Текст книги "Держи хвост морковкой! (СИ)"

Автор книги: Виктор Плотицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

В Кишиневе Илья сорвал голос и последний концерт вел Мурай. Мы выходили прямо из зала. Андрей старался, чтобы нам тоже было весело. Сережу, например, он объявил так:

– Выступает такой-то… Вон он, кстати, сидит. Уже к кому-то клеится. Я думаю, он что-нибудь нам почитает. Ну что, Сережа, будем выступать или глазки строить?

Мы почему-то смеялись громче остальных…

А вот то, что я себя хуже чувствую, когда в зале сидят знакомые, – это точно. Многие выступающие, наоборот, стараются приглашать как можно больше «своих». Поддержать, помочь раскачать зрителей. Меня такая поддержка не вдохновляет. В глубине души я всегда жутко боюсь возможного провала. При ненужных свидетелях боязнь обостряется. Мне неловко идти по накатанной колее. Предлагать вчерашнее блюдо. Говорить то, что они уже слышали. При этом играть в естественность и полет фантазии. Я начинаю лихорадочно что-то менять. Комкаю свое выступление. Говорю каким-то суконным языком и пропускаю ударные репризы. А новые изобрести не так-то просто.

У меня был устный рассказ, который складывался в течение нескольких месяцев. Про кафе. Оно якобы стоит напротив гостиницы «Советская» и потому в народе зовется «антисоветским». Обычное кафе с обычным репертуаром: кофе, булочки, пирожки с летальным исходом (выражение Аркадия Спички). Высокие круглые столики, за которыми едят стоя. И вот я там пью кофе и наблюдаю следующую картину. Открывается дверь, входит похмельного вида мужчина, и в руках у него «маленькая». Для тех, кто не знает – бутылка водки в четверть литра. Чекушка. Чувствуется, что он интеллигентный человек. Ему хочется поправить здоровье в нормальных стационарных условиях. Он решительно подходит к одному из столиков. Столик, как обычно, завален грязной посудой. Мужчина осматривает посуду, ищет стакан. Стакана нет. А на столике стоит вазочка. Пластмассовая вазочка желтого цвета – для салфеток. Мужчина берет салфетки, выбрасывает их. Открывает «маленькую», быстро переливает ее содержимое в желтую емкость, прячет пустую бутылку в карман. Делает короткий выдох и хватается за вазочку. А она привинчена к столику.

Кафе, конечно, превращается в комнату смеха. Все смотрят и ждут, что он будет делать. Он берется за столик и пытается его наклонить. А столик привинчен к полу.

Народ уже просто катается со смеху. Но мужчина оказывается достаточно сообразительным. Он бежит к стойке. Берет ложку, сгибает ее. И начинает свой драгоценный продукт блаженно вычерпывать.

Года три эта история служила мне палочкой-выручалочкой. Тем более, что страна в это время из последних сил боролась с пьянством. Теперь мы, похоже, переключились на борьбу с едой. Позволить себе взять булочку в кафе могут только отчаянные кутилы. Рассказ потерял актуальность и перешел в разряд старинных легенд и преданий.

Кое-как я уговорил Людмилу остаться. Ей безумно хотелось поехать со мной и разочароваться еще раз. Чтоб уж совсем вдребезги. Меня такая перспектива не слишком радовала. Да и Саша с О.А. после вчерашнего концерта заметно охладели к нашей любви. Они рассматривали ее как отвлекающий от работы фактор. «Сегодня на выступлении ты был пустой», – сказал Саша, прощаясь. То есть они бы предпочли, чтоб я влюблялся в какое-то другое время.

– Подожди меня здесь, – говорил я. – Отдохни, посмотри телевизор. Поспи немного.

– Мне без тебя будет грустно одной.

– Что значит без меня? Ты же чувствуешь, что я с тобой. И я чувствую, что ты рядом. Мы вместе.

– Я тебе еще не надоела?

– Ну что ты. Ты прелесть. Я люблю тебя. Сам себе завидую, что ты моя.

– И я люблю тебя.

– Ты моя милая девочка. Как тебя мама звала в детстве?

– Люся.

– Я тебя тоже буду звать Люся. Люсенька. Малыш. Не сердись на меня. Я не хочу тебя обижать. Мы успеем чуть-чуть соскучиться, и нам будет так хорошо после этой недолгой разлуки. Мы с наслаждением набросимся друг на друга.

– У нас есть возможность наброситься прямо сейчас… До твоего отъезда.

– Тогда я пошел.

– Куда?

– Запирать дверь.

В автобусе народ из деликатности не поинтересовался, где Люда. Само собой выходило, что я поступил по-мужски и поставил общественные интересы выше личных. Хотя я не считаю, что это был мужской поступок. Я ведь поддался обстоятельствам. А настоящий мужчина должен их преодолевать. Действовать нестандартно. Сережа как-то рассказывал случай из жизни литинститута. Там получают знания дети разных народов. Одним из важнейших предметов считалась марксистско-ленинская философия. Экзамен принимала язвительная женщина средних лет. Сережа сдавал вместе с приятелем, уроженцем маленькой горной республики. Тот плохо говорил по-русски и еще хуже учился. Сережин приятель пошел к экзаменаторше первым. Сел напротив и погрузился в длительное молчание.

– Ну что? – женщина назвала труднопроизносимую кавказскую фамилию. – Готов ответ?

Горец уверенно молчал. Пауза затянулась.

– Ладно, – сдалась преподавательница. – Поставлю вам «удовлетворительно». Давайте зачетку.

Горец победно встал. Протянул зачетку и вдруг сказал со страшным акцентом:

– Матэрия пэрвична…

Женщина с интересом вскинула брови:

– Вы что, четверку хотите?

Самое замечательное в нашем последнем концерте было то, что он прошел. Мы облегченно вздохнули и сдержанно поздравили себя с прибытием к финишу вовремя и без потерь. Для бурной радости сил уже не оставалось. Мы все-таки здорово вымотались на этих гастролях. Так что удовлетворились тем, что коротко потрясли друг другу руки. И слава богу. Потому что радоваться было пока рано. На обратном пути мы на всю ночь застряли посреди дороги.

Я не ожидал от судьбы такой подлости и мирно почивал на своем насесте. Устроился поудобнее и закрыл глаза. Под мысли о любимой удивительно хорошо дремлется. Когда проснулся, автобус стоял. В открытые двери, клубясь, заползал воздух.

Я вышел размяться. Родные просторы освещались мягким серебряным светом. В воздухе огромными неправдоподобными хлопьями кружились снежинки. Шофер сосредоточенно мочился на дорогу.

– Потеплело, – нехотя сказал он. – Не замерзает.

Саша пояснил. Рыхлый тающий снег покрыл слежавшийся, укатанный машинами наст. Теперь колеса скользят и проворачиваются вхолостую. Двигаться, особенно в гору, нет никакой возможности. Надо куковать до утра. К утру мокрая каша должна подмерзнуть. Может быть, нам повезет. Мимо пройдет мощный лесовоз, тогда мы попросимся на буксир. А пока – ждать, ждать и ждать.

Я погрузился в тоску и отчаяние. Я еще никогда не застревал в пути таким дурацким образом. Было обидно за себя и еще ничего не подозревающую Люсю, которая скоро начнет волноваться и переживать. Наша последняя ночь горела синим пламенем.

«Чертова работа, – думал я. – Проклятая чертова работа!»

Вероятно, О.А. думал о том же. Хотя и с меньшим трагизмом. Во всяком случае, он решил морально поддержать наше ремесло. Отважился рассказать утешительную байку про знакомого ему поэта. Фамилию оно этично скрыл. Поэт был алкоголиком. Что, естественно, не удивляет. Он усугублял спиртное таблетками и напивался до провалов в памяти. Не задерживался ни на одной работе и испытывал хронический недостаток в деньгах. Типичная, в общем, для литератора судьба.

Друзья с трудом подыскивали ему халтуры. Написать что-нибудь для «Ленфильма» или телевидения. Руководить каким-нибудь дохлым ЛИТО. Хорошо, если аванс выплачивали не сразу. Тогда он успевал что-то сделать. Второй раз на том же месте ему уже ничего не поручали. Не хотели связываться.

Однажды, по большой протекции, его пристроили в тихую гавань заводской многотиражки. Как талантливую знаменитость его там взяли сверх положенного штата. Подснежником. Оформили слесарем по металлу. Работа не требовала особых усилий. Он публиковал свои старые стихи под рубрикой «Творчество наших читателей». Честно продержался до первой зарплаты. После чего традиционно ушел в загул.

Что с ним случилось – не помнил. Очнулся в каком-то казенном, по виду медицинском учреждении. То ли вытрезвитель, то ли, еще хуже, психушка. Он полулежал на жесткой кушетке. Сидевший за столом мужик начальственно задавал вопросы: фамилия? имя? место жительства? профессия?

Поэт оробел. В вытрезвителе он был уже своим человеком, а здесь все выглядело незнакомым. Вдруг его упрячут в камеру с пенопластовыми стенами? Или с парочкой садиствующих кретинов? А как же стихи, читатели, творческая карьера? Он понял, что надо создавать о себе хорошее впечатление. Стал объяснять: я поэт. Пишу для эстрады, цирка, больших и малых газет. Райкин, вот, звал написать для него номер. Где-то в Тьмутаракани скоро выйдет книга. То есть он как бы выше их привычного контингента. Он сбивчиво все это рассказывал и вдруг заметил, что мужик вертит в руках его документы. Поэт смутился и замолчал. А мужик посмотрел на фотографию в заводском пропуске и привычно-бодрым голосом сказал:

– Да вы не волнуйтесь. Слесарь – тоже хорошая профессия…

Мы грустно посмеялись. Ничто так не скрашивает настроение, как совместный оптимизм по поводу чужого несчастья. А что еще оставалось делать?

18.

Уважаемые пассажиры! Наш самолет произвел посадку в аэропорту Пулково города-героя Санкт-Петербурга.

(Объявление по трансляции)

Все хорошее имеет конец. Эту фразу любил говорить один мой приятель. На слове «хорошее» он со значением хлопал себя в грудь.

Самолет равнодушно уносил пассажиров в другую жизнь. Из Братска к Петербургу он добирается методом кузнечика. Прыжками. Взлет-посадка, взлет-посадка. Через цепочку городов. В каждом надо вылезать и торчать в аэропорту. Причем везде свое время. Своя планировка объектов сервиса. И везде все закрыто.

Мы уже находились в стадии последнего прыжка. Я был зажат между О.А. и женщиной с ребенком. О.А. невнимательно смотрел в окно. Ребенок через каждые две минуты просил пить. Остальное время он хотел писать.

Я, закрыв глаза, опять предавался любимому самолетному занятию. Итожил то, что прожил. Рылся в днях. В целом, итоги радовали.

Я все-таки славно потрудился. Я вообще люблю работать. Меня увлекает процесс, когда из ничего получается нечто. Хотя, когда я говорю об этом, все страшно удивляются. Меня почему-то считают неисправимым лентяем. Особенно, жена. Ей кажется, что чиркать карандашом по бумаге или стоять на сцене к работе отношения не имеет. Работа – это ходить в магазин, крутиться по хозяйству и ездить в деревню помогать теще. Что я тоже делаю, но со скрипом.

Я получил какие-то деньги. А их, между прочим, всегда не хватает. Это отличительная черта всей пишущей братии. Люда Андреева, корреспондент заводской многотиражки, с горьким смехом рассказывала, что получает меньше работницы, убирающей ее кабинет.

Приходится выкручиваться. Искать побочные источники дохода.

Зимой я устроился в престижную гимназию при Русском музее. Вел там небольшое литературно-песенное объединение. Получал не бог весть сколько, но и работой себя, прямо скажем, не изнурял. Занятия проходили раз в неделю по два-три часа. Меня взяли как постоянного сотрудника, с записью в трудовой книжке. Мне так удобнее. Производственный стаж меня не волнует, поскольку я член творческого союза. А собирать справки и оформлять совместительство мне не хватает терпения.

Служба на ниве просвещения закончилась для меня трагикомично. Во время летних каникул я, по наивности, в гимназии не появлялся. Хотя отпуск мне, как недавно работающему, еще не дали. Я думал, раз нет занятий – нечего и ходить. Бессмысленное присутствие, в моем представлении, граничит с идиотизмом. Тем более, у них были мои координаты, в случае необходимости могли бы связаться. Я пришел только в начале сентября. Узнал, что меня, как прогульщика, хотят уволить по статье. Я не очень переживал, но все же было неприятно. Курировавшая внеклассную работу завуч подсказала выход. Нужно написать заявление. Задним числом взять отпуск за свой счет с последующим увольнением. Тогда статьи можно избежать. Если, конечно, директор подпишет.

Я начал составлять заявление.

– Укажите причину отпуска, – сказала завуч.

– Я тут написал «в связи с литературной работой», – объяснил я.

– Это не пойдет. Что значит «литературная работа»? Это не уважительная причина.

– А какая причина уважительная?

– Ну, если бы вам, например, надо было лечь в больницу…

Переписывать было лень. В окончательном виде заявление выглядело так: «Прошу предоставить мне отпуск за свой счет в связи с литературной работой и необходимостью лечения». Директор подписал его без звука.

В этой поездке я пережил еще одну любовь, в которой был счастлив. Пусть даже несколько дней. Они были наполнены теплотой и нежностью. И вспоминать их я буду светло.

Наш с Людой роман заканчивался сумбурно. С утра мы принимали визитеров. Я так и не пришел в себя после бессонной, выматывающей ночи на таежных просторах. Спать уже не хотелось. Было жалко времени. Мы лежали, обнявшись, и тихо переговаривались.

– Я даже плакала. Тебя нет и нет. Я боялась. Вдруг что-то случилось?

– Ничего со мной не случится. Я, наоборот, за тебя беспокоился. Все время думал, как ты там.

– Ты правда думал обо мне?

– Я написал тебе первое письмо. Прямо в автобусе, пока мы стояли. Только оно не очень длинное. Я почти вслепую писал, без света. Я тебе его потом отдам. Перед отъездом, чтоб тебе было легче. Чтоб с тобой осталась частичка моей души.

– Оно хорошее?

– Да. Я написал, что люблю тебя. И буду ждать, когда ты приедешь. И что не надо ни о чем жалеть. Сейчас мы нужны друг другу, и дай бог, чтоб это было всегда.

– Ты так хорошо говоришь…

Я не успел самокритично возразить. Кто-то вдруг настойчиво забарабанил в дверь.

Людмила вздрогнула.

– Кто это?

– Не знаю. Закройся пока одеялом. На всякий случай.

Я встал, частично оделся и пошел открывать. На пороге стояла горничная.

– Вы выезжаете сегодня?

– Да-да. Я потом сдам номер. Часов в двенадцать. Ничего вашего не унесу с собой.

– Давайте я у вас уберу.

– Спасибо. Вы знаете, я страшно устал. Мы приехали утром. Я хочу поспать. Потом уже сдам номер, и вы его уберете.

– Я быстро.

– Не надо, прошу вас.

Горничная не понимала моих капризов. Она твердо знала, что гостиницы существуют для удобства их персонала. Даже в Сибири. И, соответственно, для бдительной охраны чужого морального облика. Она все же сделала попытку войти, но я резко пресек эти намерения.

– Ну, как знаете, – обиделась она. Повернулась и застучала каблуками.

– До свидания, – вежливо сказал я вслед.

Свидание состоялось раньше, чем хотелось бы. Не успел я вернуться в расслабленное состояние, как стук повторился. Горничная пригласила на помощь дежурную по этажу.

– Почему вы не хотите, чтоб убирали? – упрекнула меня дежурная. – Свои порядки устанавливаете?

– Понимаете, – разъяснил я, – я плачу деньги. Никому не мешаю. И хочу жить, как я хочу.

– За вас платят, – на всякий случай уточнила горничная. Все-то они знали.

– Это уже мои проблемы. Платят, и немало. Чтобы я мог нормально жить. И отдыхать в том числе. Сдам номер – и уберете.

– Что же ей, – дежурная с недоумением кивнула на горничную, – второй раз потом приходить.

Я подумал, что чувствует сейчас Люда, и разозлился.

– Да. Придет второй раз. До свидания.

И резко захлопнул дверь.

Очередной стук вспугнул нас после небольшой передышки. В нем уже явно слышались особая настойчивость и начальственная бесцеремонность.

Я, не стесняясь, вполголоса выругался:

– Что за еб твою мать? Директора они привели, что ли?

Оказалось, пришел Саша.

– Давайте рассчитаемся, гражданин, – сказал Саша из-за двери. – Я вам денежки принес.

Момент получения денег – это святое. Я с оговоркой пригласил гостя в дом.

– Подожди пару минут, потом заходи. Я выключу душ.

– Понятно, отозвался гость. – Ты, как всегда, в одних часах… Начинаю счет. Раз, два, три, четыре…

Мы быстро оделись и навели порядок. Я машинально включил телевизор. Обстановка выглядела умеренно деловой. Коллеги по работе обсуждают накопившиеся проблемы.

Саша так и понял. Он старательно досчитал до ста двадцати и вошел, закрыв глаза руками.

– Никуда не смотрю, сажусь за стол и считаю бабки.

– Ну вот, – сказал я, – прибыл поручик и все опошлил.

Саша со свойственной ему тактичностью не покинул нас в трудные минуты прощания. Тем самым сорвав слезную его часть. И от этого было легче.

Мы заварили оставшийся чай. Саша старался, чтобы никому не было скучно. Он делился интересными и поучительными наблюдениями относительно коварства неразделенной любви. Например, только что подсмотренной сценкой между продавцом пивного ларька и его зазнавшейся женой. Она пришла навестить мужа на его рабочем месте. Смяв очередь, пробилась к заветному окошку. Развязно взяла кружку пива и легкомысленно отказалась платить. Чем вызвала у супруга приступ совершенно шекспировского негодования. И продавец, к восторгу публики, кричал ей:

– Я тебе, блядь, не спонсор! Я сам сюда воровать пришел!

Мы бездумно болтали до последнего момента. Потом, как всегда неожиданно, выяснилось, что времени в обрез и нужно спешить к самолету. Верный «ПАЗик» ждет у крыльца.

Сам отъезд я помню отрывочно. Меня уже охватила чемоданная лихорадка. Мы мчались сквозь город, опять покрытый химическим туманом. Мимо блеклых домов и выцветших деревьев. Мимо уцелевшей наглядной агитации, призывающей к дальнейшим свершениям. Еще один город, который я покидаю. И который, кстати, так толком и не рассмотрел.

В аэропорту я взбудораженно пожимал руки Саше и шоферу. Кокетничал с дежурной по регистрации. Пытался успокоить готовую расплакаться Люду.

– Я напишу тебе. Слышишь?

– Да.

– И мы еще увидимся. Ты не переживай. Все будет нормально. Держи хвост морковкой.

– Да нет у меня хвоста! – в отчаянии крикнула Люда.

Я, оглядываясь, пошел к выходу на посадку.

Прощай, Люся-Люсенька. Может быть, у нас что-нибудь и получится. Будем надеяться. И я обязательно напишу тебе, потому что мне сейчас очень грустно.

Плохо, что все время приходится расставаться. С друзьями, которые вдруг пропадают. С несбывшимися мечтами и планами. С любимыми, которые уходят от нас, и с любимыми, от которых уходим мы. Еще мы уходим от самих себя, становясь мудрее или глупее. И это тоже расставание. Со своим прошлым.

Самолет резко ухнул вниз, и я отвлекся от невеселых размышлений. Мы заходили на посадку. Откуда-то со стороны моего Петергофа. С местом обитания мне повезло меньше, чем, скажем, карикатуристу Мише Ларичеву. Тот живет в Пушкине. Название пригорода воспринимается как звонкая часть фамилии. Подпись под рисунком обычно гласит: «Художник Михаил Ларичев (Пушкин)».

Под крылом проплывали родимые огни. Где-то там был дом, в котором меня, по всей вероятности, ждали. Если, конечно, я не обольщался.

После самолета мне предстоял еще долгий путь на перекладных. О.А. было легче – его встречал сын с машиной. Мы трогательно попрощались. Даже заключили друг друга в символические объятия. Выяснилось, что мы успели сдружиться. Как сказал бы герой телевизионного боевика прежде чем всадить две пули в грудь предавшей его любимой:

– Мне тебя будет очень не хватать…

– Приду домой, – мечтательно сказал я, – напьюсь чаю и лягу спать. Я к этому аморально готов. Благо, повод есть.

О.А. улыбнулся.

– Желаю удачи.

Я помахал вслед отъехавшим «Жигулям» и пошел в очередь к телефону-автомату. Отстояв, набрал свой номер.

– Дануська? Привет, малыш. Это папа.

– Я тебя обрадую, – торопливо сказала дочь. – Мама разрешила мне взять кота. Его зовут Габи.

– Откуда взять?

– Он жил на улице, а теперь живет у нас.

Вот так. За время моего отсутствия семья выросла еще на одного иждивенца. У нас однокомнатная квартира, нам крайне не хватало кота.

– Как он себя ведет?

– Он хорошо себя ведет. Ничего не делает. А что ты мне привез?

– Игрушки привез. Книжку привез.

– А жевачку?

– И жевачку. Скажи маме, что я уже еду из аэропорта.

– Мама! Мама! – закричала Даша в невидимое пространство. – Папа приехал!

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru