Текст книги "Сокровища Чёрного Монаха"

Автор книги: Виктор Меньшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Что будем делать? – спросил я.

Колька стал быстро расстёгивать рубашку.

– Ты что делаешь? – спросил я.

– Чешется! – простонал Колька. – Холст колючий!

– Давай почешу, – предложил я.

Мой приятель послушно повернулся ко мне спиной. В это время в туалет вошёл тот самый бородач, которого Колька обзывал Шишкиным. Он изумлённо посмотрел на нас с Колькой и спросил:

– Что это вы делаете, мальчики?

– Да вот у него спина чешется сильно, – забормотал я, указывая на Неукротимого Маркиза в расстёгнутой рубашке.

– Дай я посмотрю, – строго сказал бородач, отстраняя меня.

У меня внутри похолодело. Сейчас он поднимет рубашку и увидит картину. Но Неукротимый Маркиз неожиданно завопил и рухнул на пол.

– Вы что, не видите, что ему плохо? – закричал я на мужчину. – Скорее звоните в "скорую"!

Мужчина выскочил из туалета.

– Ты что наделал?! – заорал Неукротимый Маркиз, вскакивая на ноги. Бежим отсюда!

Я высунулся в коридор, но там уже спешили к туалету люди в белых халатах с носилками. Я захлопнул дверь.

– Что ты наделал?! – повторил в отчаянии Колька. – Меня же осматривать будут!

Он заметался по туалету, шаги стремительно приближались.

Глава четвёртая

"За что боролись?!..."

– Ложись! – закричал на меня Колька. – Пускай думают, что это тебе плохо!

– Дядька же тебя видел, – вяло возразил я.

– Он меня не запомнил! Ложись скорей, иначе подумают, что это мы картину украли! Кто нам поверит, что мы её вернуть хотели?!

Этот довод на меня подействовал. Я рухнул на кафельный пол, и вовремя: в двери уже вваливались санитары с носилками, и тётенька в белом халате и с чемоданчиком. Тётенька эта сначала мне очень понравилась, она была симпатичная, и так осторожно меня осматривала. Но как только она извлекла из чемоданчика большой шприц, я тут же в ней сильно разочаровался, поняв, что внешность обманчива.

Дяденька, который вызывал санитаров, подозрительно смотрел на меня, а потом сказал:

– Мне кажется, что плохо было совсем другому мальчику.

Но другого мальчика и след простыл. Я же наплёл, что так безумно люблю музей, что хожу по нему третий день от открытия до закрытия, вот у меня и закружилась голова.

Я надеялся, что меня тут же отпустят, но тётенька в белом халате, услышав, что я третий день подряд хожу по музею, сказала:

– Мальчик, лежи, тебя нужно показать пси... – она закашлялась. Нужно показать другим врачам.

Не слушая возражений меня уложили на носилки, а когда я стал брыкаться, вкатили ещё один укол, после чего сразу стало спокойно и захотелось спать. Так полусонного меня и вынесли на улицу.

Но тут откуда-то выскочил Колька и заорал:

– Дяденьки! Дяденьки!

Санитары от неожиданности выронили носилки и их содержимое, то есть меня.

– Дяденьки! Дяденьки! – вопил Колька, – Вас срочно вызывали обратно! Там кому-то совсем плохо!

Санитары подхватили меня с асфальта, плюхнули на носилки и кое-как запихав в машину, галопом умчались в музей.

– Вставай! – буквально выдернул меня из машины Неукротимый Маркиз. Бежим скорей домой!

Мы рванули так, что пятки засверкали. Я бежал впереди, и совсем позабыл, что дом Кольки ближе. Мы влетели в мою квартиру, натолкнувшись в дверях на озабоченного отца.

– Что это вы такие взъерошенные и растрёпанные? – спросил отец.

– Бегали во дворе, играли, – отдуваясь, пояснил я.

– Меня срочно посылают в командировку, – развёл руками отец, а я только сейчас обратил внимание на то, что у порога стоит папин дорожный чемоданчик. – Придётся вам с Алёнкой пожить у дедушки Николая. Пойдём, я отведу тебя, заодно мне нужно кое-что ему сказать. Коля может пойти с тобой.

Пожить у деда Николая – это клёво! Все мои друзья его просто обожают. Когда-то он был оперуполномоченным в уголовном розыске, потом писал рассказы, его часто приглашают для консультаций, когда снимают кино. А как здорово он рассказывает! Каких только друзей у него нет! И художники, и музыканты, и моряки, и лётчики, и, конечно же, милиционеры.

– Вот кто нам нужен! – толкнул меня в бок Колька.

Я молча кивнул, досадуя, что сам сразу не сообразил. Вот к кому нужно было сразу же обращаться! Он бы мигом подсказал, что и как нам делать.

Дед был, как всегда, в хорошем настроении. Он с удовольствием тряс руку папе, энергично пожал руки и нам. Отец очень торопился, он передал деду ключи, простился с нами, и велел мне помогать деду и следить за Алёнкой.

Отец уехал, а дед Николай пригласил нас пить чай с клубничным вареньем. Он сидел с нами за столом, шутил, поддразнивал горластого Кольку и хитро щурился. Одет он был в белую рубашку, под распахнутым воротом которой видна была полосатая тельняшка. Ростом дед был невысок, но широк в плечах. На лице его почти не было морщин, отчего выглядел он совсем молодо, только пышная шевелюра была совершенно седой.

Мы говорили о том, о сём, отвечали деду невпопад, потому что не могли решиться заговорить о главном, толкая под столом друг дружку ногами.

– Тебе что, Коля, холодно? – спросил неожиданно дед.

Мы недоумённо переглянулись, дед прихлёбывал чай из блюдечка, а глаза его озорно смеялись.

– Почему это мне холодно? – осторожно спросил Колька. – Мне совсем даже жарко.

– Что же ты тогда под рубашку напихал? – притворно удивился дед.

Конечно, старый сыщик, он сразу всё заметил.

– Так что же такое ты прячешь под рубашкой, и о чём вы мне поведать собираетесь, да никак не решитесь? – отодвинул от себя чашку дед. Надеюсь, вы не наделали никаких глупостей?

Мы с Колькой переглянулись, я набрал в грудь побольше воздуха и выпалил, зажмурившись:

– Мы картину нашли, которую украли в музее. Мы её обратно понесли, как благородные люди. Мы сначала ежа понесли в Зачатьевский монастырь, там Чёрный Монах ходил, мы его даже видели, потом картину нашли, я не знал, что это "Бобыль", а потом узнал. Мы её отдать хотели, как благородные люди, а мне укол всадили, как неблагородному какому...

– Подожди, подожди, – остановил меня дед. – Давайте, братцы, всё же по порядку. Какой монах, какой бобыль, кто украл картину?

Перебивая друг друга, мы с Колькой всё же рассказали, как нашли украденную картину и как пытались отнести её в музей.

– Вас, друзья мои, драть нужно, как сидорову козу! – рассердился обычно добродушный дед. – Это же серьёзное дело, а вы молчите о находке. Музейный экспонат за пазухой держите! Доставай немедленно!

Колька достал картину. Дед бережно положил небольшое полотно на кровать и стал его рассматривать. Краски на портрете почернели, почти ничего не было видно. Смутно вырисовывался портрет бородатого мужчины, державшего какие-то штуки. Возле его головы, чуть правее, было небольшое пятно и в это пятно, как в замочную скважину, выглядывал чей-то нарисованный глаз.

– Что-то там нарисовано под этим портретом, – сказал дед, внимательно всматриваясь в картину. – Нужно, конечно, звонить в уголовный розыск, но сначала пойдём сходим к моему знакомому реставратору, он живёт в соседнем подъезде, послушаем, что он скажет. Не повредили ли вы что.

– Мы очень осторожно! – попытался оправдаться я.

– Вот это мы сейчас и узнаем, – уклонился от возражений дед. – Пошли к реставратору.

Дверь в нужную нам квартиру была приоткрыта, из неё на лестничную площадку клубами валил едкий дым.

– Что там случилось? – нахмурился дед. – Пожар, что ли?

Он решительно шагнул в коридор, но тут же выскочил обратно, размахивая руками и отчаянно кашляя. Глаза его слезились.

– Нужно срочно пожарников вызывать! – воскликнул он.

– Зачем пожарников? – хохотнул поднимавшийся по лестнице полный пожилой мужчина с хозяйственной сумкой в левой руке, и лохматой собачкой под правой рукой. – Блинами угощаться?

– Нашли время шутить! – укоризненно покачал головой дед.

– А я и не шучу, – развёл руками мужчина, выронив из-под локтя собачку, которая тут же звонко залаяла, и исчезла в квартире за стеной дыма.

– Ну вот, из-за вас Жулька убежала!

Расстроенный мужчина отважно шагнул в дым следом за собачкой.

– Удивительно, как человек предан собаке! – покачал головой дед, не решаясь ещё раз войти в клубы синего дыма.

Но в дверь потянуло свежим воздухом, дым стал быстро рассеиваться, уже стал проглядывать коридор. По нему быстро шёл к выходу мужчина, он нёс, поддерживая локтем, беглянку Жульку.

– Я там окно открыл, – на ходу сообщил он нам, – так что можете заходить, теперь дым рассеется. А Свят на кухне, он там блины отливает.

Дедушка пожал плечами, но всё же пошёл по коридору. Мы с Колькой осторожно двинулись за ним.

Реставратор с таким смешным именем "Свят", действительно был на кухне. Он отплясывал возле плиты замысловатый танец перед гигантской закопчённой сковородой, на которой превращался в угольки очередной блин.

Стены и потолок кухни были густо покрыты копотью и брызгами теста.

– Я категорически приветствую реставраторов! – шутливо провозгласил дедушка. – Что это, Святослав, за новый способ печь блины прямо на стенах?

Свят огорчённо отбросил сковороду, повернулся и раскрыл объятия. При этом он размахнул руками от одной стены кухни до другой. Ростом этот реставратор был под потолок, одет в спортивные штаны, порванные на коленях, и в линялую клетчатую рубаху, распахнутую на могучем животе. Лицо у него было круглое, заросшее всклокоченной бородой, а глаза голубые и весёлые.

– Кто к нам пришёл? – забасил реставратор. – Николай Павлович! Это кто с вами? Внуки? Вы в комнату проходите, я тут блины пытался производить. Вы проходите, я мигом!

И тут же пошёл из кухни, поневоле заставив нас отступать, поскольку разминуться с таким необъятным человеком оказалось невозможно. Дедушка хорошо знал квартиру, и уверенно толкнув одну из дверей, поманил нас за собой. Свят исчез в ванной, откуда донёсся шум воды.

Пока он приводил себя в порядок, мы с Колькой рассматривали комнату, в которую завел нас дед. Там было на что посмотреть! Посредине комнаты красовался овальный стол, крышка которого была выложена деревянной мозаикой, изображающей скачущих на лошадях мужчину и женщину в белом платье. Это выглядело очень красиво. Возле стола, горделиво изогнув резные ручки, расставив важно ноги, стояли два кресла, украшенные резьбой. Я такие только в музее видел.

На многочисленных полках толпились глиняные кувшины, очень красивые, со всякими украшениями. Там же покоились лаковые шкатулочки, новенькие и совсем старые, потускневшие и потрескавшиеся, с облупившейся краской. А ещё по этим полкам разгуливали удивительные глиняные игрушки. Да такие задорные и живые, что глаз было не оторвать!

Игрушечный город жил своей жизнью, не обращая на нас никакого внимания. Женщины в длиннополых платьях шли за водой, с коромыслами на плечах, горластые петухи вытягивали шеи, крича своё громкое "ку-ка-ре-ку", гармонисты пели озорные частушки, девушки с румянцем на щеках плыли в медленном танце. Толстые попы в рясах, рогатые черти, пятнистые коровы, улыбающиеся львы и диковинные звери, все мирно уживались рядом.

Я подумал, что если бы сюда вошла Алёнка, она визжала бы от восторга. Жаль, что она не видит эту красоту.

– Ну что, нравится? – весело подмигнул, прервав наш осмотр, реставратор. Он протянул нам с Колькой ладонь, большущую, как сковорода, на которой он пытался печь блины.

– Святослав! – представился он. – Для друзей просто Свят.

Выслушав наши имена и пожав нам руки Свят обернулся к дедушке.

– С чем пожаловал, Николай Павлович?

– Дело у нас к тебе, Свят, – нахмурившись, ответил дедушка. Серьёзное дело. Ты про кражу в музее слышал?

– Слышал, – сдвинул брови Свят. – Картину Перова "Бобыль-гитарист" украли какие-то негодяи. Только непонятно, зачем.

– Почему непонятно? – удивился дедушка. – Крадут затем, чтобы продать. Картины больших денег стоят.

– Стоят картины по-разному, – возразил Свят. – Особенно краденые. Дело в том, что исторически, как произведение искусства, любая картина бесценна и неповторима. Но на аукционах, среди коллекционеров, картины имеют реальную, денежную стоимость. И продать украденную картину не так-то просто. Украденное пальто можно носить, и никто не догадается, что оно украденное. А вот всемирно известную картину у себя дома на стенке не повесишь, сразу заметят. К тому же у нас в России не так много коллекционеров, которые заплатят большие деньги за картину, которой можно любоваться исключительно в одиночку. Переправлять же такую картину за границу – бесполезно. Передвижники, увы, на мировом рынке не котируются. И коллекционирует их мало кто. Так что картину, к сожалению, вряд ли найдут. Украли её, скорее всего, не подумав, продать не сумеют и выбросят. Если случайно не попадутся, картина пропала...

– Картина не пропала, – решился дедушка. – Эти вот обормоты нашли её случайно в подвале.

– Не может быть! – всплеснул руками Свят.

– Показывайте, – распорядился дедушка.

Колька принёс оставленную в прихожей картину. Не успел он её развернуть, как Свят категорически заявил:

– Это не та картина.

– Почему?! – ахнули мы с Колькой.

– Ты её даже не видел, – удивился дедушка.

– А мне и смотреть не нужно, – пожал могучими плечами Свят. – Я на неё в музее насмотрелся. "Бобыль гитарист" написан не на холсте, а на доске. Так что можно не глядя сказать, что это другая картина.

– За что боролись?! – завопил Колька так громко, что не знавший его реставратор слегка отодвинулся.

– А мне такой укол всадили из-за этой картины, – вспомнил я.

– В каком же подвале вы нашли холст? – спросил Свят.

– В домике в Зачатьевском монастыре.

– Интересно! Ну-ка, давайте посмотрим находку.

Свят бережно взял картину, и развернул её на столе. Колючий, недобрый взгляд бородатого мужчины глянул на нас с потемневшего холста. Справа от его лица выглядывал чей-то глаз.

– Интересно, интересно, – бормотал Свят, совершенно позабыв о нас, кудахча над картиной, как курица над цыплятами. – Кто ж это такой? Странный портрет! Сейчас, сейчас...

Он вышел и почти тотчас вернулся, высыпав на стол несколько очищенных долек чеснока.

– Сейчас мы с этим господином поближе познакомимся, – бормотал Свят.

Разрезав дольку чеснока пополам он стал осторожно протирать холст. На наших глаза происходило маленькое чудо: краски оживали, было такое ощущение, словно протёрли очень пыльное окно и сразу стало видно, что небо не серое, а голубое.

– Странно, – дёргая себя за бороду, размышлял реставратор, стоя над осветлённой картиной. – Ты смотри: в руках царские знаки: видите? Вот эта булава – скипетр, а этот шар – держава, а лицо незнакомое, не монаршее. И почему поверх какого-то портрета? Где-то я это уже видел?

Он нахмурился, мучительно вспоминая, и вдруг хлопнул себя по лбу. Проделал он это с таким оглушительным звуком, что я удивился тому, что голова у него не отлетела.

– Я похожий портрет в Историческом музее видел! Там он был поверх портрета царицы Екатерины написан. Это же Пугачёв!

– Кто же его нарисовал поверх царицы? – заинтересовался дедушка. Кто же по тем временам решился на такое?

Глава пятая

Кто решился?

Зимой 1773 года Никитка сидел возле жарко натопленной печки, дремал и слушал, о чем говорят артельщики и дядька Кирилл. Дядька Кирилл был искусным богомазом, писал иконы в монастырских мастерских Оренбурга. Когда в прошлом году случилась засуха, и был сильный недород, отец собрался на заработки в город, и решил взять Никитку с собой.

– Мы всей семьей, семь ртов, зиму не выдюжим, – пояснял отец мамке. В город в этот год на заработки многие пойдут, голодно. А когда работников тьма, много не заработаешь. Попробую Никитку к делу пристроить, хотя бы за прокорм.

– Куда ж ты его в городе пристроишь? – тихо всхлипывала мать.

– Есть у меня там богомаз знакомый, – не очень уверенно отвечал отец, – может, возьмет его, хотя бы за харчи. Нам бы зиму пережить...

Матери возразить было нечего, и Никитка отправился из родной деревни в Оренбург. Дядька Кирилл оказался угрюмым мужиком, невысоким, тощим, в неряшливой монашеской одежде, перепачканной красками. Никитку он встретил неприветливо, но в обучение взял.

Учеба была непростой: поначалу приходилось больше по хозяйству возиться: дрова таскать, кисти мыть, в мастерской и в келье дядьки Кирилла убираться. Но Никитка был парнишка деревенский, к работе приученный, старательный. Дядька Кирилл прилежание ученика заметил и стал учить его растирать краски, яичные желтки, находить разноцветные глины, из которых эти самые краски изготовлял. К тому же у парнишки открылся изрядный талант к рисованию.

– Виданное дело, – ворчал дядька Кирилл. – Сейчас стали иконы готовыми красками писать. Когда ж такое было?!

Никитка, которому приходилось вручную растирать краски, искать цветные глины, был совсем даже не против готовых красок, но об этом помалкивал, зная не только тяжелый характер дядьки Кирилла, но и его тяжелую руку.

Угрюмый дядька почему-то привязался к такому же, как он, молчаливому мальчишке. Стал выделять его трудолюбие, брать с собой выполнять заказы.

Вот так и оказались они в небольшом городке под Оренбургом, куда приехали к местному дворянину, обновить иконостас.

Под мастерскую выделили им небольшую светелку во флигеле. Там же, на кухне, они и кормились тем, что оставалось после барина и его родни, квашеной капустой и картошкой, да пареной репой.

Вместе с ними столовалась дворня и пришлые артельщики, ставившие каменное крыльцо и строившие новую конюшню.

Обычно молчаливый дядька Кирилл в последнее время стал проявлять удивительную для него разговорчивость, жадно выслушивал вновь пришедших, живо участвовал в разговорах. Никитка этими беседами не очень интересовался: в последние дни все разговоры так или иначе сводились к Пугачеву, который шел с войском на Оренбург. Вот и сегодня говорили о том же.

– Слышь, богомаз, – наваливаясь грудью на стол, спрашивал дядьку Кирилла дюжий артельщик. – Правду бают, что Пугач этот самый никакой не казак беглый, а сам царь анпиратор Петр Третий?

– Про то не знаю, – обиженно поджал губы дядька Кирилл, который не любил, когда его называли богомазом.

– Ты же с самого Оренбурга, там-то что про Пугача говорят? – не унимался артельщик.

– Много там чего говорят, – уклончиво ответил дядька.

– Ну все же? – не отставал дотошный артельщик. – Вы все же в Оренбурге живете, к начальству поближе. Обскажи нам, мил человек.

– Уважь, расскажи что знаешь, – придвинулись и другие артельщики и челядь. – Мы тут живем в темноте, в глуши, слухами кормимся, как вороны, что в воздухе поймали, то и съели.

– Я сам мало что знаю, – сделал попытку выйти из-за стола дядька Кирилл, но его удержали едва не силой.

– Ты нам, божий человек, поведай, что сам слышал.

– А что я слышал? – нехотя отозвался дядька Кирилл. – Разное говорят. На площади указ читали, что никакой он не Петр Третий, а беглый казак, разбойник Емелька Пугачев. А по рукам в городе бумаги ходят, вроде как грамоты его, он в тех грамотах пишет, что он царь, Петр Третий, Екатерина, жена его законная, извести его хотела, да ему спасти удалось, у казаков на реке Яике укрыться. А вот теперь настало ему время объявиться.

– И что еще в тех грамотах писано? – придвинулись к дядьке Кириллу артельщики и дворовые.

– Много чего там писано, – нехотя развел руками дядька Кирилл. Прельщает всяко. Говорит, что волей всех жалует...

– Слышь?! – восторженно гаркнул артельщик, который расспрашивал дядьку Кирилла. – Волей жалует! Конечно, царь!

– Только я сам тех грамот не видел, – поспешил пояснить дядька Кирилл.

В этот момент двери распахнулись, ворвались солдаты, в сопровождении одного из дворовых.

– Показывай, кто тут про разбойника Пугача байки рассказывал, толкнул в плечо дворового капрал.

– Вот этот вот, – ткнул пальцем перепуганный мужичок в дядьку Кирилла. – А вот этот больше всех спрашивал, – он ткнул в дюжего артельщика.

– Берите их! – приказал капрал.

Артельщик вскочил, попытался схватить скамью, но на него навалились солдаты, повязали и вместе с дядькой Кириллом поволокли на улицу, не дав одеться.

– Отпустите дядьку! – кинулся под ноги солдатам Никитка. – Он ничего плохого не говорил!

Его грубо оттолкнули.

– Погодь, парнишка, не тужи! – весело подмигнул ему связанный артельщик. – Будет им ужо! Придет Пугачев, освободит и меня и твоего дядьку!

Кто знает, чем кончилась бы для дядьки Кирилла его "разговорчивость", но только ночью в городок действительно вошел Пугачев.

Никитка проснулся от звука выстрелов и выскочил во двор. Там уже было полно народа, стоял гвалт, под ногами метались невесть кем выпущенные ошалевшие куры, добавляя суматохи и шума. Из конюшен казаки выводили лошадей. Возле погреба, в который заперли до утра дядьку Кирилла и не в меру любопытного артельщика, стояли обезоруженные солдаты. У капрала была рассечена щека, порван мундир. Их окружали вооруженные люди, пестро одетые. Казачьи папахи, островерхие башкирские малахаи, полосатые татарские халаты, все перемешалось во дворе.

– Ключи давай! – наскакивал на бледного капрала дюжий казак, замахиваясь саблей.

– Нет ключей, у хозяина ключи, – прохрипел капрал, сплевывая на снег кровь.

Выволокли во двор хозяина, в распахнутой шубе, накинутой прямо на исподнее.

– Ключи давай! – закричал на него казак.

– Ты на меня не ори! – дернулся хозяин, вырывая локти у державших его мужиков с саблями на боку. – Я – майор в отставке, почетный дворянин, не тебе, мужику, орать на меня! И ключей от меня не дождетесь. Выбросил я ключи в колодец.

– Ты с нами не шуткуй! – разозлился казак. – Давай ключи, если жить хочешь, сокровища давай!

– Я не за сокровища государыне и Отчизне служил! – вскинул гордо голову хозяин. – Нет у меня сокровищ. Да и были бы, вам, ворам, не отдал бы.

– Почто нас ворами обозвал?! – приступили к нему. – Мы не воры! Мы армия Пугачева! Императора Петра Третьего!

– Воры вы и есть, против законной царицы бунтуете, – упрямо мотнул головой хозяин, – а Пугач ваш – первый вор...

– Ах ты... – шагнул к нему казак, замахиваясь для удара плетью, но кубарем полетел в снег, сбитый ударом кулака.

Хозяина повалили в снег, сдирая шубу, казак вскочил на ноги и выхватил саблю, готовясь нанести смертельный удар.

Но во двор въехали несколько всадников, и казак опустил саблю.

– Об чем шумим, станичники? – ловко спрыгнув с коня, спросил рябой мужик в зипуне, подпоясанном яркой алой атласной лентой, за которой торчали рукояти двух пистолетов и кривой кинжал.

– Так вот, надежа государь, – поклонился казак, – запер этот кровопивец людей в подвал и ключ не дает. Сокровища свои наворованные выдать отказывается.

– Врешь, вор! – вскинул голову хозяин. – Все, что есть у меня, кровью оплачено. Все я воинской службой государевой заслужил.

– Ишь, герой какой! – хмыкнул прискакавший мужик. – Поднимите его, я в глаза его глянуть желаю. Ну, может, ты и мне послужишь?

– А ты кто такой есть? – спросил хозяин, поправляя на плечах шубу.

– Я? – весело удивился мужик. – Я – государь Петр Третий.

– Врешь ты все, – устало махнул рукой хозяин. – Какой ты государь? Ты вор, Емелька Пугачев, мужицкий царь...

– Да хотя бы и так! Не все вам, боярам да дворянам царей своих имать. Нужон и мужицкий царь, который волей жалует, – дернул щекой Пугачев. – Ты прямо говори, служить мне будешь?

– Дороже чести у меня сокровищ нет, – вздернул упрямый подбородок отставной майор. – Я государыне присягал, другой присяги принимать не стану. И тебе, вору, служить не буду. Мне твоя воля не нужна, я сам по себе волен служить тому, кому присягал.

– Ну, тады ладно, ты свою волю сказал, теперь я свою волю сказывать буду. Вешайте его! – махнул рукой Пугачев.

– А ключи? – спросил казак.

– Что ж ты за казак, если замок без ключей открыть не могешь? – зло ощерился Пугачев.

Он рванул из-за пояса пистолет и выстрелом сбил с двери замок. Отставного майора потащили к воротам, через которые уже перекинули веревку с петлей. Капрал неожиданно бросился на одного из мужиков и попытался вырвать у него пистолет из-за пояса, но его свалили ударом сабли.

Из погреба вышли артельщик и дядька Кирилл. Дядька Кирилл подслеповато щурился, оглядывая двор, освещенный всполохами горевшего сарая. Увидел под ногами труп капрала, отшатнулся испуганно, закрестился.

– Кто такие? – спросил, подходя к ним Пугачев. – За что вас в погреб посадили?

– За то, что про тебя разговоры разговаривали, – выступил вперед артельщик. – Я сам артельщик, крыльцо мы ставим. А этот мужичок – богомаз, он про тебя и сказывал.

– И что ты такое сказывал? – весело подмигнул дядьке Кириллу Пугачев.

– Что сам от других слыхал, то и сказывал, – мрачно буркнул дядька Кирилл, вглядываясь в толпу, отыскивая Никитку, который сам уже бросился к нему.

– И что же ты такое обо мне слыхал всякое? – не отступался Пугачев.

– И что царь ты, и что самозванец, и что волю даешь, и что грабишь, всякое...

– А сам ты как думаешь – царь я, или самозванец? – задал каверзный вопрос Пугачев.

– Я человек темный, мое дело святые лики писать, а не думы думать, уклонился дядька Кирилл.

– Ну, ну, – недовольный его ответом проворчал Пугачев. – А мою персону намалевать можешь?

Дядька Кирилл осмотрел двор, задержался взглядом на убитом капрале, на качающемся в петле на воротах хозяине дома и потупясь ответил:

– Я в своих решениях не волен. На мне обет монашеский, писать только лики святые.

– А я – царь, я помазанник божий! – начал злиться Пугачев. – Али я рожей не вышел?!

– Про то мне доподлинно не ведомо, – вздохнул упрямый дядька Кирилл и украдкой перекрестился дрожащими пальцами.

– Ах, неведомо?! – шагнул к нему Пугачев, раздувая ноздри, ухватившись за рукоять сабли.

– Постой! – бросился ему в ноги Никитка. – На мне обета нет, я твой портрет напишу! Я могу! Я умею! Только дядьку Кирилла отпустите!

– Точно могешь? – нахмурился Пугачев, с недоверием осматривая Никитку.

– Могу! Я его ученик! – Никитка кивнул на дядьку.

– Ладно, поглядим. А за этим богомазом присмотрите, покамест мой лик нарисуют. Ну, пойдем, парнишка, посмотрим, что ты могешь.

Никитку провели в дом отставного майора, в самую большую залу, куда натащили множество свечей. Пугачев устроился в кресле, скинул зипун, оставшись в легком кафтане. Ему перекинули через плечо широкую ленту. На ленте был какой-то орден. Пугачев надвинул на лоб высокую папаху, нахмурил брови. В руки ему вложили булаву и шар. Никитке принесли краски и доски.

– Не могу на доске писать, – поклонился Никитка. – Нельзя.

– Ну и ладно, давайте вот тот патрет сюда, – распорядился Пугачев, указав пальцем на портрет царицы Екатерины, висевший на стене. Когда портрет поставили перед Никиткой, Пугачев приказал: – Вот поверх ее и пиши. Она мне изменила, извести меня хотела, пускай теперь правда торжествует.

Никитка в нерешительности топтался перед портретом императрицы, рука не поднималась покрыть его грунтом.

– Что топчешься? – нетерпеливо прикрикнул Пугачев. – Хочешь, чтобы дядьку твоего на виселицу вздернули?

Никитка перекрестился и сам себе ужасаясь, зажмурившись, махнул кистью по глазам Екатерины, словно не хотел, чтобы она видела его святотатство...

Писать Пугачева оказалось легко. Волосы, постриженные в кружок, простое лицо, усыпанное рябинами, усы и борода. Работа шла легко, и портрет был написан быстро...

– Гляди-ка, – ворчал одобрительно Пугачев, осматривая работу. – Как живой. Только вот ряби ты мне, кажись, прибавил. А вот за то, что ты меня поверх царицки нарисовал, если что, тебе не сдобровать. Ну, ин ладно. Бог не выдаст... Эй, генералы! Выдать ему награду, а потом выпороть, да чтобы все видели.

Неожиданным приказом Пугачев удивил всех. Но пояснять ничего не стал, встал и стремительно ушел из зала. Никитку отвели во двор и публично выпороли. После отвели в дом, выдали награду и вывели тайным ходом на улицу. Переулками отвели к маленькой избе на окраине, в которой его встретил дядька Кирилл.

– Сидите оба тихо, – приказал сопровождавший Никитку казак. – И на улицу поменьше шастайте.

Они и сидели тихо. А куда им было деваться? Вокруг Оренбурга стояли войска Пугачева, идти было некуда. Просидели они так почти до конца зимы, потом слух пошел, что разбили Пугачева...

глава шестая

Явление Черного Монаха

Мы столпились над портретом мятежного атамана и притихли, всматриваясь в потемневшие краски. На портрете Пугачев ничем не напоминал грозного предводителя восстания. Две вертикальные складки на лбу, от крыльев чуть вздернутого носа глубокие складки к усам, лицо скорее усталое, чем воинственное, по крайней мере, так мне показалось.

– Какой-то он совсем не героический, – словно подтверждая мои мысли, протянул разочарованный Колька. – И лицо обычное: только рябой. Разве предводители восстания такими бывают?

Он даже не орал, настолько был удивлен.

– Что же ты думал, что он будет с коломенскую версту ростом и с клыками во рту? – усмехнулся дед Николай. – Эх ты, тезка. Пугачев такой же обычный человек, как ты и я, только судьба у него совсем другая.

Колька что-то промычал в ответ, явно не согласный с дедом. Что-то хотел сказать Свят, он даже рот открыл, но в двери позвонили, и он пошел открывать.

– И все-таки какой-то он грустный, – несмело сказал я.

– Наверное, не все так уж весело было на его кровавой гулянке, покивал дед Николай.

– Что это вы тут рассматриваете? – раздался басок за нашими спинами.

Мы оглянулись. За нами стоял Свят, а рядом высокий, с него ростом, бородатый парень в джинсовом костюме, волосы собраны сзади в хвост. Лицо его показалось мне смутно знакомым, я опустил глаза и уперся взглядом в громадные белые кроссовки, тут же вспомнив, где мы видели этого парня. Я покосился на Неукротимого Маркиза, он тоже не отрываясь смотрел на кроссовки.

– Вот, познакомьтесь, – сказал Свят. – Александр, монах. Человек редкой профессии – иконописец и немного реставратор. Дайте ему на картину посмотреть.

Мы с Маркизом потеснились, пропустив Александра к холсту и наблюдая с двух сторон за его реакцией на портрет. Если даже портрет принадлежал ему, Александр и виду не подал, что удивлен. Или он уже знал об исчезновении картины из тайника, либо ничего об этом тайнике не ведал. Тогда что же тогда он делал ночью во дворе Зачатьевского монастыря? В том, что перед нами Черный Монах, лично у меня сомнений не было.

– А где вы работаете? – спросил Колька.

– В синодальных мастерских, – рассматривая картину, ответил рассеянно Черный Монах. – А еще наблюдаю за работой реставраторов в Зачатьевском монастыре.

– Ночью?! – выкрикнул Маркиз.

– Почему ночью? – от неожиданности Черный Монах не сразу ответил.

– Потому, что мы вас там ночью видели! – орал Колька. – Вы нас в подвале напугали. А потом утром мы вас видели! И кроссовки ваши в подвале отпечатались!

– Ерунда какая-то, – растерялся от его воплей монах Александр. – По ночам только нечистая сила бродит, а монахи по ночам спят. И дети тоже. Нормальные дети.