Текст книги "Подвиг "тринадцатой". Слава и трагедия подводника А. И. Маринеско"

Автор книги: Виктор Геманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Следует отдать Александру Ивановичу должное еще и в том, что даже в минуту бурной радости всего экипажа он не потерял головы, остался по-прежнему собранным, внутренне мобилизованным. Море есть море. Тем более – военное. Ведь с окончанием атаки не кончается война, справедливо полагал он. Враг может нанести удар в самый неподходящий момент. И практика доказала правильность этих мыслей.

… Наступили третьи сутки подводного перехода «тринадцатой» из заданного района в базу. Через каждые час-два старпом, замполит или сам командир обходили отсеки подлодки, чтобы удостовериться, что везде по-прежнему поддерживается тишина, позволяющая, самим оставаясь неслышимыми, слышать все вокруг; убедиться, что электрики и трюмные, рулевые и гидроакустики, другие специалисты предельно собранны, добросовестно несут вахту. Проходя по отсекам, офицеры накоротке напоминали морякам о суровом законе войны: кто расслабился, успокоился, почил на лаврах одержанной победы, тот рискует, совершенно неоправданно рискует.

– Недаром же говорят: риск – дело благородное. Я и сам не прочь рискнуть, – повторял Александр Иванович. – Только нужно каждый раз разобраться: а нужен ли он, что он дает, такой риск?! В любом случае риск должен быть оправданным, иметь определенную цель. Риска ради бахвальства я не признаю…

Ближе к вечеру, когда подводная лодка, по штурманским расчетам, уже подходила к небольшому островку Готска-Санде, что располагается у северной оконечности острова Гогланд, командир приказал боцману подвсплыть под перископ. Николай Степанович Торопов мгновенно переложил горизонтальные рули на всплытие. Лодка, приподняв нос, заскользила к поверхности. 20 метров, 15 метров глубины… Сейчас уже вполне хватало выдвинутого перископа, чтобы увидеть, что там, над волнами. Маринеско сжал ладонями рубчатую поверхность перископных рукояток, повел их вправо. Перед глазами его побежала рябь зеленоватых волн, за которыми угадывались тяжелые скалистые очертания дальнего островка. Но тут же послышался торопливый доклад младшего гидроакустика матроса Ивана Шевцова:

– Слева 145 градусов – шум винтов подводной лодки!

Никаких ориентировок о выходе наших подлодок в шифрограммах, поступивших из штаба бригады, командир не получал. «Логически рассуждая, – уверял себя Александр Иванович, – командование ни в коем случае не могло построить график выхода и возвращения своих лодок так, чтобы они встретились в подводном положении на одном фарватере!»

Вывод был однозначным: враг, каким-то образом узнав, где пролегают пути наших лодок в базу и из базы, устроил засаду. Была дорога каждая секунда – промедление грозит гибелью.

– Боевая тревога! Боцман, держать глубину 40 метров! – принял решение Маринеско.

Щелкнули манипуляторы горизонтальных рулей. Крохотный воздушный пузырек на рубиновом фоне дифферентометра медленно пополз вправо – один градус, два, три… Лодка, набирая скорость, неслышно пошла на глубину.

«Что же сейчас делает та, которая в засаде? Как угадать ее дальнейшие маневры?»

Началось состязание умов, состязание командирской грамотности, опыта, смекалки, интуиции…

– Лево на борт! Акустик, внимательнее слушать лодку!

«Тринадцатая», послушная рулю, покатилась влево, курсом на вражескую субмарину. Но и на ней, несомненно, был опытный командир.

– Лодка повернула вправо! – доложил акустик Шнапцев, сменивший по боевой тревоге более молодого товарища.

Теперь вражеская подлодка уходила от «тринадцатой», приводя ее на невыгодно острый курсовой угол. Фашистский командир явно не желал подставить борт своей субмарины под торпеды «С-13». Сложная, хитроумная это игра – поиск момента для точного торпедного залпа, когда ни один из противников не видит другого. Только шум винтов – единственная зацепка, единственный ориентир. Если гидроакустик – мастер, если у него тонкий слух и точное знание характерных оттенков изменения звука при поворотах подлодки, есть шанс выйти победителем. Но если на акустической станции недостаточно опытный и умелый специалист, человек, страдающий хотя бы элементарными погрешностями слуха, если он слабо разбирается в едва заметных оттенках звука и не способен отличить, в каком положении субмарина противника, куда она поворачивает, идет на лодку или от нее, – никаких шансов остаться в живых, а не то чтобы одержать победу!

Великое счастье экипажа «тринадцатой» было в том, что Иван Шнапцев обладал поистине феноменальным музыкальным слухом. Акустик ежеминутно четко докладывал командиру о малейших изменениях в движении вражеской лодки. И Александр Иванович как бы зрительно представлял: вот субмарина уходит вправо, затем резко поворачивает влево, устремляется в глубину, потом, увеличив ход до максимального, как бы в крутом вираже выходит на контркурс…

– Лодка выпустила торпеды! – тут же доложил акустик.

– Право на борт!

Теперь все решали мгновения. Успеет ли «тринадцатая» уйти с курса наполненных грузом взрывчатки «сигар», или секунды спустя одновременно с адским грохотом сверкнет перед глазами подводников стремительное красно-желтое пламя, разбрасывая в стороны клочья стальной обшивки, и… все?! Невольно моряки напряглись всем телом, как бы для того, чтобы надавить на палубу, ускорить погружение лодки. «Что сделать, чтобы избежать смертельной опасности? Что?» – билась в висках одна мысль.

– Стоп моторы! Заполнить быструю!..

Это был поистине гроссмейстерский ход, недаром Александр Иванович считался в бригаде неплохим шахматистом. Редкий игрок из экипажа выдерживал сражение с ним за шахматной доской! Если бы командир заполнил быструю на движении, лодка потеряла бы много драгоценных секунд, прежде чем ушла в глубину с пути торпед. А без хода «тринадцатая» тут же выполнила этот маневр, сохранивший ей жизнь.

«С-13» стремительно упала в глубину, и в это мгновение моряки услышали, как над их головами с надрывным воем промчалась торпеда, за нею – вторая…

«А теперь вперед, только вперед! Всплыть на прежнюю глубину и гоняться, гоняться, гоняться!»

«Тринадцатая» развернулась курсом на вражескую субмарину, прибавила ход. Видимо, почувствовав, что назревает ответная атака, фашистский командир отвернул свою лодку, потом лег на обратный курс…

Больше четырех часов продолжался невидимый для глаз напряженный поединок ума, находчивости, мастерства, нервов. Этого состязания гитлеровский «морской волк» не выдержал. Одну за другой он расстрелял все свои девять торпед, так и не сумев выйти на пеленг и дистанцию точного торпедного удара, а затем постыдно бежал…

Поединок этот, неожиданный и потому чрезвычайно опасный, дал экипажу «тринадцатой» основательную встряску. Люди еще раз убедились, как опасно размагничиваться, расслабляться, успокаиваться, находясь в море, в боевом походе. Минутное, даже секундное снижение бдительности может закончиться трагически. Тем более трагично, если случится такое в считанных милях от базы, когда, казалось бы, уже все опасности позади!

Пережив такую встряску, моряки особенно остро почувствовали оторванность от родных берегов, от оставшихся там боевых друзей, товарищей. Быстрее домой, в базу, увидеть их, поделиться с ними переживаниями, испытанными в нелегком этом походе!

В обговоренный радиограммой срок, 14 февраля в 11.00, «тринадцатая» пришла в заранее определенную приказом точку встречи с кораблями обеспечения и сопровождения. Соблюдая все меры предосторожности, всплыла под перископ. На горизонте – никого. Только огромное поле бело-голубых пластинок битого льда. Хотя уверенно подходила к концу зима, морозы еще продолжали держаться. Вдоль берега протянулось огромное поле плотного ледового припая. Самостоятельно пробиться сквозь него вряд ли можно. Нужен ледокол.

Но в чем дело? Почему пуст горизонт? Где обещанные корабли охранения и сопровождения? Можно понять удивление и возмущение командира и вахтенного офицера. Практика не раз уже доказывала, что подходы к базе – район опасный. Здесь вполне могут оказаться вражеские корабли, прежде всего подводные лодки, наконец – просто минные банки, выставленные врагом. Надо всегда иметь в виду эти опасности. И вот надо же! «Тринадцатая» по сути брошена на произвол судьбы.

«Где вы есть?» – полетел в эфир запрос. В ответ – молчание.

Лодка, чтобы соблюсти скрытность, снова ушла на глубину. Некоторое время спустя опять всплыла. Опять радисты запросили, где же долгожданные ледокол и корабли охранения. Тщетно! Никого и ничего.

Что могло помешать выходу кораблей, нарушению обговоренного и строго установленного порядка встречи подводных лодок, возвращающихся из боевого похода?

В конце концов, стоит ли ждать и сколько ждать, – это ведь не прогулочная яхта в мирном море! Минута промедления может оказаться решающей в судьбе корабля и экипажа!

И тогда командир принял решение идти в базу незнакомым фарватером самостоятельно.

Подводная лодка погрузилась на перископную глубину и, опустив перископы, медленно подошла под поле битого льда. Это исключало вероятность встречи с фашистскими подлодками, обычно караулившими у опушки шхер наши возвращающиеся лодки и атаковавшими их, когда те всплывали.

«Ну, если потребуется всплыть среди ледового поля, – рассуждал командир, – это не проблема. Такое уже делал командир „Щ-324“ Анатолий Михайлович Коняев в финскую кампанию, и неплохо!..»

«Тринадцатая» вошла под лед. Конечно же, в принципе Александру Ивановичу были известны подходы к Ханко. В предвоенные годы, командуя «малюткой», он базировался именно на этой военно-морской базе. Правда, с того времени прошло немало – целых четыре года. Что-то подзабылось, какие-то изменения могли произойти в этом районе. Главное же состояло в том, что не знал командир об истинной минной обстановке. Потому-то именно сейчас, в таких вот условиях, ему нужен был лоцман.

И все-таки командир сумел самостоятельно провести «тринадцатую» в шхеры. Затем лодка всплыла и ревунами известила лоцмана. Часа через два он прибыл. Однако вслед поступила радиограмма с приказом следовать в финский порт Турку, куда к тому времени перешла плавбаза дивизиона «Смольный». Новое испытание! Из радиограммы можно было понять, что лодке предстоял послепоходный ремонт именно в Турку.

Час за часом с треском и шорохом ползли льды по корпусу лодки. С трудом пробивалась «тринадцатая» сквозь их нагромождения, пока справлялся нож форштевня с такой нагрузкой. Наконец вынуждена была остановиться и начать зарядку аккумуляторных батарей…

Только после полуночи к «тринадцатой» подошел базовый тральщик «БТЩ-217», с которого сошел командир дивизиона капитан 1-го ранга Александр Евстафьевич Орел. Бегом по льду бросившись к лодке, издалека еще закричал он ожидавшему на мостике Маринеско:

– Я знал, я знал, что ты придешь с победой!

– Получили твои радио о потоплении крупного транспорта и крейсера, – продолжил комдив, поднявшись на мостик лодки. – Молодцы! Данные подтверждаются. Ну, а со встречей, извини, брат, плохо получилось…

Оказалось, что из-за отсутствия опытных лоцманов посланный корабль пришел не в оговоренную точку встречи. После настойчивых требований командования прибыл умелый лоцман. Но время уже было упущено…

Разумеется, причина была уважительная. Но как ни пытался командир, поставив себя на место тех, кто отвечал за организацию встречи лодки, понять, как это могло произойти в отработанном военном организме, никакого оправдания случившемуся не находил. Ведь в принципе такие мероприятия обычно заранее продумываются и строго контролируются. Только халатность, граничащая с преступлением, могла привести к тому, чтобы возвратившаяся из боевого похода подводная лодка с уставшим, измотанным экипажем, без боезапаса на борту оказалась в опасном районе без охранения, по сути обреченной на гибель. И можно понять состояние всех членов экипажа, только что переживших подводную схватку, больше похожую на схватку усталого и безоружного человека с вооруженным до зубов бандитом, – схватку в кромешной тьме. Горечь, обида, непонимание!..

Состояние это еще более ухудшилось, когда моряки узнали от комдива, что в квадрате моря, соседствующем с тем, в котором «тринадцатая» торпедировала два фашистских судна, совсем недавно, буквально на днях, погибла «С-4» – лодка их дивизиона. Значит, погибли знакомые ребята, друзья. Среди них бывшие члены экипажа «тринадцатой» – старпом А. Гусев, моторист М. Ласковый…

Словом, день возвращения в базу особой радости команде «тринадцатой» не принес. Правда, встреча в Турку была торжественной, даже трогательной.

… Конечно, погода не радовала. Гудели напрягшиеся от лютого мороза и свирепого норд-веста провода. По брусчатке улиц мела сухая, колючая поземка. Черепичные крыши домов казались пегими от усыпавшего их снега. Улицы были пустынны, будто вымерли…

А в Угольной гавани, где стояли подводные лодки дивизиона и находилась плавбаза «Смольный», причал был заполнен матросами, старшинами и офицерами.

Едва «С-13» ошвартовалась, боевые товарищи Александра Ивановича Маринеско – командиры «Д-2» Роман Линденберг, «Л-3» – Владимир Коновалов, «Л-21» – Сергей Могилевский, «Лембита» – Алексей Матиясевич, «Щ-407» – Павел Бочаров и комдив «щук» Георгий Алексеевич Гольдберг – окружили героя, а затем, подхватив на руки, вынесли на причал, начали качать. И сразу схлынула у моряков «тринадцатой» обида. Растаял лед неприязни к тем, по чьей вине к боевым испытаниям прибавились испытания невниманием и отсутствием заботы. Боевые друзья отогрели их души неприкрытой и искренней радостью встречи, щедростью сердечного тепла.

Вскоре после швартовки сошедшие на причал матросы, старшины и офицеры экипажа с улыбкой вспоминали перипетии погони за «Густлофом», нюансы торпедной атаки «Штойбена», недавнюю «подводную карусель», так издергавшую их нервы, и, странно, отходило вдаль, в небытие, в глубокое прошлое все то мелкое, наносное, ставшее несущественным теперь. Становилось легче дышать и радостнее смотреть на мир. Знали они, что главное не в тех досадных огрехах и накладках, а в том, что подводная лодка возвратилась из тяжелейшего боевого похода целой и невредимой, нанеся врагу серьезнейший урон.

И убедились в этом еще раз, когда увидели своими глазами финские и шведские газеты последних дней, заполненные снимками лайнера и сообщениями о количестве ушедших на дно гитлеровских генералов и офицеров, партийных бонз, эсэсовцев и гестаповцев, а главное – подводников. Уж они-то знали, как много значили для фашистов подводные силы.

Шведская «Афтонбладет» за 20 февраля сообщала следующее: на борту «Вильгельма Густлофа» находилось 9 тысяч человек, в том числе 22 высокопоставленных партийных чиновника из польских земель и Восточной Пруссии, генералы и старшие офицеры РСХА (ведомства Генриха Гиммлера), батальон вспомогательной службы порта из войск СС численностью 300 человек, а главное – 3700 унтер-офицеров, выпускников школы подводного плавания и 100 командиров подводных лодок, окончивших специальный курс усовершенствования для управления лодками с единым двигателем системы Вальтера.

Здорово «подрубила крылья» рейху гибель 3700 специалистов и 100 командиров субмарин! От сознания этого тепло и радостно было на душе героев. Их ждали заслуженные правительственные награды, знаки внимания и уважения всего советского народа…

Глава 10. Александр Иванович Маринеско

В начале семидесятых годов один из очередных своих отпусков провел я в Одессе, где в то время жили мать Александра Ивановича Маринеско – Татьяна Михайловна и его сестра Валентина Ивановна. Разумеется, я не мог не встретиться с ними.

В чистенькой и уютной однокомнатной квартирке на улице генерала Петрова, что в новом районе города, за чашкой чая разговорились мы с Татьяной Михайловной – сухонькой и невысокой темноволосой старушкой, с отпечатком былой красоты. Разговорились о давних, еще дореволюционных годах, о семье, об Александре Ивановиче.

– Родилась и росла я в небольшом городке Лохвице на Полтавщине, – вспоминала Татьяна Михайловна. – Семья была большая – три брата и две сестры. А время трудное – голодно, работы не найти. Была бы земля, так хлебопашеством занялись бы. Да где ее, землю-то, взять! Хорошо, что под Одессой жил у нас дядя. Вот и задумали всей семьей туда перебраться. Как-никак море, порт, большой город, глядишь – и работа какая перепадет… Так и оказались мы в поселке на окраине Одессы. Я уже подросла, заневестилась, когда на сахарный завод поселка поступил, как говорили, беглый матрос из румын. Красивый, статный, с пышными черными усами. Но мне, вчерашней крестьянке, особенно нравилась его хозяйственность – за что ни возьмется, все в его руках горело. Работал он мотористом, а на дому слесарничал. Когда же у кого болела скотина, то и ветеринарил. И все-то у него хорошо получалось. А еще нравилось, что книжек у него всяких было много. Порой читал и мне что-то. Приглянулась я ему, видно. Да и мне он был люб. Поженились вскоре. А за год до империалистической войны сын, Шура, появился. Такая уж радость была – сын жданный! К тому времени переехали мы с мужем в Одессу, и поступил Иван Алексеевич кочегаром в гостиницу «Бристоль»…

В том долгом неторопливом разговоре выяснилось, что Иона Маринеску (ставший впоследствии Иваном Алексеевичем Маринеско) родился в портовом румынском городе Галаце в бедной семье. Подошло время, поступил он на военную службу. Был кочегаром на миноносце королевского флота. Хоть и невелико Черное море – какие уж там дальние походы! – а морякам приходилось нелегко, особенно кочегарам. Потом исходили, бросая огромные лопаты угля в прожорливые топки. Но хуже всего было переносить не физические трудности, а унижения и издевательства боярских сынков – офицеров.

Довелось такое испытать и Ионе Маринеску. Только одного не учел офицер, поднявший руку в белоснежной перчатке на кочегара: хоть и бедняк тот, из простой семьи, да с детства привык к свободе, привык уважать себя. Есть такое врожденное чувство человеческого достоинства. Словом, в ответ на пощечину схватил Маринеску ломик и обрушил его на голову обидчика. Повисли на плечах матроса унтер-офицеры, скрутили его и бросили в карцер. Предстоял суд военного трибунала. Известное дело, чем бы он кончился! Только помогли бунтовщику друзья-товарищи из революционного кружка: организовали побег. Ночью вплавь через Дунай в Бессарабию, а затем в Россию бежал матрос…

– В Одессе жили мы на Софиевской улице, – продолжила рассказ сестра Александра Ивановича Валентина Ивановна. – Небольшая улочка эта была горбатой и пыльной. К морю от нее вел крутой спуск – лестница, мощенная плитняком. На самом верху ее любил сидеть Саша, глядеть на море, порт. Вообще-то он больше и пропадал на море: рыбачил, купался. Кстати, Саша прекрасно плавал и нырял. Помню, в Аркадии на причале часто нырял за монетками, брошенными в воду отдыхающими нэпманами, находил и поднимал их с большой глубины. А что за заплывы были! Всей мальчишечьей гурьбой – кто саженками, кто по-собачьи. Вырывались за ограничительные буйки на пляже. С удивительным постоянством первым в заплывах становился Саша. Да и вообще он был заводилой во всех мальчишеских шалостях, походах вдоль моря, рыбалках. Был он непоседливым, упрямым, увлеченным. И все это уживалось в нем с необычайной мягкостью и неприятием несправедливости. Он не молчал, если обижали малышей или слабых, – тут же вступался, хотя и был комплекцией послабее обидчиков.

А еще Саша не любил и не умел врать. Всегда честно признавался в совершенном и получал причитающееся наказание безропотно – за дело! Поразительно, что все эти черты характера он сохранил до последних дней…

Потом, после этих бесед, прошел я по тем местам, где бегал босоногий Саша Маринеско, побывал и на крутой лестнице Софиевской улицы (ныне улица Короленко), был в морском порту, в Аркадии и Лонжероне. Шел и представлял то нелегкое время – начало двадцатых годов – время гражданской войны и послевоенной разрухи. Александр Маринеско был современником знаменитой революционерки-подпольщицы Жанны Лябурб, талантливой и таинственной актрисы Веры Холодной, печально известного бандита Миши Япончика, – странный конгломерат совершенно разных личностей! Может быть, даже где-то пересекались их пути. Что касается Япончика – почти наверняка: тот жил всего через несколько домов от дома Маринеско. А вот с другими… Очень может быть! Такой уж был период в истории страны. В любом случае, как это мне представляется, Саша Маринеско непременно был очевидцем вступления в Одессу красных кавалерийских полков легендарного Пархоменко, видел уход из Одессы восставшей французской эскадры. Вероятно, был в многотысячной толпе одесситов, встречавших поднятый с морского дна эсминец «Занте». Да, да, тот самый, который вскоре станет «Незаможником» и вместе с эсминцем «Петровский» образует ядро Красного Черноморского флота… Время было очень и очень трудное, во многом непонятное. Разумеется, оно не могло не наложить своего отпечатка на характер мальчика.

По рассказам матери Татьяны Михайловны и сестры Валентины Ивановны, рос Саша энергичным и прямым до резкости, не признавал власти без авторитета. Авторитетом же считал того, кто завоевал его делом, а не словами.

Мальчишкой Саша любил слушать рассказы друга своего отца – бывшего матроса-черноморца Ивана Колодкина – о восстании на броненосце «Потемкин» и крейсере «Очаков», о тяжелых испытаниях, выпавших на долю участников революционных выступлений. Теперь уже, как говорится, задним числом, представил я, что, видимо, у отца и его друга с малых лет учился Саша самостоятельности, воспитывал силу воли.

Впрочем, учила этому его и сама жизнь. Сколько раз доводилось ему встречаться со злыми и равнодушными людьми, сколько шишек набил он, пока начал разбираться в сложном и противоречивом взрослом мире! Мог не устоять перед соблазнительной вседозволенностью преступного мира, с поразительной жадностью захватывавшего мальчишек с окраин портового города. Но эта опасность счастливо миновала Маринеско. Зато море осталось его увлечением на всю жизнь. Двенадцатилетнего мальчика привлекало то, что в споре со стихией можно было противопоставить ей силу воли и выдержку, морскую грамотность, то есть те качества, которые у него воспитывались незаметно чуть ли не со дня рождения и исподволь направлялись отцом. От природы смелый и находчивый, он к тому же неплохо разбирался в парусах, характере черноморских ветров. Вскоре после получения членского билета яхт-клуба он гонял яхту не хуже «фирменного» яхтенного капитана. Он самостоятельно поступил в школу юнг, размещавшуюся на старом пароходе «Лахта». Здесь Александр Маринеско полностью доказал, что не зря носит морскую фамилию. Он выходил в море даже при свежем ветре, участвовал во многих соревнованиях по парусному спорту и в гребных гонках. Не случайно способного моряка, отлично разбирающегося в хитростях погоды и сложностях моря, заметило руководство. По путевке комитета водников его направили в Одесский мореходный техникум.

Учился Маринеско отлично. Он быстро схватывал то, что передавали будущим мореходам бывалые моряки, старые капитаны, среди которых был недавний капитан учебного парусника «Товарищ» Иван Эрнестович Фрейман. Этот опытнейший, признанный мореход принимал у Александра Маринеско выпускные экзамены.

После второго года учебы, как вспоминают его рассказы родные и друзья, в рейсе на пароходе «Ильич», ходившем по Ближневосточной линии, обнаружились неисправности, и вместе со всеми матросу второго класса Александру Маринеско довелось ремонтировать судно на ходу. Вот когда помогли богатые навыки, полученные им в школе юнг! Командование объявило Александру Маринеско благодарность, первую в его жизни.

Но особенно часто вспоминал он учебное плавание на паруснике «Товарищ» после первого года учебы в техникуме.

… Рейс продолжался уже много дней. И все дни дул ровный легкий ветер. Постепенно нежно-голубая гладь моря превратилась в темно-синюю, чуть колыхающуюся равнину. На ее фоне белоснежным лебедем, распустившим паруса-крылья, молчаливо рассекал волны четырехмачтовый «Товарищ». Нещадно палило южное солнце. Наступил наконец короткий перерыв после палубных тренировок. Курсанты, проходившие практику, раздевшись до трусов, лежали на источающей дурманящий запах дерева шлюпочной палубе. Кто подремывал, кто лениво следил за соревнованием бегущих облаков. И вдруг один из юношей вскочил и крикнул им:

– Смотрите, Сашка-то!

На марсовой площадке, на двадцатиметровой высоте, Маринеско делал стойку на руках… Курсанты онемели от удивления и восторга. Но тут прозвучал усиленный мегафоном хриплый голос капитана:

– Немедленно вниз! Мальчишка!!! Ко мне, в каюту!

Через пару минут виновник смущенно топтался возле двери капитанской каюты.

– Ну и что прикажешь мне делать с тобой? – встретил его капитан. – Что я скажу твоему отцу, доверившему тебя мне? Что выгнал, мол, с судна? Что впору тебе не в море ходить, а с пацанами в ушки играться? Скажи на милость, что тебя погнало на марс?!

– Сдержаться не мог… – выдавил из себя Александр.

– Значит, нет у тебя внутри тормозов, коли бахвалишься перед другими, геройство свое выпячиваешь. А если бы упал, разбился?..

Долгим и трудным был тот разговор.

– На выходки всякие тратишься. А пора бы научиться сдерживать себя. Попомни мое слово: много ты будешь терпеть из-за своего характера, если не возьмешь себя в руки!..

Вспомнит, ох как не раз вспомнит потом Александр Иванович этот разговор. И как будет корить себя, что так и не выкорчевал до конца того давнего мальчишества! Правда, будет это позднее лет на пятнадцать. Тогда же, выслушав старого капитана и стыдясь за свой проступок, Александр вымолвил лишь одно:

– Больше такого не повторится. Честное слово!

Да, такое тогда не повторилось. Маринеско с отличием закончил техникум по специальности штурмана и получил назначение на флот – вторым помощником капитана на пароход «Красный Октябрь». Потом станет он помощником капитана танкера «Аванесов». Но это потом. А на «Красном Октябре» в первом же рейсе попадет в серьезный шторм. Как говорится, страшный, но не смертельный все-таки. Однако в памяти Александра Ивановича отложился он наособицу. Потому что в ту страшную штормовую ночь, когда кряхтел и стонал старый пароход, впервые ему, вахтенному начальнику, довелось увидеть над бушующим морем багровые россыпи сигнальных ракет – кто-то терпел бедствие. Нет на море другого такого закона, который исполнялся бы без раздумий, без проволочек каждым мореходом, как этот, – спасение попавших в беду. И хотя старый пароход сам мог вскорости подавать сигнал бедствия, помощник капитана тотчас изменил курс.

Оказалось, что на небольшом военном судне – торпедном катере, застигнутом штормом далеко от берега, вышли из строя двигатели. Волны сорвали радиоантенну, повредили обшивку корпуса, вода наполовину затопила трюмы. Помощь подоспела в самый последний миг. Однако не увидел Александр Иванович паники, суматохи на катере. С достоинством, твердо и уверенно держались моряки тонущего судна, не ждали сложа руки помощи: откачивали воду, заделывали пробоины, поддерживали обессилевших…

Это была первая встреча Маринеско с военными моряками. Смелые и решительные действия его в том эпизоде высоко оценены были командующим Черноморским флотом. Он объявил Александру Ивановичу благодарность. А начальник пароходства вручил ему премию – месячный оклад.

Так уж получилось, но только вскоре молодой помощник капитана отличился снова. Сам он так записывал в тетрадке-биографии:

«Пароход наш был старая посудина, водоизмещением около тысячи тонн, плавающая по Крымско-Кавказской линии, и в летнее время использовался для перевозки зерна. Капитан был моряк опытный, но пьяница великий. И хотя он окончил мореходное училище с отличием и сразу же был назначен капитаном танкера, теперь ему доверяли только небольшие суда. Недели две капитан внимательно ко мне присматривался, а затем полностью доверился и во время вахты почти не заглядывал на мостик.

Через два месяца я был уже вторым помощником и на этой должности хлебнул порядочно горя. Шли форсированные перевозки зерна из Николаева, Херсона и Скадовска в порты Закавказья. Чтобы перевыполнить план, судно излишне перегружалось. До поры до времени все обходилось благополучно. Но однажды, часах в двадцати хода от Батуми, разыгрался шторм баллов восемь. „Коробочка“ наша была так перегружена, что шла почти в подводном положении. Повреждений было много. Волны снесли шлюпку и парадный трап. Так мы дочапали до Батуми, и, только когда вскрыли трюмы, узнали, что нас спасло подмоченное разбухшее зерно. Оно плотно забило пробоину и перекрыло поступление воды…»

Стоит добавить к этому, что за перевыполнение плана перевозок в летнюю кампанию А. И. Маринеско был поощрен месячным окладом и костюмом.

О чем говорят приведенные случаи из жизни командира? О том, что Александр Иванович в короткое время стал моряком с большой буквы – рисковым, отважным, решительным. Не говоря уж о профессионализме. Да, море явно было его стихией, его судьбой. Не знал только Маринеско тогда одного: учитывая проявленные им качества, пароходство в октябре 1933 года, выполняя специальное решение Центрального Комитета партии, направит его в числе других моряков торгового флота на военный флот и станет он подводником.

Пройдет немало дней, пока мне доведется в ходе поиска поближе познакомиться с начальным периодом военной службы Александра Ивановича, его учебой на штурманских курсах при Краснознаменном учебном отряде подводного плавания, что в Ленинграде, с тем, когда А. И. Маринеско исполнял обязанности штурмана на подводной лодке «Щ-306», и с тем, как он стал командиром подводной лодки (поначалу – «малютки», носившей номерной знак «М-96»).

Как говорится, вышел я на этот период воинской службы своего героя неожиданно для себя. Как известно, я продолжал переписку с найденными уже членами экипажа «С-13», встречался с ними, через них узнавал адреса других. В общем шла цепная реакция обычного поиска. Начали постепенно складываться и некоторые привычки, как, скажем, регулярные встречи членов экипажа. Постепенно обнаруживались новые и новые адреса. В один из майских дней 1967 года я встретился возле Медного всадника с живущими в Ленинграде и Кронштадте членами экипажа. И уже в самом начале общего разговора внимание мое привлек Николай Яковлевич Редкобородов.

– А знаете, я ведь имею адрес бывшего старпома лодки Льва Петровича Ефременкова, – заявил ветеран. – Он живет в Риге…

Вскоре, будучи в очередной служебной командировке в Риге, я нашел этот одноэтажный неказистый дом № 15 по улице Кемзию, что в двух десятках километров от Риги, в поселке Болдерая.