и нарком обороны Тимошенко, и после смерти Сталина им приходилось оправдываться. Но как бы там ни было, Городецкий или нетвердо помнит, что он в своей книге написал, или плохо понимает, что такое документ. Можно долго перечислять все несообразности этого сочинения – материала хватает, 350 страниц. Но остановимся только на одном рассуждении Городецкого – относительно речи Сталина перед выпускниками военных академий («академиками Красной Армии», как называл их вождь) 5 мая 1940 года. Существует несколько версий этой речи. Городецкий долго думает, как эти версии примирить, и в конце концов приходит к сногсшибательному выводу – Сталин, оказывается, в один день прочел три речи перед тремя различными группами выпускников. Я со своей стороны могу дать небольшую справку: речь была одна, но состояла из двух частей. Первая часть была опубликована сразу, а вторая – секретная – никогда. Во второй части и содержались те самые знаменитые слова о том, что «наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне». А знаю я об этом от одного из присутствовавших «академиков» – моего отца.
Но Городецкому идеи о трех разных речах мало – ему кажется, что он самого Суворова за руку схватил. В интервью он так и говорит – фальсификация, из слова «контрнаступление» Суворов выбрасывает частицу «контр», и получается «наступление»!
А вот как он проводит эту мысль в книге (стр. 293):
«…читатель должен обратить внимание на то, что Сталин несколько раз повторяет слово «наступление», означающее контрудар, т. е. противоположное «нападению», что означало бы войну, начинаемую по собственной инициативе».
Для человека, знающего русский язык, здесь загадок нет: «наступление» – это наступление, «контрнаступление» – контрнаступление, а вот «нападение» – это не наступление. Нападают на нас (гитлеровская Германия, например), а мы – мы ни на кого не нападаем, мы – наступаем.
Так что не надо, русского языка не зная, о русском языке рассуждать. Даже если очень хочется.
Городецкий – Суворову не соперник. Он никому не соперник. Пишет о войне, не имея военного образования, об архивах, не читая… Что же заставило его взяться за это гиблое дело? Во-первых, конечно, приятно – те самые советские коллеги, которые раньше поворачивались к нему только спиной, теперь поворачиваются другим местом. Документы дают. А если не хотят давать, то говорят, что таких и вовсе нету. И как им не поверить? («Нет оснований не доверять Дмитрию Волкогонову, который (…) удостоверяет, что (…) не было документов, свидетельствовавших о воинственных намерениях Сталина в отношении Германии» – стр. 18). Во-вторых, конечно, есть у Городецкого и собственный интерес – российскому историку Сталина защищать неудобно, а израильскому еврею – в самый раз. А кто он такой – не важно. Особенно если в доску свой.
«Суворов избрал интеллектуальный орган белоэмигрантов, чтобы начать крестовый поход против…» (стр. 7)
«Во время «холодной войны» было принято исходить из того, что Сталин последовательно проводил заидео-логизированную политику, направленную на разжигание войны… Суворов, конечно, изучал (…) курс марксизма-ленинизма, и тем удивительнее ложная интерпретация им основных марксистских положений»… (стр. 61)
«Суворов (…) размахивает жупелом коммунизма (…); этим методом пользовались еще историки периода «холодной войны», пугая Запад…» (стр. 19)
Только в вечно мерзлом грунте социалистического Израиля и мог, пожалуй, еще сохраниться такой реликт» [103]103
Зеев Бар-Селла. Вечная мерзлота. «Вести». 02.03–08.03, 1995. С. 8–9.
[Закрыть].
* * *
Если в сугубо научных дискуссиях концепция Суворова однозначно выстояла и серьезных альтернатив не имеет, то общественная позиция самого Суворова и его идей выглядит гораздо хуже. Только относительно небольшая часть постсоветского общества готова либо согласиться с ним, либо даже всерьез, без ажиотажа и всплесков ненависти рассматривать его идеи. Дело тут не в Суворове, а в хаосе, который оставила после себя советская власть в головах советского населения.
К тому же судьба автора концепции – беглого советского разведчика – тоже не оставляла участников споров равнодушными. Для одних он – герой, для других – предатель, человек изменивший присяге, ренегат. Его противникам часто кажется, что, скомпрометировав Суворова лично, можно подорвать убедительность его исторических изысканий. Что скандальная идея, высказанная предателем-одиночкой, на которого к тому же ополчились и общественность, и научный мир, по определению не может не быть курьезом. Таким образом судьба исторической концепции и судьба ее автора в общественном сознании оказались тесно связанными и часто воспринимаются в равной степени экзотическими.
В общественных дискуссиях научный вес аргументов не играет почти никакой роли. Ключевую роль играет идеологическая сторона. Чисто советский тезис о том, что советский народ вынес немыслимые беды и катастрофы только ради того, чтобы спасти мир от фашизма, до сих пор сидит глубоко в подсознании бывшего советского населения. Этот тезис для многих единственное оставшееся моральное оправдание всей их жизни и основа самоуважения. Сознание изо всех сил сопротивляется мысли, что все было не так. Что жизнь советских людей, переживших сталинскую эпоху, моральных оправданий вообще не имеет. Что ее остается только стыдиться, как стыдятся немцы четырнадцати лет нацистского правления.
Суворов не пишет этого напрямую, но иного вывода из его концепции советской истории сделать невозможно. А желающих любой ценой защитить свое прошлое и свое достоинство всегда гораздо больше, чем желающих добровольно обсуждать свою возможную ответственность за соучастие в преступлениях. За общественным возмущением книгами Суворова стоит совершенно естественный инстинкт морального самосохранения. Иногда такое возмущение принимает форму квазинаучных публикаций, но характер аргументации мгновенно выдает действительные их мотивы.
Характерным примером такого подхода может служить один из первых откликов на книги Суворова – статья доктора исторических наук, профессора Арона Черняка «Глазами участника и историка», опубликованная в 1994 году в № 93 израильского журнала «Двадцать два», вскоре после выхода двух первых книг Суворова на русском языке. Профессор Черняк – специалист по истории артиллерии и военной промышленности, фронтовик, прошедший всю войну с начала до конца. Логика и методика спора Черняка типичны для множества дискуссий, будоражащих постсоветскую общественность уже больше 10 лет.
Черняк не согласен с Суворовым категорически, полагает его теорию недоказанной и ненаучной, а сами книги – образцом мистификации. И первое, что возмущает Черняка, – это терминология Суворова, который считает «Великую Отечественную войну» лишь эпизодом Второй мировой войны, агрессивно начатой СССР в 1939 году.
Черняк пишет: «…если автор говорит о том, что он разрушает «память о справедливой войне», «освободительной», то какова же она в глазах Суворова? Понятно – несправедливая, неосвободительная, захватническая. Но тут же встает сакраментальный, быть может, самый главный вопрос: кто же тогда десятки миллионов, погибших на фронтах, в тылу, фашистских концлагерях, – как их теперь называть? Защитниками своей Родины или захватчиками? Героями или преступниками?.. Что за захватническая война, которая начинается с сильно затянувшегося оборонительного периода? Как это захватчик обороняется от обороняющегося противника?.. Рассуждения Суворова о характере Великой Отечественной войны – это образец нравственного абсурда, и они делают его книги глубоко безнравственными – от этого вывода уйти никуда нельзя» [104]104
Черняк Арон. «Глазами участника и историка», «Двадцать два». 93/1994. С. 211–223.
[Закрыть].
Стоп, а при чем здесь Суворов? Разве Суворов впервые рассказал нам, что СССР начал Вторую мировую войну одновременно с Третьим рейхом нападением на Польшу, Финляндию и Прибалтику и что этому предшествовал пакт, поделивший весь мир на сферы влияния Германии и СССР? Что СССР насильственно установил коммунистические режимы в оккупированных им странах Восточной Европы и поддерживал их существование с помощью Советской Армии, периодически устраивая вооруженные интервенции, вплоть до 1990 года? Если профессор Черняк услышал об этом не впервые, то его рассуждения о безнравственности книг Суворова – чистой воды демагогия.
Апелляция к нравственности немедленно превращает дискуссию из научной в идеологическую и высвечивает главную проблему, созданную книгами Суворова сразу для нескольких поколений советских людей.
Воспоминания о благородной роли советского народа в мировой войне – единственное светлое пятно в истории СССР. Единственный раз за 70 лет советским людям разрешили сопротивляться врагу и ненавидеть его. До и после войны потери населения тоже исчислялись миллионами, но убийц в лице органов и партии положено было любить. А тут впервые налицо оказался реальный, не придуманный враг, чужой и жестокий, ненависть к которому не нужно было в себе давить. Светлая идея победы над фашизмом косвенно оправдывала все – все потери, военные, довоенные и послевоенные, рабский труд, нищету, ГУЛАГ. Поэтому отказаться от нее оказалось психологически гораздо труднее, чем распроститься с самой коммунистической идеологией.
Теория Суворова – будь она доказана – лишает массу людей нравственного оправдания тягот собственной жизни. Если он прав, то они – не спасители мира от фашизма, а агрессоры. То, что советский народ уже был к тому моменту агрессором по отношению к Польше, Финляндии и Прибалтике, в сознании обычно не откладывается.
Риторический вопрос – кто были советские люди в войне, защитники или захватчики? – лишен смысла. Были последовательно и теми, и другими.
Можно было бы задать более разумный вопрос: были ли они антифашистами? Антифашизм определяется не просто позицией в драке, это образ мышления, неприятие государственных режимов фашистского типа. То есть антифашизм – это борьба за демократию, а не наоборот. Красная Армия была сталинистской и поэтому антифашистской быть по определению не могла. Политические цели у советского правительства, а следовательно, у Красной Армии были преступными независимо от того, нападала она, оборонялась или мирно выжидала удобного момента. Цель была: установить коммунистический режим насильственным путем там, куда удастся дотянуться. Вторгалась в Польшу и Прибалтику, оборонялась от Германии, давила сопротивление в восточноевропейских странах, подавляла восстание в Венгрии одна и та же армия, буквально одни и те же люди.
Следующая претензия Черняка к Суворову – методологическая. Он полагает, что раз Суворов сам заявил, что почти не использует архивных материалов, а пользуется в основном открытыми советскими материалами, то его книги ненаучны. В доказательство перечисляет несколько не использованных Суворовым известных зарубежных изданий о Второй мировой войне.
Аргумент этот имеет смысл только в том случае, если удалось доказать, что использованных автором материалов недостаточно для доказательств его теории, а самому критику известны архивные материалы, этой теории противоречащие.
Ничего подобного мы здесь не видим. Основную массу приведенных фактов Черняк просто не замечает, а собственных источников также не цитирует. Его рассуждения носят привычно общий характер и, как правило, были уже приведены, разобраны и опровергнуты Суворовым в его книгах, чего Черняк тоже как бы не замечает.
Архивы Генерального штаба – единственное место, где Суворов мог бы найти письменные доказательства своей теории, – ему и его сторонникам недоступны. Впрочем, и его противники только там могут найти аргументы в свою пользу. Могут, но почему-то не находят, хотя сами архивы находятся практически в их руках.
Конечно, Суворов не может предъявить собственноручных приказов Сталина или Жукова о подготовке агрессии, но он анализирует сам процесс подготовки. И это оказывается совсем не сложно. Процесс налицо, и доказательств в избытке. Как раз основной блок суворовской аргументации – ключевые доказательства подготовки Красной Армии к нападению на Германию весной 1941 года – его противники не пытаются оспаривать.
Цепляются к мелочам, и, как правило, очень неудачно. Скажем, Черняк полагает, что если бы план нападения на Германию существовал, то «…командиры дивизий, корпусов, армий и фронтов, а также командующие флотами и руководители военной промышленности… обязаны были бы знать об этом плане в деталях, принимать активное участие в подготовке, иначе план был бы обречен на неудачу. Отсюда вывод: сохранить в тайне план развязывания Второй мировой войны невозможно; значит, такого плана не существовало».
Очень неубедительно. Во-первых, с какой стати командиры всех уровней обязаны были знать абсолютно секретный стратегический план во всех деталях? Это все равно что рассказать о нем журналистам.
Полностью в план нападения на Германию могли быть посвящены всего несколько главных разработчиков во главе со Сталиным, Жуковым и Шапошниковым. До нижестоящих командиров план доводился в виде конкретных приказов о передислокации и т. п. Тем не менее многим было ясно по характеру этих приказов, что речь идет отнюдь не об учениях. Суворов приводит массу примеров того, что, отправляясь якобы на маневры весной и летом 1941 года, офицеры догадывались, что предстоит война. И уж никак не оборонительная. Я позволю себе повторить только одну цитату, слова генерал-лейтенанта Телегина: «Поскольку предполагалось, что война будет вестись на территории противника, находившиеся в предвоенное время в пределах округа склады с мобилизационными запасами вооружения, имущества и боеприпасов были передислоцированы в приграничные военные округа».
Забавно и характерно, что, судя по приведенным выше словам Черняка про «план развязывания Второй мировой войны», он считает началом Второй мировой войны нападение Германии на СССР, а не Германии и СССР на Польшу. Для советского историка это естественно, для нормального – странно.
Критике конкретных аргументов Суворова профессор Черняк уделяет крайне мало места, и она какая-то странная. Вот Суворов пишет о том, что до войны советское танкостроение ориентировалось в основном на выпуск легких быстроходных танков ВТ. Это был танк-агрессор, рассчитанный на стремительные прорывы по хорошим дорогам, которые тогда были только в Германии.
Черняк возражает: «…эту цель можно было осуществить с одним условием: если по БТ никто стрелять не будет. Максимальная толщина его брони составляла 20 мм, то есть пробивалась крупнокалиберным пулеметом». Но если для прорывов в тылы противника БТ, по мнению авторитетного критика, не годился, то для обороны тем более, тут броня еще важнее. Для чего же его вообще выпускали?
То же и с авиацией. Суворов приводит массу убедительных фактов о том, что перед войной упор был сделан на наступательную бомбардировочную авиацию, которая вся оказалась сосредоточена у самых границ с Германией, что разумно только при наступлении и самоубийственно при обороне. Он описывает гигантские масштабы подготовки военных летчиков в два предвоенных года. Их было так много, что им перестали присваивать офицерские звания, а сроки обучения сократили с трех лет до девяти, шести и даже четырех месяцев. То есть выпускали недоучек, способных только взлететь, отбомбиться и вернуться на аэродром. Вести воздушные бои их не учили, так как советская военная доктрина предполагала, что авиация противника будет в начале войны подавлена на аэродромах.
Критик удивляется последнему факту, а возражает так: «…большинство самолетов были устарелыми. С 1939 года по 22 июня 1941 года армия получила 17 745 самолетов, но из них новых типов… – около 20 процентов». Возможно, но каких типов? Прав Суворов или нет? Неясно.
Суворов пишет о формировании в СССР перед войной с Германией 10 воздушно-десантных корпусов, что служит явным доказательством агрессивных военных планов. Черняк возражает: «Такие корпуса могли служить и средством сдерживания напавшего противника».
А зачем сдерживать именно таким образом? Кстати, Суворов и пишет о превращении после нападения немцев уцелевших десантных частей в обычные пехотные. Опять Суворов логичнее.
Совершенно неясно, что дало профессору Черняку право с такой уверенностью заявить в завершение статьи, что книги Суворова «…не выдерживают квалифицированной критики» и являются «образцом мистификации». Доказать это ему не удалось. Как, впрочем, и никому больше.
Чтобы судить о добросовестности научной дискуссии, не обязательно быть специалистом в данной области. У меня есть любимая книга «Стенограмма заседания августовской сессии ВАСХНИИЛ 1949 года». Это когда в СССР надолго покончили с генетикой. Партия сказала тогда свое слово только в последний день заседания. А первые три дня «менделисты-морганисты» вовсю и в открытую рубились с лысенковцами. И не нужно было быть биологом, чтобы просто по характеру аргументов и методике спора определить, кто добросовестен, а кто нет. Кто апеллирует к науке, а кто защищает «политически верную концепцию». Здесь ситуация похожа.
Ущербность позиции подобных критиков Суворова не только в слабости контраргументов, но и в отсутствии альтернативной концепции.
Предположим, что Суворов не прав и Сталин не собирался нападать на Германию в июле 1941 года. Тогда возможны три варианта:
1. Сталин собирался напасть позже, например в 1942 году.
2. Сталин не собирался нападать вообще и готовился только к обороне.
3. Сталин поверил Гитлеру и ни к обороне, ни тем более к нападению не готовился, а занимался другими проблемами.
Первую версию Суворов подробно разобрал в «Ледоколе» и аргументированно отверг.
Доказательств того, что Сталин в 1941 году был озабочен оборонительными мероприятиями, до сих не обнаружено никаких. Видимо, их не существует в природе. Версию о полной незаинтересованности Сталина в военных проблемах можно не рассматривать за бессмысленностью.
Две последние версии в разных сочетаниях нам настойчиво внушались последние тридцать лет. Они были удобны, так как политически безболезненно объясняли катастрофу 1941 года. Но опирались в основном на веру советского человека в истинность печатного слова. Этот эффект срабатывал, на удивление, долго. Но теперь, когда Суворов создал и аргументировал свою концепцию, от его противников тоже потребовались аргументы. Оказалось, что нет не только контраргументов, но и самой контрконцепции.
То есть на вопрос, а чем собственно занимался Сталин в предвоенное время, если не подготовкой нападения на Гитлера и Европу, ответа нет. Никакого. Вместо этого – яростное цепляние за второстепенные детали и обрывки прежней идеологии.
Профессор Черняк сквозь зубы признает теоретическую возможность нападения Сталина на Гитлера когда-нибудь, но при этом не утверждает, что подготовка к этому велась. Не утверждает он также, что она и не велась. Он утверждает, что СССР к войне был не готов из-за репрессий против военных в конце тридцатых годов. Привычный аргумент, но неубедительный: если репрессии не помешали Сталину выиграть войну после страшного поражения 1941 года, то тем более не помешали бы победить в гораздо более благоприятных условиях – при внезапном нападении на Германию.
Каковы были действительные планы Сталина и к чему в конце тридцатых годов готовился СССР – к войне, к обороне или ни к чему не готовился, – этого профессор Черняк не объясняет. Что не мешает ему с уверенностью заявить: «…Суворов не понял в Сталине главного: не подлинные интересы страны, а животный страх за свою власть руководил им. Сталин неплохо знал историю и очень боялся Гитлера: понимал, что начать неподготовленную войну с ним смертельно опасно…»
Того, что Сталин руководствовался «подлинными интересами страны», Суворов не утверждал. Наоборот, утверждал обратное: Сталин всегда руководствовался только собственными людоедскими интересами. Интересно другое – откуда взялся миф о патологическом страхе Сталина перед Гитлером, страхе, помешавшем ему даже организовать оборону? Исторических свидетельств этому не существует.
Статья Черняка – это типичный пример псевдонаучной, а по существу идеологической, чисто советской критики книг Суворова. Материалов такого типа можно найти в изобилии в прессе, а еще больше – в Интернете. Будучи редактором исторического отдела крупной газеты, я получал их кипами. Как правило, авторы таких статей – люди старшего поколения, военного или послевоенного, часто с научными степенями. Движет ими не научный интерес, а оскорбленное патриотическое чувство.
Очень резко против книг Суворова выступил писатель Георгий Владимов, сам автор замечательных книг, в том числе и о войне. Владимов опубликовал в газете «Московские новости» (№ 5, 1999) статью «Была ли та война Отечественной?». Раздражение писателя вызвал не столько сам Суворов, сколько полученная им от других поддержка. В частности, историк Юрий Каграманов, который в большой статье о советском внешнеполитическом мышлении, опубликованной в журнале «Континент» [105]105
Юрий Каграманов. «…И разбросайте плоды его». «Континент» № 97. 1998.
[Закрыть], использовал выводы Суворова об агрессивных мотивах вступления СССР во Вторую мировую войну как несомненные и доказанные. Владимов считает теорию Суворова курьезом и на двух газетных полосах опровергает ее. Занятие довольно опасное.
Для того чтобы опровергнуть Суворова, нужно либо доказать, что его сведения неверны, либо что неверен анализ. И в любом случае следует привести доказательства того, что в 1941 году СССР готовился не к агрессии, а к обороне. Владимов затрагивает только некоторые выводы Суворова, далеко не ключевые. Вглядимся в аргументы.
На довольно второстепенное замечание Суворова о том, что, готовясь к обороне, не стоило переходить в 1940 году Неман, обороняться лучше за водной преградой, Владимов отвечает: формально да, но бывают исключения. И долго рассказывает, как под Сталинградом советские войска оборонялись, имея за спиной Волгу, и победили. Все.
Не читавшие Суворова остаются в убеждении, что этот эпизод с Неманом был единственным его аргументом. На нарисованную Суворовым в двух книгах картину многоступенчатой подготовки к нападению – гигантскую концентрацию живой силы, танков и военных аэродромов прямо на границе, подготовку плацдармов для нападения на румынские нефтепромыслы и занятую немцами часть Польши, срочное формирование воздушно-десантных корпусов, передислокацию в приграничную зону военных складов и т. д. и т. п. – Владимов просто не реагирует. Как будто не читал.
Строительство перед войной легких танков БТ, которые могли сбрасывать гусеницы и мчаться на колесах по автострадам, имевшимся тогда только в Западной Европе (по Суворову – доказательство агрессивных намерений), Владимов объясняет просто – «обезъянничанье». Дескать, придумал эти танки американец, а «мы у него слизывали, переняли и нежную заботу о европейском асфальте». Довольно странный и обидный для советских инженеров и специалистов из Генерального штаба упрек в идиотизме. Почему-то за эти злосчастные автострадные танки чаще всего безуспешно цепляются критики Суворова из числа возмущенной общественности. Аргумент, конечно, любопытный и убедительный, но совершенно не ключевой.
Бомбардировочную авиацию дальнего действия Владимов не считает оружием наступательным и приводит пример, когда советские войска в начале войны отступали, а прорвавшиеся бомбардировщики внезапно отбомбились в Берлине. Действительно, был такой героический и не имевший никакого значения для обороны случай. Правильное применение дальних бомбардировщиков продемонстрировали в конце войны американцы и англичане, снеся с лица земли многие немецкие города.
Владимов считает, что оружие, в принципе, на наступательное и оборонительное не делится: «в сущности, всякое оружие универсально – и значит, безразлично к версии Суворова». Конечно, можно микроскопом орехи колоть, но вряд ли это признак универсальности микроскопа. Логика вызывающе непрофессиональная.
Гигантское превосходство СССР в самолетах Владимов считает фактором несущественным и не говорящим об агрессивности советских намерений: «Если немецкий пилот за войну сбивает 352 самолета, а наш самый успешный трижды герой – 62, будем ли сравнивать, у кого их больше, у кого они лучше?» Конечно, будем, если не решим, что Сталин сознательно планировал массовую гибель самолетов при обороне.
Как и многие другие критики Суворова, Владимов почему-то считает отсутствие официального приказа о подготовке нападения на Германию доказательством неагрессивных намерений Сталина. Отсутствие документов, подтверждающих подготовку страны к обороне, критика, однако, не смущает. А аргументов в пользу массированной подготовки к нападению, которые Суворов приводит в избытке, Владимов даже не упоминает.
Владимов утверждает, что Сталин даже если и хотел, то не мог бы напасть на Германию раньше 1945 года. Почему? Из-за террора в армии в 1938 году! Суворов этой проблеме посвятил целую книгу, ни одного аргумента из которой Владимов не упоминает и не опровергает.
Владимов повторяет старый советский тезис – о том, что война с «малонаселенной Финляндией» показала слабость Красной Армии, никак не объясняя, почему не прав Суворов, развернуто доказывавший обратное. Критикой такую критику назвать трудно.
Самое интересное в статье Владимова – это его оценка предвоенных советских стихов и песен. Он начисто отказывает им в воинственности и агрессивности:
«…Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Катюша о чем просит своего «сизого орла»? «Пусть он землю бережет родную». А что у нас в пропеллерах дышит? «Спокойствие наших границ». А как там наша броня? «Броня крепка, и танки наши быстры», так что «заводов труд и труд колхозных пашен мы защитим». Если и слышится угроза, то это «если в край наш спокойный хлынут новые войны» – ну, тогда мы «песню споем боевую», и то – оборонного свойства: «встанем грудью за Родину свою». Так не готовят нацию к вторжению в чужеземье».
Увы, именно так и готовят. Напрасно Владимов полагает, что если бы готовили к агрессии, то призывали бы в песнях: «давайте захватим чужую территорию и поработим соседние народы». Опять – необоснованное подозрение Сталина в идиотизме. Это же был очевидный пропагандистский принцип – чтобы поднять на агрессию, нужно призывать к защите. И в песнях, и в речах.
Семнадцатого сентября тридцать девятого года, в день нападения на Польшу, Молотов призвал советских солдат защитить единокровных братьев – западных украинцев и белорусов. Когда в сороковом отнимали у Румынии Бессарабию, то защищали страдавших под чужеземным игом братьев-молдаван. От агрессивной Финляндии тоже только защищались. Песни и стихи сработали великолепно. За полтора года после пакта Молотова – Риббентропа, СССР успел напасть на всех своих европейских соседей и оккупировать территории с населением 23 миллиона человек. Советские люди между тем и через пятьдесят лет после победы в большинстве уверены, что вступили во Вторую мировую войну 22 июня 1941 года. Для советских военных историков-генштабистов такая позиция естественна. То, что ее разделял Георгий Владимов, серьезный писатель и последовательный диссидент, – удивительно.
Такого рода претензии к теории Суворова только внешне выглядят как исторические дискуссии. Как правило, за ними скрывается моральный конфликт. Идет борьба не за историческую правду, а за право на историческую гордость. Владимов сформулировал это четко: «Оставим наших ветеранов при сознании, что они защитили родину, а не сумасбродный замысел своего правителя».
