Текст книги "Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца"

Автор книги: Виктор Корчной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

ЗАПРЕЩЕНО!

Чем выше я поднимался по лестнице шахматных рангов, тем больше ощущал противодействие моим попыткам играть в международных соревнованиях. Особенно трудно стало, когда я уже был дважды, даже трижды чемпионом Советского Союза – в 1963—1965 годах.

Вот одна, сравнительно примитивная, история. В 1963 году в Калифорнии организовали международный турнир, так называемый Кубок Пятигорского, и пригласили Кереса и меня. На заседании Шахматной федерации СССР новоиспеченный чемпион мира Петросян заявил, что хочет ехать он. Был послан соответствующий запрос организаторам, которые в ответ прислали три билета – на нас с Кересом и на Петросяна. И все-таки меня не послали. По моему билету в США отправилась жена Петросяна. Эти подробности мне довелось узнать лишь через 14 лет из беседы с вдовой господина Пятигорского...

Бывали случаи много запутаннее: когда федерация направляла на соревнование, но не было решения-разрешения партийных органов на выезд.

Система выглядела так. Сперва Шахматная федерация СССР или ее ответственный работник (то есть сотрудник Спорткомитета: некогда Л. Абрамов, М. Бейлин, в 70-е годы В. Батуринский, в 80-е Н. Крогиус) рекомендовали имярек для участия в некоем соревновании. Затем в спортивном обществе шахматиста партячейка, просмотрев анкету рекомендованного, приглашала его, независимо от того, партийный он или нет, на беседу, давала, как правило, «добро», и документы направлялись в райком партии, где их обсуждала выездная комиссия, иногда с приглашением испытуемого. Потом документы вместе с решением комиссии шли в Москву, в первый (секретный) отдел Спорткомитета СССР и в выездную комиссию ЦК КПСС.

На всей линии обеспечивалась полная секретность. Никакими силами нельзя было узнать, где заминка. А между тем стоило какой-нибудь Марье Ивановне или Роне Яковлевне набрать номер члена комиссии ЦК, какого-нибудь Петра Ивановича, с которым она полгода назад выпивала в компании на День пожарника, и сказать: «Заходи к нам, Петя. Мой муженек тебе гостинцы привез из Америки. Кстати, там один еврейчик, Корчной такой, хочет за границу. Он, знаешь, на Кюрасао в казино играл. И вообще, нам его рожа не нравится. Дай ему отвод, пожалуйста...» – и ничто уже тебе не поможет. И будешь ты обивать пороги начальства, а оно, только что прочитав копию твоего личного дела, будет с умным видом говорит:

– вот вы в 1961 году в ФРГ женщину в кино приглашали а вот на следующий год в казино играли. А в 1963 году вы, говорят, много выпили в Югославии. Как же мы вас можем зарубеж посылать?!» И будешь ты объяснять, что поход в кино не состоялся, что в казино пошел – потому что партию проиграл, что в Югославии не напивался, а только слухи. Но разговор этот не играет никакой роли, потому что решение уже принято в другом месте – выше (или ниже) и, как говорят в судебных документах, обжалованию не подлежит.

Помню, как с целью узнать – кто и почему не выпускает меня, я выслеживал секретаря Октябрьского райкома партии Ленинграда. Как скрывалась она через черный ход, как бежала от меня! Миловидная женщина, товарищ Мирошникова, и бегает неплохо. Наверное, в связи с перестройкой на повышение пошла...

Наконец в 1965 году я дошел до ручки. Решил вступить в партию – как последний шанс облегчить свою участь. Действительно, поначалу помогло.

Мое политическое самообразование развивалось между тем и по другим каналам. Немалую роль в его ускорении сыграла поездка на Кубу в 1963 году.

Как-то глубокой ночью нам с Талем, с которым мы приятельствовали на протяжении многих лет, захотелось чего-нибудь съесть и выпить. В сопровождении советника посольства Симонова мы разыскали расположенный прямо на улице бар. Хозяин, обслуживая нас, спросил, кто мы такие. «Носот-рос сомос еспециалистос чехословакос»,– ответил за всех Симонов. Мы спросили его – почему? Он, посмотрев многозначительно на часы, ответил: «Сейчас три часа ночи. Не забывайте – советские ответственны за все!»

Эта тирада произвела на меня огромное впечатление. Об уроке, полученном от Симонова, нам довелось вскоре вспомнить. Но пока – о другом.

Будучи второй раз в испаноговорящей стране, я делал успехи в испанском. Мне случалось быть переводчиком у своих товарищей по турниру – Геллера и Таля. Однажды в вестибюле отеля меня встретила молодая интересная женщина. Я узнал ее – она бывала на турнире.

– Я хотела бы сегодня вечером увидеться с Талем,– сказала она.

– Это невозможно, у него вскоре встреча с Симоновым. – О, я знаю Симонова, скажите ему, что вечером мне нужно видеть Таля, и проблема решена!

– Нет, если уж Таль встретится с вами, то в посольстве об этом знать не должны.

– Но почему?! Ведь мы, я и моя подруга,– коммунистки, мы поддерживаем вас!

На этот вопрос я замялся с ответом. Действительно, почему?

– Ну, у советских особые правила поведения, им нельзя за границей...

– Но ведь Спасский, который был здесь в прошлом году, встречался с девушками!

– Вот поэтому его и нет здесь сейчас, в этом году.

– Что ж это такое?! – возмущенно воскликнула она.– Запрещено любить?!

Это «prohibido amar!» до сих пор звучит у меня в ушах...

1965 год. Я в третий раз стал чемпионом СССР. Меня пригласили на крупный турнир в Югославию. Но для нашей федерации такой факт, как персональное приглашение, не играл роли. Они решили послать меня на маленький турнир в Венгрию. Я упирался. Меня вызвали в Комитет, пред светлые очи тов. Казанского, который тогда курировал шахматы.

«Вы понимаете,– говорил он,– в Будапеште прошли советские танки (в 56-м году.– Ред.). Вам, чемпиону страны, поручено, образно говоря, прикрыть своим телом дыры в домах, проделанные ими». Действительно образно. Но я отказался наотрез. В Венгрию я не поехал. В Загреб не послали тоже.

В том же 1965 году мне в первый (и в последний) раз предложили остаться на Западе. После командного первенства Европы в Гамбурге ряд шахматистов пригласили дать сеансы. Мы с Геллером отправились в маленький курортный городок на севере Германии. Нас встретил организатор, пожилой человек, и отвез к себе домой отдохнуть с дороги. Этот человек выучил русской язык, слушая радио. Мы разговаривали втроем по-русски. Но, уяснив, что экономист с Дерибасовской не силен в языках, хозяин перешел на английский и прямо в присутствии Геллера предложил мне остаться в Германии, пообещав оказать помощь в моих первых шагах в новую жизнь. Я ответил ему, что шахматисты в СССР – очень привилегированные люди, и в мягкой форме отклонил предложение.

Сейчас я сожалею. Потеряно 11 лет нормальной жизни. Но всему своей черед. Нужно созреть!..

1966 год. Олимпиада в Гаване. Мы – гости правительства Республики Куба. Как ласкает слух диктаторов слово «республика»! Сталин, Пиночет, Кастро, Саддам Хусейн – не правда

ли, милый букетик республиканцев?!

Мыс Талем – в одной комнате. Ближе к ночи нам захотелось пойти повеселиться. Оставив у порога вторую пару обуви (нет, не для чистильщиков, а для надсмотрщиков: пусть они будут спокойны), мы покидаем отель. В сопровождении кубинца, нашего шапочного знакомого, и его знакомой девушки мы около двух часов ночи оказываемся в ночном баре. Темно, звучит музыка, пара официантов бродит с фонариками. Мы заказываем и не спеша пьем баккарди. Помнится, мы с Талем вьшли в туалет – разговаривали только по-английски. Потом я пригласил на танец сидящую в нашей компании девушку; после меня пошел танцевать с нею Таль.

Внезапно послышался глухой удар и истерический женский крик. Меня как током пронзило: что-то случилось с Талем. Первая мысль: «Ему попало, теперь моя очередь». Зажигается свет, на полу валяется окровавленный Таль. В середину, меж столов, входит человек с красной повязкой. Он отрывисто приказывает: «Всем оставаться на местах, а эти двое (я и Таль) поедут со мной». Именем революции он останавливает на улице первую попавшуюся машину, и мы мчимся в больницу.

Да, Таля ударили в лоб бутылкой. Удар был страшной силы – толстенная бутылка из-под кока-колы разбилась вдребезги. Удар, по счастью, пришелся над бровью – ни глаз, ни висок не пострадали.

В больнице, пока Талю обрабатывают рану и накладывают швы, меня охраняет «человек с ружьем» – чтобы на меня не напали и чтобы я не убежал. В 6 часов утра приезжает переводчик команды, кстати – личный переводчик Кастро с русского языка, и мы направляемся в отель. Через пару часов – экстренное заседание нашей команды. Таль свое получил, зато ругают вовсю меня – за то, что ослабил команду перед решающими встречами (вечером играть с командой Монако).

В конце дня к нам в комнату пришел министр спорта Кубы с извинениями. Он рассказал, что из бара забрали шесть человек, и один из них сознался, что ударил Таля из ревности. Как бы не так! Позднее мы узнали, что забрали всех – 43 человека! А сказал бы тот, который признался, что ударил из политических соображений,– не нашли бы наутро косточек ни его, ни его семьи...

Через три дня Таль поправился настолько, что мог играть. Вынужденный ходить в темных очках, все еще слабый, он тем не менее играл блестяще – добился абсолютно лучшего результата на Олимпиаде.

Но этой ночи нам так никогда и не простили – ни мне, ни Талю. Вскоре он стал хронически невыездным. Особенно с начала 70-х годов, когда подпал еще под одну секретную инструкцию: женатым в третий раз – самая строгая проверка. И стало ему совсем плохо. И чтобы спасти свою активную шахматную жизнь, продал он свою душу – пошел в услужение к Карпову. И кончилась наша дружба... «А был ли мальчик?»

ГЛАВНЫЙ ПОРОК

Запомнилась мне та Олимпиада и еще одним, куда боле важным, событием.

На протяжении многих лет американский госдепартамент осуществлял блокаду Кубы – политическую, экономическую культурную. Не без оснований – как подсказывал мне личный опыт, как свидетельствуют и факты международной жизни последних лет. В 1965 году в турнире памяти Капабланки в Гаване принимал участие Роберт Фишер. Госдепартамент не разрешил ему приехать на Кубу. Весь турнир он провел. по телефону из Манхэттенского шахматного клуба в Нью Йорке. Наконец в 1966 году блокада была прорвана: шахматисты США во главе с Фишером приехали в Гавану для участия в Олимпиаде. В те годы Фишер не играл по пятницах и субботам, и организаторы Олимпиады – высокие правительственные чиновники обещали ему, что его требование в отношении переноса важных партий на другое время будут удовлетворены.

Приближался решающий поединок Олимпиады: СССР – США. Выпало играть в субботу. Американцы просили отложить начало партии Фишера на несколько часов, чтобы он мог принять участие в матче. Команда наша опять собралась на экстренное заседание. Руководителем команды был Алексей Капитонович Серов, работник аппарата ЦК КПСС, человек с крепким, прямо-таки борцовским рукопожатием и, поскольку он выехал в первый раз, со слабым представлением о шахматных делах. Помощником и главным советником Серова был тренер команды гроссмейстер Бондаревский. (Другой тренер команды, Болеславский, был не в счет – он молчал всегда, всю жизнь.) Человек резкого характера, но неглупый. Бондаревский, однако, усвоил хорошо известный принцип молотово-вышинской школы в переговорах с иностранцами: «Поскольку мы, то есть Советский Союз, сильнее всех на свете, мы не принимаем никаких условий – мы навязываем их!» Мне уже приходилось бывать под его началом в делегациях, приходилось оспаривать его тупоголовый подход к делу и даже выигрывать в споре. Я утверждал: «Раз мы наголову превосходим всех в шахматах, то без всякого ущерба для себя можем и должны принимать компромиссные предложения иностранцев».

Итак, на заседании главным выступающим был Бондаревский. Ему возражал я – развивал свой принцип, говорил о политической важности этого матча для кубинцев. Остальные молчали. Цвет и гордость советского народа – Петросян, Спасский, Таль, Штейн, Полугаевский сидели рядышком, опустив глаза. Они не имели, да и не хотели иметь свое мнение по этому вопросу. Это их не касалось! Бондаревского поддерживал Серов, а меня – никто, и «сталинцы» без труда победили.

В назначенное время советская команда пришла на игру, а американцы в полном составе не явились. Газеты протрубили о «блестящей» победе советской команды со счетом 4:0. Но дело этим не кончилось, конечно. Подумайте: что было кубинцам важнее – провести Олимпиаду или установить нормальные взаимоотношения с Соединенными Штатами Америки?! Вопрос о срыве матча обсуждался правительством Кубы. Соответствующие разъяснения были посланы в Москву. Приказ Спорткомитета – матч должен быть сыгран! – охладил пыл бесноватого тренера советской команды. В специально отведенный день (все остальные команды были свободны) встреча состоялась. Советские выиграли – 2,5:1,5.

И еще одно заседание вспоминается мне. 1968 год. Советская команда отправляется на Олимпиаду в Лугано (Швейцария). Поджимает время. Петросян, Спасский, Геллер, Полугаевский, Таль и я с чемоданчиками являемся в Спорткомитет на прощальное, как принято, «давай-давай!». Со Скатертного, 4 – прямо в аэропорт. Ведет напутственную беседу уже знакомый читателю краснобай, зампред Комитета Казанский. Обычная баланда: высоко держать честь советского спорта, не поддаваться на провокации. Международная обстановка (как всегда!) непростая. На Западе неправильно оценили ввод советских танков в Чехословакию... Наконец – пожелания счастливой дороги и успеха. И вдруг – в мирном, дружелюбном тоне: «А вы, Михаил Нехемьевич, можете возвращаться в Ригу. В Лугано ведь уже находится Смыслов, он вас заменит».

За три месяца перед этим в интервью еженедельнику «64» я назвал Таля «игроком большого шаблона». В его защиту выступил сам редактор «64» Петросян. Гневной статьей обрушился он на меня, спасая Таля от моих нападок. «Вот,– подумал я,– сейчас он Казанскому покажет!» Какое там! Ни Петросян, ни остальные не проронили ни слова. Они старательно разглядывали стены кабинета Казанского. Их лично это не касалось!

Действительно, за неделю до этого заседания Керес и Смыслов отправились в Лугано на конгресс ФИДЕ, Может быть, Тогда-то и пришла в голову идея не посылать еще одного гроссмейстера, сэкономить народные деньги? Полноте! Все было продумано заранее. невыездному Талю была и на этот раз закрыта дорога за рубеж. Но сделано это было в оскорбительной, унизительной форме. Что, конечно же, понял каждый из присутствовавших гроссмейстеров. Но говорил только я.

Все остальные не поддержали меня ни словом, ни жестом, ни взглядом...

В 1978 году в порядке подготовки к матчу с Карповым я стал читать книгу шахматного журналиста А. Рошаля «Девятая вертикаль» на английском языке. Переводной текст обычно легче для чтения, но я обнаружил несколько заковыристых слов, которые часто повторялись. Автор описывал членов штаба Карпова. И Зайцев, и Геллер, и Фурман – каждый из них был «taciturn» и «circumspekt». Ах да, конечно, каждый из них был «молчалив» и «осмотрителен»! Эти качества рассматривались автором как достоинства, даже добродетель. А я вспомнил заседания гроссмейстеров в 1966 и 1968 годах.

Этот циничный принцип – «это не касается меня, пока и поскольку не касается меня лично» – фактически полная потеря чувства гражданственности, суть которого я выскажу так: «Все, что касается моих сограждан, и в особенности моих товарищей по профессии, касается и меня». Я бы добавил еще: «Коль скоро эти проблемы меня волнуют, поскольку я с уважением отношусь к собственной персоне, я обязан иметь свое мнение и обязан высказывать его».

Отсутствие гражданственности – по-моему, самый серьезный порок советских людей середины и второй половины XX века. Это и есть то, что мешает настоящим переменам в стране. А с гражданственности нетрудно перекинуть мостик и к другим понятиям, таким, как «патриотизм» и «любовь к родине». Советское руководство от лица многомиллионного народа похвалялось его патриотизмом. Если не квасной, если не по приказу, не из-под палки – где он, патриотизм? Понятия «моя хата с краю» и «любовь к родине» – несовместимы!

«КАК ЗА-ГОНЯТЬ СКОТ...»

Август 1968 года. Советские танки вошли в Прагу. Законное правительство чрезвычайно унизительным, гадким образом было смещено Москвой – об этом, я надеюсь, советские историки еще расскажут своему народу. Многое уже известно из последних публикаций прессы. Сказать вам, что я был подавлен случившимся? Сейчас так сказать может каждый. Не пошел же я на Красную площадь, где горстка беспримерно смелых и честных людей спасала честь и совесть всего советского народа! Но начиная с конца 1968 года я стал регулярно покупать, читать и привозить домой запрещенную литературу-В основном на русском, но были и на английском – Оруэлл,

Троцкий. А еще я с упоением собирал и цитировал так называемый антисоветский юмор, особенно если он был связан с Чехословакией.

Пусть простят меня герои покорения Праги, но мне особенно нравилась такая история: советский журналист Непомнящий решил заснять с вертолета торжественный момент занятия Вацлавской площади, а чешские патриоты сбили поднявшийся над площадью советский летательный аппарат. И, как вы понимаете, «протянул Непомнящий ноги братской помощи». А год спустя в Праге мне рассказали такой анекдот: «В Праге открыли академию скотоводческих наук. Там всего три предмета – как загонять скот, как выгонять скот и... русский язык». И рабы могут шутить над господами – пусть с безысходной тоской, но остро!

Раз уж зашла речь о Чехословакии и подцензурном юморе, расскажу еще одну историю, тем более что она оказалась пророческой. Услышал я ее в 1979 году.

В банк в Праге заходит молодой рабочий,

– Что вам угодно? – спрашивает клерк.

– Да вот, заработал на сверхурочных 1000 крон...

– Прекрасно. Кладите их в наш банк – будете получать пять процентов годовых.

– Но это мои первые свободные деньги... А вдруг ваш банк обанкротится?

– Не волнуйтесь, банк государственный! Целостность вкладов обеспечивается правительством Чехословацкой Социалистической Республики!

Рабочий почесал в затылке.

– А вдруг что-нибудь случится с Чехословацкой Социалистической Республикой?

– Ну что вы! Существование нашей республики гарантируется ее великим соседом и братом – Советским Союзом!

– Гм, а вдруг что-то стрясется с великим соседом и братом?

– Ну хорошо, давайте тогда говорить по-другому,– сказал банковский клерк.– Неужели вам жалко свои несчастные 1000 крон, чтобы увидеть Советский Союз настолько обанкротившимся, что он не сможет вернуть эти деньги?!

Вернемся, однако, от юмора к жизни. Летом 1969 года – поездка в Чехословакию, на турнир в Лухачевице. Едут двое – эстонский гроссмейстер Пауль Керес и я. Надо отдать должное первому отделу Спорткомитета – людей они подобрали либеральных, чтобы не дразнить чехов рожами квасных патриотов-гроссмейстеров. Играли мы в провинции, а после турнира на пару дней приехали в Прагу.

Город выглядел угрюмым, озабоченным, настороженным, на стенах домов никаких надписей – ни скабрезных, ни политических. Только там и сям нацарапано мелом: «2:0» и «4:3». Красноречиво – с таким счетом чехословацкая команда победила в Стокгольме на первенстве мира 1969 года прославленных наших хоккеистов.

Случилось так: я пошел по магазинам, а когда вернулся – Кереса в номере не было. Записка, оставленная им, сообщала, что приехал Пахман и забрал его на встречу с интересными людьми. Я пожалел, что меня не было в гостинице (Людек Пахман – чехословацкий гроссмейстер и правозащитник, подвергавшийся преследованиям со стороны властей; впоследствии находился в заключении, затем эмигрировал на Запад).

А наутро в аэропорту нас уже провожала целая группа советников посольства в штатском. В Москве Кереса тоже окружили особым вниманием и прямо из Шереметьева повезли на беседу. Вызывали на специальный разговор в Спорткомитет и меня. Я им ничего интересного рассказать не мог, но заметил, что если бы я был в тот момент в отеле, то с удовольствием поехал бы вместе с Кересом.

Между тем Керес, как я понял по его поведению, подозревал меня в том, что я навел на его след полицейских ищеек. Подозревал около двух лет, а потом передумал. Как рассказал мне много лет спустя Пахман, участников встречи выдал присутствовавший там Эмиль Затопек (знаменитый стайер, олимпийский чемпион, много лет находившийся в опале).

В 1970 году в Ленинграде произошло событие, которое не было по достоинству оценено современниками, живущими в СССР: группа лиц еврейской национальности пыталась захватить самолет, чтобы эмигрировать из Советского Союза. (Несколько человек, многие связанные родственными узами, в том числе женщины и дети, закупили все билеты на маленький самолет местной авиалинии. Они надеялись на нем перелететь границу, но в аэропорту были арестованы еще до посадки благодаря «блестящей операции» компетентных органов, заранее все знавших. Осуждены на различные сроки. Главный организатор, бывший летчик, вначале был приговорен к смертной казни.– Ред.)

Некоторые утверждают, что это была провокация, инспирированная КГБ, чтобы подавить движение за выезд из СССР. Какая разница: если провокация – тем хуже для КГБ. Суровые приговоры членам группы, пытавшейся захватить самолет, вызвали протесты во всем мире. Проблема эмиграции из СССР вдруг оказалась в заголовках крупнейших газет.

Я как раз играл тогда на турнире в Голландии. Журналист Юл Веллинг захотел взять у меня интервью на эту тему. Не помню, что я говорил, но Юл впоследствии сказал мне, что он не ожидал такой откровенности от советского шахматиста. А позже, в 1980 году, он перевел рукопись моей книги «Антишахматы» на голландский язык. В отместку советское посольство отказало ему в визе, когда он спустя шесть лет хотел посетить матч-реванш Каспаров – Карпов в Ленинграде. КГБ, знаете ли, и за границей имеет списки неблагонадежных...

В конце концов советское правительство было вынуждено уступить давлению изнутри и извне. Ленинградские герои проложили путь сотням тысяч людей в эмиграцию. Но главное – это был первый прорыв в бесчеловечной теории и практике советского государства, первый намек на то, что и у советского человека могут быть права.