Текст книги "СК-метод развития человека"

Автор книги: Виктор Кандыба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

В этом неуклюжем и, многословном рассказе выделим мотивы, непосредственно относящиеся к нашей теме:

1) преобладание световых манифестаций (Столп Света, Звезда, сияющий Младенец, слепящий свет и т. д.); которые связаны с представлением о Христе как несказанном Свете;

2) Рождество в пещере;

3) название страны, именуемой в «Хронике» Шир и являющееся искаженным «Шиз» – названием места рождения Заратустры, поэтому "Гора Победы" расположена в центре земли Шиз и,

4) видимо, является подобием иранской Мировой Горы, Хара Барзаити – Axi Mundi, соединяющей Небо и Землю. Так как это "Центр Мира", то именно здесь и скрывает Сиф пророчество о приходе Мессии, а звезда возвещает о рождении Владыки Мира – Спасителя. В иранской традиции хварна, сияющая над священной горой, – знак, возвещающий о Саошьянте, чудесном рождении Избавителя из рода Заратустры. Заметим в конце, что периодические восхождения на Гору Победы также несут символическую нагрузку: так как эта Гора является "Центром Мира", именно здесь должен сперва явиться эсхатологический Свет.

Все эти элементы являются неотъемлемой частью великого синкретического мифа о Владыке Мира – Избавителе, сильно измененного под персидским влиянием. В том или ином виде этот миф, вне всякого сомнения, в свою очередь повлиял на иудаизм и христианство. Однако некоторые из связанных с ним представлений гораздо старше, чем культ Митры и ирано-семитский синкретизм. Приведем лишь один пример: в соответствии с иудейской традицией Мессия должен явиться на вершине Горы.

Здесь этот образ, очевидно, является развитием комплекса идей, связанных с божественной горой – Сионом, расположенной на «севере» (ср., например. Псалом 48, 2), – мы находим его уже среди населения Ханаана, а также у вавилонян. Ближневосточные религии древности создали свои мифориту-альные драмы из следующих элементов, более или менее их систематизировав:

Мировая Гора – «Рай» – дворец Верховного Бога или место рождения Владыки Мира (Спасителя) – Спасение мира (восстановление космической гармонии), связанное с воцарением нового Царя Мира. Что касается предмета наших исследований, то можно утверждать, что в иранской версии рождества Космократора – Избавителя существенное место занимали образы Света, Звезды и Пещеры, и именно их позаимствовало и разработало "народное христианство".

У нас нет возможности подробно остановиться на религиозных оценках света и различных опытах люминофании в иудаизме, синкретических религиях эллинистической эпохи, гностицизме и христианстве. Дело не только в том, что объект исследований необъятен и не поддается изложению в виде реферата или краткого обзора, но необходимо учесть и тот факт, что он достаточно подробно изучен многими исследователями. Ограничимся тем, что в связи с ветхозаветной проблематикой отошлем читателей к книге: Aalem Sverre. Die Begriffe «Licht» und «Finsternis» im Alien Testament, im Spatjudentum und im Rabbinismus (Oslo, 1951); о Филоне Александрийском в мистическом опыте божественной люминофании в эллинистическом иудаизме см. труд: Erwin Goo-denough. By Light, Light. The Mystical Gospel of Hellenistic Judaism (New Haven, 1935); о символике света в эпоху заката античной цивилизации: Bultmann. Geschichte der Lichtsymbolik im Alterum; о Хануке, еврейском празднике света, смотри последние исследования О. С. Ранкина, Дж. Моргенстерна и Р. Дяс, Ц. Вербловски; если мы упомянем еще и исследования Ф. И. Деглер, посвященные символике Света Христова и Солнца Спасения (Lumen Christi et Sol Salutis), то все равно список будет далеко не полным. Мы затрагиваем чрезвычайно сложный комплекс религиозной проблематики, и здесь, сравнивая символы и переживания, связанные с люминофанией, следует проводить самые тонкие разграничения. Необходимо учесть как культурную неповторимость и эволюцию соответствующих религий в разных направлениях, так и их взаимовлияние и синкретизм.

Попытки охватить эту проблему в целом – бесполезны, так что удовлетворимся лишь рядом замечаний. Необходимо отметить, что для ветхозаветной традиции Свет не тождествен Богу и не является одним из атрибутов божественности: он сотворен Яхве и отличен от света Солнца, которое создано лишь на четвертый день. Точно так же невозможна «дуалистическая» интерпретация борьбы Яхве с Тьмой и изначальным Океаном. Тьма, как и Воды и Дракон, действительно символизируют силы Хаоса – и Яхве, творя Космос, действительно обуздывает их и кладет им предел. Больше того. Тьма ассоциируется в Ветхом Завете исключительно с Океаном и Драконом-Левиафаном и во многих контекстах отождествляется с ними. Но Тьма не враждебна Богу, как, скажем, в иранской мифологии. Величайшее отличие Ветхого Завета от канонических текстов других религий состоит в том, что Яхве абсолютно трансцендентен по отношению к Космосу. В иудаизме свет освящается не потому, что в силу своей природы он выступает аналогом Духа и духовной жизни, а потому, что сотворен Богом. По Филону Александрийскому, свет соответствует Духу, но это свойство присуще ему лишь потому, что свет является эманацией Бога.

Сходные теологические положения характерны и для двух других теологических религий: христианства и ислама. Но поскольку нас интересует не теология, а непосредственный опыт переживания люминофании, рассмотрим, какую ценность придавали ему раннехристианские авторы. Один из ключевых эпизодов христианской мистерии – Преображение Христа – связан с манифестацией божественного света. Не менее важную роль свет играет в одном из главных христианских таинств – крещении.

Символика крещения чрезвычайно сложна и многозначна, но элементы, связанные с пламенем и озарением светом, играют в ней едва ли не главную роль. Юстин, Григорий Назианзин и другие Отцы Церкви называли крещение «просвещением» (греч. photismos), при этом они основывались на двух высказываниях апостола Павла в Послании к евреям (6,4; 10, 32), когда он называет посвященных в христианские таинства, то есть принявших крещение (а именно такое истолкование дает нам сирийский перевод), – photisthentes – «просвещенные». Уже во втором веке Юс-тин (Dial., 88) упоминает легенду, утверждающую, что во время крещения Христа "над Иорданом взметнулось пламя". Представления о крещении огнем стали ядром своеобразного комплекса веровании, символов и обрядов. В виде пламени представляют Святой Дух; сошествие Его на апостолов в иконографии изображается в виде языков пламени. Таким образом, уже на раннем этапе развития христианства была разработана доктрина, утверждающая, что духовное совершенство, святость связаны не только с созерцанием Христа в теле Славы, явленного духовному взору святого, но и с внешними проявлениями: от святого исходит свет или же лик его сияет подобно пламени.

Другой источник этих представлений – таинство Преображения Господня на Горе (позже отождествленной с горой Фавор). Так как каждое деяние Иисуса – парадигматический пример для христианина, таинство преображения формирует трансцендентную модель духовного совершенства. Путем подражания Христу святой, божественной милостью, достигает преображения уже в этой земной жизни; по крайней мере, именно так Восточная церковь понимает таинство, свершившееся на горе Фавор. Хотя парадигму всей христианской мистики и теологии божественного Света задает именно Преображение, весьма интересно проследить, что предпосылки этих представлений восходят к иудаизму.

Гаральд Ризенфельд в своей книге "Иисус преображенный" (Lund, 1947) показал, что таинство Преображения теснейшим образом связано с представлениями, характерными для иудаизма. Ряд интерпретаций автора, особенно тех, которые затрагивают культурные аспекты царского достоинства у евреев, требуют серьёзного обсуждения. Но это не касается непосредственно предмета наших исследований. Ниже намечены некоторые важные моменты, указывающие на то, что описания Преображения связаны с рядом концепций, разработанных в иудаизме. 1) Идея света соотносится с представлением о «Славе» Господней: встреча с Яхве есть вхождение в Свет Славы; 2) от сотворения Адам был наделен лучезарностью, но грехопадение привело к тому, что он утратил свою Славу; 3) Мессия придет в свете Славы, сияя как Солнце, ибо Мессия есть Свет и приносит Свет; 4) с наступлением Царства засияют лица, ибо Свет – знамение будущего Царства, то есть обновленного мира; 5) когда Моисей сошел с горы Синай (Исх., 34, 29), лик его сиял столь ярко, что Аарон и народ испугались.

Важно ясно обозначить этот ветхозаветный и мессианский контекст Преображения Христова, ибо тогда станут яснее исторические корни раннего христианства.

Однако при более тесном знакомстве с материалом становится ясно, что ветхозаветная и мессианская идеология, стоящая за чудом на горе Фавор, являясь исторической частью религиозного опыта Израиля и в какой-то мере первичного религиозного опыта всего ближневосточного региона, отнюдь не является чем-то совершенно чуждым другим религиям. Так, мы видели, что свет как парадигматическое проявление божественности – общее место индийской теологии. В иранском и индо-тибетском мифе о Человеке-Свете легко увидеть параллель к легенде о светозарном Адаме, а сияние, исходящее от достигших духовного совершенства или удостоившихся милости зреть божество, – мотив, крайне типичный для Индии.

Следует пояснить, что речь идет не о четком соответствии или какой-либо идентичности содержания религий или идеологических формулировок, но – о сходстве, подобии, совпадении. В конечном счете, все зависит от того, какая метафизическая или теологическая ценность приписывается мистическому переживанию люминофании; однако мы тут же видим, что даже внутри одной религии – христианства – оценка такого опыта может быть весьма разной и противоречивой. Тем не менее, необходимо отметить связь и совпадение между образами, символами и даже идеологиями азиатских религий и всем духовным строем столь громко заявившего о себе монотеистического иудаизма и вышедшего из его недр христианства. Это подводит нас к предположению, что кроме некоторой общности на уровне мистического опыта прослеживается также совпадение образного ряда и символических рядов, используемых для выражения мистического опыта. Что касается различий и расхождений, то они проявляются там, где мистический опыт осмысляется на концептуальном уровне.

К этой проблеме мы еще вернемся в заключение. Пока же перейдем к анализу фактов, оставив в стороне образные описания мистического Света, встречающиеся в раннехристианской литературе и патристике. Как и в случае с другими религиями, нас интересуют в первую очередь две группы фактов: субъективный опыт переживания люминофании и объективные феномены – то есть объективный свет, наблюдавшийся свидетелями. Если крещение «просвещает»; если Святой Дух зрительно предстает в виде пламени; если Свет Преображения, виденный апостолами на Фаворе, является зримой формой божественности Христа, тогда совершенная христианская мистическая жизнь логично должна открывать себя в световых феноменах. Египетские Отцы-пустынники считали сияние одним из важнейших признаков святости. Монах, читаем мы в "Книге кущ", "сияет светом милосердия". Авва Иосиф утверждал, что нельзя быть монахом, если не сделаешься весь как огонь пылающий. Как-то один из братьев пришел к авве Арсению, несшему подвиг в пустыне, и, глянув в оконце его кельи, увидел, что тот "подобен огню". Особенно часто сияние исходит от монаха во время молитвы. Так, келья аввы Писентия наполнялась светом, когда он молился из самой глубины сердца. Над тем местом, где молился монах, был виден стоящий столп света. В аскетической литературе того времени говорится, что достигшие совершенства становятся как столп огненный, – и мы поймем истинное значение этого образа, если вспомним описания теофании или явления Христа в виде колонны пламени, встречающиеся в гностической и аскетической литературе. Однажды авва Иосиф простер руку к Небу, и пальцы его стали языками огня. Обернувшись к одному из монахов, он сказал: "Если ты хочешь, то сможешь весь стать подобным пламени".

В "Житии святого Саввы" Кирилл Скифопольский сообщает, что Юстиниан (в 350 г.) увидел "милость Господню, почиющую на голове старика (Савве было за девяносто) в виде пламенеющего света в форме короны, что сияла ярче солнца". Когда авва Сисой лежал при смерти, и сидели у одра его братья, они видели, что "лицо его начало сиять, как солнце. И сказал он: "Вот приближается авва Антоний". И немного спустя сказал: "Вот приближаются пророки", – и свет лица его засиял ярче. И спустя какое-то время сказал еще: "Вот апостолы", – и ярче засияло его лицо. И отдал авва Сисой дух свой, и был он подобен вспышке света".

Вряд ли необходимо умножать эти примеры. Добавим лишь в заключение, что секта мессалиан столь далеко зашла в возвеличивании мистического света, что степень духовного совершенства определялась у них способностью созерцать в видении Иерусалим, город света, или Господа во славе. Для мессалиан конечной целью было экстатическое единение души со световым телом Христа. Это крайнее учение не могло не насторожить официальных теологов, восставших против переживания люминофании.

В XIV веке калабрийский монах Варлаам выступил против афонских исихастов, обвинив их в мессалианской ереси. Поводом для обвинения послужили утверждения афонских старцев, что они созерцают несотворенный свет. Сам о том не подозревая, Варлаам оказал величайшую услугу православной мистической теологии. Ибо атака Варлаама заставила Григория Паламу, архиепископа Фессалоникского – одного из величайших теологов, – выступить с защитой афонского иси-хазма на Константинопольском Соборе (1341) и разработать мистическую теологию Фаворского света.

Паламе не составило труда показать, что Священное Писание изобилует упоминаниями божественного света и Славы Господней, при этом Сам Господь назван Светом. Больше того, он привлекает множество примеров из мистической и аскетической литературы, от Отцов-пустынников до Симеона Нового Богослова, чтобы доказать, что обожание Святым Духом и зримое проявление Благодати отмечены видением нетварного Света или эманацией света. "Для Паламы; – пишет Владимир Лосский, – божественный свет является необходимым предварительным условием мистического опыта. Он есть зримая форма божественного и тех сил, с помощью которых Господь обращается к достигшим чистоты сердца и открывается им". Этот божественный и обожествляющий свет есть Благодать. Преображение Иисуса, несомненно, составляет центральное таинство теологии Паламы. Весь его спор с Варлаамом идет, в сущности, вокруг одного: имел ли Фаворский свет тварную или нетварную природу. Большинство Отцов Церкви считало, что свет, явленный апостолам, был не-тварным и божественным, и Палама отталкивается от их рассуждений, развивая свою точку зрения. Для него этот Свет в силу своей природы является проявлением, неразлучно присущим Богу, он существовал до начала времен и сотворения мира и неоднократно был явлен во время ветхозаветных теофании. И на горе Фавор изменения коснулись не Христа, но апостолов; они, удостоившись благодати, увидели Христа в Его истинном облике и были ослеплены божественным светом. Адам способен был видеть этот свет до грехопадения, и способность эта восстановится в эсхатологическом будущем. Иными словами, восприятие Бога в Его нетварном Свете связано с полнотой и совершенством, которыми человек обладал изначально и которые обретет в конце времен, с доисторическим раем и пределом (греч. eshaton), который положит конец истории. Но те, кто достойны Царствия Божьего, обретают радость видения нетварного Света здесь и сейчас, подобно апостолам на горе Фавор.

Помимо этого, развивая традиции египетских пустынников, Палама утверждает, что созерцание нетварного Света сопровождается свечением самого созерцающего. "Тот, кому уделено от божественной энергии… сам становится неким светом; он соединяется со Светом и через то ясно видит все, сокрытое от тех, кто не удостоился этой благодати".

В основном Палама опирается на мистический опыт Симеона Нового Богослова. «Житие» Симеона, написанное Никитой Стифатом, сообщает ряд подробностей, касающихся этого опыта. "Как-то ночью, когда он молился, и его очистившиеся помыслы пребывали в единстве с изначальным Разумом, увидел он свет в небе, и излил тот свет на него свои лучи – свет великий и чистый, озарявший все вокруг и сиявший ярко как днем. И озарил свет его, и казалось ему, будто все то здание, где была келья его, исчезло, в мгновение ока обратившись в ничто, а сам он воспарил в воздух и потерял всякую память о телесной своей оболочке". О другом случае сообщается следующее: "свет, подобный утреннему, воссиял с небес… и рос он, и делался ярче и ярче, и почувствовал Симеон, будто духом и телом покинул он этот мир. Свет же продолжал снять и делаться ярче, покуда не стал как солнце полуденное, над ним сияющее, – и тогда увидел он себя в центре того сияния, и сладость, объявшая его тело, наполнила его слезами и радостью. И видел он, как невероятным образом свет воссоединился с его плотью и постепенно наполнил все члены. Он видел, как в конце концов свет объял его тело, сердце и чрево, и испол-нилось все тело светом, так что преобразилось всецело и стало огнем и пламенем; и как прежде распались очертания дома, как теперь утратил он всякое осознание формы, объема и облика своего, и положения своего в пространстве".

Православная Церковь вплоть до настоящего времени придерживается этого учения. Приведу в качестве примера знаменитый случай Серафима Саровского, жившего в начале XIX столетия. Ученик, позже опубликовавший «Откровения» старца, сообщает, что однажды он видел отца Серафима, окруженного столь ярким светом, что на него невозможно было смотреть. "Я не могу глядеть на тебя, Отче, – воскликнул он, – очи твои подобны вспышке молнии, лик твой ярче солнца, так что моим глазам больно на тебя смотреть". Тогда святой Серафим начал молиться – и ученик смог поднять глаза и взглянуть на него. "Я глянул – и страх Божий объял меня. Представьте лик человека, говорящего с вами из центра солнечного диска, из яркости его сияющих полуденных лучей. Вы видите его шевелящиеся губы, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете его руку на своем плече, но не видите ни ее, ни тела говорящего – а видите лишь сияющий свет, заливающий все на много ярдов вокруг, освещающий своими лучами заснеженное поле и хлопья снега, падающие с неба". Было бы чрезвычайно интересно сопоставить это описание, сделанное духовным учеником Серафима Саровского, с описанием явления Арджуне Кришны в XI главе "Махабхараты".

Напомним также, ITO Шри Рамакришна, современник Серафима Саровского, иногда представал окруженный сиянием или языками пламени. "Его высокая фигура выглядела еще выше и светилась, как тела во сне. Темная кожа Рамакришны будто бы отдавала свет, приобретая сложный и необычный оттенок… Эти яркие цвета сливались с сиянием его тела, так что казалось, будто он окружен языками пламени".

Всякое феноменологическое исследование, предметом которого избрана мистика света, так или иначе должно коснуться таких фактов, как ослепление апостола Павла на дороге в Дамаск; опыты люминофании, описанные святым Иоанном; Креста, загадочный «талисман» Паскаля; клочок бумаги, на котором, крупными буквами написано «Огонь»; экстаз Якоба Бёме, когда случайный взгляд, на отражение солнца в блюде привел к интеллектуальному озарению, в результате которого, как считал сам Бемя, ему стали внятны все тайны мироздания. Напомним и ряд менее известных случаев: историю праведной Серафины де Дио, монахини кармелитского монастыря на Каири (ум. 1699), чье лицо во время молитвы или после причастия было подобно огню, а глаза сияли пламенем; или историю несчастного отца Сюрена, который, перенеся столь многие страдания от луденских дьяволов, познал несколько часов наслаждения красотой и покоем: гуляя однажды в саду, он увидел, как "солнечный свет разгорается ярче обычного, становясь все сильнее и сильнее; но не утрачивая при этом своей мягкости и не причиняя боли глазам", так что ему казалось, будто он "идет в раю". Не менее важны световые видения, через которые проходят мусульманские мистики во время отправления зикра; семь "цветных огней" последовательно являются внутреннему взору суфия на стадии зикра, совершающегося в сердце, а при достижении глубочайшей сосредоточенности суфий достигает видения струящегося светового потока – негаснущего божественного света.

Здесь пора остановиться и перестать приводить новые и новые примеры люминофании, связанной с религиозными переживаниями. Тем не менее, мне бы хотелось рассмотреть еще несколько случаев люминофании, через которую прошли лица, далекие от теологии и мистики и совершенно несведущие в этих областях. Один из наиболее поучительных случаев такого рода – история доктора Р.-М. Бьюка (1837–1902), одного из самых известных канадских психиатров того времени. Он заведовал кафедрой нервных и психических болезней Западного университета Онтарио, и в 1890 году был избран президентом Американской медико-психологической ассоциации. В возрасте 35 лет он прошел через весьма своеобразное переживание, полностью изменившее его представления о жизни. Незадолго до смерти он опубликовал труд "Космическое сознание", названный Уильямом Джеймсом "важным вкладом в психологию". Д-р Бьюк верил, что некоторые люди способны достигать более высокого по сравнению с обычным уровня сознания, который он назвал "космическое сознание". По его мнению, достижение этого состояния подтверждается в первую очередь переживанием субъективной люминофании. В книге собрано множество свидетельств люминофании, начиная от истории Будды и обращения апостола Павла до опыта его современников. Анализ и предлагаемые автором истолкования встреч со светом не представляют особого интереса, но книга ценна собранным в ней документальным материалом: Бьюк приводит множество историй современников, собранных им лично и нигде более не опубликованных.

Вот как д-р Бьюк в третьем лице описывает свой опыт люминофании, случившейся ранней весной того года, когда ему исполнилось 35 лет. Он и двое его друзей провели вечер за чтением стихов Водсворта, Шелли, Китса, Браунинга и столь любимого ими Уитмена. Друзья распрощались за полночь, и доктор, наняв экипаж (дело происходило в Англии), отправился домой на другой конец города. "Он был в состоянии тихого, почти пассивного восторга. И вдруг – причем этого ничто не предвещало – он обнаружил, что окутан чем-то вроде пламенеющего облака. На мгновение он подумал о пожаре, случившемся в большом городе, но тут же понял, что источник этого света – внутри него самого. И тут же его охватило чувство восторга, безмерной радости, сопровождавшейся – или сменившейся – интеллектуальным озарением, которое невозможно описать. На мгновение в сознании вспыхнул свет Брахмана, подобный молнии, чтобы навсегда оставить после себя память о Небе… Он понимал и знал, что Кос-мое – не мертвая материя, но – живое Присутствие, что душа человеческая бессмертна… что в основе мира лежит то, что мы называем любовью, и нет ни одного живого существа, которое не обретет со временем счастья. За несколько секунд этого озарения он узнал больше, чем за многие месяцы и годы ученья, при этом ему открылось многое такое, что нельзя узнать, просто изучая мир по книгам и живя в нем".

Доктор Бьюк добавляет, что за всю оставшуюся жизнь ему больше не довелось испытать ничего подобного. И вот к какому заключению он пришел. Реализация космического сознания связана с ощущением погруженности в пламя или в алое облако, или, скорее, с ощущением, что это облако или алый свет наполняют мозг. Это ощущение сопровождается такими эмоциями, как радость, уверенность, переживание триумфа, чувство, что ты «спасен», и вместе с ними – сразу или мгновение спустя – приходит интеллектуальнее просветление, описать которое невозможно. Лучше всего сравнить это моментальное озарение со вспышкой молнии в ночной темноте, когда вдруг перед путником предстает пейзаж, скрытый до этого за завесой мрака.

Этот опыт люминофании можно комментировать и комментировать. Мы позволим себе ограничиться лишь несколькими замечаниями: 1) внутренний свет первоначально воспринимается как пришедший извне; 2) лишь осознав субъективную природу этого света, д-р Бьюк испытал невыразимое счастье и пережил интеллектуальное озарение, которое он сравнивает с молнией, вспыхнувшей в мозгу; 3) это озарение полностью изменило его жизнь, возродив к духовной жизни. Типологически это озарение можно сравнить с озарением эскимосского шамана и, до определенного предела, с манифестацией атмана. Друг и поклонник Уитмена, д-р Бьюк говорит о "космическом сознании" и "сиянии Брахмана", но это – лишь его вторичные представления, порожденные мировоззрением автора. Характер этого опыта – преодоление личностного восприятия мироздания, отождествление принципа, лежащего в основе мироздания, с любовью, скорее напоминает буддистский образ мышления. Юнгианский психоаналитик или католический теолог сказали бы, что перед нами реализация самости. Но, с нашей точки зрения, главное содержание этого опыта внутренней люминофании заключается в том, что, пройдя через него, д-р Бьюк проник в мир духа, о существовании которого до того он даже не подозревал, и эта встреча с трансцендентным стала для него тем моментом, с которого incipit vita nova ("начинается новая жизнь").

Особый интерес представляет случай женщины, зашифрованной д-ром Бьюком под инициалами А. Дж. С. В детстве она упала и повредила позвоночник. Обладая красивым голосом, она много сил отдавала занятиям вокалом и мечтала стать певицей, однако физическая слабость была фактически непреодолимым препятствием на пути осуществления мечты. После свадьбы здоровье ее совсем пошатнулось, и, несмотря на все заботы врачей и домашних, она стала угасать на глазах. Боли в позвоночнике стали столь невыносимы, что невозможно было уснуть, и тогда домашние отправили ее в санаторий. Однако улучшение не наступало; она была готова покончить с собой и лишь ждала удобного случая, когда с ней произошло странное событие. Как-то, лежа в постели, она вдруг почувствовала; что на нее снизошел абсолютный покой. "Я забылась сном, чтобы через несколько часов проснуться и обнаружить, что вокруг меня струится поток света. Я заволновалась. И тогда мне послышалось, что кто-то сказал: "Все хорошо, не беспокойся!" Эти слова повторялись вновь и вновь. Это был даже не голос – но я ясно и четко слышала слова… Мне казалось, я довольно долго пробыла в этом состоянии, покуда свет постепенно не померк и комната погрузилась во тьму".

После этой ночи здоровье ее быстро пошло на поправку. К ней вернулись силы, ясность сознания – но образ ее жизни совершенно переменился. Прежде она любила публичные развлечения; теперь она полюбила домашний покой и общение с немногими преданными друзьями. Она открыла в себе способности врачевателя; ей достаточно было прикоснуться рукой или заглянуть в глаза, как страдающие тяжелыми болями погружались в спокойный сон. Когда она впервые увидела свет, ей было двадцать четыре года. И за всю оставшуюся жизнь ей еще лишь дважды довелось встретиться с этим светом. Во время одной из этих люминофании рядом был муж, и она спросила его, видит ли он что-нибудь, но получила отрицательный ответ. В автобиографических записках, присланных д-ру Вьюку, она признавалась, что не в силах выразить в словах открывшееся ей "во время опыта люминофании и сразу после него… Это не укладывается в слова, может быть, слово «гармония» способно передать часть постигнутого мной тогда". "Осмысляя происшедшее, когда свет уже погас, – прибавляет она, – в сущности, всегда проходишь через одно и то же состояние: ты испытываешь интенсивное желание открыть людям их истинную сущность и помогать тем, кто ищет некое оправдание того, что они называют "этой жизнью", ищут что-то, ради чего стоило бы жить".

В этом опыте люминофании хотелось бы подчеркнуть не только то, что он далек от какой-либо религиозности, но и его, так сказать, современную и «благотворительную» ориентированность. Свет не пугает, в нем нет ничего внушающего ужас, а почти человеческий голос сообщает не некие трансцендентные откровения, но просто-напросто призывает сохранять спокойствие. Быстрое, почти чудесное выздоровление становится, как и во многих других случаях, началом новой жизни, однако плоды этого второго рождения пожинаются не на духовном уровне, а реализуются в чисто человеческой активности: молодая женщина получает способности целителя, дар избавлять людей от бессонницы, а духовный результат озарения выражается в том, что у нее возникает желание помочь людям обрести в жизни некие ценности.

В своих «Размышлениях» У.-Л. Уильямхерст, наш современник, рассказывает о собственном опыте люминофаний. Она произошла в деревенской церкви, во время пения Те Deum ("Тебя, Бога, хвалим"). "Я бросил взгляд на проход рядом с моей скамьей, – пишет он, – и увидел, что из трещин каменного пола сочится какой-то голубоватый дымок. Присмотревшись, я увидел, что это даже не дым, но какая-то более тонкая в разреженная субстанция – мягкая, неосязаемая, светящаяся дымка фиолетового цвета, непохожая ни на одно физическое испарение. Полагая, что это всего лишь оптический эффект или обман зрения, я перевел взгляд чуть дальше – но увидел все ту же легкую дымку… Тут я осознал удивительную вещь: дымка простиралась за пределы здания, для нее словно не существовало преграды в виде стен и потолка. Более того, я мог видеть сквозь них пейзаж, простирающийся вокруг… Я смотрел как бы всем телом, а не одними только глазами. При всей интенсивности этого восприятия я не утратил ни физического контакта с моим окружением, ни ясности потока мыслей… Я чувствовал покой и радость – их невозможно выразить в словах. В следующее мгновение светящаяся голубая дымка окутала меня и все вокруг преобразилось в сияние славы, в несказанный свет… Золотой свет – ибо фиолетовая дымка казалась теперь лишь прикрывающей его вуалью, некой каймой – исходил от громадного сверкающего шара в центре… Но удивительней всего было то, что коридоры и волны света, расходившиеся от сияющего шара, и даже сама световая сфера в центре были заполнены живыми существами… единый связный организм заполнял все пространство, состоя из бесчисленных индивидуальных существований… больше того, мириады этих созданий вились в воздухе в церкви; они пребывали в постоянном движении, свободно проходя сквозь людей: наши тела вовсе не были для них препятствием… Эти небесные сонмы проходили сквозь прихожан, как ветер проходит сквозь кроны деревьев".