Текст книги "Федька Сыч теряет кличку"

Автор книги: Виктор Сидоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Уже небо за грязным окошком посерело. Потянул предутренний ветерок и взъерошил чахлую черемушку в палисаднике, а Сыч все еще лежал, не смыкая глаз. Ему казалось, что он самый несчастный человек на земле, что большего горя у него никогда не будет.

Но пришло новое утро и принесло Сычу еще одно несчастье, которое было горше горького…

ГЛАВА 17

Один на свете. Андрюшка действует. В гости к ребятам. Мечта. О чем задумался Фаддеич? На Север! К Ледовитому!.. «А я-то чего радуюсь?..» Доброе слово Валентины Сергеевны

Наконец-то Андрюшка, отложив дела, отправился к Сычу. Хоть и крепко был занят он все это время, но мысль о Сыче не покидала его. И вот сегодня, не заходя в «Веселый керогаз», пошел к пустырю. Идет Андрюшка по тропинке, а сам думает, о чем говорить будет с Сычом. Как ему скажет, что проникли они с Тимкой в его тайну, что грозит Сычу большая беда, если обо всем узнает милиция. Странно, но Сыч стал совсем чужим для Андрюшки. Даже не верится, что они когда-то крепко дружили, защищали друг друга, помогали. Да и звали в те времена Федьку Федькой, а не каким-то Сычом.

Вспомнился Андрюшке случай. Давно это было. Надумали они с Федькюй соорудить двухэтажный скворечник с мезонинчиком и балкончиками. Немало времени бились над ним, но зато скворечник получился на славу. Ни дать, ни взять сказочный домик для лесных гномов.

Пристроить скворечник решили на высоченной березе, что росла на Федькином огороде. Андрюшка влез на дерево, прикрепил скворечник к стволу и стал спускаться вниз. Он уже добрался до середины дерева, когда вдруг одна из веток под ногами затрещала и обломилась. Андрюшка рухнул вместе с ней вниз. Не успев ничего сообразить, налетел на нижнюю толстую ветвь и так ударился об нее грудью, что дух захватило. Но все-таки каким-то чудом сумел ухватиться за ветку и повис на вытянутых руках.

Глянул Андрюшка вниз, и сердце зашлось – высоко над землей повис он. Если прыгнуть – ноги переломишь. Попробовал передвинуться к стволу, да сил не хватило: ветка толстая, пальцы не охватывают ее, того и гляди соскользнут. Только сейчас Андрюшка понял, в какую беду попал. Понял и испугался.

– Федька!

– Держись, держись. Я сейчас, – донесся торопливый, взволнованный Федькин голос откуда-то совсем близко.

Андрюшка скосил глаза. Оказывается, Федька вот он, рядом, уже подбирается к ветке, на которой висит Андрюшка.

– Держись, держись… – умоляюще шепчет Федька уже над самым ухом. – Еще чуток… Я укреплюсь как следует…

Андрюшка чувствует, как последние силы уходят из пальцев. Они одеревенели и вот-вот разогнутся. «Что же Федька? – в ужасе думает Андрюшка. – Почему так долго копается? Ведь полечу сейчас». Он не видит, как напряженно вздулись Федькины мышцы, как его рука тянется к нему, хватает за ворот пиджачка.

– Подтягивайся, – слышит Андрюшка. – Подтягивайся и ложись животом на ветку…

Да, если бы не Федька, дорого бы обошелся Андрюшке тот день. А сейчас идет он к Федьке, как к совсем чужому человеку. Вот и его дом. Только почему он такой старый и низенький? Крыша прогнила и во многих местах провалилась, окошки маленькие и грязные. Раньше дом был вроде и повыше и поновей. «Чего это они не починят крышу?» – подумал Андрюшка, открывая калитку.

Во дворе пусто. Все заросло травой. Только от калитки к дому ведет узкая дорожка. Андрюшка нерешительно постучал в дверь. Никто не отозвался. Может, дверь заперта? Но нет, даже немного приоткрыта. Андрюшка, больше не раздумывая, вошел в избу. Он ожидал увидеть прежнюю обстановку: половички, занавески, вышивки на тумбочках, комоде, шифоньере. А увидел полупустую, мрачную и грязную избу. В кухне – стол, скамья да печка. В горнице тоже стол да кровать, застланная дерюжкой. За столом, положив голову на руки, не то спал, не то сидел задумавшись Федька.

– Здорово, Сыч, – тихо произнес Андрюшка.

Сыч медленно поднял голову. Лицо его было в кровоподтеках, опухшее, а глаза покраснели от слез. Ни удивления, ни радости не мелькнуло в них при виде неожиданно появившегося Шустова. Андрюшка растерянно остановился: вид у Сыча был просто жуткий.

– Что с тобой, Сыч? Кто это тебя так?

Сыч поморщился.

– Подрались. Вчера…

– Вчера подрались, а сегодня плачешь, – улыбнулся Андрюшка.

Сыч хотел ответить, но губы его задрожали, а на глазах выступили слезы. Андрюшке стало не по себе. Если Сыч плачет – дело, видать, серьезное.

– Сильно больно? Да?..

Сыч поднял глаза и тихим, дрогнувшим голосом выдавил:

– Мой папка помер…

– Папка?! Как помер – совсем? – испуганно воскликнул Андрюшка.

– Конечно, совсем. Сейчас приезжали – сказали… В какой-то канаве нашли… От водки…

Андрюшка был потрясен. Как Сыч теперь жить будет? Ведь один остался на свете. То, ради чего Андрюшка шел сюда, совершенно вылетело из головы. Сидит, молчит и смотрит на Сыча, а тот будто заснул. Да только кто спит с открытыми глазами! Но вот Сыч глубоко вздохнул, проговорил:

– Жалко батю… Бил крепко, а жалко… Он ведь сам по себе хороший, с горя таким стал…

Взглянул на Андрюшку, а в больших серых глазах такая тоска…

– Ты, Сыч, сильно не переживай. У нас ведь и без родителей не пропадешь. В детдоме жить будешь. Там хорошо. Я заходил раз к знакомому пацану, видел…

Сыч медленно покачал головой.

– Я в детдом не пойду. У меня дядя есть. Дядя Боря. Он ракетчик. Хочет к нам, то есть ко мне… Ну, в наш дом приехать… Я письмо вчера от него получил… И фотографию.

Андрюшка подскочил.

– Ну вот! Еще лучше получается. Дай-ка карточку посмотреть.

Сыч исподлобья взглянул на Андрюшку: «А вдруг и этот начнет насмехаться?» Но потом достал из кармана письмо и фотографию, нерешительно протянул Андрюшке.

Дядя Боря Андрюшке понравился. Письмо прочел внимательно, повернулся к Сычу.

– Ответ написал?

– Нет.

Андрюшка предложил сейчас же ответить, сообщить, что умер отец, и попросить дядю Борю ехать побыстрее. Сыч ожил, разыскал листок бумаги, сел за стол. Андрюшка дал ему авторучку. За полчаса они вдвоем написали хоть и грустное, но довольно подробное письмо. Конверта у Сыча, конечно, не оказалось, и ребята отправились на почту, которая была недалеко от Андрюшкиного дома. По дороге Андрюшка рассказал Сычу о «Веселом керогазе», о Тимке, который не испугался горячей воды и устранил аварию, а главное, о мотоцикле, подаренном Агнией Петровной. Сыч заинтересовался Андрюшкиным рассказом, однако в то, что ребятам подарили мотоцикл, пусть даже поломанный, не поверил. Поэтому, запечатав письмо и бросив его в почтовый ящик, Андрюшка повел Сыча в «Веселый керогаз» показать машину.

Работа в мастерской шла полным ходом. Было оживленно и шумно. Стучали молотки, гремело железо, валил удушливый дым из-под раскаленных паяльников. Сыч остановился: он представлял, что «Веселый керогаз» – это грязная запущенная сараюшка, в которой торчат двое-трое ребят и чинят от скуки ведра и кастрюли. Оказалось все совершенно иным. Ему было удивительно, что на окнах висели шторки, а на подоконниках алели кустистые герани, что в мастерской полно ребят и все они не просто заняты, а увлечены своими делами. Сыч внимательно оглядел верстаки с новыми поблескивающими тисками, полки-клеточки, которые протянулись во всю длину и высоту стены. В клеточках стояли чайники, электрические утюги, кастрюли, электродуховки, плитки и даже лежал самовар. А на каждой вещи прикреплена проволочкой бумажка с фамилией владельца.

– Это, – пояснил Андрюшка, – готовая продукция.

«Ого! – качнул головой Сыч. – Будто все сговорились ломать и нести сюда вещи на починку. Уж больно много!» Но, конечно, никто специально не ломал ни посуды, ни электроприборов. Просто нашлось где ремонтировать, вот люди и понесли их в «Веселый керогаз». Несли теперь уже чуть ли не со всего квартала.

Подошла Светка с толстой тетрадью в руках. «Журнал работы», – как называла эту тетрадь Светка. Туда она записывала, кому и что отремонтировал «Веселый керогаз». Сыч еле узнал Светку, так она изменилась за два года.

– А ты чего пришел сюда? – свысока глянула она на Сыча. – Как клиент или просто посмотреть?

Сыч растерялся, промычал что-то неопределенное. Светка оглядела его критически и важно произнесла:

– Вообще-то сюда посторонним вход запрещен, – и пошла гордой начальнической походкой. Сыч смущенно улыбнулся:

– В самом деле нельзя?

Андрюшка захохотал.

– Да брось ты! Она у нас такая. Сама себя в начальники назначила и теперь командует. Идем в ту комнату.

И тут Сыч увидел мотоцикл. Самый настоящий «ИЖ». Приземистый, руль, как рога. У мотоцикла возились измазанные маслом Тимка и Алька. У Тимки одна рука была забинтована.

– А, Сыч, – произнес он. – Здорово. Ты как попал сюда?

– Да вот Андрюшка привел…

Тимка пододвинул табуретку.

– Садись. А мы вот решили пока разобрать машину, посмотреть что и как. Если сумеем исправить, тогда покатаемся. – И Андрюшке: – Гляди, я уже инструкцию нашел и книжку. По ним отремонтируем и соберем.

Будто на другую планету попал Сыч. Здесь все не то: не те заботы, не те разговоры, да и ребята совсем другие. Когда приятели Сыча собирались вместе, разговор у них шел лишь о деньгах, о предстоящем или законченном «деле», о развлечениях. Трудно представить Генку и Жмыря с молотками и ключами в руках. А ведь, пожалуй, интересно повозиться с мотоциклом. Видал, как Тимка орудует! И Андрюшка, и этот головастый с большими ушами – Алька.

Смотрел, смотрел Сыч на ребят, не вытерпел, взялся помогать.

Пришел Фаддеич, достал трубку, закурил, помолчал:

– А кто из вас мотор ладить может?

Ребята приостановили работу, обернулись к Фаддеичу.

– Никто, – сказал Тимка.

Фаддеич крякнул, недовольно запыхал трубкой.

– Нехорошо. Машина – не забава. Она умелые руки любит. Сломать машину каждый сможет.

Ребята смущенно переглянулись, а Тимка бодро заявил:

– У нас книга есть про мотор. Научимся.

– Вишь ты, шустрый какой: «Научимся!»

Встал, подошел к мотоциклу, не торопясь и очень внимательно остукал его.

– Мотор еще послужит, коли руки приложить… Ну-ка, парень, дай ключи, – обратился он к Андрюшке.

С Фаддеичем дело пошло быстрее и интересней. Он называл каждую деталь, объяснял, для чего она нужна. Тимка с восхищением подумал: вот дед так дед! За что ни возьмется, все умеет и знает. Конечно, если Фаддеич поможет – будет у них мотоцикл! Сидит Тимка и мечтает о том, как будет отремонтирован мотоцикл, как раздобудут они коляску к нему, как каждый научится водить машину. А тогда, тогда!.. Да что там говорить! В какие путешествия можно отправиться! Взять ружье, набрать еды – и айда в Кулундинские степи, на Кучукское озеро или махнуть в Горный Алтай. Там, говорят, такая красота, что и во сне не приснится! Забраться куда-нибудь в глушь, разбить палатку, развести костер и целую ночь рассказывать необычайные истории…

Пока Тимка про мотоцикл, про коляску да учебу говорил, ребята не особенно прислушивались. А как дошел до путешествия, побросали все, заинтересовались. Андрюшка вздохнул.

– Мотоцикл маленький. Сколько ребят усядется? Самое большое пять. А куда палатку, куда бензин, еду, снаряжение? Вот бы автомашину свою, дворовую иметь! Хотя бы «Москвича». Тогда другое дело! Тогда в любое путешествие можно ехать.

Размечтались ребята. Тихо отложил инструменты и Фаддеич. Задумался старик, о трубке своей забыл, устремил взгляд через окно куда-то далеко, далеко.

– А если тележку сделать и мотоциклетный мотор на нее поставить? – говорит Алька. – Потянет?

– Пожалуй, – отозвался Андрюшка.

– Вряд ли, – покачал головой Тимка.

Отвел глаза Фаддеич от окна, слушает ребят, улыбается в заскорузлую рабочую руку. Как понятна старику красивая мальчишеская мечта о далеком путешествии в неизведанные края! «Ах вы, галчата», – думает растроганно Фаддеич и неторопливо набивает трубку. Давно ему не было так легко и радостно, как здесь, в этом «Веселом керогазе». Словно частицу молодости вдохнули в старика мальчишки. С ними он снова почувствовал себя занятым, нужным и рабочим человеком. Смотрит Фаддеич на ребят и вспоминает свое собственное далекое детство. И он мечтал о путешествиях. Еще как мечтал! Да все попусту. Десяти лет ушел к кулаку работать. Потом был и плотогоном, был и рыбаком, столяром, мотористом, слесарем. Да разве упомнишь все. Пришла гражданская война. Партизанил. Бил беляков по всей Сибири. Потом снова работал. Так и ушла мальчишеская мечта, оставив лишь грустное и трогательное воспоминание.

– Можно баркас с мотором сделать, – глухо говорит Фаддеич, снова глядя в окно. – Тогда до самого Ледовитого дойти можно.

Ребята притихли, будто оглушенные словами старика.

– Баркас?! С мотором?! – воскликнул Тимка. – До Ледовитого?

Нет, это слишком прекрасно! Баркас, чайки, убегающие берега Оби, Новосибирское море, тайга, Ледовитый океан… Только одни эти слова заставили замереть сердца. Нет, в такое счастье трудно сразу поверить. Но ведь это говорит Фаддеич! Не он, не Андрюшка или Алька, а Фаддеич. Значит… значит…

– Дядя Фаддеич, а можно? – выдохнул Тимка.

– Можно… – говорит Фаддеич. – Поробим как следует, а весной уплывем к дружкам моим остякам-охотникам. Много узнаем… Хорошо на Севере.

Ребята плотно обсели Фаддеича и слушали, открыв рты, глядя на него большими немигающими глазами.

Забыл на время о своем горе Сыч. Слушает Фаддеича и будто сам несется по упругим волнам на быстром баркасе. Над ним голубое небо и ослепительное солнце, кричат чайки, а он стоит на палубе и ведет корабль в неизведанные дали… Ветер мягко бьет в лицо, раздувая ленты бескозырки… И вдруг мысль, тупая, как обух топора: «А я-то чего радуюсь? Мне-то не плыть…» И погасли Сычевы глаза. Стало сразу тоскливо и неуютно в комнатке. Явилось и горе: «Отца-то нет больше»… Сыч встал.

– Куда ты? – окликнул его Андрюшка.

– Пойду… Мне пора…

Вдвоем вышли на улицу. Солнце уже опускалось за горизонт. Дул прохладный ветерок. Невдалеке сидели малыши, пискляво и нестройно распевали:

 
Ехала машина пятитонка,
Задавила дядю поросенка…
 

– Ну ладно, Андрюшка, я, пожалуй, пойду… – тихо произнес Сыч. – Весело вы живете…

– И ты приходи к нам, – живо отозвался Андрюшка. – Вместе будем баркас строить, а будущим летом – на Север. А?

Сыч ничего не ответил, ковырнул носком ботинка землю, вздохнул.

– Ладно, увидим…

Андрюшка протянул Сычу руку.

– Ты сейчас домой?

Сыч отрицательно качнул головой.

– Домой боязно что-то. К Зайцу на сеновал пойду…

Андрюшка вдруг хлопнул по спине Сыча.

– Слушай, зачем на сеновал? Идем к нам.

– Да ты что? – испугался Сыч. – Твоя мать заругает.

Андрюшка так заразительно засмеялся, что Сыч улыбнулся.

– Ну, чудак! «Мать заругает!» Да она обрадуется даже. Идем, нечего ломаться.

Дома Андрюшка, как только открыл дверь, крикнул:

– Мама, а у нас гость!

Сыч, стащив с головы кепку, смущенно переминался с ноги на ногу. Из кухни вышла Валентина Сергеевна.

– Федя?.. Вот не ждала! Давно я не видела тебя. Смотри, какой вырос – совсем большим стал. Ну, проходи, проходи.

Трудно понять Сычу, отчего вдруг запершило в горле. Оттого ли, что увидел добрые лица и услышал ласковые слова, оттого ли, что впервые после мамы его назвали по имени, просто и ласково. Сыч быстро отвернулся к стене, вытер ладошкой глаза.

Валентина Сергеевна встревоженно спросила:

– Что с тобой, Федя?

– У него отец умер, – тихо произнес Андрюшка. – Теперь он совсем один…

Он рассказал маме, что у Сыча есть дядя, что сегодня они написали ему письмо, просили приехать поскорее.

– Ну и отлично сделали, мальчики, – одобрила Валентина Сергеевна. – А пока ты, Федя, будешь жить у нас. До приезда дяди Бори. Согласен?

Сыч был согласен. Еще бы! Жить у Шустова – да это просто здорово! Только как отнесутся к этому Сенька и другие? Ведь живя тут, не станешь ходить с ними по ночам…

Валентина Сергеевна накрыла на стол. Ребята умылись, поужинали, улеглись в постель. И долго, долго разговаривали. Вспоминали школьные дни, смеялись своим проделкам, говорили о предстоящем строительстве баркаса.

– А как живет этот… Ваня Тузов, – неожиданно спросил Сыч.

– Катается. Что ему?

О многом переговорили товарищи, но Андрюшка так и не решился спросить Сыча про церквушку – неудобно, да и не до этого Сычу. «Ладно, после, – решил Андрюшка. – Жить-то вместе теперь будем…»

Утром Сыч сказал:

– Схожу домой. Скоро вернусь.

Но прошел день, прошла ночь, а Сыч не возвращался.

ГЛАВА 18

Новая «родня». Прошлое не повторится. Чужие ноги топчут двор. Петро опускает руку

Только вошел Сыч в дом, прибежал Заяц.

– Приветик! Ты где пропадал? Сегодня уже третий раз прихожу.

Сыч хмуро глянул на Зайца.

– А тебе что за дело?

– Мне – ничего. Хрыч зовет тебя.

«Старик Зубов?! Зачем я понадобился ему?» Из всей Генкиной семьи Сычу нравился один старик Зубов. Заяц хоть и говорит, что Хрычу палец в рот не клади – откусит, но Сычу он не сделал никакого зла. Наоборот, разговаривает с ним, как с равным, иногда приглашает в дом поесть. Правда, это бывает редко. Старик вечно чем-то занят, да и вообще не очень общителен.

– Ну идем, идем, – заторопил Заяц.

Сыч одернул пиджачок, застегнул пуговицы, и ребята вышли со двора.

Сыча ждал не только старик Зубов. Ждала вся родня Зайца – Генкина мать, тетка Авдотья, злющая тетка Матрена и ее муж Петро, большой, мрачный человек, пьяница и вор. С ним Сычу приходилось не раз ходить на всякие «дела».

Как только Сыч перешагнул порог, старик Зубов подошел к нему, обнял за плечи, повел к столу. Все, кто был в комнате, печально смотрели на Сыча, а Генкина мать тоскливо запричитала:

– Дитяточко горькое, сиротинушка одинокая, без отца и матери горе мыкать остался…

Она противно трясла толстым животом, терла платком глаза и сморкалась. Сыч был несказанно смущен этой встречей. Он топтался на месте, не зная, что делать, исподлобья поглядывал то на одного, то на другого.

– Ладно, ладно, мать, – произнес старик. – Перестань причитать. Слезами горю не поможешь…

Он усадил Сыча на стул, опустил тяжелую руку на плечо.

– Проголодался, чать?

И, не дожидаясь ответа, приказал:

– Давай, мать, накрывай на стол что бог послал.

Бог Зубовым послал наваристый борщ с большими ломтями мяса, жареную утку, соленые грибки. Старик поставил на стол две бутылки водки. Сыч ел нехотя: не то еще не проголодался, не то удерживали взгляды зубовской родни. Старик и Петро то и дело прикладывались к рюмкам. Ели быстро, сопя и чавкая. Вскоре захмелевший Зубов обратился к Сычу.

– Жалко отца-то?

Сыч кивнул головой.

– То-то, что жалко. Отец – это отец. Кормилец. Без отца – петля. Все хозяйство рухнет, коли отца нет.

Зубов снова выпил, икнул и продолжал.

– Я тут много думал о тебе, Хведор… Да, думал много. Худо тебе будет одному. Голодно и холодно. Вша заест.

Сыча даже передернуло от последних слов Зубова. «Зачем он мне все это говорит? Про вшей придумал. Фу ты, аж противно». А Зубов продолжал:

– Ты кто мне такой? Никто. Нуль. Пустяк. А я вот решил о тебе позаботиться. Чуешь?

– Чую, – прошептал Сыч, мельком глянув в покрасневшие желтоватые глаза Зубова.

– То-то, что чуешь. Хочу добро тебе по-соседски сделать. Коли уж и при отце помогал, не дал тебе с голоду сгинуть, сейчас и пововсе обязан не дать в обиду.

Все внимательно слушали старика, поглядывая на Сыча. Только один Петро уткнул лицо в тарелку и ел, ел. «Куда только помещается, – подумал Сыч. – Уже две тарелки борща слопал, пол-утки, наверное, а сейчас грибы наворачивает. Вот пузо!»

– И вот решили мы, – Зубов провел рукой слева направо, – не давать тебя в обиду, а приютить в своей семье, как дорогого сына… Ведь так, Авдотья?

Генкина мать мелко закивала головой, снова начав тереть платком глаза.

– Видал? – спросил Зубов. Сыч подавленно ответил:

– Видал…

– То-то, что видал. Для нас теперь, что ты, что сын наш Генка. Будете отныне вместе, сытые, одетые, веселые.

– А с избой как? – глухо произнес Сыч.

– А что с избой, Хведор? Думаю, что не пропадать зря избе-то без присмотра. Пусть живет в ней сестрица моя Матрена. Петро – мужик хозяйственный. Будет содержать избу в полном параде, подремонтирует, то-се. Избенка-то совсем никудышная, без хозяина быстро пропадет… Ну как?

Жалко Сычу избу, ох жалко. Если бы хоть кто другой в ней жил, а то Матрена! А ее Сыч ненавидел. Задумался Сыч и решить ничего не может. Одному в большой и пустой избе – худо. Уйти к Шустовым? У них славно. Андрюшка и Валентина Сергеевна простые и добрые. Да жить у них дружки не дадут. Это Сыч тоже отлично понимает. И оттого еще тяжелее становится на сердце. «Эх, невезучий я…» – горько думает он. Сыч смотрит на Зубова, обводит взглядом и тетку Авдотью, и Матрену, и Петра, и Зайца. Все они выжидательно молчат, ждут его ответа. «Значит, Зубовы? – думает Сыч. – Значит, у них жить буду?» И хоть совсем не хочется Сычу, он с трудом выдавливает:

– Я согласен.

– Ну вот и добро, – говорит Зубов.

А Матрена сразу засобиралась на свою улицу, где она снимала квартиру – маленькую темную комнатку.

– Идем, Петро, идем. Надо засветло собрать вещи да перевезти…

Сыч вышел во двор, следом за ним – Заяц.

– Айда к Жмырю?

Сыч не ответил. После того, что произошло в день ярмарки, он не только разговаривать, видеть его не мог.

– Идем, Сыч. У них сегодня вечеринка будет.

Сыч полуобернулся.

– Отстань!

Вышел на улицу, побрел к своему дому, выбрал во дворе травку погуще, лег, закрыв глаза.

Грустно и тяжело Сычу. Что-то надломилось в его сердце, что-то произошло в нем за последние два дня, а что – понять не может. Столько обид, столько горя! До сих пор все болит у Сыча от кулаков и пинков Сеньки. Ни за что избил, сволочь. А Заяц улыбался. Доволен был, что Сычу попало. Нет, нехороший человек – Генка Зубов. Жадный, трусливый. А как над дядей Борей издевался! «Лоб, кашевар!» Ух ты, крыса проклятая. Нет, Сыч ни за что не простит ни Зайцу, ни Сеньке. В другое время, возможно, и не думал бы Сыч ни о Сеньке, ни о Зайце, ни о других… Ведь и до этого его били и он бил… А разве впервые ему нанесли обиду? Нет, не впервые. Много раз обижали. Почему же сейчас ему особенно горько и обидно?

Сыч знает почему. Если бы не Андрюшка с «Веселым керогазом» да не Фаддеич с баркасом, может, и забылись бы недавние обиды.

Перед глазами стоят и стоят оживленные, измазанные машинным маслом лица Андрюшки, Тимки, Альки. Они создали мастерскую, занимаются интересными делами, мечтают о таком, что Сычу никогда бы в голову не пришло! А разве Сыч не хочет путешествовать? Хочет. Да еще как! Сегодня много думал об этом. Да толку что? Ведь он один не поедет в путешествие, а если поговорить с Зайцем или Жмырем? Сыч даже улыбнулся, так нелепа была эта мысль.

Сенька и Петро только воровать заставляют. Да бьют ни за что, ни про что. А воровать Сычу с каждым днем становится все страшнее и страшнее. Когда начинал – еще ничего. А сейчас – страшно. Милиции стал бояться. Да что милиции, Сыча пугает любой внимательный взгляд. Так и кажется, что сейчас откуда-то подойдет человек и схватит за воротник: «Ах, вот ты где попался, голубчик!» И – в тюрьму.

А в тюрьму Сыч не хочет. Ох, как не хочет, если бы кто знал!

На улице загудела автомашина, остановилась у ворот. Сыч поднял голову: Матрена с Петром приехали, вещи привезли. Петро открыл ворота, и машина въехала во двор. Стали торопливо сгружать вещи, вносить в избу. Смотрит Сыч на снующих взад-вперед ненавистных чужих людей и вспоминает прошлое, до боли близкое, которое уже никогда, никогда не вернется, не повторится…

…Мама и Федька сидят в горнице. За окном бушует метель. В окна то и дело стучит снег, словно в стекла кто-то пригоршнями бросает крупу. В трубе тоскливо воет ветер. Он, наверное, хотел пробраться в избу, да застрял там, а вырваться обратно не может, вот и гудит, вот и плачет. А в избе тепло, уютно, тихо. Нет-нет, да застрекочет швейная машина: мама шьет Федьке костюм к Новому году. Федька сидит за столом, рисует. На бумаге появляется море, солнце, корабль. Федька будет капитаном дальнего плавания. Он это давно решил и с тех пор всегда рисует море и корабли.

Вдруг отворяется дверь и появляется отец, весь облепленный снегом. Федька бросается к нему с веником, обметает одежду. Отец крякает, сильно потирает руки. Приходит в кухню мама. Отец раздевается и хитро смотрит на маму и Федьку.

– А какой сегодня праздник? – спрашивает он Федьку.

Тот думает, морщит лоб и никак не догадается. На лице у мамы светлая ласковая улыбка. Мама знает, какой сегодня праздник.

– Скажи, мам! – тянет Федька ее за руку.

– Твой день рождения, сынок.

Отец из одного кармана вынимает заводную автомашину, из другого – большой кулек со сластями.

Открыл Сыч глаза, и все исчезло. Только видит он свою избу, рябую верткую Матрену, мрачного Петра. Ничего не осталось у Сыча – одни воспоминания. Нет у него ни мамы, ни отца. А теперь вот и изба станет чужой…

– Эй, Федька, – раздается скрипучий Матренин голос. – Чего валяешься? Иди подсоби.

Сыч не двигается с места, будто не слышит. «Нужны вы мне! Таскайте сами свое барахло».

– Слышишь?! Иди, занесем комод.

Сыч не шевелится. Теперь кричит Петро, но и на его зов Сыч не откликается.

– У, змееныш, – слышит он злобную ругань Матрены. – И такого идола взял к себе Леонтий. Да я бы во двор не впустила!

– Погоди, не кричи, – мрачно останавливает Матрену Петро. – Я сейчас поговорю с ним, живо соскочит.

Все замерло внутри у Сыча. Он крепко зажмурил глаза, напрягся.

– Ты слышишь, тебя зовут? – подошел Петро.

– Слышу, – ответил Сыч, открыв глаза.

– Так чего не идешь?

Сыч медленно поднялся с травы.

– Не хочу.

– Ах ты, сопляк! – прохрипел Петро и размахнулся, чтобы ударить.

Но не ударил. Что-то такое было в глазах Сыча, что Петро опустил руку, сплюнул и пошел к машине. А Сыч долгим взглядом проводил его и медленно побрел со двора.

Здесь ему делать больше нечего.