Текст книги "Держи хвост морковкой! (СИ)"

Автор книги: Виктор Плотицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

На сцене я становлюсь абсолютно другим. Полностью меняется психология. Я даже мыслю по-иному. Они еще хохочут, а я, не давая им успокоиться, нагоняю на себя злость, потому что кураж нужен, хоть злой, а кураж, нужно завестись, иначе все полетит и слушать не будут, содержание песни волнует мало, главное, чтоб была эмоция, и чтобы ты эту эмоцию, эту радость или боль свою передал, выплеснул, зажег ею – только тогда ты до них достучишься.

Взял аккорд, приглушил звук, лицо у меня такое, как будто мочой их поливаю, как будто именно они виноваты в моих жутких бедах и страданиях.

– Песня называется «Друг человека».

И – головой в омут. Редко удается взять зал с первой песни, а тут удалось. То ли девушка-незнакомка, Люда-Людонька, удачу приносит, то ли я сам в струю попал, но как-то сразу почувствовал: все, они мои, хоть полы теперь перед ними натирай – будут смотреть и переживать. Ради таких вот минут человек на сцену выходит, кормит клопов по гостиницам необъятной родины своей. Никогда я не поверю, что для актера деньги главное, или регалии. Это уже за кулисами, потому что хочется жить человеком, и колбасу вареную кошке скармливать (а она, сволочь, еще и не жрет!), и в трамваях не мяться, и в компании требовать к себе уважения. А главное – что зал на тебя смотрит, и ты с ним можешь делать все, что хочешь. Бывших наших полуживых вождей легко понять – по пять часов говорили, а попробуй остановись, когда в рот смотрят и каждое слово ловят, и ты для них сейчас царь и бог. Это наркотик почище выпивки.

Минут сорок я пел, голос сорвал на фальцете – когда выдал «Дедушку Маркса». Слезы на глазах, руки дрожат от возбуждения. Поклонился, ушел откашляться. Зал кричит: «Еще! Давай! Давай! Бис!» Вышел и еще им врезал, чтобы помнили, чтобы каждому в душу запало. Правда, уже по нисходящей, уже гасил себя, потому что устал, по телу мурашками пошел нервный отходняк, и они устали, и надо скорее разойтись по-хорошему.

Великая штука кураж! Я на всех концертах пою, с учетом замен, одни и те же двадцать пять – тридцать песен. И принимают, вроде, нормально. А такие взлеты бывают нечасто. Хотя и падения, к счастью, тоже.

Коллеги по-своему оценили мой триумф. О.А. обидчиво поджал губы: я-таки перебрал регламент. Саша удивленно похвалил:

– Молодец. Здорово пел. На высоком накале.

Он не удержался и внятно разделил последнее слово. И я понял, что это от зависти.

12.

После успехов в труде невольно ждешь большого счастья в личной жизни. Например, входишь в номер – и вдруг звонит телефон. Я даже обрадоваться толком не успел

– Алло, это Виталий?

– Да. Это Люда? Здравствуйте еще раз. Как ваши дела?

– Все хорошо. Как ваше выступление?

– Изумительно. Аншлаг, цветы, овации. Восхищенные зрители с энтузиазмом несли нас на руках до самого Братска. Вы придете на чай?

– Ой, нет… Уже поздно.

Я еле удержался, чтоб не спросить, зачем же она тогда звонит и морочит голову. Бросил взгляд на часы.

– Двадцать три минуты первого. Вам что, завтра рано вставать?

– Мы после обеда уезжаем. Хотели еще по магазинам походить.

– Магазины все равно открываются в одиннадцать. Потом, в них ничего нет. Мы уже разведали. Одни семечки. Берите Женю и приходите. Я зову Кипренского и ставлю чай.

– А Женя ушла…

Вот тебе бабушка и юркнула в дверь! Расшатались моральные устои сибирской деревни. Не судьба О.А. этой ночью покорять хрупкое женское сердце избранными стихами классиков. Но за себя-то я еще могу побороться.

– Тем более. Все равно вам не спать, ждать ее. Оставьте записку. Номер тот же, что и телефон. Восемьсот сорок восемь. А я иду к лифту встречать. Восьмой этаж.

То ли убедил, то ли у нее просто кончилась заготовленная программа сопротивления коварным соблазнителям. Люда дрогнула.

– Мне еще переодеться надо.

– Хорошо. Встречаю через десять минут.

– Лучше я сама приду.

Я сильно сомневался, что так будет лучше, но, в конце концов, надо верить чужим обещаниям. Тем более, когда ничего другого не остается.

– Вот и отлично, – сказал я. – Я вас очень жду. Ужинать не сажусь. Моя голодная смерть будет на вашей совести.

– Я приду. Целую.

И повесила трубку. Не дождалась ответного привета.

Я быстро навел порядок, сдерживая радость, чтоб, в случае чего, не особенно расстраиваться. Переоделся, умылся, почистил зубы. Спрыснул себя одеколоном. Заодно распылил немного по комнате – для облагораживания воздуха. Вдруг она придает большое значение запахам? У нас была такая знакомая, Лариса. Довольно красивая женщина, директор ДК в Череповце. Ей вдруг понравился Илья. Она пригласила его в гости с намеком, что муж Толя работает в ночную смену. Илья человек деликатный, ему неудобно было идти одному. Он испросил разрешения захватить меня и нашего администратора Иру Козлову. Тем более, у нас с Ирой как раз начинался роман. То есть свидание предварялось дружескими посиделками.

Хозяйка выкатила бутылку водки, еще одну мы принесли с собой. Расположились в красивой гостиной с шикарной мягкой мебелью. Мы с Ирой на диване, Илья и хозяйка в креслах напротив.

– Понюхайте, – мечтательно сказала Лариса. – Чувствуете?

Мы добросовестно зашмыгали носами. Особых чувств не было.

– Это румынский гарнитур. Он набит морской травой. Чувствуете запах?

Мы дружно согласились, что да, запах чудесный, а главное целебный.

Закуска соответствовала моменту высокой духовности – хлеб, капуста и винегрет. Я, правда, мало что успел попробовать, почти все сразу истребила Ира Козлова. Она тогда не думала о диете и отличалась совершенно беспардонным аппетитом. Пить она не умела, но из упрямства старалась не отставать от группы лидеров. Мы чокались за гостеприимную хозяйку дома, за прекрасных дам, за всех нас, за что-то еще. Немного поговорили. Илья уже начал прихватывать Ларису на предмет неземной любви, когда Ира вдруг поплыла. Она, как потом объяснила, «почувствовала себя беременной». Ее неудержимо стало рвать.

Первую струю принял на себя я, вторая досталась дивану. Дальше мы зажали Ире рот и довели ее до туалета. Таким образом, кое-что перепало и канализации.

Вечер был слегка омрачен. Но у нас оставалась почти бутылка водки на поднятие тонуса. Мою одежду застирали и повесили сушиться над газом. От предложенного халата я гордо отказался, но на всякий случай обмотал вокруг бедер полотенце. Иру Козлову перенесли отмокать в ванну. Диван вытерли мокрой тряпкой, хозяйку уверили, что запах морской травы не пострадал. Короче, приступили к продолжению.

К середине бутылки Илья закончил вялые объяснения в любви и повел Ларису в соседнюю комнату. Я включил музыку. И тут, как и следовало ожидать, щелкнул дверной замок и вошел муж Толя. Не дождался конца смены, сердце-вещун позвало в дорогу.

Это был не самый приятный момент в Толиной жизни. На его месте я бы тоже удивился, застав на собственном диване незнакомого голого мужика. Тем более, из другой комнаты поспешили выйти еще один мужик и раскрасневшаяся Лариса.

Толя оказался на высоте. Он не стал прилюдно выяснять отношения. Вежливо прослушал наши сбивчивые объяснения, сказал: «Я сейчас» и ушел. Вернулся через десять минут с еще одной бутылкой водки – купил у таксистов. Лариса подала новую порцию винегрета. И мы продолжили пиршество, только Илья, на всякий случай, пересел ближе ко мне, Разошлись на рассвете. К этому времени Ира частично справилась с недугом и даже могла самостоятельно попрощаться. Мне и сейчас интересно – сохранил ли хозяйский диван запах морской травы?

Я позвонил старине Кипренскому дать отбой воздушной тревоги.

– Олег Анисимович? Это Виталий. К сожалению, Женя ушла куда-то в ночь. Так что все отменяется.

– А может быть, пригласим эту Людмилу? Посидим, чаю попьем, поболтаем. Я уже как-то настроился.

Самое интересное – он говорил мне почти то же, что и я Люде. Только на полном серьезе, без подтекста. Парню скучно, если другим весело.

– Да нет, – отказался я. – Я уже спать ложусь. Устал. Надо восстанавливать творческую энергию.

– А-а-а, – протянул он. И сухо пожелал покойной ночи.

Теперь будет дутся. А что я должен делать? Ему перед сном поболтать не с кем, а у меня, может, судьба решается.

Я еще раз осмотрел комнату. Вроде, все в норме. Что на виду – аккуратно сложено, что не терпит взора – убрано подальше. Погасил верхний свет. Подумал немного и поставил настольную лампу на пол – необычно и грязи не видно. Включил телевизор на полную тишину, если придет – сразу выключу, чтобы не отвлекалась. Открыл консервы, опустил кипятильник в банку с водой. Вытянулся на кровати, расслабился. Лев готовится к прыжку. Жду в полной боевой готовности.

13.

Видно сокола по помету.

Пословица (искаж.)

Людмила постучала громко и уверенно. В фильмах так стучат перед выкриком «Откройте, полиция!» Я вскочил, молниеносно поправил кровать. По пути выдернул из розетки шнур телевизора. Распахнул дверь и галантно повел рукой:

– Прошу, пожалуйста!

– Добрый вечер. Это я.

– Добрый вечер. Очень рад. Проходите, садитесь. Сейчас будет чай. Вы замечательно выглядите.

Я сказал это автоматически, хотя выглядела она и в самом деле неплохо – подкрашенная, в нарядном платье. Днем я ее толком и не разглядел, а сейчас она мне просто понравилась. Лет двадцать пять. Милое хорошее лицо. Приятная для глаз фигурка. Поблагодарила за комплимент, улыбнулась, зубы, слава богу, на месте. Прошла, аккуратно села за стол, положила рядом массивную пластмассовую грушу с ключом от своего номера. Я включил кипятильник.

Чтобы приглянуться малознакомому собеседнику, надо стать для него интересным. И не хватать его руками хотя бы в течение первых сорока секунд.

– Чай будем пить быстро, – сказал я, – потому что впереди у нас большая культурная программа. Мы должны перепеть все ваши любимые песни. У вас, наверное, много любимых песен?

– Я хотела бы ваши послушать.

– Ну, и до моих дойдем. Они будут самые любимые. Да, выпить у меня, к сожалению, ничего нет. Придется пьянеть от возвышенных чувств. Зато к чаю есть рыбные консервы с прекрасным названием «Скумбрия в масле». Я помню, на Дальнем Востоке слышал интервью с капитан-директором китобойной флотилии «Советская Россия». Китов теперь бить нельзя, флотилию перепрофилировали. Капитан говорил: «В прошлом месяце мы ходили на лов минтаЯ, а теперь пойдем ловить скумбриЮ». Я много говорю, ничего? Это чтобы снять напряжение после концерта. И, кстати, чтобы вам понравиться.

– А вы уже понравились.

Мы пили чай, говорили какие-то слова и смотрели друг на друга большими зовущими глазами. С ней было удивительно легко общаться. Накатила теплая волна духовной близости. Сердце жаждало ласковой песни и хорошей большой любви. Проснулось забытое волнение. Я достал гитару.

– Что мы будем петь?

– Спойте то, что вы последнее написали.

Последнее я написал месяц назад. Четыре строчки, обработка русской частушки: «Я свою Наталию узнаю по генеталии…» Плюс несколько удачных мыслей, заготовок впрок.

Для сегодняшнего вечера все это явно не годилось.

– Я начну пока не со своей. Это песня Анатолия Милославского на стихи Ярослава Смелякова, называется «Люба Фейгельман». Была такая очень красивая женщина, ее у Смелякова перед самой войной отбил молодой студент Павел Коган. Который написал «Бригантину». Ему надоело говорить и спорить. Причем, ей тогда было лет сорок, Смелякову около тридцати, а Когану двадцать три. По крайней мере, так мне говорил Толя Милославсикй. Коган погиб на фронте, Смелякова репрессировали, а Люба вышла замуж за кого-то третьего. Смеляков посвятил ей стихотворение. Толя его где-то разыскал и положил на музыку. Песня была в свое время популярной, особенно в кабаках. А Люба Фейгельман прожила долгую жизнь. В семидесятых годах ее познакомили с Толей. Он записал ей песню на кассету, она слушала и плакала. Вот такая история. Итак, «Люба Фейгельман».

Я лихо, по-кабацки, ударил по струнам и начал:

– В середине лета высыхают губы,

Отойдем в сторонку, сядем на диван,

Сядем-погорюем, вспомним, моя Люба,

Вспомним-посмеемся, Люба Фейгельман.

Мне самому эта песня страшно нравится. Да еще вспомнил, как здорово ее исполнял Толя… В общем, я сразу вошел в кураж. Людмила слушала, затаив дыхание. Мы вместе прожили сентиментальную историю чужой порушенной любви. Потом я спел «Машеньку», еще одну Толину песню, и рассказал о нем – очень талантливом, не слишком известном и рано умершем композиторе. Он давал мне для подтекстовки несколько мелодий, но ничего выдающегося у нас так и не получилось. В качестве младшего друга и соавтора я часто бывал у него дома. В комнате на почетном месте висела афиша: «Поет Майя Кристалинская. В концерте принимают участие композиторы Аркадий Островский (30 мая), Эдуард Колмановский (31 мая), Анатолий Милославский (Ленинград)».

Я допел и посмотрел на часы.

– Час сорок пять. Самое время перейти на «ты». Давай?

– Давай.

– Хочется тебя поцеловать.

– Это обязательно?

– Конечно. Ты же хочешь этого, правда?

– Да.

Я сделал вид, что не заметил подставленной щеки. Поцелуй вышел многообещающим. От него хотелось стать чище и добрее. Кураж рос, как на дрожжах.

– Ты хорошо целуешься. Это большой плюс. Я в тебя уже почти влюбился. Надо срочно спеть что-нибудь разгульное, чтоб совсем потерять голову.

У нас получился неплохой концерт для души и гитары. Театр одного актера и одного зрителя. Добрались и до моего творчества. Людмила очарованно внимала. Вообще, уметь слушать – великое искусство, которому трудно обучить. Как любой талант, оно дается свыше. Я смотрел на Люду и видел себя ее глазами. Мне нравилось то, что я сделал. Мне нравились слова, которые я отыскал. В таком состоянии Пушкин бегал вокруг стола и кричал: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»

Время от времени мы целовались. Это была эмоциональная разрядка. Прыжок в бездну перед вздетом в поднебесье. Мы уже знали, что будет дальше. И через какое-то время я легко сказал:

– Слушай, давай-ка ляжем!

И она легко согласилась:

– Давай.

– Может, выключить свет?

– Не надо. Вдруг я в темноте не то сниму? – Людмила улыбнулась. – Хочу, чтоб ты меня видел.

Она сбросила туфли и выскользнула из платья. Покрасовалась в чудесном белье – черная прозрачная рубашечка и черные колготки. Потом медленно сняла и это. Грациозно оттянула резинку микроскопических, ничего не скрывающих трусиков. Застыла и кокетливо посмотрела на меня. Я даже забыл, что пора и самому ронять одежды.

– Нравится?

– Очень. Ты прекрасно и с большим вкусом раздета.

– Теперь можешь выключить свет.

Ей хотелось показаться во всей красе.

Белье для женщины – предмет особой гордости. У мужчин с ним чаще связаны неприятные воспоминания. Игорь Зайц, с которым мы вместе работали в театре «Эксперимент», рассказывал эпизод из своей юности. Он был беден и в холода носил под брюками до неприличия залатанные кальсоны. Однажды он познакомился с девушкой. Проводил ее и опрометчиво зашел на чашку чая. После недолгих разговоров девушка намекнула, что не худо бы перейти к главному. Действия Зайца были теоретически правильными, но раздеваться он не спешил. Девушка по-своему истолковала его поведение. Она подумала, что он стесняется от излишней молодости и недостатка опыта. Она сказала, что на несколько минут выйдет в ванную. Ей казалось, что в ее отсутствие он быстрей справится с волнением. Оставшись один, Игорь быстро разоблачился, содрал ненавистные кальсоны, свернул в комок и выбросил в форточку. С пятого этажа. Потом юркнул в постель. Ночь прошла в нормальном рабочем режиме. Утром, когда Игорь одевался, он обнаружил пропажу одного носка. Добросовестно, но безрезультатно перерыл всю комнату. Девушка индифферентно курила у окна. Для нее Зайц уже был частицей прошлого. Вдруг она засмеялась и спросила:

– Это не твое ли?

Игорь с замирающим сердцем глянул вниз. На дереве под окном висели его кальсоны. Злополучный носок предательски остался на одной из штанин.

После такого конфуза Зайц долгое время негативно относился к любому мужскому белью, кроме трусов.

Уже раздеваясь, я подумал, что хорошо бы рассказать Людмиле эту историю. Пусть она беззлобно посмеется.

14.

В некоторых странах импотенция приравнивается к инвалидности.

Газета «Двое», № 27, 1992 г.

– Ты замечательная женщина.

– Мой муж говорил, что я фригидная.

– Он ничего не понимает. Ты очень хорошая женщина.

– А это ничего, что я себя так веду? Сразу отдалась… И целовала тебя там… Ты не подумаешь, что я развратная? Я хотела сделать тебе хорошо.

– Мне было очень хорошо. Ты замечательная. Ты делаешь все, что нужно.

– Я тебя люблю. Я тебя совсем не знаю и люблю. Так бывает?

– Бывает.

– Ведь чтобы любить, надо знать, за что любишь.

– Моя первая жена говорила: «Любят не за что-то, а вопреки».

– А сколько у тебя было жен?

– Три. Первая умная, вторая добрая, а третья красивая.

– А почему ты их менял?

– Долго рассказывать. Наверное, это они меня меняли.

– Ты гулящий?

– Как все. Я, правда, ужасно влюбчивый.

– Если бы я была твоей женой, я бы тебя так любила! И никому б не отдала.

– Я верю. Только я для тебя уже старый.

– Не говори так. Сколько тебе лет?

– Сорок.

– Сорок? Не шутишь? На вид тебе не дашь

– Я просто в форме. И ты мне очень нравишься. Вот я и расцвел.

– А дети у тебя есть?

– Двое. Сын от первой жены и дочка от третьей.

– Большие?

– Сыну девятнадцать. Дочке шесть.

– У меня тоже двое. Мальчики, Рома и Витя.

– И у меня сын Витя.

– Он похож на тебя?

– Не знаю, я его слишком давно не видел. Тогда не был похож, может, сейчас изменился. Характер-то точно не мой. Слишком спокойный.

– А дочка?

– Совсем маленькая была прямо копией меня. Сейчас больше похожа на маму. А характер ближе к моему. Она очень нравная. Любит командовать и не любит слушаться. Я малоежка, а она совсем ничего не ест. Все время приходится уговаривать: «Даша, Даша, ты поешь колбасу, а то папа тебе даст по носУ».

– Она тебя любит?

– Трудно сказать. Она не думает об этом. Я для нее необходимая данность. Как телевизор или холодильник. Нужная вещь в доме.

– А жена тебя любит?

– Наверное, любит. Такого, как я, трудно долго терпеть без любви.

– У меня дети помладше – пять лет и три года. Тоже плохо едят.

– Дети чувствуют, какая сейчас еда, вот и не хотят.

– Нет, у нас же почти все свое. Картошка, овощи, молоко.

– У тебя хозяйство?

– И свое хозяйство, и при леспромхозе хозяйство, можно что-то купить. Нам зарплату сейчас подняли.

– Я, честно говоря, не смог бы жить в деревне. Я бы умер от скуки.

– С детьми разве соскучишься? Я не хочу в город. Меня там никто не заметит, а в деревне я самая красивая, самая культурная. У нас воздух, природа. Я в город приезжаю, в театр хожу. Или на концерт. Ты когда был в театре?

– Давно уже.

– Ну вот. А телевизор что в городе, что у нас.

– Да я ж не спорю. Хорошо, что ты живешь там, где нравится. А я просто отравлен своим городом. Приехал в него и влюбился. Он слишком красивый. Сейчас, правда, поплохел. Но я все равно наслаждаюсь, когда по нему хожу.

– Я в нем никогда не была.

– Теперь тебе есть к кому приехать.

– Думаешь, твоя жена обрадуется?

– Мы что-нибудь придумаем. Поселимся у моих друзей. А жене я скажу, что уехал на гастроли.

– Ты уже так делал?

– Пока нет. Вдруг пришло в голову.

– Ехать – а детей куда?

– Ну, пристрой их на время. Отправь к бабке. Есть у них бабка?

– Есть. Рядом двор. Мать мужа.

– Твой муж живет с вами?

– Почему ты спросил?

– Не знаю. Как-то не представляю, что у тебя есть муж.

– Он с нами не живет. Ушел к матери. Иногда приходит пьяный, скандалит.

– Вы развелись?

– Нет, но у него другая женщина.

– А у тебя есть кто-нибудь?

– Кто у меня может быть? У нас же деревня, все про всех знают. Меня свекровь стережет. Она еще надеется нас помирить.

– И ты с мужем совсем не спишь?

– Иногда. Два или три раза. Мне потом очень плохо. Ругаю себя.

– Ты не хочешь, чтоб вы помирились?

– Когда-то хотела. Сейчас нет. Отболело. Давай я тебе массаж сделаю. Я умею, честное слово. Я все девчонкам делаю. Знаешь, как здорово после бани! У тебя кожа хорошая. И тело красивое.

– У тебя очень ласковые руки.

– И у тебя руки ласковые.

– Есть такой пионерский анекдот. Вожатая перед обедом строго говорит мальчику: «Ой, какие у тебя руки!» А он отвечает: «Вы бы посмотрели, какие у меня ноги!» Тебе не смешно?

– Нет. Я подумала: а как же мы завтра будем? Распрощаемся, и я тебя больше никогда не увижу.

– Я серьезно насчет приезда.

– Я боюсь

– Чего боишься?

– Зачем я тебе там нужна?

– Не говори глупостей. Ты мне очень нравишься. Мне хорошо с тобой.

– И мне с тобой хорошо. Мне нравится, что я тебе нравлюсь.

– Я буду писать тебе длинные и нежные письма. А ты будешь их читать и думать обо мне.

– Правда? Только пиши на адрес школы. Я тебе утром продиктую. Не хочу, чтоб до свекрови дошло. А я буду отвечать на кого-нибудь из твоих друзей. Или куда-нибудь до востребования. Мы будем беречь твою жену.

– И твою свекровь. Слушай, у тебя же ключ от номера. Бедная Женя, что она будет делать?

– Я в двери записку оставила. Она сюда зайдет.

– Ты не боишься, что она тебя осудит?

– Она все понимает. Никому ничего не скажет. У нее здесь кавалер, в городе, она все равно рано не придет.

– А ты с самого начала знала, что останешься у меня?

– Чувствовала. Я в тебя сразу влюбилась. Ты магнитный. Ты меня притягиваешь

– Прижмись ко мне. Я хочу тебя всю-всю ощутить.

– Скажи мне что-нибудь ласковое.

– Ты красивая маленькая девочка.

– Еще!

– У тебя прекрасные глаза. Как у мадонны.

– Это потому что я близорукая.

– Это потому что ты красивая. А сейчас ты похожа на свернувшегося котенка. Я тебя глажу, и ты тихонько отзываешься.

– Мур-мур-мур…

15.

Женя пришла с рассветом. Тихонько поскреблась у двери. Людмила набросила платье и выскочила пошептаться. Судя по хихиканью, Женя была усталая, но довольная.

Потом мы коротко и невнятно расставались. Люда все-таки решила с утра идти по магазинам. Проводить Женю, собрать вещи и ехать вместе с нами, а дальше – на попутке. То есть основное прощание отодвигалось. Но ненадолго.

После ее ухода я лежал, курил и ругал себя. Нескладно как-то все выходило. Встретил замечательную девушку, влюбил в себя, наговорил ей с три короба. Приобщился к чужой наивности. Что теперь будет, черт его знает. Вернее, что будет, ясно. Будут ее и мои страдания. Потому что и я, похоже, опять влюбился. И снова без малейших перспектив.

Я принципиально разделяю понятия «любимая» и «любовница». С любовницей масса проблем. Ее надо вкусно кормить, ублажать и тащить в койку. Сами по себе действия не так уж противны, но их отравляет сознание необходимости. Вот почему лучше сразу влюбляться. У влюбленного здесь большое преимущество: он все это делает с радостью. Пьянея от запаха волос. С другой стороны, влюбленный тяжелее переживает ссоры. Тем более разлуку. Он не защищен броней здорового цинизма.

Я лежал и думал о том, что я, между прочим, женат. Причем общий семейный стаж уже кажется вечным. Моя нынешняя жена нравится всем друзьям. Она обладает ярко выраженными хозяйственными наклонностями. Постоянно что-то шьет, вяжет и стряпает. Ей это необходимо. Это ее мир – мир, где все подруги тоже вяжут, стряпают и шьют. Они обмениваются выкройками, рецептами, журналами мод. У них своя шкала ценностей.

Помню, я провожал жену с дочкой в деревню в бабушке. Усадил их в вагон. Поезд вот-вот должен был тронуться. Я стоял на перроне, отделенный глухим стеклом. Мы переговаривались взглядами и мимикой. Я изображал подходящую для такого момента грусть. Внезапно жену осенило. Она вспомнила про самое главное. Попыталась что-то объяснить. Я показал на ухо – ничего не слышу. Она махнула рукой и бросилась к выходу. Дочка испуганно побежала следом. Я тоже поспешил к дверям вагона. Поезд уже дал первый толчок. Выглядывая из-за мощного плеча проводницы, жена крикнула:

– Если Лариска будет просить электровафельницу – не давай! Скажи, что сломалась…

Я лежал и бичевал себя, пока не уснул. А когда проснулся, думать о чем-либо было уже некогда. Началась предотъездная суета, осложненная заботой о любимой.

Появление Людмилы в автобусе мобилизовало коллектив на проблески рыцарства. О.А. встал и церемонно поклонился. Саша разродился искрометным поэтическим экспромтом:

– Эй, не стойте слишком близко –

Этот парень в группе риска!

Я представил потупившую взор девушку и объяснил, что человеку надо доехать до Харанжино. Нам почти по пути, мы ее добросим до паромной переправы. Шоферу было все равно. Одним пассажиром больше или меньше – какая разница? Он не удивился бы, даже если в «ПАЗик» загрузили слона. Только спросил бы, куда ехать.

Саша слегка ошалел от близости чужого интима. Он вдруг почувствовал себя пленительным и остроумным. С натугой изобразил кондуктора.

– Пассажиры, у который имеются месячные, – Саша сделал паузу, – и единые проездные билеты, обязаны предъявлять их в развернутом виде…

– Пошловато, – сказал я. – Старшина бы не одобрил.

– Почему старшина? – удивилась Людмила.

Я объяснил, что это выражение из узкорегионального фольклора моего питерского окружения. Его ввели в обиход Андрей Мурай и Эдик Лопата. Они часто работают в соавторстве. Делают окололитературные пародии. Причем по раздельности они еще могут написать что-то пристойное. Что, впрочем, под вопросом. Поскольку пристойность в литературе – вещь довольно зыбкая. Но вместе Андрей и Эдик пишут только о том, что ниже пояса. Они не насилуют себя. Просто это их стихия. Милая сердцу тематика. Получается, надо сказать, остроумно. Лично мне нравится.

Однажды ребят пригласили с концертом в войсковую часть. Выступление проходило прямо в казарме. То есть ребята наконец-то дорвались до своего слушателя. Они выдали все, что могли. Даже то, что и в этих тепличных условиях выглядело рискованным. Казарма дрожала от хохота. Солдаты на несколько дней потеряли боеготовность. Они познакомились с выдающимися образцами плотного гусарского юмора.

Андрею и Эдику устроили овацию. Их долго не отпускали и умоляли приезжать еще. После концерта к ребятам застенчиво подошел простодушный старшина. Его одолевали сомнения.

– Прекрасно! Здорово! Молодцы! – шумно восхищался он. И, понизив голос, доверительно спросил: – А все-таки, если честно, немножко пошловато, да?

Теперь при случае мы ссылаемся на мнение старшины. Оно помогает верно оценить чужое творчество. В том числе и устное.

О.А. поначалу смущал Люду своей чопорностью. Он был слишком похож на критического реалиста. К тому же обиженного на невнимание к своей персоне. Подозревавшего, что вчера его надули при дележке сладкого пирога. Я хотел перед ним извиниться, только не знал, как это сделать. Я вообще готов был извиняться за грехи всего мира. Потому что рядом сидела Люда. Маленькая девочка. Зайчик и солнышко.

О.А., правда, быстро вышел из образа. В конце концов, на него смотрела красивая женщина. Он встрепенулся и распушил перья. Стал перебивать Сашу, чего раньше не наблюдалось.

Разговор шел исключительно о любви.

На всех вдруг напало какое-то сумасшедше разгульное настроение. Шофер замурлыкал лирическую песню «И выдали Ванечке клифт полосатый». Саша без усилий перешел на более-менее приличный язык. Он в тему поведал историю про разбитную администраторшу, которая в короткий срок гастрольной поездки сумела наградить не лучшим заболеванием почти весь состав залетной рок-группы. Включая звукооператора и рабочего сцены. Всех, кроме солистки. Они потом бросали жребий, кому идти к врачу, чтобы точно удостовериться. Выпало стеснительному ударнику. Еще потом они нанимали медсестру и платили за уколы.

Саша живописно изображал потерпевших. Кроме физических неудобств, они страдали от взаимной ревности. Мы хохотали и подначивали друг друга. Я украдкой целовал Люду, и мысль о скорой разлуке тонула где-то в глубине суматошной памяти. Казалось, что так будет всегда: вечер, сумерки, дорога и веселая компания.

– Не надо сворачивать! – крикнула вдруг Людмила шоферу. – Я с вами поеду.

Шофер лихо крутанул руль обратно. Люда прижалась ко мне и отчаянно зашептала:

– Я передумала. Я завтра домой вернусь, ладно? Свекрови что-нибудь совру. Не могу я так сразу тебя терять. Пусть у нас будет еще хотя бы одна ночь. Мне тебя мало.

Меня захлестнуло приступом щемящей нежности. Я тоже понизил голос.

– Это здорово, малыш. Девочка моя, хорошая моя. Я так хотел, чтоб ты осталась. Только боялся просить. И не надо меня терять. Ни сейчас, ни потом.

– Ты не сердишься?

– Что ты! Я страшно рад.

– Я тебе не буду в тягость. У меня деньги есть на гостиницу.

– Не надо никаких денег. Ты будешь жить у меня в номере. Пройдем мимо швейцара, да и все. У меня вообще идея, чтобы ты осталась до послезавтра. Послезавтра мы уезжаем. Еще два дня и две ночи. Самое прекрасное на свете – когда ты рядом с любимым. А мы рядом. Я раньше не знал тебя и был безлюдный. То есть без Люды. А если б мы сегодня расстались, я был бы обезлюдевший. Лишенный Люды.

– А сейчас ты какой?

– Сейчас я прилюдный. Сейчас мне хорошо.

Мы целовались уже без всякого стеснения.

– Можно поздравить молодых с первым выяснением отношений? – спросил Саша.

– Поздравляй, – ответил я. – Мы наконец-то нашли каждый свою половинку. Назло всем проискам судьбы. Так что если у тебя есть совесть и немного денег, ты можешь отменить концерт и выставить шампанское. За нас.

Он сделал вид, что не понял тонкого намека. А концерт, между прочим, не получился. Похоже, мы с О.А. перегорели по дороге. Каждый с отвращением отбывал номер. Аплодисментов почти не было. Мы, как говорят в актерской среде, «прошли под шорох собственных ресниц». О.А. простительно, у него, в общем-то, запланированный провал, а я не спас. Эмоционально выдохся. Стоял, как утюг. И настроение у всех испортилось. Мы рано привыкли к трудовым победам.

16.

С милым рай и в Шалаше.

(Приписывают Г.Е. Зиновьеву, скрывавшемуся с В.И. Лениным на ст. Разлив)

А потом снова была ночь, волшебная и прекрасная…

17.

– Ты не хочешь, чтобы я сегодня ехала с вами? – спросила Людмила.

Я замялся. Было неловко, что она так сразу угадала мое настроение.

– Видишь ли, – осторожно сказал я, – у меня такая работа. Хорошая она, плохая или никакая – другой вопрос. Я хочу ее делать так, чтобы было не стыдно. Иногда у меня получается. Иногда нет. Вчера не получилось. Во многом из-за того, что ты сидела в зале. Я думал только о тебе и ни о чем другом. Мне очень сложно так выступать. И потом сегодня последний концерт. Самый ответственный.

Тут я, конечно, лукавил. Последний концерт редко проходит удачно. И отношение к нему, обычно, легкомысленное. Чаще всего он бывает «зеленым». То есть как бог на душу положит. Со всеми возможными накладками и посильной лептой каждого в общее игривое настроение. Сказывается близость отъезда. Спихнуть – и с плеч долой.