Текст книги "Набат"

Автор книги: Виктор Супрунчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Осторожнее, – только и промолвил Богдан.

Сначала ребятам показалось, что конца болоту никогда не будет. Очень уж трудные были эти два километра. Когда же перешли середину и столбы ровно стали, наперекор жиже и воде, у них будто прибавилось сил.

Они вернулись домой уже в сумерках. Едва тащили ноги.

– Вот бы в речку прыгнуть… – вздохнул Яков. – Усталость бы как рукой сняло.

– Сейчас перекусим и спать, – ответил Богдан, – не то завтра вас не поднимешь.

Не спала еще деревня. Смех и молодые голоса летели то с одного конца ее, то с другого. В обычный будний день мало было здесь молодежи. Она приезжала на выходные, праздники. Кто ехал к родителям за салом да окороком, кто – помочь по хозяйству, а кто просто на деревенские танцы. Долго еще будут они деревенскими по духу своему, по образу мыслей. И только, может быть, их дети, едва вкусив летней сельской вольницы у бабушек-дедушек, не будут просыпаться по ночам от щемящих сновидений из своего прекрасного деревенского детства.

11

Василий Криц лежал в больнице дней десять. Сначала, когда прошел страх за глаз, Криц решил, что ему повезло. На улице было холодно, а он сидел в теплой палате, ничего не делал. Только спал и ел.

В палате лежали еще мужчина лет пятидесяти и парень, немного старше Крица. Каждый день к ним шли родственники, друзья, приносили всякую вкуснятину.

Прошла неделя, а к нему, кроме мастера и Фантомаса, никто не пришел. Он надеялся на воскресенье. Рано проснулся и попросил сестру, чтобы она никого не задерживала – всех к нему пускала. Крицу не сиделось на одном месте: он то шел в коридор, то смотрел в окно, то курил. Обедать отказался, надеялся, что ребята принесут что-то вкусное из магазина. Когда засинели сумерки, он понял: ждал напрасно.

Никто не предполагал, что он так сильно переживал. Так плохо ему было впервые.

…Криц едва дождался того дня, когда наконец его выписали из больницы. Но в его душе вместе со злостью на ребят было желание как можно скорее поехать в бригаду. Чем это объяснить, он и сам не знал.

Когда Криц уже ехал на вокзал, он вдруг ощутил страх, испугался, что не примут.

Встретили его шумно, но он был сдержан и говорил мало. О травме напоминал лишь небольшой шрам под глазом.

– Пойдешь на линию? – спросил у него мастер.

– Не знаю…

К нему обращались как к больному, и это ему не нравилось. Все они считают, думал он, будто Крица привлекают только карты.

– Так будешь работать? – спросил Богдан.

– Буду, буду, но не с тобой! – выкрикнул Криц со слезами в голосе.

– Что с тобой? – вмешался мастер. – Может, тебе надо отдохнуть?

– Отдохнул, хватит!

– Не кричи, Вася, – твердо сказал Иван Александрович и завязал в несколько узлов кусок проволоки, что лежала у него на коленях.

– Я не кричу. Вы все здесь умники, красивые слова говорили…

– Ну и что? – спросил Третьяк.

– А то, что я лежал в больнице – и хоть бы навестили. Говорят после – коллектив!

Замолчал Криц, тихо стало. Друг на друга не смотрели. Мастер читал какую-то бумажку, не понимая ее смысла.

Нарушил тишину Богдан. Достал из ящика разбитый изолятор и закричал:

– Казакевич, что ты делаешь?

– Что такое? – отозвался Яков.

– Изолятор разбил, салага.

Ребята стали быстро разбирать материалы и выходить со склада. Остались Криц и мастер. Они сидели в разных углах: Василий – лицом к стене, а Иван Александрович – около дверей за столом.

– Василий! – поднял голову мастер.

Парень встал и вытянулся во весь рост, как по струнке. Потом, спохватившись, взял монтажный ремень, повесил на плечо цепь, когти.

– Ты… извини ребят. И меня извини.

– За что, Иван Александрович? Мне вдруг обидно стало, что они веселые, будто ничего не случилось…

– Я тебя понимаю. Иди. Иди на линию и работай. Не держи на душе обиду. Она не поможет в жизни, только плохо будет от нее и тебе, и другим. Ребята еще молоды, как и ты. Все придет в свое время. Это хорошо, что ты сказал все в глаза. Легче всем будет. И поверь мне, что ребята будут больше уважать за честные слова.

Они вышли со склада вместе. На барабанах под березой курили Яков и Богдан. Казакевич выбросил сигарету и стал стучать по барабану, делая вид, что ремонтирует его.

– Барабаны не берут на базе, если доски оторваны? – спросил мастер.

– Конечно, – уверенно ответил Богдан. – Пусть поремонтнрует. Ломаные не примут, и еще начальнику управления настучат.

Что-то неуловимо хитрое, ироническое мелькнуло в глазах у Богдана. Иван Александрович нагнулся и вытащил из-под барабана пустую бутылку.

– Вас предупреждали, Богдан, чтобы вы на работе не пили.

– Я здесь при чем? – Бригадир будто на самом деле обиделся, скривил губы. – Ваши учащиеся пьют. Это их бутылки.

Мастер внимательно, будто на незнакомого, посмотрел на Богдана. Этот человек удивлял его все больше. По возрасту лишь немного моложе его, а поведением – как тот Криц или Казакевич, которым по восемнадцать. Может, наконец, сказать начальнику управления или Лихову, чтобы отозвали его. Ребята дело уже знают, а такой наставник только испортит их.

Иногда человек, выросший среди не очень образованных людей, по уровню воспитанности и интеллигентности оказывается намного выше тех, которые росли в так называемых интеллигентских семьях. Может, это у них оттого, что ближе были, хотя бы в детстве, к земле, к природе, что в хлебе на семейном столе был и их труд. Таким был Иван Александрович. Молчаливый, несколько неуклюжий в своем неважно сшитом костюме, имел он очень чуткое сердце и большое чувство такта в отношении к людям.

Иван Александрович слышал от своей хозяйки, что с продавщицей, о которой говорили всякое, несколько раз видели Розума. Известие было неприятным. Разные мысли рождались в голове, но с Федором он об этом не говорил, думал, что парень он надежный и грязь к нему не прилипнет. «Но почему именно грязь, почему надо о плохом сразу?.. Чем они хуже меня или кого-нибудь другого? Тем, что молодые и неопытные и все неизвестное им интересно».

Машина с базы вернулась пустая. Заведующий базой не отпустил материалов и даже не захотел слушать о том, что ввода линии ждут и на заводе, и в деревне. Проволока и даже изоляторы кончились.

– Темпы, темпы, линия, – бросил Макарчук Федору. Ну что? Никому она не нужна.

Такие разговоры вспыхивали все чаще. Богдан второй день гостил с Тэклей у соседей, у которых были крестины. Когда машина вернулась с базы, Федор спросил у мастера:

– Что делать будем?..

Мастер позвонил начальнику управления, но его не было на месте. Главный инженер поехал в Москву, в трест, а когда вернется, неизвестно. Трест Энергомонтаж работал на территории, на которой расположилось бы не одно государство. Третий участок долго не отзывался, а потом грубый мужской голос сообщил Ивану Александровичу, что начальник у них был, но уже, наверное, в Литве.

– Это не у вас ли Богдан? – спросили на том конце провода.

– У нас. – Мастер едва сдержался, чтобы не сказать о бригадире что-нибудь гадкое.

Мужчина засмеялся, ехидно спросил: «Ну и как он там?»

Очень медленно шло время, и мастер сидел как на иголках. Наконец дали училище. Власенко не было – уехал на электростанцию.

– Кто-нибудь есть? – в растерянности спросил мастер, а затем узнал, что говорила с ним Елизавета Васильевна, и смутился.

– Что случилось, Иван Александрович? – картавя, спросила Елизавета Васильевна. – Чего вдруг замолчали, говорите.

И это мягкое «р», медленное произношение успокоили Ивана Александровича.

В двух словах он рассказал Елизавете Васильевне о ситуации, которая у них сложилась.

– Так что же делать? – растерянно спросила Елизавета Васильевна.

– Дайте в управление телеграмму.

– Какую телеграмму?

– Что нам надо помочь и так далее. Не помогут – в трест пошлите.

– А вы сами дайте телеграмму. Вам ближе.

– Не тот авторитет, Елизавета Васильевна…

– Хорошо, мы здесь посоветуемся, что делать.

Бригада отдыхала на полянке: кто спал, кто читал, а Третьяк и Макарчук, вцепившись в палку, пытались свалить друг друга. Вся бригада следила за их борьбой.

– Коля, нажми!

– Ваня, дай ему леща!

Подошел Богдан: небритый, с заспанными глазами. С минуту наблюдал за пацанами, кричал вместе со всеми, а потом, будто кто стукнул по голове, подскочил к борющимся, с ходу ударил ногой по палке.

– Лодыри, больше делать нечего?! Цирк устроили!

– Успокойся, – ответил ему Федор. – Если такой умный, то скажи, что делать.

– Мало работы? – замахал руками бригадир. – Вот она, вот, вот!

– А конкретно что?

– Умные очень, много понимаете! – кричал Богдан. – Ямы копай, земли хватает.

– А зачем они? – спокойно сказал Третьяк. – Столбы стоят, а дальше – спецмашина придет.

– Это не вашего, салаги, ума дело. Пока я еще здесь начальник. Призываю: ямы копать и засыпать. Составим наряд, и получай деньги.

– Из чьего кармана будут деньги? Если из твоего – согласны, – сказал Криц.

– Смотри ты, сознательным стал! – захохотал Богдан. – Лентяй ты первостатейный.

– Ах ты крыса! – Криц вскочил с земли, взял в руки карабин от монтажного ремня. – Сейчас я тебе покажу первостатейного лентяя.

Федор остановил парня, вырвал из рук карабин и заставил сесть. Еще одно-два слова, и неизвестно чем бы все закончилось.

Ивана Александровича насторожила тишина, царившая в компании молодых ребят. Злое лицо у Крица, весь в красных пятнах Богдан.

Мастер снял с себя пиджак, положил его на траву и лег. Сильно пахло хвоей и ландышами. В палисаде у родительского дома всегда росли ландыши. Их запах стоял на дворе самое большее три-четыре дня. Десятиклассники сдавали выпускные экзамены и наведывались в этот палисад.

– Ландышами пахнет…

Третьяк ухмыльнулся и сказал в сторону:

– И Богданом.

Улыбка пробежала по лицу ребят. Бригадир плюнул в куст можжевельника и зевнул.

– Звонил в училище, – сообщил мастер. – Разговаривал с Елизаветой Васильевной. Она всем передавала привет.

– А материалы? – пошутил Федор.

– Они дадут телеграмму начальнику управления.

– Начальник в городе? – спросил Макарчук.

– Поехал в Литву.

– Что даст телеграмма, если его нет? Вот в обком или в министерство послать телеграмму – это будет эффект.

12

Телеграмму приняли, только попросили написать немного мягче. Елизавета Васильевна вычеркнула несколько слов. Под телеграммой подписалась сама и поставила фамилию Власенко.

Через час телеграмму получили в приемной монтажного управления. Уезжая на участки, Кардаш попросил, чтобы из-за мелочей его не беспокоили, звонили только в экстренном случае. Позвали к телефону, когда он с группой монтажников сидел в шкафах управления мощной подстанцией и пробовал найти причину короткого замыкания, от которого сгорел даже масляный выключатель. Сидели здесь уже два дня, и все бесполезно. Те, кто работал с Кардашем не первый год, замечали, что он хоть и спокоен внешне, злится.

– Что случилось? – ровно прогудел он в телефонную трубку.

Начальник производственного отдела прочитал ему телеграмму.

– Чего они хотят? – На этот раз скрыть раздражение Кардашу не удалось.

– Нет материалов. Короче – стоят.

– Ну вот что… До моего приезда ничего не предпринимай.

Кардаш выехал вечером, чтобы утром быть на месте. Угроза, что сообщат в Москву, не напугала его. Он был из тех старых кадров, которые вышли из рядовых монтажников, своим горбом добились определенной высоты, не дрожат за должность, а больше всего волнуются за работу.

Материалов не хватало. Не первый случай, когда работа остановлена из-за этого. Трест имел большие возможности, чем его управление. Но ведь не только он беспокоил Москву. Звонили Урал, Сибирь, Эстония… Всем нужны дополнительные материалы, чтобы освоить спущенные сверху планы.

Взволновало другое: остановила работу не обычная бригада монтажников, а бригада учащихся. Многих выпускников училищ направляли к нему на работу, да немногие доезжали. Возможно, и этих ребят распределят в управление, но вряд ли они захотят работать там, где нет дисциплины и порядка.

– Включите радио, – попросил он шофера.

– А я думал, вы спите.

Всегда будто с сонным лицом, Кардаш, казалось, был сама добродушность. Но в деле – принципиальный. Поэтому в управлении удивились, почему он послал к пэтэушникам пьяницу. Работали десять лет назад на одном участке, сделал Кардаш Богдана бригадиром, но сам же после снял с должности, понизил разряд. И от начальников участков требовал увольнять нарушителей дисциплины.

Но Кардаш не случайно послал к практикантам Богдана. Он помнил его способным монтажником, который мог повести за собой людей. А вдруг Богдан использует этот свой последний шанс?

Ночью шофер попросил разрешения остановить машину: потянуло в сон. Они отъехали в березовую рощицу. Кардаш вышел из машины. На траве лежала обильная роса. Туфли сразу промокли. Но Кардаш часа два в машину не садился, потом разбудил шофера. Тот с трудом встал, провел ладонями по росе, затем по лицу.

– Ух, будто душ принял, – встрепенулся от холода. Машина рванула навстречу рассвету. Впереди за горизонтом была деревня, которая теперь занимала все мысли начальника управления.

Под его началом было немало людей. Большинство из них он знал лично, с некоторыми когда-то работал в одной бригаде. Заочно закончил техникум, стал мастером. Поступил на заочное в институт. Учился почти семь лет, некогда было на сессии ездить.

Перед деревней машине преградило дорогу стадо коров. Пастух, невысокий мужчина с небритым лицом, видно, был одних лет с Кардашем. Кардаш как в зеркале увидел себя и подумал: «Неужели и я такой старый?»

Бессонная ночь давала о себе знать: тяжелыми сделались веки, голова опускалась на грудь. Он ждал, когда стадо пройдет.

На дверях склада висел замок. Кардаш потянул его раз-второй, и он открылся. Промелькнула озорная мысль погрузить медную проволоку, что-нибудь из мелкого оборудования в машину – и пускай потом почешут затылок. В молодости он так бы и сделал, но начальнику управления такая шутка не к лицу, да и неизвестно, какой итог имела бы такая «операция».

Присел на ящик. Лучи солнца пробивались сквозь редкие облака-вату, нагревали землю. Кардаш закрыл глаза. Очнулся от голосов. Вокруг него сидела вся бригада.

– Вода холодная есть?

– Полное ведро, только из колодца, – подал ему воду парень с огненными волосами.

Кардаш взял ведро двумя руками, поднес его ко рту и стал жадно пить, чувствуя, как с каждым глотком тело оживает, наполняется прежней энергией.

– Хорошая вода. Фу, – отдышался начальник управления. – Поставь в тень, потом еще попить захочется, – сказал Казакевичу. – Может, немного помыться, как думаешь, мастер? – Он вспомнил, что мастера зовут Иваном Александровичем. Наверное, это его идея насчет телеграммы. Кардаш чувствовал, что мастер с таким же характером, как и он.

– Если нетрудно, полей немного, – попросил мастера и разделся до пояса. Жирок уже кое-где угадывался, но все же мускулы на зависть молодым.

– Не жалей воды, моряк, – кричал Кардаш и, прыская водой по сторонам, старательно мыл лицо, шею, будто нарочно приехал сюда, за сотни километров, ради этого. Затем попил еще воды, разулся и сел на землю.

– Чем будете сегодня заниматься?

– Есть чем, – ответил бригадир и засунул за голенище сапога пассатижи, нож, отвертку.

– Заниматься нечем, – встал Иван Александрович. – Все электроматериалы использованы. Столбы, кстати, бригада вручную ставила, хотя в управлении есть нужные машины.

– По проекту надо сделать демонтаж освещения и всего энергообеспечения местного колхоза.

– По возможности сделаем. Нас задерживают материалы. Когда вы брали группу на практику, то обещали обеспечить всем необходимым.

– Не я, а управление! – поднял указательный палец начальник.

– Это не имеет принципиального значения. Вы говорили, что наша линия нужна как воздух, что она очень важная. А что получается? Заведующий базой неизвестно почему не дает нам ничего. Почти неделю стоим без работы.

– Какой сукин сын! – стукнул себя по колену рукой Кардаш. – Выгоню или переведу в грузчики. Вот паразит! Говорите дальше, Иван Александрович.

Но, остановленный этой репликой, мастер растерялся и потерял мысль.

– Чего же вы, Иван Александрович? Слушаю внимательно. – Кардаш достал из кармана записную книжку, ручку и что-то записал.

– Да что там, – мастер попросил закурить, сделал несколько глубоких затяжек. – Не знаю почему, но Богдан сказал неправду. Делать нам нечего.

– Интересно, кто это еще к нам направляется? – сказал начальник управления, вглядываясь в приближающуюся машину.

Верткий «уазик» с выцветшим брезентовым верхом затормозил около склада. Водителем оказался начальник участка. Лихов обошел всех, подавая каждому руку. Вытер платком пот с лица.

– Предупредили бы, что едете к нам.

– Не министр и не начальник треста, чтобы предупреждать, – оборвал его Кардаш. – Прошу, товарищ Лихов, на свободное место около Ивана Александровича. Руководство должно быть в центре, чтобы монтажники видели. Кстати, вы знаете, что у бригады нет стройматериалов?

– Знаю.

– Они обращались к вам, товарищ Лихов? – Кардаш нажал на слово «товарищ».

– Конечно, – заспешил Лихов, – но где мне их взять? Бригады кадровых монтажников простояли на той неделе по сорок восемь часов. А это же пэтэушники. Им что, практика… Линия, если…

– Не если! – загремел начальник управления, и глаза его почти закрылись. – Практика, говоришь!.. – И хотел, видимо, добавить что-то сильное, но сдержался. – Эта линия главная на твоем участке, Лихов, и сюда надо перебросить немного материалов, пока с базы не завезут все остальное. Понял?

– Ясно.

– И хорошо. Один вопрос, можно сказать, решили. Так, Иван Александрович?

– Не знаю. Привезут материалы – значит, так.

– Ах, хитрый моряк! Молодец, дружище! Таких бы мне начальников участков. Смотришь, и в Москве заметили б… Как думаешь, Лихов?

– Наверное, – согласился Лихов.

Кардаш глянул на часы.

– Совещание затянулось. Но ничего, один раз можно, особенно когда такое настроение, а, Федор?.. Федор… Забыл фамилию.

– Розум, – подсказал Третьяк.

– Розум. Ум. Значит, умная голова, – пошутил начальник. – Скажи ты мне, Розум – умная голова, почему как на прокаженного смотрите на своего бригадира, моего старого товарища-монтажника? Когда-то мы с ним десятки километров линий провели, строили станции и подстанции. Почему у тебя, Василий, такой унылый вид? Когда в прошлый раз я приезжал, ты был пьян.

– Кто видел? – тихо сказал Богдан.

– Молчи! Помнишь наш последний разговор после смерти того парня? Ты мне сказал, что начинаешь новую жизнь. Тебе доверили таких ребят! Каким же ты стал, Богдан? Пьяницей и бездельником. Молчи! Хорошо, что у ребят такой мастер, а то научил бы ты их «профессии».

– Ничего у него не вышло бы, – сказал Федор. – Он вчера заставлял нас копать ямы, а потом их засыпать. Мол, деньги государственные, не вам говорить об этом.

– А вы?

– Мы отказались.

– Правильно сделали. Вижу, Богдан, какой у тебя здесь авторитет. Как думаешь, бригадир, если к руководителю нет уважения, может он оставаться на своей должности?

Богдан молчал, опустив голову. Волосы упали ему на лоб, и стала видна седина на макушке. И жалость, и отвращение почувствовал Иван Александрович к этому человеку, который загубил свою жизнь бесконечным пьянством, а теперь зол на весь белый свет.

– И я не знаю, – вздохнул начальник управления. – Насчет этого большие знатоки ребята. Как решат, так и будет.

Яков Казакевич спрятался за спину Макарчука. У него на Богдана обида давно прошла. Тайком от остальных он даже после хорошего стола ночевал у бригадира. Яков привык, что ему не надо работать на линии, где Федор, будто кот, лазил по столбам и требовал этого же от всех.

– Кто первый? – спросил начальник.

Яков опустил голову ниже, чтобы не встретиться с ним взглядом. Может, и лучше будет, если Богдана снимут, но что потом? Каждому не объяснишь…

– Тебе слово, Казакевич, – вдруг сказал мастер.

Яков встал с игривой улыбкой, сказал:

– Ч-что я?.. Мне все равно, как все.

– У тебя есть свои мысли? – резко спросил Федор.

– Почему же нет, есть. Обычный человек Богдан. Работает. Ну, пьет, но пьют многие…

– Яков, он же над тобой издевался, деньги вымогал, – не выдержал Третьяк.

– Кто тебе сказал? – смутился Казакевич. – Не было такого. Это ты придумал.

– Как придумал? – Третьяк стукнул кулаком по ящику. – Сам видел.

– Кто еще видел? – спросил Яков.

– Я никому не говорил… – растерялся Третьяк.

– Тогда нечего говорить, – закончил Казакевич свое выступление.

Посмотрел Федор на Якова так, будто были они незнакомыми и эта рыжая голова не лежала на подушке напротив его головы в одной комнате общежития.

…Бригадиром избрали Федора. Начальник управления и мастер были не против. Возразил Лихов:

– Молодой еще, неопытный.

– Сколько тебе было, когда стал бригадиром? – спросил его Кардаш.

– Семнадцать, но было другое время, – загорелся Лихов. – Мы думали, как лучше и быстрее строить линии, а они – о шмотках.

От молодого хохота с березы взлетел аист и, курлыча, направился к болоту. Улыбнулся, поглаживая бритую голову Лихов, хихикнул начальник управления, у Ивана Александровича от смеха слезы выступили, и даже Богдан повеселел.

Не такая удачная была шутка, но и ее хватило, чтобы взломать настороженную тишину. Тем более что на дороге к складу показалась машина с прицепом, груженная материалами.

Как бы там ни было, но телеграмма подействовала, и Иван Александрович, радуясь вместе с ребятами, засучил рукава.

13

Как неожиданно появился начальник управления, так не прощаясь, чтобы не мешать работе, уехал. Если он раньше немного сомневался в реальности плана, то теперь убедился, что линию эти зеленые монтажники построят. Пусть они думают, что эта линия самая главная для управления. Кардаш хотел, чтобы с первых же дней эта детвора поняла: второстепенных линий нет, все главные, все важные…

На второй день своего бригадирства Федор повесил на дверях склада, не посоветовавшись даже с Иваном Александровичем, листок, на котором было написано:

ВЫГОВОР

За систематические нарушения дисциплины и пьянки в рабочее время объявляю выговор электромонтажнику В. Богдану и предупреждаю, что за любой поступок, который будет мешать нормальной жизни бригады, к нему будут приняты соответствующие меры.

Бригадир Ф. Розум

Кто-то, может быть Богдан, красным карандашом перечеркнул первый приказ Федора и внизу дописал матерное слово.

– Ты написал? – спросил Федор.

– Ни в коем случае, – улыбнулся Богдан.

– Хорошо… Завтра возьмешь ребят, подключите первый участок линии с высокой стороны, от подстанции.

– С электросетей будут? – спросил Богдан.

– И с участка тоже.

Федор уже перекипел, но чувство какой-то нерешительности сдерживало его. Он ощутил себя пацаном, которому показали желанное яблоко и не дали. «Надо было попросить начальника, чтобы перевели Богдана в другое место, тогда все было бы проще», – думал Федор.

Теперь он работал еще лучше, чем раньше. И вот настало время подключать первый участок линии. Сначала Федор собирался сам сделать это. Однако, подумав, решил, что рисковать не стоит. Во-первых, он никогда не подключал линии, во-вторых, глупо отказываться от опыта Богдана.

Утром приехали из электросетей, инженер с участка, еще несколько человек. Комиссия и бригада собрались у широкой железной мачты, от которой должен был пойти ток на первый участок линии.

Богдан был веселый, шутил. К Федору он близко не подходил. И Федору показалось, что у бывшего бригадира виноватый вид. Наверное, переживает, волнуется… Только когда Богдан был уже на верху мачты, Яков Казакевич сказал Федору:

– Он же выпивши…

– Поздно, – не отрывая глаз от Богдана, ответил Федор. – Раньше почему не сказал?

Смотрели, как не спеша подключал Богдан провода к разъединителю. Было слышно, как стучит гаечный ключ об изолятор. Медленно шло время. Прошло тридцать минут, час, а Богдан все сидел на перекладине. Наконец, поднялся. Почему-то снял цепь, хотел, видимо, забросить ее за плечо, но задел провод. Показалось Федору, что по цепи пробежал огонь, и в этот же момент Богдан зашатался на перекладине и сорвался вниз. Все произошло так стремительно, что никто даже не сдвинулся с места.

– А-а-а! – дико закричал Яков, и все очнулись.

– Наверное, блуждающие токи, – растерянно бросил представитель электросетей. – Все отключено и перекрыто.

Привезли врача, но помочь он уже ничем не мог. Только сказал, что покойный был пьян.

На похороны приехала древняя старушка в черной юбке и большом черном платке, в мужских туфлях. Худенькая и седая, бледная, как лист бумаги, она не плакала, но идти сама не могла, и Кардаш посадил ее в свою «Волгу» рядом с шофером. Выцветшие глаза старухи, казалось, ничего не видели. Только раз она проговорила:

– Водка довела, просила же…

Труднее всего было Федору. Выходило, что Богдан погиб по его вине. Если бы не послал на мачту, если бы не злился на него…

– Жаль парня! – сказал начальник управления. – Хоть пьяница был, но жалко…

– Это я виноват, – подошел к нему Федор. – Я…

– Не говори глупости. Если кто и виноват, то он сам.

Смерть Богдана преобразила бригаду: ребята как-то сразу повзрослели, посерьезнели. Не ходили, как раньше, шумной толпой по улице. Хоть и попортил им много крови Богдан и радовались, когда снимали его с бригадирства, но теперь никто из них плохого слова не говорил, и не только потому, что говорить плохо о покойном нельзя…

Яков Казакевич незаметно отошел от ребят и неожиданно для себя оказался в зарослях, почти около того места, где их с Крицем нашел Розум, когда они играли в карты. Он шел, сжав до боли челюсти. Лапки молодых сосен били по лицу, но он не чувствовал этого.

Около толстой старой осины Яков остановился, немного постоял и сел на землю. Где-то недалеко послышался гул машины, он сначала приблизился, а потом стал затихать. Однако Яков не обратил внимания ни на машину, ни на крик птицы, которая прыгала в трех шагах от него. Так он сидел долго. Вдруг слезы хлынули из глаз, смывая с них пелену, голова становилась яснее. Жалость охватила его, переворачивая душу.

14

Где-то в глубине души родилось вдруг желание, в котором Федор даже не мог признаться себе. Постоял на улице, после аккуратно закрыл за собой калитку. Ноги несли его в том направлении, куда в другое время не пошел бы ни за что. Почти бегом пересек огороды, напрямик вышел к избе, в которой квартировал Богдан, остановился. Может, вернуться? Ну нет уж. Прижимаясь к забору, будто вор, подкрался к Таниному дому. На кухне горел свет. Сквозь занавески увидел тень от головы. Тихонько постучал в окно. Свет сразу погас, а Татьяна не отозвалась, Федор вновь осторожно стукнул по стеклу. С горечью подумал, что у нее, наверное, тот мужик, что угрожал ему.

– Кто? – послышался откуда-то сверху голос.

– Я, – прошептал Федор.

– Кто это я?

– Ну, Федор, монтажник.

– Подожди, сейчас.

Было слышно, как отодвинулась задвижка, и на пороге выросла белая фигура.

– Ты?

Она на какое-то мгновение прижалась к нему, оглянулась по сторонам и пропустила в дом.

– Может, помешал? – спросил Федор.

– Чего там, садись. – Она включила маленькую лампочку около печи, накинула на плечи платок. – Что-то холодно мне. Днем такая жара была, как в моей лавке, когда людей много. Хоть раздевайся… Что скажешь хорошего?

– Да вот, зашел… – пожал плечами Федор. – Извини, не было тогда времени.

– Понимаю. Я не обиделась. Есть хочешь?

– Нет… Только пить.

– Вода свежая, из колодца. – Татьяна не смотрела ему в лицо, и Федор подумал, что не надо было идти сюда. Столько дней прошло после той встречи, а он ни разу не зашел к ней, даже не был в магазине, чтобы увидеться. Она же живой человек, к тому же красивая женщина. Так почему должна ждать его, когда он забыл ее?

– Таня… – Федор взял ее руку. Она была холодная. – Может, ты заболела?

– Нет, это так… Пройдет.

Он поднял ее с табуретки, поставил перед собой и неумело поцеловал в губы. Они были холодные, как и руки.

– Ты замерзла совсем. Сейчас будет горячо, – проговорил Федор.

– Не надо. – Татьяна отклонилась от него, стала лицом к окну. Федор растерялся, не зная, что делать. – Вот что, Феденька, лучше иди ты домой. Не надо, – повторила она. – Познакомься с молодой чистой девочкой и дружи с ней.

– Но почему? – желание, которое до этого было где-то глубоко, вырвалось, и ему очень захотелось обнять Татьяну, изо всей силы прижать к себе. Он сделал шаг к ней.

– Федор, прошу тебя, – голос Татьяны дрожал. – Иди, иди…

Федор уныло опустил голову и сказал:

– Зачем же ты звала меня к себе?

– Дурачок ты мой. – Она прильнула к нему, крепко поцеловала и легонько подтолкнула к двери. – Прости меня. И прощай, Федор…

Назавтра Марья Филипповна принесла новость.

– Слышали, мальчики мои, или нет?

– Что? – поинтересовался Яков.

– Бабы говорят, что сегодня наехало в магазин много милиции. Закрыли двери и Татьяну проверяли. И будто пошли к ней домой. Ну и Татьяна! Это ж надо! Недаром ее бывшего мужа в городе в тюрьму, на казенные харчи, посадили. Муж и жена одна сатана.

– Какая сатана? – зло прервал ее Третьяк. – Несешь ты что-то, бабка.

Федор оторопел, рука с ложкой тяжело упала на стол.

– Что это с тобой, Федя? – заметила его растерянность хозяйка.

– Ничего. Спасибо. Мне на склад срочно надо, проволоки взять, забыл совсем, – автоматически выговорил Федор и направился к выходу.

«Неужели и впрямь она пошла по теткиной дорожке? Но зачем? Может, не было бы этого, если бы я тогда пришел к ней?» На дверях магазина висело объявление: «Магазин временно не работает». Две старушки сидели на крыльце.

Федор прислушался.

– На три тысячи товара… Воровала… – долетели до него слова.

– Вы видели, что она воровала?! – в отчаянии выкрикнул Федор.

Старушки смолкли, с интересом стали смотреть на него. Федор смутился и пошел прочь.

– Видно, тоже около нее кормился, – услышал брошенное вдогонку.

Остановился на перекрестке. Что делать? Как жить дальше? И хоть жил он все это время без Татьяны, не имел практически к ней никакого отношения, но было больно.

Из-за дома выскочила желтая «Волга». За рулем сидел милиционер, на заднем сиденье двое в гражданском, а между ними Татьяна. Все продолжалось несколько мгновений, но он заметил красное платье, белую косынку на шее. Показалось даже, что она улыбнулась и махнула ему рукой. Машина вырвалась на шоссе, набрала еще большую скорость.

– Ну, вот и все, поехала, – сказал кто-то рядом.

Федор провел рукой по голове. Хотелось плакать.

– Ничего не вышло у тебя, парниша, – сказал незнакомый. Федор посмотрел на него внимательно и наконец узнал того, который был ночью около Татьяниной избы.

– А тебе что? – стараясь говорить спокойно, спросил Федор.

– Мне? Все остальное мне… – Мужчина прошел мимо и уже издали прокричал: – Не твое будет, а мое… – Он махнул рукой.