Текст книги "Держи хвост морковкой! (СИ)"

Автор книги: Виктор Плотицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Виктор Николаевич Плотицын – Держи хвост морковкой – Виктор Николаевич Плотицын Скачано с сайта prochtu.ru

Виктор ПЛОТИЦЫН

ДЕРЖИ ХВОСТ МОРКОВКОЙ!

Короткий роман с многочисленными отступлениями,

в том числе и от нравственности

1.

– Привет, козел!

– Сам привет!

Из старого анекдота

Телефон нам поставили недавно. Когда он звонит, это еще событие. Жена отрывает взгляд от вязания. Дочка кричит: «Телефон!» и бежит постоять рядом с аппаратом. Я снимаю трубку и подчеркнуто нейтрально говорю «алло». Иногда, по настроению, добавляю: «Я вас слушаю очень внематоч…, простите, внимательно». Специально для развлечения слабонервных подруг жены.

– Это Виталий?

– Да.

– Кипренский беспокоит. Как у вас со временем?

О.А. Кипренский – мой благодетель. Обложившись телефонными книгами, он целыми днями звонит в ближние и дальние учреждения только что распавшегося Советского Союза. Он умело ищет и находит халтуру. В каждый цветок сует хоботок. Иногда вынимает пустым, иногда с медом, и тогда делится сладкой каплей с ближним.

Бог не фраер – О.А. не может выступать один. Он и не писатель в чистом виде, он литературовед, паразит на могучем теле отечественной словесности. Исследует малознакомое окружение великих, что отнюдь не близко радовому зрителю, тоскливо напоминая о школьном образовании. Оно у нас, как известно, всеобщее, но пока довольно среднее. По страницам учебников уверенно шагают одинаково хорошие писатели и поэты. И все, конечно, вышли прямиком из гоголевской «Шинели».

Лет пятнадцать назад я сидел в студенческой компании с дешевым вином, девушками и умными разговорами. Большинство присутствующих учились на филфаке, так что беседа сама собой велась о поэзии. Меньшинством был военно-морской курсант, чей-то кавалер. Скромный парень, без гонора, но наслушался филологического трепа и захотел отличиться. В душе хрустально заплакала струна. Курсант дождался паузы и сказал, что знает замечательное стихотворение, только кое-что вылетело из головы. Но если начать читать – может вспомниться. Мы выразили готовность слушать. Курсант эффектно отбросил в сторону руку и задекламировал:

– Выхожу один я на дорогу

В старомодном ветхом шушуне…

– Нет, не так, – поправил он себя. – Выхожу один я на дорогу… В старомодном… черт, не помню дальше. Главное, стихи хорошие, за душу берут!

– По-моему, это Блок, – без улыбки предположил будущий директор сельской школы остряк Саша Покрашенко.

– Точно, – согласился курсант, забрал свою тактичную подругу и ушел.

Кажется, потом она вышла за него замуж. Все-таки парень тянется к прекрасному. Любит Блока, а я, например, не очень.

Наша аудитория в основном состоит из таких любителей. Так что после сеансов О.А. кто-то должен поднимать опавший зал. У меня в этом отношении выгодный жанр – поэт с гитарой.

– Со временем у меня все нормально, – сказал я в трубку. – Готов работать.

– Вот и отлично. Как насчет поездки в Братск? На недельку примерно. Литературные вечера в сельских клубах.

– Олег Анисимович, – говорю, – мы прогорим. Я уже был в тех местах, там нужны какие-то крутые имена. Там жаждут видеть эротику. А лучше – цыган или лилипутов. Вас придется перекрасить, а мне отпилить ноги. И выступать топ-лесс. С обнаженной грудью, без лифчика.

– Кто-то ведь должен поднимать глубинку. Не все же им цирк на сцене смотреть. Потом, нам обещают хорошо заплатить…

Можно подумать, что кто-то, зазывая выступающих, сходу обещает надуть.

– Честно говоря, не хотел бы я туда ехать, и вам не советую. Юридически вы там не защищены. Организаторы работают на кассу. Они обязательно начнут прогорать. Проще всего свалить на плохое качество мероприятия. В лучшем случае, выдадут деньги на обратный билет, и вы же останетесь виноватым.

– Там другая история. У них есть культурный центр, называется «Инициатива». Они что-то покупают, продают, зарабатывают большие деньги. Но им нужны хоть какие-то выступления, чтоб оправдать название «Культурный». Наш заработок для них семечки, запланированные убытки.

– А почему именно мы? Далекие, неизвестные, камерные? Там же рядом свои, недалекие…

– Есть человек один, мой знакомый. Я его рукопись в «Звезду» пристроил. Это ответный ход.

Понятно. Вырисовывается знакомая ситуация интеллектуального бартера.

– Вам что, деньги не нужны? Я другого возьму. Тем более, что они уже и на самолет выслали.

– Олег Анисимович, – проникновенно заметил я, – есть такая часть речи – наречие. Оно всегда при глаголе, но как исключение может присоединяться к существительному. Я это в университете изучал. Мне еще тогда запали в душу два примера: «яйца всмятку» и «деньги кстати». Причем оба выражения я ощущаю физически.

О.А. шутку не принял.

– Так едете или нет?

Я попробовал набить цену еще на полфранка.

– Надо с женой посоветоваться. Я завтра позвоню и соглашусь, хорошо?

А что советоваться? Если уж самолет наперед оплачивают – значит, надо ехать. Да и с женой мы, по-моему, опять в ссоре. В душе она не одобряет мой образ жизни. Хотя и делает вид, что ей все равно. Пусть лишний раз отдохнет в относительном одиночестве.

2.

Дорога начинается с первого шага. Это мой собственный, а потому любимый афоризм. Я им горжусь. Хотя что-то подобное говорили еще древние китайцы. Да и дорога, обычно, начинается чуть раньше – с момента ее осознания, с радостного чувства, что снова выбит из обыденной колеи.

Чемодан я собрал довольно быстро. Собственно, он всегда наполовину собран, разные мелочи для поездки так в нем и хранятся. Например, перекрученная алюминиевая ложка дембельского образца с выцарапанной надписью «Ищи мясо, сука!» Перочинный нож, с которым можно ходить на средней величины медведя. Игрушечный на вид кипятильник повышенной зверской мощности. Спрятанный от жены блок сигарет. Захваченная на память из самолета пластмассовая чашечка.

У меня свой метод укладки. Сначала все вещи сваливаются в одну кучу на диване. Потом надо сесть и задуматься – что же я мог забыть? Главное – не думать очень долго, потому что Даша начинает ходить кругами, выискивать, что бы такое, жизненно ей необходимое, утащить. Она, как сорока-воровка, все несет в гнездо своим деткам-игрушкам.

Пришлось тактично уговорить ребенка сесть и нарисовать какую-нибудь картинку. Она крайне нужна папе в дорогу. Другой помощи пока не надо, основная помощь – это не мешать.

Дочь разочарованно удалилась в свой угол, а я понес чемодан к дивану и начал загрузку. На дно сунул концертные туфли, по-артистически упрятанные в старые носки. Остальное распихал по углам. По случаю всеобщей талонной суверенизации добавил чай и сахар. Жена со вздохом пожертвовала две банки рыбных консервов. Костюм и рубашки заняли место сверху – меньше помнутся. Хотя после чемодана одежда все равно производит неизгладимое впечатление.

В общем, голому собраться – только подпоясаться. Наступила минута расставания с родными и близкими.

– Даша! Маленький бандитус! Иди, я тебя поцелую.

Дочка, не вставая, замахала руками и показала язык:

– У-у-у-у!!!

Трогательное прощание со стариком-отцом.

Жена вмешалась:

– Даша! Иди поцелуй папу! Он уезжает.

Маму она слушается почти беспрекословно. Подошла, прижалась – маленькое, теплое, своенравное существо.

– А что ты мне привезешь?

– То, что куплю. Я же не знаю, что там будет в магазинах.

Думаю, что знаю – ничего там в магазинах нет.

– Купи жевачки.

– Обязательно. – Это обещать легко, жевачки кругом навалом. – Слушайся маму, не обижай ее.

Обнял Татьяну, поцеловал в щеку.

– Возвращайся быстрей.

– Как получится.

– Будешь изменять – убью!

– Не говори глупостей. Давай присядем на дорожку.

Присели. Жена на табуретку, дочь на полку для обуви, я прямо на чемодан.

– Ну все, пока.

Погладил Дануську, еще раз чмокнул жену. Посоветовал:

– Держи хвост морковкой! Скучай без меня.

– Звони.

– Есть, товарищ командир. Если будет возможность.

– А доволен-то как… – Татьяна скупо улыбнулась.

– Все, бегу.

Вышел из подъезда, поздоровался с зоркими бабушками на лавочке и заторопился к автобусной остановке. Настроение было выше среднего. Я вообще люблю уезжать. Чувствуешь какой-то эмоциональный подъем. Не зря ведь творческий союз посылал своих советских писателей в дальние командировки. В освобожденной от домашних забот голове неожиданно просыпаются умные мысли. Хочется припасть к столу и сочинить нетленку вроде птицы-тройки. У меня много песенных сюжетов задумано в дороге: всплывают вдруг несколько строчек, и видишь, что из этого что-то должно получиться. А уже потом, дома, пытаешься это «что-то» втиснуть в слова. Иногда удается, но часто бьюсь впустую – настрой теряется, приходится себя заводить, и выходит уже не то.

Пока ждал общественный транспорт, родилась строчка «У царя Иванушки».

Прямо с музыкой, однообразной, как колокольный звон. Что-то обрядовое, околонародное.

У царя Иванушки, в неоглядной вотчинен,

И палаты светлые, и засовы прочные…

Видимость благополучия царя-батюшки. Все, вроде, хорошо, а душа мается: жизнь-то на чужой крови построена. И без крови на троне не удержишься. Надо обдумать. Вдруг это та песня, которую я всю жизнь в себе ищу? А может, просто дань моде – сейчас все набросились на русский материал, без фураги хоть на сцену не выходи.

3.

Все течет, все из меня.

Р. Декарт (искаж.)

Я так и не научился спать в самолетах (в автобусах, правда, уже могу). Тем более, что лайнер ТУ-154 комфортабельному отдыху не способствует. Мечта нашей авиации – грузить пассажиров штабелем, чтоб больше вошло. И многое сделано на пути к исполнению этой мечты. Чувствуется напряженная работа светлых конструкторских умов. Кресла узкие и поразительно неудобные. Расстояние между рядами минимально. На подлокотнике два локтя, твой и соседский, уже не умещаются. Меняешь одну неудобную позу на другую. Затекают сразу ноги, руки и шея. Живот после аэрофлотовской пищи активно урчит, вырабатывает биогаз. Еще и курить нельзя. И взятый в дорогу остросюжетный детектив оказывается тупосюжетным. Остается только впасть в анабиоз и заниматься самокопанием.

Как модно теперь говорить, жизнь человеку дается, и прожить ее надо. Мне уже сорок лет. А если пройдет еще год, то будет сорок один. И так далее. В общем, я в возрасте творческой половой зрелости.

У меня есть сын, которого я лет десять не видел. Есть третья жена, которая принципиально ничем не хуже первых двух. Есть дочь, которая на глазах отбивается от рук. Правда, какое-то влияние я на нее все же оказываю. В частности, Даша уже пытается сочинять. Ищет нетрадиционные пути к слову. Недавно пела своей кукле: «Петух захлопал хвостом во все горло». Я сказал, что петух вообще-то хлопает крыльями. Дочь возразила, что вообще крыльями, а ее петух – хвостом. Про горло я промолчал. Если в одной фразе сразу несколько ошибок – это признак стиля.

Я написал диссертацию, и ее читали по крайней мере оппоненты. Принимал участие в составлении нескольких словарей, где в предисловиях моя фамилия упомянута с выражением благодарности. Я сочинил в общей сложности штук триста (считая и на чужую музыку) песен. И за десяток из них не стыдно.

Я знаю кого-то из великих, и, что важнее, кто-то из них знает меня. Хотя такое знакомство не всегда показательно. Илья Бутман рассказывал, как его выделил Жванецкий. Шел ленинградский (тогда еще) фестиваль юмора «Очень-91». Жванецкий со сцены открыто возмущался, что в зале много гостей без аккредитационной карточки на шее:

– В кои-то веки собрались профессионалы обсудить свои дела, а им мешают! Я не автографы приехал раздавать!

В перерыве Илья зашел в туалет. Жванецкий стоял перед писсуаром, застегивая молнию. Скользнул по Илье взглядом, отметил наличие карточки и довольно сказал:

– Хоть здесь одни профи!

Я неплохо выступаю, тарифицирован как артист первой категории. У меня даже была одна поклонница, которая отыскивала меня по афишам в сборных соляночных концертах и дарила книги с трогательными подписями.

То есть что-то я, безусловно, в жизни уже свершил.

Но иногда царапает ощущение, что я так и не сделал главного. Не открыл собственную планету, не отыскал нефть на своем участке. Был и остался винтиком в сложной системе. Токаря воспринимают по работе, поэта и артиста – по имени. Как-то подсознательно я все время готовлюсь к тому, что слава, признание, известность придут когда-нибудь потом. Придут ли?

Жизнь получается предчувствием, ожиданием будущего успеха. Длинным коммунальным коридором к неведомой янтарной комнате.

Я уже менял семью и профессию. Многократно влюблялся и даже был счастлив. Обманывал себя и других. Останавливался и оглядывался. Шел неверной тропой и выходил на столбовую дорогу.

Помню, в малознакомой компании симпатичная девушка спросила у Эдика Дворкина:

– Простите, чем вы занимаетесь?

– Я поэт, – ответил Дворкин. – Я написал трагическую балладу о селезне, который несет яйца.

– Но ведь селезень не несет яйца! – удивилась девушка.

– Я написал трагическую балладу, – повторил Эдик, – о селезне, который летит высоко в небе и несет яйца.

Жалко селезня. Летает, а не орел.

4.

Юрий Тейх и Сережа Янсон переходили улицу. Мимо на большой скорости неслась машина. Тейх остановился и придержал готового высунуться Сережу за локоть. Они благополучно добрались до противоположного тротуара.

– Янсон, – торжественно сказал Тейх. – я спас тебе жизнь.

– Спасибо, Юра.

Тейх смери Сережу оценивающим взглядом и пожал плечами:

– Не за что!

Правдивая история

В Братске нас встретили белесый туман, пахнущий горелой смесью навоза с резиной, и местный администратор Саша.

– Выброс с алюминиевого завода, – объяснил Саша.

Заводу тяжело. Он напряженно изнашивает оборудование, пытаясь завалить страну материальными ценностями. Оборудование железное, но побывавшее в руках советского человека. То есть иногда там что-нибудь не срабатывает, и на город ползет колоссально вонючее облако – мечта токсикомана. Во время сильного выброса дети не ходят в школу. Сегодня выброс средний, и школы работают. Нам повезло – мы сразу вдохнули романтики полной грудью.

Саша сообщил также, что живет в Братске уже давно, и научился выводить токсины из организма подручными горячительными средствами. Причем в основе лечебного настоя лежит украденный Сашиным знакомым с того же завода спирт. Круг, как положено, замыкается.

Мы получили багаж и по грязноватому снегу побрели к автобусу. Гостиница находилась на другом конце города. Хотя Братск похож на город примерно так же, как рубль на доллар. Братск – это несколько сведенных вместе поселков. Кончается один, и после полосы чахлого леса начинается другой. Каменные джунгли чередуются с деревенским пейзажем. Побывавшие в Штатах счастливцы в дорожных очерках «Америка как она есть» примерно так описывают Лос-Анджелес. С учетом, конечно, тамошнего климата и зверств капитала. Я, по серости, мог сравнить этот мини-мегаполис только с идеальным поселением будущего, когда наконец сотрутся грани между городом и деревней. Горожане получат доступ к дорожно-транспортным прелестям сельской глубинки. Зато обитатели одноэтажных домиков не почувствуют себя оторванными от благ магазинной цивилизации.

Гостиница называлась просто, но со вкусом – «Братск». Это мода многих городов. Патриотично и без претензий. Да и приезжему легко запомнить место нового обитания. Кстати, с возвращением Ленинграду прежнего названия, бывшая одноименная гостиница тут же сменила вывеску на «Санкт-Петербург». Сервис торопливо идет в ногу со временем.

О наших гостиничных приключениях можно написать целую книгу. Красочно обрисовать, как в Одессе к нам с Сережей в номер по случайной телефонной договоренности пришли две совершенно незнакомые девушки с бутылкой вина. И вину Сережа обрадовался больше. Как в райцентре Ширяево на весь этах был один умывальник в коридорном закутке. Из него мы брали воду для питья, в него же тайком мочились. Для более солидных подвигов надо было идти на холод в монументальный железобетонный сортир. Как в Иркутске, в гостинице «Сибирь» мы столкнулись с прямо-таки иезуитской бдительностью администрации: визитные карточки постояльцев для мужчин и женщин были разного цвета, чтоб мужики не водили по своим визиткам посторонних дам и наоборот. Как в Кишиневе мы жили вчетвером в огромной комнате пятиместного номера и еще доплачивали, чтоб не подселили пятого. Там от перегрузки и кустарного молодого вина у Ильи прихватило сердце, и мы полночи вызывали «скорую» с единственного телефона дежурной. А когда приехавший врач сделал Илье укол, и все обошлось, мы на радостях допили оставшиеся банки с вином и проспали свой поезд. Как в Череповце я кемарил в холле, потому что номер был занят для интимных целей. Как в холлах других городов кемарили мои сотоварищи. Как в Донецке после фестивального банкета мы вернулись в гостиницу глубокой ночью, и заслуженный швейцар, по негласному профессиональному обычаю увешанный знаками центральной и региональной доблести («Тридцать лет граненому стакану»), из вредности не пускал Сережу, потому что тот забыл визитку в номере. Ему практически нечего было достать из широких штанин. Лифт уже не работал, и нам с Ильей пришлось топать на шестой этаж и обратно. А когда обиженный Сережа был восстановлен в статусе постояльца, он вдруг закричал на бдительного обладателя нагрудного металла:

– Сталинист! Скольких людей ты замучил в подвалах?!

После этого в тесном кругу мы всех швейцаров называли сталинистами.

В «Братске» швейцар, конечно, тоже имелся, но какой-то удивительно доброжелательный и спокойный. Может быть потому, что я по рождению и воспитанию дальневосточник и искренне верю, что за Уральским хребтом люди душевней в отношениях между собой. Вообще, гостиница мне понравилась. Дежурные на этажах выглядели просто красавицами. Возле каждой, естественно, уже несли вахту суровые темноволосые ребята кавказского происхождения.

Зато удобства были максимальными. В номерах исправная сантехника, совместимая с любой периферией. Телефон, телевизор, холодильник – и все работает. А главное – номера одноместные. Не надо все двадцать четыре часа слышать, видеть и обонять соседа. При теперешних ценах – просто неправдоподобная роскошь.

Саша попрощался и убежал по делам. Сказал, что первое выступление завтра. Мы переоделись, сходили друг у другу в гости, договорились, что вместе пообедаем и осмотрим магазины на предмет колониальных товаров.

– Начало хорошее, – сказал я. – Интересно, заплатят они нам или нет?

О.А. Благодушно усмехнулся.

– Это именно то, что каждый охотник желает знать.

5.

Когда идешь рядом с хромым – поджимай ногу.

Восточная мудрость

В столовой выяснилось, что Кипренский питается исключительно по науке. Мяса не ест. Солью и сахаром не злоупотребляет. Устраивает разгрузочные дни, голодает по Брэггу. В общем, находка для составителей наших продовольственных норм.

На раздаче он уверенно попросил кашу без масла. Отсутствие масла было вполне объяснимо. Но каши тоже не оказалось.

– А это что? – ткнул пальцем Кипренский.

– Это гарнир, вареное просо.

– Дайте два гарнира.

– Гарнир идет под второе. Шницель, тефтели, бифштекс.

– Я не ем мясного, – гордо сказал О.А.

– Олег Анисимович, – вмешался я, – не волнуйтесь, это можно. Это не мясное.

– Ничего не знаю, – сказала раздатчица. – Гарнир идет ко вторым блюдам.

О.А. неохотно принял решение.

– Хорошо, давайте. Виталий, вы что берете?

– Мне бифштекс, – выбрал я. – Он богаче крахмалом.

– Придется вам съесть два бифштекса, – вздохнул О.А. – Я, конечно, за свой заплачу.

Я не возражал. Мы прихватили еще по винегрету – захотелось свежих нитратов – и по стакану прозрачного компота, убедительно доказывающего чистоту ангарской воды.

Обед скрасила поучительная беседа о диетах и голодании. Кипренский обращал меня в свою веру. Оказывается, каждый индивидуум напичкан шлаками. Именно от них все зло, от простуды до бездуховности. Работа желудка становится непосильной. Ни на что другое организма уже не хватает. Человек физически и морально деградирует. Пища должна быть простой и сытной, не так ли?

Я сказал, что по-моему, пища прежде всего должна быть. Остальное зависит от точки зрения.

На Чукотке, в одном гостеприимном доме, мы восторженно проверяли, сколько красной икры удерживает стандартный кусок хлеба, взятый за уголок. В Одессе, в женской колонии, пробовали тюремную пайку. В ресторане Кишинева знакомились с национальной кухней. Выбрали в меню колоритное молдавское название, и официант принес котлеты с картошкой. То есть еда, кроме прямого назначения, является источником духовного познания.

Кипренский, не споря, доклевал просо, поблагодарил за компанию и ушел. Сказал, что подождет на улице. Я даже не успел поведать ему о выпускниках-биологах, с которыми общался на военных сборах после окончания университета. Ребята превозносили экзотические блюда и охотно делились накопленным кулинарным опытом. Например, как надо жарить дождевых червей до золотистой корочки.

А с просом у меня вообще связано замечательное воспоминание. Мы ехали на автобусе из Вильнюса в Шяуляй. В концертной бригаде была одна женщина, Ирина Алексеевна, окруженная, естественно, всеобщей заботой и двусмысленными разговорами. Ехать по Литве, надо признать, не слишком весело. Аккуратные однообразные пейзажи быстро надоедает. Надо было как-то убить время. Ирина Алексеевна оказалась идеальным объектом спонтанного высококвалифицированного розыгрыша.

Повод дал Дворкин. Он шумно вздохнул и произнес, ни к кому, собственно, не обращаясь:

– Интересно, там в магазинах есть просо? Что-то поясницу ломит.

Ирина Алексеевна встрепенулась.

– А что, просо помогает? – осторожно поинтересовалась она.

Нужно обладать особым цинизмом, чтобы не удовлетворить нашу российскую женщину в ее интересе к охране здоровья. Мы в четыре голоса повели разъяснительную работу. Просо, говорили мы, не просто помогает. Это вечное и эффективное средство сразу от всех болезней. Оно аккумулирует энергию космоса и щедро делится ею с потребителем. Еще в Древнем Египте просо применяли для искусственного осеменения крупного рогатого скота. Просологов там чтили наравне с верховными жрецами. Видеть во сне просо и по сей день расценивается как знак большой удачи при последующем совершении зачатия.

Просяные ванны (два мешка крупы на три литра воды при непрерывном вращении с боку на бок) устраняют радикулит, геморрой и сердечную недостаточность. Розовый портвейн с добавлением просяного масла заменяет любое косметическое средство.

Ирина Алексеевна ахала и запоминала рецепты. Теория просолечения рождалась буквально на глазах. Мы уже потеряли бдительность и лепили все, что взбредет в голову. Просо выводило из организма радиацию и снимало зубную боль. Утоляло жажду в пустыне. Избавляло от родимых пятен (в том числе и капитализма). Поднимало творческий потенциал на небывалый уровень. Это мог бы подтвердить любой просотерапевт.

– А почему об этом ничего не пишут? – негодовала Ирина Алексеевна.

Мы отметили, что у проса есть враги. В основном, это традиционные медики, а также экстрасенсы, боящиеся конкуренции Доходы акул фармацевтики брошены на удушение просологии. Пресса закуплена на корню. Академиков шантажируют. Как теперь выяснилось, у русской революции было два зеркала – Лев Толстой и просо. Второе утаили от народа в архивах вождя. Засекреченные исследования показали, что только куриный организм может сопротивляться лечебному действию проса. Поэтому основную часть целебного продукта втихую скармливают курам.

Но существует группа отчаянных энтузиастов, которые с риском для жизни хотят рассказать миру правду. Их немного – несколько десятков человек, объединившихся во всемирной ассоциации просоведов. Гимном ее российского отделения служит песня «А мы просо сеяли, сеяли». Скоро в Голландии состоится первый конгресс ассоциации. Эдик Дворкин уже получил приглашение выступить с докладом «Просо как стимулятор литературной деятельности». Но власти чинят препятствия. Виза до сих пор не оформлена. Можно ждать любых провокаций от таможни. Скорее всего, придется ехать под чужим именем. Хотя организаторы пообещали в любом случае выслать диплом участника. Для конспирации его нужно вешать на стенку оборотной стороной с портретом Льва Толстого – матерый человечище на фоне личного урожая чудодейственного злака.

К этому времени Ирина Алексеевна уже стала прозревать, да и автобус въехал в Шяуляй. Так что мы с легким сердцем покаялись в обмане. Она вежливо посмеялась, но как-то без радости. Что ни говори, ей пришлось расстаться с мечтой, а кому это нравится?

6.

Тогда Тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец и ударил им Коратыгина по голове. Коратыгин схватился руками за голову, упал и умер.

Вот такие большие огурцы продают теперь в магазинах!

Даниил Хармс

В Братске действительно есть магазины. А магазины в Братске…

7.

Назавтра, как и договаривались, в шестнадцать ноль-ноль мы с О.А. вышли из гостиницы. В скоплении «Икарусов» и «Тойот» стоял под парами видавший виды «ПАЗик». Он должен был везти нас на сев разумного и вечного. Саша уже освоил командирское место рядом с шофером. Ехать в сибирском исчислении было недалеко – километров сто двадцать.

Я быстро, в двух словах убедил О.А., что надо располагаться слева по ходу движения – дальше от дверей, ближе к обогреву. Даже уступил ему переднее сиденье. Но О.А. все равно был недоволен. Ему разонравилась гостиница. В ней, оказывается, не учитывают смещение часовых поясов и игнорируют отдых проживающих. Он не ожидал проснуться от утреннего воя пылесосов в сопровождении молодецких трудовых выкриков. Он пробовал урезонить ретивых горничных, и его круто обхамили. А днем, в отличие от меня, он спать не может. Притом в буфете ему подсунули что-то вроде прессованных кузнечиков. Теперь он разбит физически и морально. О.А. говорил это как бы в пространство, но претензии косвенно относились в Саше как представителю принимающей стороны.

О.А. ждал сочувствия. С таким же успехом он мог ждать его от переднего колеса нашего автобуса. Чужая боль отскакивала от Саши, как мячик от ракетки уимблдонского чемпиона. Саша сказал, что Кипренский простой, как Лев Толстой. (Я сразу вспомнил просо). Что, во-первых, много спать вредно. Морда становится шире подушки. Во-вторых, сказал Саша, по местным понятиям мы устроены на уровне высшего пилотажа. Что касается мелких бытовых неудобств, то артист подписывается на гастроли, зная, что его ждет. Пугачеву бы горничные не разбудили. Артисту платят столько, сколько он стоит, не только деньгами, но и любовью окружающих.

Я поспешил увести разговор в область преданий и к месту пересказал одну байку. Не знаю, правда это или нет. Крупный провинциальный функционер позвонил лично товарищу Сталину: «Так и так, Иосиф Виссарионович, к нам приехал Лемешев и просит за концерт аж тысячу рублей. Что делать?» Сталин подумал и неторопливо ответил: «А вы найдите себе другого Лемешева. Подешевле».

Автобус могуче рычал и потихоньку двигался к цели. Дорога покачивалась на волнах когда-то зеленого моря тайги. Сейчас оно было пепельно-серым с рыжими подпалинами. Хилые облезлые деревья росли вкривь и вкось. Иногда к дороге подступали следы больших и малых пожаров. Голые стволы торчали из земли, как обгоревшие спички. Природу надломили электрификация плюс советская власть. Она напоминала унылого зоопарковского тигра, махнувшего лапой на то, что будет дальше. Ей не хватало осознания собственной дикости.

Время от времени мы проезжали сквозь селения аборигенов. Кипренский оттаял и дотошно выспрашивал название каждого пункта. Саша отвечал, не задумываясь: Хацепетовка, Пердиловка, Зажопинка, Гомосеково, Изговино… Пердиловки встречались чаще.

Саша не снисходил до разъяснения придуманных названий. Он не хотел отвлекаться от главного. Он был занят пересказом своих бесконечных и потрясающе красочных приключений. В течение всех гастролей он одну за другой выкладывал нам смешные и трагические истории, происходившие с ним и его знакомыми. В его монологах пунктиром прослеживалась биография флибустьера и талантливого авантюриста. Родился и вырос в Одессе, в полуинтеллигентной, частично еврейской семье. Служил в армии. Потом плавал, работал в многотиражке, был проводником вагона, присматривал за закрытой номенклатурной дачей, разводился с женой, держал породистую собаку, снимался в кино, покупал машину, лечил триппер, гнался за длинным рублем, заочно учился в институте культуры, водил такси, сдавал под ключ важные народнохозяйственные объекты, спекулировал дефицитом. Сюда попал после недолгой отсидки.

В любой точке жизненного пространства на Сашу сваливались удивительные, невероятные, фантастические сюжеты. В него или его друзей влюблялись заслуженные красавицы. Его выбрасывали из самых дорогих ресторанов, в том числе и за рубежом. Известные деятели культуры в перерывах между возлияниями делились с ним сокровенными мыслями. Его деятельность будоражила города и веси. Он был автором смелых проектов и неожиданных решений. Бил морды партийным деятелям старой и новой формации. Имел личные контакты с половиной страны.

Вообще-то, многочисленные рассказы о своих подвигах – характерная черта любого концертного администратора. Вероятно, они тайно сдают какой-то профессиональный экзамен старейшинам шоу-бизнеса. Саша выгодно отличался от собратьев по труду. Он не травил ради красного словца. Не говорил, допустим, что охотился с именным бумерангом из оружейной коллекции Брежнева. Или что его знакомый с похмелья испускает таинственные ультразвуковые сигналы, отпугивающие комаров. Не изобретал велосипед с подвесным плугом. Не продавал использованные магазинные чеки простодушным жителям восточных регионов под видом нововведенных денежных единиц. Саша презирал жалкий дилетантизм и откровенное вранье. Он желал быть скромнее. Уделял повышенное внимание другим героям. Помнил, что подробность – царица репортажа. Старался не перегружать свою речь литературным слогом.

При этом он обладал некоторым поэтическим даром. Дом писателя интимно называл писдомом. Увидев из автобусного окна крупногабаритную сибирячку, мог сказать:

– Хорошо б для понта

Трахнуть мастодонта!

Когда я замешкался в проходе автобуса, он отстранил меня со словами:

– Уберите тухес,

Вы не в дискотухе-с!

Подозреваю, что многое он выдумывал, где-то слышал или читал. Но пропуская через себя, отрабатывая и оттачивая на случайной по большей части аудитории, Саша одухотворял исходный материал, превращал сырье в продукт. Он не требовал безграничной веры, он утверждал себя как мастер живого слова. Мог даже выслушать собеседника, если, конечно, тот не злоупотреблял оказанной милостью.