Текст книги "На пороге перерождения (СИ)"

Автор книги: Виктор Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

В конце концов, прошло ещё три часа.

Нас не спас ни успешный штурм донжона, ни даже то, что мы-таки нашли брусья для фиксации главных ворот. Через три часа армия тайканцев вошла в замок, добивая остатки перианских сил. Тех же, кто бросил оружие и пожелал сдаться, тайканцы пощадили. Жаль только, что я никогда не планировал сдаваться…

Глава 2

Не помню, как вырубился и не помню, как очнулся. Помню только миг – меня швыряют на холодный каменный пол, вокруг темнота и ужасный холод.

А затем я снова отрубился.

Во второй раз проснулся, когда меня, мешком, волочили по коридору, в самом конце которого виднелся слабый луч света. Боль мучительно расползалась по телу, вынимая остатки воспоминаний на поверхность. Хотя, по большей части это были вовсе не воспоминания – это были вопросы. Что случилось? Где я? И самое главное – почему до сих пор жив?

Помню, как под конец осады выловили оставшихся бунтарей, в составе которых, в основном, был мой отряд. Помню, как нас поставили на колени. Помню, как в куче гниющих мертвецов – где смешались и наши, и вражеские солдаты, – заметил знакомые глаза. Пустой взгляд сэра Бени глядел на меня прямо с того света. И хоть я не фанат историй про вечных и загробный мир, но в тот момент мне показалось, будто Бени и впрямь приглядывает за мной. Приглядывает? Да уж… кажется, действительно хорошо мне досталось, раз уж я задумался о такой чепухе…

Потом, помню, как… потом я уже ничего не помню. Только слабость от полученных ран и непреодолимое желание рухнуть на землю были у меня в голове. Но я держался. Не знаю – зачем. Понятия не имею – для чего. Но держался. Держался и краем уха слышал, как одного за другим вырезают наших ребят. Только я попытался обернуться, чтобы лицезреть всё собственными глазами, как БАХ! И темнота. То есть, выходит, что меня не прирезали как остальных? Просто хорошенько огрели чем-то тяжёлым? Что ж, очевидное умозаключение, если ты чувствуешь, как тебя тащат по коридору, а боль в голове бьёт набатом.

Резком броском меня кинули на свет. Яркая вспышка, режущая глаза, несколько секунд адаптации, и вот я могу открыть веки шире. Открываю и вижу, что нахожусь внутри небольшой круглой арены. Максимум – десять на десять. Сверху, на потолке, в пяти, а то и десяти метрах от меня, аккуратно выдолбленное отверстие, через которое уличный свет проникает внутрь, освещая тем самым круг арены. Метрах в двух-трёх надо мной, по бокам, расположились зрительные места. Народу не так уж и много. Кажется, не слишком ожидаемый поединок. Зрители, в отличие от меня, скрыты в тени.

Медленно поднявшись и оглядевшись, я наконец понял, где нахожусь. Бегло оценив своё состояние – на столько, на сколько это вообще было возможно при моей неподвижности и боли, взрывающейся в каждом двигаемом месте, – я решил, что смогу справиться только с противником, находящемся в равном положении. Но вот с каким-нибудь львом или стокилограммовым гладиатором, прикормленным прямо перед боем, – уже вряд ли.

Через некоторое время из противоположного выхода вылетел человек. Судя по всему, обращались с ним так же, как со мной, а потому я даже на секунду успел обрадоваться, что мне достался равный по силе враг. Но радость длилась недолго и в какой-то момент противник, последовавший моему примеру, поднялся в полный рост. Тут-то я понял, в какой заднице оказался – моим противником был Генри.

– Босс, – только завидев меня, произнёс он. Оглядев арену и редких зрителей, он подытожил: – В хреновом же положении мы оказались.

– И не говори, – подтвердил я, с опаской наблюдая за каждым движением товарища.

Мы простояли так ещё минуту. Нападать я не хотел – ни потому, что это был мой товарищ, ни потому, что Генри в несколько раз превосходил меня по весу и дури, заключённой в его немалом теле.

Взглянув наверх, я заметил, как к ограждению подходит важного вида верзила в плаще с парой солдат сопровождения, расположенных по бокам. Он подошёл, не менее важно осмотрел присутствующих на зрительных местах.

– Не густо, – послышалось слабое недовольство, кинутое под нос.

Взгляд здоровяка резко устремился на нас.

– Кто такие? – крикнул он куда-то назад. Явно обращался не к нам, а к кому-то из своих.

К ограждению медленно подковылял второй. По его виду можно было сказать, что это какой-то придворный модельер – человек, занимающийся шитьём нарядов для всей королевской семьи. В деревнях вроде той, в которой я вырос, никто и никогда не слышал о существовании подобных профессий. Но армейское прошлое даёт о себе знать – поучаствовав в нескольких имперских завоевательных походах я наслушался и узнал много такого, чего никогда бы не узнал в Периане.

– Ваше превосходительство, – залепетал модно одетый прислужник, – эти господа были взяты в плен во время защиты Кливонской крепости.

– Кливонской крепости? Кто-то пытался её осадить? – удивлению верзилы не было предела. Моему тоже – это что ещё за неосведомлённость такая. Стыдно не знать, что происходит в твоей любимой империи.

– Да, ваше превосходительство, – всё ещё принижаясь подтвердил второй. – Перианцы подняли восстание. Хотят независимости.

Неожиданно верзила снова повернулся к арене. Даже с моей позиции было видно, как расширились его глаза. Он явно был удивлён. И не просто удивлён – он был в шоке от услышанного.

Ещё через секунду всех присутствующих поразил раскатистый смех верзилы.

– Кто хочет независимости? – произнёс он сквозь смех. – Перианцы? Кто это вообще такие? Кто-нибудь знает, кто это такие? – обращаясь к редким зрителям, произнёс он.

Посмеявшись ещё какое-то время, верзила вернулся к нам. Точнее, вернулся только его взгляд. Внимательно, не без доли презрения, он осмотрел бойцов. После чего из его рта вылетело обращение, направленное уже конкретно нам.

– Один из вас должен умереть, чтобы второй мог доказать, что он достоин жить.

Гениально, мать твою, ничего не скажешь. Столь же гениально, сколь очевидно.

– Вы предали империю! Предали своих покровителей! Предателям не дозволено ходить по имперской земле! Но вечные даруют вам шанс! У вас есть возможность доказать, что вы достойны жить!

Какая же пафосная речь для такого никчёмного представления… Поберёг бы лучше силы для чего покруче. Или это всё, на что вы способны? Может это и есть самое крутое ваше представление? Что ж, тогда я вам не завидую.

– Херня это всё! – решился перебить я. – Хватит тут сказки рассказывать! Во-первых, никаких вечных нет! – услышав такую наглость со стороны какого-то дикаря, люди на трибунах оживились. Послышались недовольные вздохи. Я же, напротив, был рад, что хоть как-то смог расшевелить полумёртвую публику. – А во-вторых, завязывай со своей болтовнёй про дебильные шансы! Какие, на хрен, шансы! Расскажи это своей жене, когда решишь дать её шанс стать стать блудницей!

Всё сказанное не на шутку задело бугая. Именно такой реакции я и ожидал. Правда… понятия не имею, зачем именно мне нужна была такая реакция… Просто чтобы позлить? Что ж, глупо, очень глупо… Пора бы завязывать с необдуманными поступками.

Однако, всё это ничуть не помешало мне продолжить тираду.

– Если хочешь нашей смерти, так спустись сюда сам и прикончи нас собственноручно! Только трусы поступают так, как ты!

А вот это уже неплохо. Стоит отдать себе должное за то, как красиво я выбрался из неловкой ситуации, созданной собой же.

Мимолётный приступ гнева на лице бугая резко сменился улыбкой. Кажется, мои слова не возымели никакого эффекта. Печально…

– Ничтожество, – послышался довольный ответ. Спровоцировать на конфликт не вышло, а значит в голове бугая всё же оставалась толика разума. Он прекрасно понимал, что находится в более выигрышном положении. В сравнении со мной и Генри, бугай был и вовсе в идеальном положении.

На секунду он отвернулся. Помощник позади что-то передал ему. Когда бугай повернулся обратно, стало ясно, что в его руке два кинжала.

Небрежным броском кинжалы полетели в нашу сторону. Приземлившись с левого, от меня, края арены, они издали крайне неприятный звук. Это был звук дешёвого, ржавого металла. Скорее всего, обычное железо.

Кинув быстрый взгляд в сторону прилетевшего оружия, я резко переключился на Генри. По выражению его лица можно было понять, что он почти смирился с тем, что вот-вот придётся убить собственного начальника. Смирился? Нет, кажется я неправильно выразился. Генри был готов на все сто, в его взгляде не было ни капли сомнения – либо я, либо он. Этот засранец никогда не отличался особым патриотизмом и уж точно не был верен командирам. Единственной движущей силой для него были деньги. Именно поэтому мне в тот момент было ничуть не жалко своего бывшего коллегу. Так или иначе, все мы в какой-то мере жадные до денег сволочи. Все мы хотим жить долго и жрать много.

– Выживет сильнейший! – пафосно произнёс бугай, ознаменовывая начало битвы.

Я снова обернулся к двум кинжалам, валяющимся друг рядом с другом. Очередной резкий взгляд на Генри – и я понимаю, что он готов сорваться. Невидимая привязь удерживает его, но это не на долго. Она удерживает нас двоих. Сейчас нельзя ошибиться. Если дернуть слишком рано, можно нарваться на кулак противника, пытающегося перехватить тебя. Если побежать слишком поздно, можно не успеть ни за Генри, ни за оружием.

Чёрт! Что за непредусмотрительность вообще такая? Неужели нельзя было кинуть эти железяки в разные стороны? Грёбаный бугай! Совершенно не умеет устраивать зрелищные бои! Теперь понятно, почему так мало зрителей.

Не дожидаясь реакции Генри, я срываюсь с места и что есть мочи бегу влево. Боковым зрением подмечаю, Генри бежит прямо ко мне. Это, конечно, хорошо, что я предугадал его возможную реакцию, но плохо то, что я не предусмотрел никаких ответных мер. В амии часто используют такую поговорку: «знание – это половина победы». Только вот… что толку от знания, если у тебя нет времени обдумать всё как следует? Вот именно – никакого толку. В таком случае половина победы превращается в половину проигрыша.

Всего несколько метров отделяют меня от Генри. Но, так как противник уступает в манёвренности, ещё меньшее расстояние отделяет меня от спасительного оружия. В рукопашной мне не победить – это точно. И пускай я лучник, но, надеюсь, уж как-нибудь разберусь с местом, в которое нужно воткнуть остриё кинжала. Благо хоть целиться не разучился.

Затормозить нормально не получается. Во-первых, потому что это драгоценные секунды, которые в итоге будут потрачены на бессмысленные действия, вроде – остановится, встать, нагнуться, поднять предмет и только после этого принять боевую стойку, – половину из которых я даже не успею выполнить, так как окажусь откинут назад или вовсе огрет смачным ударом; а во-вторых, потому что сейчас не так важен комфорт и чистота, как спасение собственной шкуры.

Именно поэтому, не добегая до цели пары метров, я чуть ли не рыбкой ныряю вперёд, в надежде на то, что рука не промахнётся и хотя бы один из кинжалов окажется у меня. Полёт кажется таким долгим, что я ещё сто раз успеваю подумать о том, что вот-вот в меня вцепится Генри, который резким рыком уронит на грязный песок арены. Но, слава вечным (ох уж эти грёбаные вечные), я падаю сам, без чьей-либо помощи. Падаю, хватаю первый попавшийся кинжал и резким движением переворачиваюсь на спину. В глазах песок, в рту песок, в ушах песок – всё лицо в песке. Дезориентация высшего уровня. Но при этом руки продолжают делать свою работу.

Резкий выпад в сторону размытой фигуры заставляет ту отшатнуться. Выигранное время даёт возможность сделать несколько переворотов, чтобы откатиться подальше. Откатившись, поднявшись на ноги и наспех протерев один глаз, я не успеваю протереть второй, так как понимаю, что в мою сторону уже на полном ходу несётся вооружённый Генри.

Делаю очередной выпад, как только он добегает. Сволочь! Успевает увернуться снова. Ну-да, ну-да, куда уж мне до него с моим-то уровнем видимости… Ладно, это слишком плохое оправдание для того, чтобы сдохнуть от рук собственного подчинённого.

«Мать твою, ну что за тупое имя?» – это первая мысль, что приходит мне в голову, когда я вижу замахивающегося противника. Имя глупое, но не глупее хозяина. Рывок влево, уворачиваюсь снова, перехватываю кинжал поудобнее, замахиваюсь и бью в ответ. Попадание не стопроцентное, однако сам факт того, что оно есть, не может не радовать. Задеваю руку противника краешком лезвия, но даже этого достаточно для того, чтобы поверить в себя. Как будто, блин, я до этого в себя не верил… Противник же, в свою очередь, черпает силы из злости – теперь, после полученного шрама, он ненавидит меня ещё сильнее.

Счёт 1–0 в мою пользу. Есть ли смысл говорить, что я доволен собой? Нет, в этом нет никакого смысла, так как я даже не ранил его серьёзно!

Отскакиваю назад, пытаясь выиграть время. Собираюсь с силами и мыслями, прикидываю последующие действия врага. Следующим действием должно стать неосознанное желание рвать и метать.

Как говорил мой учитель по стрельбе: я твой учитель. Нет… Ладно, если серьёзно, он говорил, что гневом в войне не победить. Чтобы одержать вверх над противником, чтобы одолеть врага, говорил он, нужно быть расчётливым. Холодный рассудок и чистый разум. Очисти свои мысли от лишнего хлама, говорил он. Гнев, страх и злоба – эмоции, которые прикончат тебя на поле битвы. Вообще, если честно, он очень любил поговорить. Наверное, поэтому на первых трёх занятиях я не учился, а слушал. Слушал всё – начиная от занудных речей и нравоучений, заканчивая разносортными историями из жизни. Пока наконец не психанул и не сказал что-то вроде: да когда уже, мать вашу, начнутся эти занятия? Но так как в отряде я был не один, остальным ребятам очень не понравилось моё рвение. Они-то были рады посидеть без дела и послушать скучные, никому не нужные истории старого хрыча. Слава вечным, что после моего высказывания мы наконец перешли к практике. И плевать мне было, что обо мне думают другие. В этом жестоком мире важен лишь ты и твоё желание обучаться чему-то новому. Всё остальное не важно. Ах, да… ещё важно стремиться к большему. Но с этом у меня к самого пока что проблемы… Особенно учитывая то, куда именно меня сейчас завели мои стремления…

А завели они меня прямо к битве с превосходящим по силе противнику, который уже вовсю летел на меня, сопровождая атаку гневным рёвом:

– Грррааар!

Ну или как-то так.

И всё же я сумел выиграть секундную передышку. Этого оказалось достаточно для того, чтобы сориентироваться на местности и решить в какую сторону отскакивать. И как только противник подбежал на достаточное для замаха расстояние, я тут же дёрнул вправо, дезориентируя того и заставляя его потратить больше сил на вторую и третью попытку попасть по юркому засранцу вроде меня. Пока он тратил энергию на неудачные замахи, я, прыгая туда-обратно, прикидывал, как бы так подобраться к нему со спины, чтобы поразить противника наверняка. Нет, я совершенно не приветствую такие скользкие приёмы, но когда речь идёт о желании жить, когда ты ещё совсем молод, а впереди целая карьера в армии, который, кстати, уже, наверное, и нет вовсе (но это не важно – если одна армия повержена, это не значит, что не осталось других). Так вот… когда речь идёт о твоей жизни, когда ты понимаешь, что сражаешься с противником, которого тебе не победить в честной схватке, то резко становится плевать на всякие нормы ведения честного боя. Он-то вряд ли думает о том, как бы так прикончить меня, чтобы вышло благородно.

Прыгаю, отстраняюсь, замахиваюсь, снова отпрыгиваю, снова подпрыгиваю, приближаюсь, пинаю, дезориентирую, замахиваюсь и бью, что есть сил. Удар – лезвие вонзается точно в цель, прямо под рёбра. Нож систематично проворачивается в ране, чтобы не оставить ему никаких шансов. Мало того, что ржавое оружие в моих руках само по себе не способствует спасению раненого, так ведь мне этого мало – мне нужно знать наверняка, что эта огромная туша уже ни за что в жизни не сможет доставить мне неудобств.

– Прости, Генри, – говорю я, глядя прямо ему в глаза, пока твёрдая рука продолжает разрывать плоть.

Он непонимающе смотрит на меня. В его глазах вопрос: «неужели это конец?». Он даже не пытается замахнуться своим кинжалом. Он смотрит на рану, затем на него, и тут я вспоминаю про то, что мой враг всё ещё вооружён. Хорошо, что вспоминаю вовремя, а потому тут же перехватываю последнюю предсмертную попытку замахнуться.

Так и не достигший цели кинжал беспрепятственно оказывается у меня в руке. И хоть я понимаю, что уже всё кончено, но всё равно зачем-то вонзаю второе остриё с другой стороны. Чтобы точно наверняка – оправдываю я себя.

Из рта противника тут же начинает течь кровь. Такая мерзкая и такая густая. Такая… какую я ещё ни разу не видел так близко. Один из главных положительных моментов службы лучником – это то, что тебе не приходится смотреть в глаза своим жертвам. Ты просто убиваешь их издалека, и только спустя какое-то время видишь павшие от твоих стрел трупы. И тут ведь ещё даже не всегда понятно, от чьей именно стрелы он умер. Вполне возможно, что это был кто-то из твоих сослуживцев. А посему все эти душевные скитания мучают тебя недолго. Ровно до того момента, пока ты не начинаешь думать о своём финансовом положении, набивая карманы имуществом убитых. Да и к тому же очень редко доводится иметь дело с противником, которого тебе действительно жаль. Как правило, это какие-нибудь варвары, на которых тебе просто насрать.

А тут…

Тут очень странное чувство… Хоть я и убил того, кто хотел убить меня, но я же знал этого человека несколько лет… Несколько лет он служил моему отряду верой и правдой, изредка отлынивая от работы. Но с кем не бывает? Все мы хотим отдохнуть иногда. Это ведь не повод для того, чтобы ненавидеть человека… для того, чтобы желать его смерти…

Генри падает на колени. Я не в силах сдержать огромную тушу бывшего подчинённого, а потому рукояти кинжалов тут же выскальзывают у меня из рук. Уже всё равно нет никакого смысла бояться. Всё кончено. Противник вряд ли вынет кинжал из-под ребра и воткнёт его в меня. Просто потому, что у него уже нет никаких сил на это.

Стоя на коленях прямо передо мной, Генри поднял обречённый взгляд на меня. В его глазах пролетел страх, а затем страх сменила жалость – жалость к самому себе. Он опустил голову и тут же уткнулся ею прямо мне в пояс. Я обхватил голову Генри руками, наклонился ближе и сказал полушёпотом:

– Не бойся друг, это ещё не конец. Это только начало.

Сам не верил в то, что говорил, но очень надеялся, что это хоть как-то поможет Генри. Я очень надеялся, что он верит во все эти сказки про вечных и про жизнь после смерти.

Он снова взглянул на меня. Теперь в глазах сверкнула благодарность. После чего он уже в последний раз опустил голову. Сначала отключились мышцы шеи, а затем и все остальные. Обездвиженное тело рухнуло на песок, запечатлев размытые контуры фигуры.

Ещё какое-то время я молча наблюдал за мёртвым товарищем, прокручивая в голове фрагменты нашей совместной службы, а затем всё же пришёл в себя и поднял взгляд на инициатора схватки.

– Ну что, доволен, ублюдок? – обратился я к довольно ухмылявшемуся бугаю.

Ответа не прозвучало. Вместо этого он кинул пару жестов людям, видимо находившемся позади него, а уже через некоторое время на арену выбежало несколько стражников. Подбежав ко мне, они заломали мне руки. Я даже не пытался сопротивляться. В скрюченом состоянии меня начали уводить с арены.

Не было никаких одобрительных криков, никакого недовольства – люди на зрительных местах просто молча наблюдали за тем, как уводят победителя. Всем было плевать, что будет со мной дальше. Да и я сам прекрасно понимал, что теперь мне плевать не меньше. Возможностей для побега пока что нет, моё положение выглядит более чем плачевно, а убийство собственного подчинённого только усугубляет и без того отвратную обстановку. В такой обстановке проще отпустить ситуацию и плыть по течению, пока на пути не появится возможность для спасения. Но в остальном, пытаться сбежать прямо здесь и сейчас – подобно самоубийству.

Глава 3

Как минимум, я был рад тому, что меня не прикончили сразу же после боя. Задавать лишних вопросов по поводу моего дальнейшего будущего я, конечно же, не стал. Да и вряд ли кто бы мне ответил. А потому, одолев своего бывшего подчинённого в смертельной битве, мне зачем-то перевязали глаза, после чего я быстро оказался в вонючей темнице, в которой, видимо, не прибирались уже лет сто. Хотя, вполне возможно, что тут не прибирались ещё с рождения самого первого вечного.

Небрежно кинув меня внутрь и заперев дверь темницы на крепкий засов с замком, стражники удалились, оставив бывшего воина перианской армии в гордом одиночестве. Хотя «армия» – это уж слишком громко сказано. Скорее так… шайка неумелых вояк, которые только подтвердили свой статус, проиграв имперским войскам как тактически, так и физически.

Оглядевшись, я понял, что темница не самая огромная, а моя камера и вовсе единственная из всех присутствующих здесь камер. Единственный источник света – факел снаружи, – слабо освещал конец коридора, посреди которого и располагалась камера. Сидячих мест не наблюдалось, ровно так же, как и не наблюдалось лежачих – из удобств был только холодный, отсыревший каменный пол, покрытый тонким настилом из давно прогнившего и засохшего сена, трескавшегося от одного только касания. А также имелся и нужник, правда только в виде самого обычного угла, в который и справляли нужду все бывшие заключённые. Кстати именно поэтому в камере и стояла такая невыносимая вонь. Эту вонь я учуял ещё за несколько метров до приближения к месту назначения.

Глубоко вдохнув и тут же прокашлявшись, я смиренно выдохнул тем, что осталось после кашля, присел на пол, опёрся спиной об одну из противоположных туалету стен. Хоть меня и одолевала дикая усталость, спать почему-то не хотелось. Можно конечно попробовать потренироваться, устать ещё сильнее, но куда уж сильнее?

Спустя двадцать минут бессмысленных самокопаний и размышлений о прошлом и будущем, я всё же утомился, закрыл глаза и наконец уснул от накатившей усталости.

Проспал я, как мне показалось недолго. Проснуться пришлось от скрежета ржавого металла петель. Сон у меня, вообще-то чуткий, но в крайних ситуациях, когда очень устал – после жаркой битвы, или же после смертельной схватки со своим бывшим сослуживцем, – могу спать как убитый.

Ещё сонными, еле раскрывшимися глазами, заметил, как дверь камеры распахнулась. Кого-то тут же протолкнули внутрь. Протерев глаза, попытался приглядеться получше. Пока приглядывался, охранник уже успел запереть дверь камеры обратно, и закрывал засов, навешивая замок обратно.

С моей стороны прозвучал не самый дружелюбный вопрос:

– Кто такой?

– Ли, – коротко ответила мутная фигура, быстро скрывшаяся в одном из углов. Последовав моему примеру, та облокотилась о стену и неспешно сползла по ней вниз, приняв сидячее положение.

– Что Ли?

– Имя у меня такое.

– Коренной что ли?

– Чего?

– Слыхал, что только у столичных такие имена. Мы где-то рядом с центром?

Коренного тайканца определить не так уж и сложно. В основном, все тайканцы наделены специфичными именами, которые никогда не услышишь на окраинах. Всякие: Няо, Ляо, Вяо, Ньиму, Кай-вай… и так далее и тому подобное. Но если имя можно выдумать, соврать и попытаться выдать себя за своего, то с глазами такое не пройдёт. А всё потому, что у всех тайканцев с рождения необычный разрез глаз – узкий. Необычный он, конечно, только для таких деревенщин как я, а вот для цивилизованного человека – коренного жителя империи, – это почёт. Узкоглазие – это стопроцентный пропуск в хорошую жизнь. Если по каким-то невероятным причинам тебе довелось родиться с такими глазами, считай, что у тебя все шансы пробиться в высшее общество. Ну… не совсем высшее… Наверняка у тайканцев множество своих социальных ступенек, по которым придётся пройтись. Но, как минимум, ты уже на две головы выше такого простого работяги, как я.

– Столичный? – переспросила фигура. – Ну раз я столичный, то, верно будет предположить, что ты окраинный?

Я пожал плечами. Не знаю, заметил ли собеседник этот жест.

– Можно сказать и так, – не стал увиливать я.

– Поди ещё с недавнего восстания?

– Уточни, – не понял я.

– Ходят слухи, что вчера была уничтожена армия бунтовщиков, пытавшихся осадить Кливонскую крепость.

Пытавшихся – верно подмечено. По-другому и не скажешь. Если бы не три дня тех жалких попыток, во время которых наша армия практически бездействовала, может мы уже бы давно взяли эту крепость и двинулись бы дальше. Не факт, что дальше нам бы сильно повезло, но зато сейчас я уже мог бы с гордостью сказать, что крепость-то мы взяли. Только вот превосходящие силы противника нагнали нас и хорошенько напинали под зад. Но тут уже дело не в том, что перианцы неудачники, а в том, что нас просто задавили количеством. И да, я знаю, что мы взяли крепость. Только на сколько? На несколько минут? И вообще стоит ли говорить об этом, если подобный успех вызван только при помощи моей глупости.

– Было дело, – уклончиво ответил я.

– Ты тоже там был?

– Думаю, я единственный, кто вообще выжил в той бойне.

Приукрашиваю? Это вряд ли. А как назвать произошедшее по-другому? Да, я не видел, как режут наших ребят, но зато я видел последствия. И не надо быть умником, чтобы понять – целая армия не могла самоубиться самостоятельно. В этом им помогли тайканцы.

Мы замолчали. Просидев в тишине некоторое время, я не выдержал.

– Ну так что, не расскажешь, откуда сам?

Собеседник решил сыграть в дурачка:

– Кто? Я?

– Видишь здесь кого-то ещё?

– А… точно… извини, что-то совсем забылся. Не часто приходится бывать в темницах.

Из голоса пропала былая уверенность. Если это вообще можно так назвать. Теперь передо мной сидел совершенно безобидный человек – такой же как я неудачник, волею судьбы оказавшийся не в том месте, не в то время.

Я решил продолжить напирать:

– Откуда будешь? Ты назвал имя, но так и не ответил на мой вопрос. Мы где-то возле сердца империи?

– Сердца? Громко сказано. Скорее, в районе почек.

– Почек? Это что ещё такое?

– Ты знаешь про сердце, но не знаешь, про почки?

Вопрос поставил меня в тупик. Мало того, что прозвучал он уж слишком унизительно, так ведь и я в самом деле не понимал, о каких почках идёт речь. И что вообще за почки такие?

– А! – махнул рукой, жестом ознаменовывая собственную глупость. – Те, которые на деревьях?

Тишина. Выражения лица я не видел, но, судя по всему, оно было недовольным.

– У вас как вообще с медициной на окраинах?

– Ну… по лекарю на деревню. Иногда конечно лекари умирают. В основном, от старости. Тогда деревня переживает не лучшие времена…

– Я не об этом, – перебил собеседник. – Сердце у человека где? Знаешь?

– Ну знаю, – кивнул я.

– А почки где?

– На деревьях.

Фигура задвигалась. По крайне мере одна из рук пришла в движение. И, судя по всему, оказалась где-то около головы. Жесть непонимания? Или что это вообще значит? Какие же всё-таки странные эти тайканцы…

– Почки у человека. Про медицину я спросил, чтобы понять, на каком уровне развития находится ваши общины, раз уж ты ни разу не слыхал про то, что у людей есть почки.

– У людей есть почки? – удивился я.

– Да. Ещё есть печень, лёгкие, селезёнка и так далее.

– Печень… – пробормотал себе под нос. – Лошадиная печень очень даже ничего на вкус. Когда сражались с варварами, частенько забирали себе трофейных лошадей, а потом пускали их на мясо. Слишком уж это низко – использовать варварского коня в бою. Оружие забрать можно, это же всего лишь железяка, но вот конь – конь это уже совсем другое. Это живое существо. Конь, за то время, что живёт с варварами, сам может стать варваром.

– Звучит как-то по-варварски… – говорящего явно передёрнуло. – Как конь может стать варваром? Коню вообще всё равно, кого тащить на горбу. Если это только не какой-нибудь ручной конь.

– Не важно, – отмахнулся я. – Мы вроде о почках говорили.

– Не важно? Ты же сам поднял эту тему!

Я снова пожал плечами.

– В общем, – продолжил Ли, – почки, это один из человеческих органов. И не только. Ещё почки есть у…

– Ах ты про это! – наконец дошло до меня. – ну да-ну да, слыхал что-то такое. Хотя о том, что на окраинах не злоупотребляют медициной – это верно подмечено. Поэтому мало кто разбирается в человеческих внутренностях. Да я и сам как-то особо не задавался этим вопросом. Другая профессия у меня, знаешь ли.

Не знаю, к чему было сказано последнее. Наверное, сыграла какая-то защитная реакция.

– Ужас… – только и донеслось в ответ. – Как вы вообще там живёте? Ни просвещения, ни манер…

Про манеры я понял быстро. Ли не понравилось, что я слишком часто его перебивал. Оно и не мудрено – такое мало кому может понравиться. Хотя сам он тоже не страдал от излишнего воспитания.

– Ну как есть, так и живём. Извиняться перед тайканцем точно не стану.

– Никто и не просил, – недовольно донеслось в ответ.

Мы замолчали. Просидев в тишине некоторое время, мне стало неловко. Нечасто приходится оставаться наедине с незнакомцем, а придавливающее сверху молчание только увеличивает неловкость.

– Ты так и не ответил.

Затянувшееся молчание прервалось.

– Насчёт того, откуда я? – будто бы не понимая, переспросила фигура.

– Откуда, и вообще – кто такой, почему оказался здесь. Как так вышло?

– Долгая история.

– Да мы и не торопимся, вроде как.

Снова тишина. Но не потому что никто не знает, что говорить. А потому что он думает – рассказывать или нет. Раскрывать карты перед каким-то бунтовщиком, за которого он меня принимает, или же промолчать, оставшись верным имперским традициям? Каким традициям? Ну как же! Наверняка, каждый из тайканцев мнит себя в сотню раз лучше всех жителей полисов. Не наверняка, а так оно и есть. Только коренные токийцы могут считать себя тайканцами. Ну может ещё жители нескольких других городов, некогда бывших частью тайканского королевства. А все остальные – это так… грязь под ногтями, неудачники, захваченные в ходе завоевательных походов, которые просто недостаточно сильны для противостояния империи. Тайканцы думают, что таким образом несут в мир культуру и просвещение. Но на деле они несут только разруху и угнетение порабощённых. Именно поэтому ни один из жителей полиса, независимо от того, как давно его полис входит в состав империи, не обрадуется, если его назовут тайканцем. Тайканцем быть хорошо, тайканцем быть выгодно и удобно, но слишком уж унизительно для рождённых в полисах.

– Родился в Токио, – внезапно начал сокамерник. – Родители из знатной семьи, почти всю жизнь состоят на службе у императора, непосредственно в императорском дворце. Если вкратце, занимаются вопросами внутренней политики столицы: улучшение условий жизни и прочее.