Текст книги "Тридцатого уничтожить!"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Есть, Четвертый!

ВОСПОМИНАНИЯ О ВАРЕ

Ни о захвате оружия, ни о гибели Двадцать первого, которая вмешается в его судьбу и вовлечет в эти события, ни о том, кто и зачем организовал захват оружия, Савелий не знал.

В этот момент он пытался уснуть, но сон не приходил. Тогда Савелий решил воспользоваться одним из советов своего Учителя:

ЕСЛИ НЕ ПРИХОДИТ СОН, ТО ТЫ НАХОДИШЬСЯ В ОДНОМ ИЗ ДВУХ СОСТОЯНИЙ: ЛИБО ВОЗБУЖДЕНО ТВОЕ ТЕЛО И НЕ ХОЧЕТ УЙТИ В СОСТОЯНИЕ ПОКОЯ. ЛИБО ВОЗБУЖДЕН ТВОЙ МОЗГ И НЕ ДАЕТ УЙТИ В СОСТОЯНИЕ ПОКОЯ. И В ТОМ И В ДРУГОМ СЛУЧАЕ НЕ СТОИТ ДЕЛАТЬ НАСИЛИЕ НАД СОБОЙ И ЗАСТАВЛЯТЬ СЕБЯ УСНУТЬ. ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО УДАСТСЯ, ЭТО БУДЕТ ПЛОХОЙ СОН И ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ОТДЫХ. Я ПРЕДЛАГАЮ ДРУГОЙ ВЫХОД, ПРИМИ Мой СОВЕТ С РАДОСТЬЮ И УВЕРЕННОСТЬЮ, И ОН ПОМОЖЕТ ТЕБЕ В НУЖНЫЙ МОМЕНТ.

ПРЕДЛАГАЮ ДВА ПУТИ: ПЕРВЫЙ – АКТИВНЫЙ, ЗАЙМИ СВОЕ ТЕЛО КАКИМ-ЛИБО ТРУДОМ И, КОГДА ПРИДЕТ УСТАЛОСТЬ, ПРИДЕТ И ЗДОРОВЫЙ СОН.

ВТОРОЙ ПУТЬ – ПАССИВНЫЙ, ЛЕЖА РАССЛАБЬ ВСЕ СВОИ МЫШЦЫ, ПРИКРОЙ ГЛАЗА И НАЧИНАЙ ВСПОМИНАТЬ ЭПИЗОДЫ ИЗ СВОЕЙ ЖИЗНИ. МОЗГ САМ ПОДСКАЖЕТ, КАКИЕ ИМЕННО СОБЫТИЯ ТЕБЕ ЗАХОЧЕТСЯ "УВИДЕТЬ", И ТЫ НЕЗАМЕТНО ПОТЕРЯЕШЬ ГРАНИЦУ МЕЖДУ СВОИМИ ВОСПОМИНАНИЯМИ И СНОМ".

Интересно, что сейчас подскажет ему память? Савелий лег на спину, сложил на груди руки и медленно, начиная от кончиков пальцев и заканчивая макушкой, мысленно прошелся по всем мышцам, расслабляя их и переводя в состояние покоя. Он сомкнул сразу же отяжелевшие веки.

Варюша! Какая страшная судьба! Потерять любимого мужа, уединиться среди тайги, пытаясь уйти от людей, слиться с природой и... наткнуться на его почти бездыханное тело, не предполагая, что эта находка принесет столько всего, что, если положить на одну чашу весов все плохое, на другую – все хорошее, неизвестно, что перетянет.

Да, Варюша спасла ему жизнь, более того, казалось, нашла свое и его счастье: к ним неожиданно пришла ЛЮБОВЬ! Но...Воланд послал своих людей, которые должны были расправиться с Савелием.

Эх, Савелий! Если бы он не ушел в тот вечер от Варюши, если бы не оставил ту злополучную записку, если бы вернулся чуть раньше. Снова цепь случайностей, на этот раз роковых. Подонки! Что они сотворили с Варюшей! С его Варюшей! Савелий так сильно стиснул зубы, что они заскрипели. Да, они все мертвы, они получили свое, но...

Окажись они сейчас перед ним, он бы придумал такую кару, что они позавидовали бы даже мертвым!

Телесная рана со временем заживает, но и она оставляет после себя след, а душевная?

Когда Савелий вышел из госпиталя, залечив раны, полученные от бандитов Воланда, его встретил капитан Зелинский и лично вручил документы о реабилитации с небольшим денежным пособием. Однако он почему-то не испытал должной радости или хотя бы удовлетворения. Он чувствовал, что капитан чего-то недоговаривает, и это что-то было страшным. Савелий оттягивал, не торопился услышать об ЭТОМ, хотя и понял, что страшное и непоправимое произошло с Варюшей.

Они долго, чуть ли не час, молча ходили под мартовским солнцем, и веселые ручейки, неизменные спутники весны, шаловливо переговариваясь с капелью, не давали сосредоточиться на одной, главной мысли, словно специально сбивая с нее, отвлекая.

Не выдержал Зелинский, первым нарушил молчание:

– Что собираешься делать? – как-то виновато спросил он.

– Что с Варюшей? – хрипло выдавил Савелий, его горло внезапно пересохло.

Зелинский остановился, положил руку на плечо Савелию и взглянул прямо в глаза.

– Ее... ее убили? – прошептал Савелий.

– Вот. – Капитан, сунул руку в карман и, вытащив оттуда конверт, протянул ему. – Тебе письмо от нее. – Он отвел глаза в сторону и начал тихо говорить. – Эти подонки страшно надругались над ней. Все внутри повредили. Нет-нет, угрозы смерти не было! – тут же воскликнул он. – Но калекой, и не только физической, ока жить не захотела. – Он тяжело вздохнул и продолжил еще тише; – Все в доме прибрала, вымыла, вычистила, написала тебе письмо, затем помылась, приоделась во все новое, тщательно причесалась, отправила Мишку в тайгу и... выстрелила себе в грудь.

Савелий мгновенно ссутулился, словно на его плечи возложили непосильный груз, помолчал немного, потом тихо спросила

– Ее похоронили с Егором?

– Да, рядом.

Савелий помолчал немного, глядя себе под ноги, потом поднял глада на Зелинского:

– Спасибо тебе, капитан, за все. – Он крепко пожал ему руку. – Может, когда и свидимся.

– Твои координаты я знаю: ты же вернешься в свою квартиру?

– Пока, да. – Неопределенно пожал плечами Савелий, потом тяжело вздохнул.

– Ты же еще не знаешь, я в Москву перебрался; закрыли, наконец, глаза на мои "афганские" штучки. – Капитан как-то странно усмехнулся, – хотя я думаю, что все это благодаря моему приятелю.

– Тому, из Комитета, что ли?

– Так точно. Богомолову. Да ты с ним же связывался!

– Было такое в моей биографии, – криво улыбнулся он. – Да толку оказалось мало! – Он снова помрачнел.

– А я же только из-за тебя сюда приехал – не обращая внимания на его состояние и пыталась отвлечь от мрачных мыслей, добавил Зелинский. Может, вместе поедем?

– Можно, но я сначала хочу... – Савелий запнулся и замолчал, не решаясь произнести вслух ее имя.

Но капитан сразу же догадался, что хотел сказать ему Савелий.

– Я уже договорился с Управлением через... – он взглянул на часы, через два часа двадцать четыре минуты нас будет ждать вертолет, который доставит к ее могиле и пару часов подождет там. Как, принимается?

– Спасибо. – Савелий был явно растроган его заботой.

– Я рад, что мы вместе вернемся в Москву. И даже, – он с хитринкой взглянул на Савелия, – позаботился о билетах: вылет в два тридцать ночи. Может, в ресторане посидим до прилета "вертушки"?

– Нет, хочу побыть один, – выдохнул Савелий, сжимая в руках письмо, словно оно обжигало ему пальцы.

– Понял, – кивнул капитан. – Жду тебя. – Он огляделся вокруг. – Вон, у памятника, не знаю кому.

– Через час, – он похлопал его по плечу и быстро ушел.

Несколько кинут Савелий смотрел ему вслед, затем медленно побрел в сторону сквера.

Присев на мокрую скамейку, он долго смотрел на конверт, словно раздумывая, читать или не читать.

Это письмо было единственным послание, сохранившим тепло ее рук. Как несправедливо! Тепло человека сохранилось, а самого человека уже нет в живых. Нет и никогда не будет! Нет. Не будет. Никогда... Какие страшные безысходные слова!

Господи! Как ты можешь допускать такое? А если допускаешь, то не означает ли это твоего высшего признания справедливости? В любой религии человек, лишивший себя жизни, заслуживает презрения. Но может ли, имеет ли право человек судить другого человека за самовольный уход из жизни? Сказано же в Библии: "Не суди, да судим не будешь!" А это слова Христа! Выходит, осуждение другими людьми самоубийц нужно презирать, и по-другому не может быть! Да и как может быть по-другому? Как можно осуждать Варюшу, если она решилась на такой страшный шаг?! Решилась, несмотря на то, что есть он, Савелий, который безумно любит ее, а она точно знала о его любви!? Решилась, несмотря на то, что оставила свою крошку-дочурку без матери?! Егоринка! Какое славное имя: словно ручеек журчит.

Эх, Варюша... Савелий снова тяжело вздохнул и медленно распечатал письмо, последнее послание Варюши:

"Савушка! Родной мой! Соями любимый на свете человек! Пишу тебе, а слезы застилают глаза, и строчки расплываются передо ямой,

Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых! Зная хорошо тебя, уверена, что ты будешь казнить себя, будешь носить в себе вину за мой уход из жизни! Умоляю тебя, заклинаю самым дорогим на свете! Ради нашей чистой и светлой любви не казни себя, не вини за то, что произошло! Ты ни в чем не виновен! И никто не виновен из живых! Виновные получили свою кару, и я перед лицом смерти прощаю даже их.

Родной мой, я уверена, что ты сможешь, должен смочь, понять меня! Мне было чудесно с тобой, и до самой последней секунды, можешь мне поверить, я буду чувствовать себя самой счастливой женщиной на Земле. А коль скоро есть жизнь и Там, то сохраню твою любовь и мое счастье навечно!

Однако все эти слова относятся к моей душе, к моему сердцу, но не к моему телу. Над моим телом надругались, и я ненавижу его, мне гадко прикасаться к нему, я не могу смотреть на себя в зеркало, не могу без отвращения подносить к губам ложку, чтобы накормить себя, к губам, которые целовал когда-то ты и которые осквернены сейчас подонками. Я не могу избавиться от их тошнотворного запаха. Я все время ощущаю этот мерзкий привкус от их поганых слюней, Я чувствую, как постепенно схожу с ума! Иногда мне хочется полить кипятком или кислотой те места, к которым они прикасались!

Савушка, родной мой, ты же знаешь, какая я сильная! И если я говорю тебе, что больше не могу, то можешь себе представить, что мне приходится терпеть,

Милый, ты простишь меня? Ты понимаешь меня? И это мое последнее желание и единственное! А последнее желание надо выполнять! Ты уж прости меня за эту последнюю уловку.

Не осуждай меня из-за Егоринки. Я написала маме письмо и уверена, что она не осудит меня. Написала письмо и Егоринке, наказав маме показать ей в день совершеннолетия. Уверена, что и дочка сумеет понять меня и простить.

И последнее, в чем я должна тебе признаться. Уверена, я была беременна! И у нас должен был с тобой родиться сын. Подожди, милый, снова слезы застили глаза... Но эти подонки лишили меня всего, более того, вообще лишили способности рожать! Это и оказалось последней каплей, толкнувшей меня на этот шаг! Прости, что обманула тебя обещала родить тебе сына к не сдержала обещания, прости меня за все и будь счастлив! Я приказываю тебе быть счастливым! А я всегда буду рядом с тобой! Буду охранять тебя!

Люблю и буду любить до самой смерти! Уж это-то обещание я выполню! Спасибо тебе за счастье! Спасибо за Любовь! Прости меня. Прощай, твоя навсегда Варюша.

Когда Зелинский пришел к месту встречи, то застал его неподвижную фигуру на скамейке. По щекам Савелия текли слезы, которых он не замечал, а руки сжимали Варимо письмо, ее последнее послание.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В АФГАНИСТАН

Прошло несколько месяцев, и Савелий, не находя себе места в Москве, обратился в Министерство обороны с просьбой вернуть его в свою часть, которая продолжала дислоцироваться в Афганистане. После долгих отказов и мытарств по кабинетам Савелий обратился к капиталу Зелинскому, которого попросил связаться с подполковником Богомоловым.

Как ни странно, тот принял его в этот же день и почти сразу предложил работу в органах государственной безопасности.

Савелий, не думая ни секунды, решительно отказался и попросил Богомолова помочь вернуться в Афганистан, где "все ясно: там – враг, а здесь – твой брат солдат". Пожалев об отказе. Богомолов обещал посодействовать ему, и вскоре Савелий получил повестку в райвоенкомат.

Если и раньше сержанта Савелия считали бесстрашным, то сейчас и подавно. Воздушные десантники прозвали себя там, за Речкой, странным на первый взгляд прозвищем – Рэксы.

Савелий заработал эту кличку, участвуя в заданиях, в боях, и она стала его вторым именем, а один художник сделал ему на левом предплечье наколку, модернизировав эмблему воздушных десантников, представлявшую собой парашют и два самолета по бокам. Пофантазировав, художник создал рисунок, который очень напоминал человеческий череп со скрещенными под ним костями.

Савелий снова очутился в своей части и был весьма удивлен тем, что встретил там очень мало прежних сослуживцев. Многие, отслужив положенный срок, вернулись домой, некоторые погибли на чужой земле. Среди погибших былин его товарищи, с которыми он почти три года делил все тяготы войны.

Все это сказалось на его состоянии: он замкнулся, ушел в себя. На каждое задание шел, прощаясь с остающимися, славно уходил навсегда.

Вынужденное безделье, спокойное ожидание в казарме угнетало его, доводило до бешенства, но стоило ему столкнуться с опасностью, он моментально преображался, лицо светлело, выдавая решимость и стремление к действию. И чем страшнее была опасность, тем лучше он себя чувствовал. В то время Савелий напоминал наркомана, которому после окончания действия каждой принятой дозы необходимо было увеличивать последующую. Радо или поздно организм не выдержал бы и разразилась катастрофа. Скорее всего так бы и случилось, но на одном из заданий погиб их ротный – старший лейтенант Подсевалов. Это был совсем молодой командир, всего год назад получивший высшее военное образование.

О мертвых не принято говорить плохо, но у Савелия сохранились о нем не самые приятные воспоминания. Молодой, смелый и отнюдь не глупый, вначале он понравился бойцам роты, особенно молодым? "Старики" приглядывались к нему и старались не мешать даже тогда, когда он допускал явные промахи. А старший лейтенант, вместо того чтобы правильно оценить это, попытаться самому набраться опыта у своих бывалых товарищей, возомнил себя непогрешимым.

Его амбиции захлестнули разум, и он решительно пресекал любые попытки посоветовать что-либо ему и действовал только по своему разумению, не считаясь ни с кем.

По его вине все чаще стали гибнуть люди, и в роте появились нездоровые настроения. А "старички", устав получать от него "тычки", перестали давать ему свои советы и возражать, но и выполнять сумасбродные приказы тоже не торопились.

Когда-то это должно было кончиться и, скорее всего, трагически. Так, к сожалению, вскоре и произошло.

Их рота получила задание проверить одно небольшое селение, в котором, по данным разведки, скрывались душманы.

Когда они пришли на место, выяснилось, что это "селение" состоит из трех мазанок, и старший лейтенант, досадливо чертыхнувшись, вышел из-за укрытия и повернулся к своим солдатам:

– Мне достаточно троих, чтобы взять этот "населенный пункт", хвастливо усмехнулся он. – Кто пойдет со мной добровольцем?

"Старички" переглянулись между собой и демонстративно отвернулись. Не оказалось и других добровольцев, тогда Подсевалов ткнул пальцем в грудь трем солдатам и махнул рукой

– За мной?

– Слушай, старлей, – не выдержал Савелий, – не худо было бы проверить вначале.

– Товарищ сержант! – оборвал его Подсевалов. – Вы что, устав забыли? Совсем разболтались! – Он хотел еще что-то добавить, но резко повернулся и решительно пошел в сторону селения. За ним пошли и те, кого он назвал.

Савелий красноречиво взглянул на "старичков", но те равнодушно пожали плечами, глядя вслед удалявшейся группе.

Савелий молча встал, еще раз взглянул на тех, с кем воевал не первый год, как бы прощаясь с ними, и быстро пошел за ушедшей группой. И вновь "старички" переглянулись между собой, недовольно покачали головами, но все-таки встали и пошли за Савелием, рассредоточиваясь веером и беря мазанки в кольцо.

Они опоздали на какие-то секунды: не успела группа, возглавляемая Подсеваловым, приблизиться к одной из мазанок, как ее с трех сторон едва не в упор, расстреляли укрывшиеся там душманы. Никто из них не успел сделать ни единого выстрела.

Бой был стремительным: двенадцать душманов, вооруженных пулеметами и гранатометами, были уничтожены: "старички" никого не захотели оставлять в живых. Затем, не произнося ни единого слова, они подобрали убитых товарищей и молча вернулись в часть.

Через несколько дней к ним пришел уже не совсем молодой капитан и просто представился:

– Я ваш новый командир роты капитал Воронов! В Афгане с первых дней. Что представляет собой каждый из вас, покажет будущее! Вопросы? – Он стал обводить взглядом стоящих перед ним людей, с которыми ему придется делить жизнь и смерть.

Он медленно скользил взглядом по загорелым лицам, пытаясь запомнить каждого, стараясь дать первую оценку. Неожиданно его взгляд метнулся назад, к человеку, на которого он уже посмотрел. Знакомое, родное лицо! Неужели это он? Боже! Жив?! Воронов смотрел и не мог оторвать от этого лица своего взгляда: как же помотала его жизнь! Шрам, щеки ввалились. Но это были те же самые родные глаза, которые он уже и не чаял когда-нибудь увидеть.

Они смотрели друг на друга, словно боясь, что все это им кажется и видение исчезнет, оставив горечь в душе.

Рота притихла, понимая, что происходит что-то необычное.

Первым очнулся Савелий он выскочил из строя и бросился к капитану. Они крепко, по-мужски, обнялись и застыли в молчаливом объятии.

Заместитель командира роты, лейтенант Скворцов тихо скомандовал:

– Рота! Разойдись!

И солдаты, стараясь не мешать удивительной встрече двух друзей, организованно и бесшумно удалились прочь.

– Боже мой, сколько же мы с тобой не виделись, братишка? – Глаза капитана мгновенно стали влажными. – Я уж совсем отчаялся увидеть тебя среди живых. Сколько запросов делал! Подожди-ка! – спохватился капитан Воронов, вспомнив про свою роту.

Он огляделся вокруг, но они вдвоем стояли на ротном плащу. Воронов с улыбкой покачал головой.

– Молодцы, сразу все поняли.

– А ты думал! Ребятишки – что надо! Со многими я уже несколько лет воюю! – подмигнул ему Савелий. – Я уж думал, ты подполковник, майор на крайний случай.

– Вероятно, я и умру капитаном, – с грустью проговорил Воронов. Ладно, пошли ко мне и там обо всем поговорим.

В этот момент к ним подскочил лейтенант Скворцов:

– Товарищ капитан! Вас вызывает к себе майор Куракин! – по-военному доложил он. Капитан недоуменно взглянул на Савелия.

– Замполит батальона, – поморщился Савелий.

– Доложи товарищу майору, что не нашел меня, что я разговариваю с ротой, моюсь в бане, вылетел в трубу, наконец! – раздраженно бросил капитан Воронов. – Ты понял меня, лейтенант?

– Так точно, командир! – весело воскликнул тот. – Вас вызвали в штаб дивизии!

– Вот именно! – подмигнул ему Воронов и подхватил под руку Савелия.

– Да-а... – протянул Воронов, когда выслушал короткий рассказ Савелия о некоторых событиях его жизни. – Постукало тебя по жизни. – Он огорченно вздохнул: – Со мною вроде бы проще, если сравнивать с твоими похождениями. Дважды "дырявило", слава Богу, не очень серьезно. А то, что до сих пор капитан, – он досадливо насупился и махнул рукой, – мы с тобой, братишка, знакомы с самого детства. Надеюсь не забыл, как я тебя "выкрадывал" через забор детдома, чтобы исподтишка от моей тетки покормить чем-нибудь вкусненьким?

– Разве такое можно забыть, Андрюша? – с волнением в голосе воскликнул Савелий. – Ты же знаешь, что у меня никого нет. И ты для меня как брат. Больше, чем брат, особенно сейчас. – Его глаза сразу же стали грустными, но он пересилил себя. – Извини, ты же начал говорить о себе.

– Ты для меня тоже больше, чем брат. – Воронов вдруг нахмурился. – И потому говорю только тебе – Это произошло сразу же после того, как тебя ранило и отправили на Большую землю. Я столкнулся с такой мерзостью, что хотелось бросить все к чертовой матери и бежать отсюда, куда глаза глядят! – Он стиснул зубы и чуть слышно простонал. Затем налил себе и Савелию водки и, не чокаясь, опрокинул водку в рот.

Савелию показалось, что он догадывается, с какой "дерзостью" столкнулся капитан Воронов, но не хотел его подталкивать к продолжению разговорам давая, возможность самому решить, стоит ли продолжать этот трудный разговор.

– Короче говоря, – Воронов вздохнул и продолжал, – захватил я одного "духа" в засаде, а тот, коверкал слова, предложил мне доложить о нем интенданту комдива. Когда я хорошенько нажал на него, тот признался, что шел на встречу именно с ним. Представляешь, эта наглая рожа предложила мне, боевому офицеру, взятку! Я и не сдержался.

– Убил?

– Ну. И ударил-то только раз. А он возьми и стукнись головой о камень. Тут, конечно, шум, гам. Я им рассказываю о том, что произошло, а мне не верят. До прокурора дошло. – Воронов со злостью сплюнул.

– Прокурора? – нахмурился Савелий.

– Ну да, военного прокурора! Майора Зелинского...

– Зелинского? – воскликнул Савелий, хотя внутренне и был готов, что услышит именно эту фамилию.

Он усмехнулся: надо же! Какая же все же маленькая Земля! Зелинский! Вновь он услышал эту фамилию. Круг замкнулся заколдованный! "Если не виновен – отпусти." – промелькнули у него в голове стихи, услышанные в зоне, Вот, пожалуйста, стоило ему услышать эту фамилию, как память вновь окунула его в прошлое. Заставила кожей ощутить время, когда он находился среди заключенных, осужденный за преступление, которого не совершал. Затем был побег, трудные, мучительные дни, когда он тащил на себе Угрюмого. Спасал человека, который был послан убить его. Потом, когда пришлось похоронить Угрюмого, он остался один, совсем один. Потом... Потом Варюша. Господи, как все несправедливо!

– и мне кажется, что ты его знаешь, – услышал он как бы издалека голос Воронова, и его невеселые воспоминания отошли на второй план: Савелий снова увидел перед собой капитана Воронова.

– Извини, Андрюша, задумался. О ком ты говоришь?

– О Зелинском. Ты знаешь его?

– Да, я его знаю, знал, так точнее будет, – усмехнулся Савелий, капитаном!

– Капитаном? Значит, еще до моего знакомства с ним.

– Нет, после. Не удивляйся, это долгая история, рассказывай дальше.

– Хорошо. Так вот, чем-то этот майор мне внушил доверие к себе. Короче говоря, я ему все и выложил.

– Можешь не продолжать: дальше я все знаю! – хмуро бросил Савелий. Капитан с недоумением посмотрел на него.

– Тебя перебросили на другую должность, намекнув, чтоб помалкивал, а прокурор Зелинский из майора превратился в капитана. И вы оба должны благодарить Бога за то, что остались в живых. Не так ли, капитан?

– Так? Так, черт побори! – Воронов вскочил и начал ходить из угла в угол. – Но не думай, я не испугался этих сволочей! Несколько раз подавал рапорт по команде, но... – Он развел руками. – Прав ты и в том, что могли убрать! В меня стреляли свои, в спину. Попади пуля чуть выше, и мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

– Кто? Кто приказал тебя убрать? Ты узнал, кто?

– Я – не успел, но... Ты помнишь Варламова? Он-то меня и спас! Думаю, что вторая пуля была бы точнее, да не успел он: Варламов его кончил. И потому ответить, кто приказал ему убрать меня, не могу. Где-то сейчас мой спаситель?

– Нет Варламыча, – тихо, сквозь зубы процедил Савелий. – Убили его.

– Убили? Здесь, в Афгане?

– Нет, в Москве. Из-за меня он погиб! – Савелий стукнул по столу кулаком, залпом выпил свою водку, потом, немного помолчав, стал рассказывать Воронову о том, что произошло тогда в Москве.

РАССКАЗОВ АРКАДИЙ СЕРГЕЕВИЧ – ПЕРВЫЙ

Огромный особняк даже среди других роскошных особняков выглядел ослепительно богатым. Он был окружен мощным забором, на углах которого виднелись видеокамеры, следящие за происходящим на каждом участке. Мощные металлические ворота дополнялись внушительными охранниками.

За ограждением находились различные постройки, а сам особняк напоминал небольшой дворец. Внутри он был отделан белым мрамором, украшен фигурками античных богов и героев. Сбоку примыкал закрытый бассейн. Его стены могли раздвигаться в стороны, и солнечные лучи золотили голубую воду.

Сейчас в нем, весело брызгаясь и резвясь, плавали несколько прекрасных молодых девушек. В чистейшей воде были видны их стройные тела, а темный загар, рассеченный узенькой полоской от трусиков, подчеркивал длинные ноги.

У самого края бассейна, выложенного розовым мрамором, в кресле-качалке сидел мужчина лет шестидесяти. Несмотря на возраст, он сумел сохранить спортивную фигуру, его накачанные мышцы говорили о том, что спорт он не оставил до сих пор.

Рядом с креслом стоял маленький столик ручной работы. Он был заставлен напитками, фруктами, фисташками, соленым миндалем.

Мужчина лениво наблюдал за девушками, покуривал гаванскую сигару и изредка смачивая горло шотландским виски. Его глаза похотливо вспыхивали, если одна из девушек специально демонстрировала перед ним ласки к другой девушке.

Аркадий Сергеевич был кадровым военным, как его отец и дед. Дед служил еще при царе, слыл храбрым офицером, за что неоднократно был отмечен самим самодержцем. Отец дослужился до полковника, и его военная карьера могла быть еще более успешной, чем у деда, но... Революция!

Патриот России, своего народа, он не смог заставить себя отдать приказ стрелять в своих сограждан и честно заявил об этом командующему, сложив личное оружие. Был тут же взят под арест, с него сорвали погоны.

Его освободила "армия" батьки Махно. На предложение самого Махно служить в его штабе тоже отказался и был передан в ВЧК для "внимательного разбору". Тюрьма, лагеря, ссылка.

Дворянин, интеллигент, умнейший человек, горячо любящий свою многострадальную Родину, а несколько месяцев до своей смерти был реабилитирован "за отсутствием состава".

У сына судьба сложилась более удачно, чем у отца. Совсем пацаном пятнадцати лет – сбежал на фронт, пристроился к разведчикам и своей удалью, наблюдательностью, феноменальной памятью и умом сумел так расположить к себе начальство, что к концу войны на его груди красовалось несколько медалей и два ордена. Выписавшись из военного госпиталя, он поступил по направлению в военную академию, которую закончил с отличием.

Около шестнадцати лет генерал Рассказов проработал в органах государственной безопасности и в конце концов возглавил один из отделов внешней разведки. Казалось, человек достиг всего, о чем можно мечтать в Советском Союзе, но...

Однажды Аркадию Сергеевичу попали в руки папки с секретными документами, приоткрывшие ему глаза на то, что творилось в органах безопасности еще совсем недавно. Убийство совсем неповинных людей, доносы на своих врагов, оговоры, пытки, тайные приказы о терроре против мирного населения и многое, многое другое.

Именно тогда Рассказов и решил разыскать документы, связанные с арестом, приговором и заключением своего отца. Вскоре ему это удалось.

"Дело Сергея Викторовича Рассказова" – гласила надпись на пухлой папке, и рядом рукой самого Мехлиса размашистым почерком было начертано: "Убежденный монархист! Хранить вечно и совершенно секретно..."

Аркадий Сергеевич провел над этой папкой несколько часов, внимательно изучая пожелтевшие листочки доносов, допросов, объяснительных, различных справок, характеристик.

Он был волевым человеком, сотрудники называли его за спиной "стальным". Конечно же, он многое слышал, о многом догадывался, но всегда старался убедить себя в том, что все делается во благо Родины, народа. Все, что ему было известно, касалось посторонних людей, которых он не знал, и ему было нетрудно заставить себя поверить в то, что они являлись врагами. Сейчас же пришлось столкнуться с документами, которые несправедливо обличали самого близкого ему человека. Человека, которого он всегда боготворил, почитал и верил которому больше, чем кому-либо. Вот же его показания? Вот! Еще... Еще...

Генерал вчитывался в ровные строчки, написанные уверенным каллиграфическим почерком его отца, стараясь отыскать хотя бы одно, совсем маленькое подтверждение тому, о чем говорилось в приговоре.

Он помнил отца как честного, принципиального и порядочного человека и был уверен в том, что он никогда не стал бы ловчить, обманывать ради спасения своей жизни.

Аркадий Сергеевич читал и читал, но с каждой новой страничкой все больше убеждался, что либо его отца арестовали, допрашивали и судили глухие и слепые люди, либо те, кто не хотел слышать и видеть.

Господи! Как же он, человек, прошедший войну, много раз рисковавший своей жизнью, не единожды проливавший кровь и даже в бреду шептавший имя великого вождя всех народов, честно дослужившийся до высшего воинского звания в таких серьезных органах, как же он мог всему этому спокойно верить! Выходит, и он должен себе признаться, что старался ничего не видеть, ничего не слышать!

Что же ему делать сейчас, когда он наконец открыл глада, уши и вернул свою память? Снова их закрыть, заткнуть, забыть? Снова сделать вид, что ничего не произошло? Сможет он так? Нет! Нет! Нет!

Аркадий Сергеевич поглядел на бутылку водки, стоящую перед ним, быстро налил полный стакан и неожиданно долго смотрел на него. Хорош, нечего сказать! Как просто: хватануть стакан-другой водочки, раскиснуть, пожалеть всех убиенных, всех оправдать, особенно себя, а потом или примириться со всем или пустить себе пулю в лоб! Так, что ли? Нет, продолжать жить в таком дерьме он просто уже не сможет, а по-другому ОНИ не дадут. Покончить с собой. Но он этого никогда себе не позволит! Никогда!

Остается только одно: уехать из этой страны, которая насквозь пропитана ложью, фальшивыми лозунгами и идеями, а идеология поднята на такой уровень, что даже самые умные и честные люди верят в сумасбродные идеи коммунизма.

Конечно, было бы неправильно делать вывод, что Аркадий Сергеевич принял такое серьезное решение сразу. Нет, он шел к нему долгим мучительным путем, бессонными ночами. Рассказов всю свою сознательную жизнь тщательно обдумывал любое порученное ему задание, любой приказ, который отдавал своим подчиненным.

Вполне возможно, имей он в то время семью, – а жена и двое его сыновей погибли в авиакатастрофе, возвращаясь с отдыха на черноморском побережье за два года до этих событий, – вряд ли он бы решился на такой шаг. Но после гибели любимых и близких ему людей у него осталась только работа, в которую он и окунулся с головой.

Когда исчезли последние сомнения, генерала более ничто не связывало ни с родным домом, ни со страной.

Он прекрасно понимала что ехать в чужую страду и начинать в его возрасте все сначала – непосильная задача. Для этого нужно было иметь либо достаточное количество валюты, либо обладать чем-то, что можно выгодно продать или обменять за границей.

Конечно, занимая такую должность в известных всему миру органах, он, если бы захотел, мог рассчитывать на хорошую жизнь в любой находящейся с СССР в конфронтации стране, но на это генерал пойти не мог. И не только из патриотических соображений: он прекрасно сознавал, что едва органам безопасности станет известно о его измене, за свою жизнь он сам не даст и копейки.

Отработанная десятилетиями система ликвидации неугодных людей в любом уголке земного шара, которую он сам помогал совершенствовать, была настолько эффективна, что пытаться бороться с ней бесполезно даже ему, и на провал обречены любые попытки.

Оставался только первый вариант: валюта. Но где и как найти нужную достаточно большую сумму для безбедной жизни в чужой стране? Это во-первых! И как создать ситуацию невозвращения, чтобы "родные" органы оставили его в покое?

Шли месяцы, но Аркадий Сергеевич не торопился выполнять свой план: он выжидал удобный момент. И этот момент не заставил себя долго ждать: случай находит только тех, кто его ищет, а генерал относился к той категории людей, которые категорически отрицают существование "господина случая".