Текст книги "Набат"

Автор книги: Виктор Супрунчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Следом кто-то идет. Тимох поднимает глаза: Кижевский с лопатой, а за ним бригадир.

Они работают молча. Кижевскому скоро на пенсию, но он сильный, как вол. Кажется, и усталости не чувствует, только лысина в капельках пота.

Тимох уважает Кижевского, потому что тот чуть ли не всю Европу прошел и много интересного увидел.

– Дядька, а в Германии небо голубое? – Тимох кладет лопату на гравий и садится на черенок – так удобнее.

– Такое же, брат. – Кижевский пытается подхватить на лопату камень и не может. Это его злит, и он недовольно бурчит: – Они что, господа? Языком молоть – не дрова колоть. Нам больше всех надо?

Бригадир будто ждал этого и сразу кричит грузчикам, которые возле платформы играют в карты:

– Э-гей, начальники, сбоку чайники!

Медленно, но подходят все, кроме крановщика Стасика. Парень он неплохой, и потому разрешается ему многое. Да если взвесить, то Стасик едва ли не главная фигура. Без крана не заработаешь, и план сгорит.

– Не того слава, кто начинает, а того, кто закончит. А, Тимох? – Стасик аж заливается смехом. Тимох набирает полную лопату гравия и раз, и раз… Откуда, кажется, сила в этих худых, по-женски маленьких руках.

Вечером заболел его сынок Павлик. И Тимох думает, приходила ли врач и как там жена. Мальчонка весь горячий был от температуры.

И почему столько болезней на человека? Павлик еще ничего плохого не сделал, отчего же ему быть больным. Жалеет Тимох, что плохо учился в школе. Мог бы стать врачом. Тогда бы его сынок всегда был здоров.

Гравия уже совсем мало. Еще минут десять – и работа окончена. В этот момент на станции кто-то закричал. По красной фуражке узнают дежурного. Грузчики прислушиваются, но разобрать не могут.

Бригадир берет лопату и идет на станцию.

Видимо, какую-то работу им нашли. Полдня простояли, а теперь, может, придется работать дотемна. В этом смысле грузчикам на станции плохо, но как на Тимохов ум, то и ничего. Лучше, чем в магазине или на фабрике. Что ни день, то что-то новое, интересное везут в вагонах. Никогда в жизни не увидел бы столько, если бы не работал на станции. Подрастет сынок, и тогда Тимох расскажет ему об этом.

Из раздумий выводит Кижевский, тянет за рукав. И Тимох улыбается ему, куда-то идет вслед за бригадой. Он не спрашивает, почему их позвали, а думает, как вечером порадует Павлика, который любит разных зверей, птиц… В каждой книжке ищет их на рисунках.

Тимох, когда шел на работу, прочитал на магазине афишу. В их городок приехал цирк. Они с Павликом купят билеты, и мальчик увидит живых зверей. Вот будет радость! Только бы сынок быстро выздоровел. Тимох представляет, как они придут в цирк, будут есть мороженое, а совсем рядом – тигр, медведь, слон.

Бригада останавливается напротив водокачки. На пятый от перрона путь, где эстакада, заполз товарняк. Минька Ковалец, возбужденный, бегает вдоль состава, ругается со Стасиком, который хочет поставить кран по-своему. Это не впервые, и все привыкли, что Стасик сначала обязательно ругается с бригадиром, а потом выполняет его приказы.

Они начинают с нового, еще не обшарпанного вагона. Кижевский ломом открывает дверь. Внутри длинные узковатые ящики. Тимоху интересно, что в них. Но как посмотреть, если доски прибиты плотно одна к другой.

Они с Кижевским закрепляют трос на ящиках, Стасик краном тянет их на эстакаду. Тимох замечает на полу что-то красное. Это бумага и, видимо, с ящиков. На ней не по-нашему написано. Тимох долго шевелит губами, пытаясь прочитать, и работа останавливается.

– Бе-ке-р, – помогает ему Кижевский.

– Что такое Бе-ке-р? – со всех сторон осматривает ящик Тимох.

– А-а! – вспоминает Кижевский с дальних военных времен. – Это немецкий рояль.

Тимох словно очарован, только не все ему понятно. «Почему Бекер, а не Ганс или Карл?..»

– Ох, ох, Тимох, серый мох! – скалит зубы Стасик. – Не спи в шапку, не то заберу Галку.

Тимохову жену зовут Галиной. И Стасик знает это, но ему лишь бы какое слово на язык – переложит на свой лад. Видно, он просто счастливый, когда скажет: «Тимох обломал рог…» Тимох не обращает внимания на Стасиковы шутки. Пускай ему будет хорошо.

В следующем вагоне мебель: шкафы, кровати.

– Это потом, – останавливает их с Кижевским бригадир. – За мной!

Они идут к платформам, около которых стоят машины с прицепами. В кабинах курят шоферы, переговариваясь между собой. Один из них обращается к Тимоху:

– Дядя, может, немного быстрее?!

– Знаешь, что быстро делают? – издевательски говорит Левон Соболь и объявляет: – Перекур!

Тимох не курит, и он не устал, но не против того, чтобы передохнуть. Подъезжает на кране Стасик.

Постепенно завязывается разговор между грузчиками и шоферами. Начинает Левон Соболь.

– Ну, что возили?

Шофер машет головой, гасит сигарету.

– A-а, клетки для цирка.

– Как? – удивляется Левон, а с ним и Тимох.

– А вот! – показывает шофер на платформу.

И тогда грузчики замечают надпись крупными буквами: «Цирк!!! Тигры!!!»

В душе Тимоха щемящее чувство, будто он встретил после долгой разлуки сестру или брата. Эти клетки он покажет Павлику, когда они пойдут в цирк. Они такие необычные, даже красивые…

Тимох залез на платформу с широкой клеткой. Холодное железо прутьев приятно для ладоней. «Надежно сделано», – думает Тимох и взбирается на верх клетки. На мгновение представляется, что там внутри зарычал какой-то зверь. Ему, наверное, плохо в клетке. Тимох посмотрел вокруг: сады в белом цветении, трава зеленая, вымытая вчерашним дождем. Небо не утратило своей чудесной голубизны, которую так любил Тимох. И ему стало жаль зверей – им будет горестно в этих клетках.

– Тимох, артист, честное слово, обезьяна, – смеялся Стасик. – Что, получил квитанцию? Хи-ха-ха… Хорошая клетка!

Тимох улыбался, прикрывая рукой щербатый рот. Постоял наверху и соскочил на платформу. Как раз Стасик подал тросы. Бригадир скомандовал: «Вира!» Стасик включил двигатель крана, стрела задрожала, а клетка ни с места.

– Колодейчик, что такое? – выкрикнул бригадир. – Посмотри.

Тимох проверил, вроде бы ничто не держало клетку. Тогда он открыл дверцу и зашел внутрь. Посмотрел и нашел две скобы,

– Есть! – сказал он Соболю и за каких-то пять секунд снял их. И только сделал шаг, как почувствовал, что падает. Успел схватиться рукой за железный прут, но не сообразил, что случилось.

Клетка, а с ней и Тимох, медленно поднималась вверх. Он бросился к дверце, чтобы выскочить, но она не поддалась ему. Замахал руками, закричал. Теперь он мог подтвердить, что зверям горестно в клетке. Показалось, что сердце выскочит из груди. Было видно через стекло кабины, как смеется Стасик.

И вокруг стоял такой хохот, что его услышали, наверное, на станции. Упал наземь Левон Соболь, схватился за живот Кижевский. У бригадира даже слезы на глазах от смеха.

Неожиданно мотор закашлялся и заглох, будто испортился. Клетка с Тимохом медленно качалась на трехметровой высоте. И не было спасения. Дверца была на замке. Между прутьями не пролезть. А внизу только блестят зубы и смех, хохот…

Левон Соболь нашел в кармане конфету – осталась от закуски. Шутя бросил Тимоху.

– Угощайся конфеткой и покажи нам что-нибудь! Хи-хи-хи…

Стасик с кабины принес кусок хлеба и – туда же, Тимоху. Ну, все равно как медведю или тигру. Вот развлечение! Такого еще не было.

А смех постепенно спадал, будто мячик, из которого выпустили воздух. И почему-то всем показалось, что чрезвычайно тревожно и резко просигналил поезд на подходе к станции.

Когда затих вдали грохот состава, неожиданно сверху послышался не шепот, не крик, а что-то вообще непонятное, какое-то всхлипывание. Это Тимох сгорбился в углу клетки, и его узкие плечи тряслись не так, как у всех при плаче, они взбрасывались, будто внутри был поршень. Кудрявая без кепочки голова наклонена набок, лицо мокрое от слез. Беспомощный и слабый человек сидел перед сильными, уверенными в себе грузчиками. Они растерялись.

А он не хотел, чтобы подумали, будто он плачет, сквозь слезы тоже смеялся. И все же ему было неважно, что скажут эти люди. Тимох испугался, что узнает Павлик, как он сидел в клетке, и сыну будет стыдно перед друзьями. И жена в конце концов заклюет. «В чем я виноват? Что сделал плохого Стасику? И зачем я на этот свет появился?»

Потом Тимох успокоился и подумал, что тигру в этой клетке не так уж и плохо жить. Он на шармачка, как говорят Стасик и Левон, пьет и ест, ничего не боится. А что решетка – привыкнуть можно. Почти то же самое, что сигареты и водка.

Все же не хотел он быть тигром, не хотел бы и этой дармовщины: конфет и булок. Кому это надо? Тимох закрыл глаза и всем телом и силой прижался к прутьям. Они звенели, будто чего-то ждали.

Тем временем Кижевский, который аж побледнел, подбежал к Стасику и втолкнул его в кабину. Удивительно, но крановщик и не огрызнулся. Лихорадочно стал заводить мотор, который стонал, кряхтел и не включался.

– Ты ч-что! – закричал Кижевский. Стасик, испуганно оглядываясь, что-то повернул, и кран заработал. Клетку он опустил не на прицеп машины, а на землю.

– Н-не могу… – у Стасика тряслись руки.

…Работу бригада закончила поздно ночью. И как будто все проглотили языки: разошлись без слов. Стасик не сказал на прощание, как делал почти каждый день: «Тимох, не потеряй свой рог!..» Грузчики прятали друг от друга глаза.

А Тимоху не хотелось домой, хотя там был больной Павлик. Он, наверное, ждал отца, потому что никогда не ложился без него спать. Тимох шел по темной улочке и стонал. Болела голова: как он пойдет теперь с сыном в цирк? Небо же над ним было уже не голубое, а как смола. И травы не видно. Хотя хорошо чувствуется ее запах.

Линия

1

…Столбы поднимали над полем, болотом, линию тянули до самого горизонта…

Зима уже который год была с вывертами. Рождество прошло без снега, и погода, как в сентябре или октябре, стояла гнилая и теплая.

До обеда держался серый туман, и к концу дня пошел дождь. Но вдруг из-за леса потянул холодный ветер, налетел злобно, будто ненавидя все живое. Сырость потихоньку поползла от земли, портянки в сапогах не грели ног. Где-то в деревне хрипло лаяла собака, потом загудела машина. Из-за горки, петляя по дороге, выглянул молоковоз: было видно, как молодой шофер что-то рассказывает своей спутнице. Мелькнуло ее лицо в зеленом платке и пропало. Федор подумал, что это, наверное, Татьяна, продавец сельмага.

…Когти и монтажный ремень крепко держали Федора на столбе. Казалось, что схватишь рукою облака. Громада за громадой плыли они по небу. И от этой мрачной картины стало еще холоднее. Лицо горело от ветра.

Стало темно, будто вечером. А через мгновение блеснула узкой змеей молния, ударил гром. Это было так удивительно, что Федор забыл и о холоде, и о работе.

Густой снег соединил небо с землей. Столбы, лесок, поле исчезли. Федор несколько раз крикнул. Якова не было. Федор не мог даже представить, в какой стороне Казакевич.

– Эгей! – донесся вдруг из белого месива голос Якова.

– А-у-у! – крикнул Федор.

– Кричишь, будто грибы собираешь, – сказал, подойдя, Яков. – Все, шабаш. Пошли в деревню. Наши уже, наверное, по теплым хатам…

– Где Третьяк? – спросил Федор.

Иван работал на столбе, который был ближе к Якову.

– Видно, побежал в деревню. Здесь нам уже нечего делать.

Снег был мягкий и скользкий, как манная каша. И насыпало его за такое короткое время чуть ли не по колено. Со всех сторон возвращались в деревню ребята, белые, будто деды-морозы. Монтажных ремней для форса не сняли, шли важно, плечо в плечо, на всю ширину улицы.

Квартировали они по хатам. За тридцать пять рублей кровать и питание – три раза в день. Федор жил с Яковом и Третьяком. Хозяйка у них была молчаливая. Слышал, как соседи называли Буслихой. Муж ее давно съехал куда-то. Две дочки жили в городе.

Каждое утро старая накрывала стол полотенцем, которое ткала, наверное, когда еще свои кросна были, ставила оладьи, сметану, чай. Сама сидела около печки и смотрела, как ребята с аппетитом завтракают.

Хата стояла первой от автострады. Постоянно шли мимо машины. Ночью ослабевал их поток, но раз за разом свет от фар попадал в комнату. Тогда Федор просыпался и подолгу не мог уснуть. Он слушал гул дороги и думал, что неплохо было бы сесть в какую-нибудь машину и поехать просто так, без цели, чтобы увидеть мир, людей.

Наступало утро, парни быстро завтракали и, захватив инструмент, бежали на линию.

Несколько дней назад с базы управления привезли столбы, бетонные опоры. Часть их была уже в поле, остальные лежали за складом, рядом с домом, в котором жил мастер. Теперь столбы были похоронены под снежными сугробами.

2

Из открытой двери тянуло холодом, прелью. После вчерашнего дня навалилась усталость. У Федора, хоть и привык к тяжелому труду, ноги и спина болели. Он знал, что надо начать работать и тогда мгновенно исчезнет эта боль.

– Идут, – сказал Криц, сидевший около двери.

– Кто?

– Мастер и еще двое.

С Иваном Александровичем был начальник участка Лихов, толстый и лысый мужчина. Гладкое, без бровей лицо его, настороженные глаза не вызвали у Федора симпатии. Лихов сел на барабан с проволокой и долго чмыхал и кашлял. Наверное, ему было жарко в черном полушубке. Другой мужчина был намного моложе Лихова. Высокого роста, худощавый, он напоминал спортсмена. Две глубокие морщины придавали лицу суровость. Одет он был в новую фуфайку. На голове – грузинская кепка – «аэродром», такую Федор видел только в кино.

– Уважаемые товарищи, сегодня к нам приехали наши соратники… – начал мастер.

– Короче, Иван Александрович, – прервал его Лихов. – Нет времени на долгие разговоры. Это, хлопцы, будет ваш бригадир. Встань, Богдан.

Молодой усмехнулся и, сидя, наклонил голову. Лихов сунул руку в карман за платком, недовольно посмотрел на него.

– Вопросы есть? Нету. Знакомьтесь – и за работу. До свидания.

Начальник участка последний раз провел платочком по своему лицу и пошел с собрания. Около двери оглянулся:

– Провожать не надо. За работу, быстрее за работу!

Ребята смотрели на Богдана, а он на них. «Что за человек?» – подумал Федор. На прощание, когда он уезжал на практику, отец сказал ему: «Слушай начальника и выполняй все, что он прикажет. Так будет легче жить. Никто не любит, если ему не хотят подчиняться».

В жизни Федора был уже один начальник. На кирпичном заводе, мастер по фамилии Кедров. Всю смену обычно бегал по цеху и ругался. Федор один раз не смолчал, потом второй, и Кедров стал кричать на него чаще. Когда Федор увольнялся, мастер не захотел подписать бумагу. И Федор думал оставить документы на этом заводе, ни с чем уйти – не было уже сил ходить по кабинетам и доказывать свою правоту.

– Что носы повесили, будто мировой потоп, – сказал Богдан. – Вы – не птицы, а я – не Ной. Меня зовут Василем. Вы еще мало каши ели, а я десятый год на столбах.

– Что с этого? – спросил Яков.

– А то, что я тебя, может быть, научу монтажному делу.

– А ты, Василь, архимендринулас не ставил на высоковольтной? – спросил Третьяк.

Богдан иронично хмыкнул, похлопал Ивана по плечу и закурил. Разговор прекратился. Богдан курил, а ребята сидели, поглядывая на него. Молчал почему-то и мастер. Его мускулистая шея была красной, и Федор увидел на лице капельки пота. Иван Александрович жалел, что не пошел к начальнику управления и не попросил, чтобы дали другого бригадира. От прорабов мастер все узнал о Богдане. Сказали ему, что этот монтажник был специалистом высокого класса, но и не меньшим любителем спиртного. Два месяца назад Богдану понизили разряд, и будто бы разговор шел об увольнении. По его вине случилось какое-то происшествие, которое едва не закончилось смертью монтажника. «Кто этого человека направил сюда?» – думал мастер.

– Я ехал всю ночь, устал, – сказал Богдан. – Надо сегодня отдохнуть. Вы, надеюсь, знаете, что делать?

– Знаем, начальник. Мы знаем, а вот ты? – захохотал Яков.

– Ты, рыжий, слишком наглый. – Богдан стянул левый сапог, поправил портянку. – Возможно, после обеда буду.

Деревня была большая, и мастер за час обошел все дома, уговаривая хозяев взять Богдана на квартиру. И только когда зашел в последнюю избу, в которой жила горбатенькая Тэкля, их встретили радостно. За столом сидели хозяйка и двое мужчин. Коренастый, с черными усами, жил по соседству с Иваном Александровичем.

– Прошу, дорогие гости, – пригласила Тэкля. – По рюмке и для вас найдется.

– Спасибо, мы к вам насчет квартиры, – как можно ласковее сказал мастер, потому что ему не понравилось здесь, и повернулся к выходу.

– Кому нужна квартира? Вам? – спросила хозяйка Богдана. – Или вам? – Тэкля прекрасно знала, что мастер живет не первый день в деревне и речь идет не о нем.

– Извините. Пойдем, Иванович, – сказал мастер.

– Почему же мне и не взять. Деньги нужны. Да и парень будто бы неплохой. – Тэкля подошла к Богдану, заглянула ему в глаза. – Беру его. Вот эта комната твоя.

– Как, Иванович? – спросил мастер у Богдана.

– Остаюсь.

– Тогда я пошел к ребятам. После обеда ожидаем и вас.

Закрывая дверь, Иван Александрович увидел, как Богдан сел за стол. «Посмотрим, будет не в ту сторону править – поеду к начальнику управления. Ребята только жить начинают, никому не позволю их портить», – думал мастер.

На флоте он воспитывал матросов, учил крепко стоять на палубе и не бояться шторма. Когда увольнялся, решил пойти на какой-нибудь завод дежурным электриком. Смену поспал в цехе, а две или три – как устроишься – дома: занимайся своим делом. Дали ему неплохую пенсию, оставили квартиру в южном приморском городе. Детей у них с женой не было. Возвращаясь из далекого похода, он всегда искал глазами на пирсе и свою жену. Только за все время она встретила его несколько раз. Она работала в театре, гордилась этим и очень жалела, что Иван Александрович не офицер.

По ночам ему снилось море и корабль, шторм. Через неделю он лег в госпиталь, а когда вернулся домой, квартира была пуста. Даже его вещей не было в шкафу. Висела только морская форма. Два дня с утра до вечера с соседом-рыбаком он ремонтировал квартиру. На третий день принял ледяной душ и собрал чемодан. Квартиру он сдал в КЭЧ и первым поездом поехал в родные места. В райкоме партии, куда Иван Александрович пришел стать на учет, ему предложили должность мастера в училище. Он понимал, что ему повезло: здесь были такие же новобранцы, как и на корабле, и их надо было учить жизни. Однако на флоте проще: приказ начальника – закон для подчиненного. А здесь…

Мастер не зашел на свою квартиру, а пошел напрямик через поле к складу. Около дверей горел костер, на ящиках сидели Николай Макарчук и Василь Криц. Они готовили для столбов арматуру. Два полных ящика уже стояли в стороне.

– Устроили начальника на квартиру? – спросил Макарчук.

– Устроил.

– И где это нам его нашли? – спросил Криц.

– Вы работайте лучше…

– Много денег получим? – Макарчук издалека бросил изолятор в ящик.

– Что это такое? – Мастер достал разбитый изолятор из ящика и положил рядом с Макарчуком. Тот виновато опустил голову.

– Еще привезут, – вступился за товарища Криц.

– Шутишь?

– Серьезно. – Криц широко поставил ноги и поднял голову. Вызов или игра были в его поведении, Иван Александрович не понял. Он внимательно посмотрел на парня. Были учащиеся, которые нарушали дисциплину на занятиях, не поддерживали порядок в общежитии, и мастер занимался ими. Значит, часть группы вышла из-под его внимания. Фамилии, имена, откуда родом, отметки – вот и все, что он о них знает.

– Каждый изолятор стоит денег, – сказал мастер. – И он должен быть установлен на столб, а не гнить в земле, куда вы зароете эти осколки.

– Жизнь сложная штука! – подняв палец, сказал Криц. – Я, например, не хотел идти в училище, но заставила мать. Ей кажется, что здесь из меня сделают спеца, а я знаю: ничего не выйдет.

– И чем же ты хочешь заниматься?

– Нет времени, нам надо работать.

– Я помогу вам. – Иван Александрович нашел пустой ящик и сел на него. – Мне интересно будет все, что ты расскажешь.

– Пожалуйста. Монтажником работать не буду. Диплом училища не повредит. Пойду в армию, а после устроюсь торговать пивом. За день двадцать-тридцать рублей чистых только на пене. Мужики пьют водку или винцо – бутылку мне. Еще пять. В месяц буду иметь левой ногой семь кусков. Зачем мне этот монтаж?

– Откуда ты все это знаешь? – спросил Иван Александрович.

– Сосед работает в пивбаре. Все, как есть, мне рассказал. Посмотрели бы вы, как он живет: цветной телевизор, джинсы лучшей фирмы, машина… Короче, что душе угодно, то у него и есть.

– Послушай, Василь, – мастер подвинул свой ящик ближе к ребятам. – Ты когда-нибудь сделал скворечник или посадил дерево?

– Зачем мне это? – улыбнулся Криц. – Пускай это дураки делают.

– Сам ты дурак, – вдруг выкрикнул Макарчук. – Пиво, джинсы… Видел я таких стиляг.

– Ты слишком умный, – Криц усмехнулся…

Во второй раз мастеру подумалось: не надо было работать в училище. Зимой он узнал, что самый маленький ростом в группе, веселый мальчик Мишка Бордовский украл у своего товарища Николая Макарчука деньги. Эта неприятность взволновала Ивана Александровича. Ему было жаль заплаканного Бордовского, который воспитывался без отца и был одет хуже других, но он велел провести собрание группы. Приехала Мишкина мать, плакала, просила не исключать сына из училища. И в конце концов он купил ей билет на автобус, потому что женщина свои деньги отдала Макарчуку и не было на что ехать назад. А теперь этот здоровяк Криц, которому надо работать за троих, объявил, что торговля пивом – его цель.

Когда ехал с ребятами в эту деревню, подумал, что хорошо было бы досрочно, как говорил начальник управления, поставить линию. Тогда бы они доказали, что лучшей группы в училище нет. Кроме того, напряженная работа сближает, цементирует людей.

Иван Александрович старательно изучил проект линии и теперь, не глядя в него, мог сказать, где надо вырубить деревья, за какой горкой повернуть налево или направо. С Федором Розумом и Третьяком они пешком прошли всю трассу. По дороге он успокаивал ребят, что ничего страшного нет – сделают. А вечером, на квартире, Иван Александрович почесал затылок, так как до этого не представлял сложности строительства.

В училище были мастера поопытнее, для них практика – что-то вроде отдыха. Вернувшись домой, они рассказывали в перерывах между занятиями о разных приключениях. Иван Александрович удивлялся: где они находили время на это? Один из «зубров», по кличке Принц, посоветовал ничего не принимать близко к сердцу. «Если этот человек может воспитывать специалистов, то я с моим флотским опытом не пропаду и буду работать немножко лучше, чем он, потому что мне не все равно, что делает мой ученик».

От Крица и Макарчука Иван Александрович пошел на линию. Федор издали приметил мастера. Тот шел по целине, будто трактор, прокладывая дорогу, и вся его крупная, но аккуратная стать, казалось, была переполнена силой.

Ребята очищали столбы от снега, связывали их с бетонными пасынками. Дело постепенно двигалось. Мастер прикинул: прошли уже не менее трех километров.

– Мало нас на такую линию, Иван Александрович, – сказал Третьяк. – Почти не курим, а сделали не очень… Этак мы и к осени не закончим.

– Начальник управления говорил, что попозже приедут еще две группы учащихся. Но неужели мы такие немощные? Теперь и бригадир у нас есть.

– Без него тоже сможем. – Яков потянул себя за волосы. – Ну и что, что рыжий? Кому от этого плохо?

– Не злись. Поживем – увидим, – успокоил его Федор.

– Я не злюсь… – Яков взял лом, подсунул его под столб и перекатил к бетонному пасынку.

Ребята снова взялись за дело, и мастер, постояв немного около них, пошел дальше по линии.

3

К концу дня мастер попросил Федора зайти к нему на квартиру. Розум переоделся, съел немного оладий с кислым молоком и вышел из дому. Два дня лежал снег, и все привыкли к нему, будто не стояла уже весна. Теперь магистраль была чистой от снега – разбили машины, и он растаял. Перед мостом, в конце улицы, темнело несколько фигур. Показалось, что среди них мелькнула знакомая. Федор зашел в магазин. Ему нужны были ручка и бумага. Продавщицу звали Татьяной. Он как-то разговаривал с нею, и она пригласила его на танцы в соседнюю деревню, где был Дворец культуры. Федор тогда отказался, а она смеялась и говорила ему вслед: «Что, испугался, маменькин сынок?»

– Не заходишь что-то? – сказала продавщица и поправила волосы на висках. Ласково улыбнулась: – Что хочешь?

Федор достал деньги, пересчитал их.

– Небогатый у вас заработок, а говорят – монтажники, монтажники…

Татьяна прошла вдоль прилавка. Белый халат тесен ей, сверху пуговицы расстегнуты. Федор вдруг захотел пить. Проглотив слюну, отвел глаза от продавщицы. Схватил бумагу – и за дверь.

От моста долетали крики, ругань. Он сначала думал обойти это место, но почему-то пошел туда.

На асфальте, не обращая внимания на проходящие машины, дрались четверо. У всех одежда была порвана, лица окровавленные. Трое били одного.

– Остановитесь, что делаете?

Никто его не слышал или не хотел слышать. Тогда Федор схватил за рукав сгорбленного, бородатого мужчину:

– Остановитесь!

Только он сказал это, как слева ударили его по голове, аж потемнело в глазах. Федор разозлился – никто его не бил, сколько он себя помнит.

Перехватил руку, вывернул – и вот лежит один в сугробе. Ударом посадил на асфальт бородатого. Третий и сам упал. Они бормотали что-то, лежа в снегу, а человек, которого били, будто сумасшедший, хохотал и показывал на них пальцем. Федор узнал своего бригадира.

– Молодец, молодец! Спас меня от этих волков. – Богдан едва стоял на ногах. – Мужик! Так им и надо. Захотели победить меня, Ваську Богдана, первого бойца монтажного управления. Сволочи, тьфу! Помоги дойти до дома.

Федор обхватил его за плечи, хотя и было противно смотреть на эту окровавленную рожу, и повел домой. Из магазина выбежала Татьяна, заохала:

– Кто тебя бил?

– Это не меня, – неохотно ответил Федор, – а его.

– Почему же у тебя на лице кровь? – Она платочком провела по его лицу, показала на Богдана: – Это тоже ваш?

– Наш…

По дороге Богдан пытался петь, но, видимо, забыл слова и только повторял одну строчку. Последние метры к дому Федор его уже нес на себе. Перед дверью Богдан стал на ноги, застегнул куртку, и Федору показалось, что он трезвый, потому что глаза смотрели уверенно и ясно.

– Прошу, заходи. – Он сам открыл дверь.

– Нет, мне надо идти.

– Не бойся.

– Чего мне бояться? – Федор первым вошел в хату.

Тэкля готовила ужин.

– Тэкля, дай гостю сесть, – сказал Богдан с порога.

– Пожалуйста, пожалуйста. – Тэкля полотенцем накрыла табурет. – Присаживайтесь, уважаемый.

– Готовь стол, Тэкля, – приказал Богдан.

– Нет, я пойду, – поднялся Федор с табурета.

– Что вы, как можно. Видите, первый день у меня квартирует Василь, а слушаюсь его лучше, чем мужа, – говорила Тэкля. – И почему это так? Такой уж он добрый, что хоть к ране прикладывай, только глаза очень острые.

Вышла из комнаты Тэклина мать, посмотрела на них, будто молния блеснула, прошептала:

– Нету на вас беды. Чтоб вы… – и хрипло закашлялась.

– Зачем вы так, мать? – сказал Богдан. – Мы хотим как люди, чтобы все было хорошо и правильно. – Он вздохнул. – Все Богдан плохой… Знает ли кто, что я этими руками построил сотни километров электролиний? О которых в песне поется:

Седина в проводах от инея,

ЛЭП-500 не простая линия…

Богдан, положив голову на стол, уснул. Федор поднялся и, не слушая, о чем говорит Тэкля, вышел из дому.

Было поздно, когда он зашел на квартиру к мастеру.

– Там он, – показала хозяйка на дверь в боковую комнату.

Иван Александрович – в морской тельняшке и спортивных брюках – стоял на голове. От неожиданности Федор вытаращил глаза.

– Что-то поздно ты, – сказал мастер. – Ожидал тебя раньше. Минутку… Раз-два. Удивляешься? Это врач посоветовал каждый день вверх ногами стоять по системе йогов. Хочу болезнь свою победить.

«Зачем понадобился ему?» – подумал Федор.

– Моей хозяйке сорока на хвосте принесла, что ты дрался с кем-то. – Мастер открыл чемодан и что-то старательно стал в нем искать. – Так или нет?

– Сорока правду сказала. – Федор поднялся. – Вы все знаете, я пошел.

– Смотри, какой горячий. Молодой петушок ты, Федор. – Мастер сел напротив парня. – Никогда не делай поспешных выводов. Я давно наблюдаю за тобой. Голова на плечах у тебя есть. Хочу попросить, чтобы ты кое-что сделал. Не спеши отказывать. Я заметил, что ты любишь сидеть за последним столом и больше слушать, чем говорить.

– При чем здесь все это? – пожал плечами Федор.

– При том, что мы сделаем звено из четырех человек, и ты будешь им руководить. Думаю, что от этого дело пойдет быстрее.

– Одно звено ничего не решит, – сказал Федор и почувствовал, что где-то внутри загорелся приятный огонек. Пришло то время, когда он покажет, на что способен. Главное, чтобы дали самостоятельный участок и не мешали.

– Конечно, твое звено задачу не решит. Остальных ребят объединим в такие же звенья. Это я и хотел тебе сообщить.

– Я согласен. Только кого взять к себе. – Федор вспомнил всех ребят и остановился на Якове, Николае Макарчуке и Третьяке.

– Не возражаю, – сказал мастер. – С этого момента ты отвечаешь за ребят. Это твое дело, когда вы будете начинать работу, когда заканчивать. Важно, чтобы все было сделано качественно и быстро. Мы с бригадиром попробуем помочь.

Сегодня Иван Александрович второй раз прошел всю линию. В конце ее сел на поваленное дерево и долго думал. Ему было и жаль ребят, которых ожидала здесь трудная работа, грязь, и в то же время он знал: настоящий мужчина вырастает только в трудностях. Жизнь – не цветы и встречи с любимой на пирсе, это в основном тяжелая, изо дня в день работа.

…Из-за туч выползла луна и желтым светом залила дома, лес, огороды. Давно не было такого чудесного настроения у Федора. Он шел, не обращая внимания на грязь: море ему было по колено.

Ребят дома не было. Старуха спала на кровати за перегородкой. Федор включил свет в своей комнате. На диване лежали карты, грязная одежда Казакевича и Третьяка. Он собрал рубашки, носки и вынес их в сени, сложил в шкаф.

– Кто там? – послышался голос старухи.

– Это я, Федор.

Хозяйка вошла в комнату, присела на табуретку.

– Сон что-то не идет. Ты чего дома сидишь? Хлопцы пошли в клуб…

– Там неинтересно.

– Как это не интересно? – старуха улыбнулась. – Молодому все интересно. Сколько тебе лет?

– Мне? – растерялся Федор. – Девятнадцатый уже…

– Уже… – засмеялась хозяйка. – Дите ты еще. Скажи мне, чего ты такой серьезный? Остальные хлопцы шутят, в карты играют, а ты все молчишь.

– Это вам кажется.

– Нет, очень ты серьезный хлопец. Хочу поговорить с тобой. С этими жевжиками не о чем говорить. Эх, трудная моя доля, – вздохнула старуха. – Как, Федор, я вас кормлю? Может, плохо?