Текст книги "Виктор Илюхин «Катынское дело»: Проверка на русофобию"
Автор книги: Виктор Илюхин
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Следует констатировать, что в истории с Катынью мы имеем именно такой случай. Немцы, которые были нашими главными противниками в войне и которые, я убежден, расстреляли польских офицеров, оказались нацией благодарной, а вот поляки – нет.
Все это хорошо подтверждается историей, которую, как известно, не обманешь. Но это уже отдельная тема.
Илюхин В. И.:
– Владислав Николаевич, вам слово. Замечу, что проблемой Катыни Владислав Николаевич занимается давно, пишет об этом много. Совсем недавно в «Нашем современнике» еще вышла статья.
Швед В. Н., политолог, писатель:
– Уважаемые коллеги, прежде всего, хочу дополнить выступление Алексея Юрьевича. Известно, что катынские захоронения начинались в 500 метрах от госдачи НКВД. Жители деревни на другой стороне Днепра весной 1940 года якобы слышали крики и выстрелы. Это было недопустимо по инструкции НКВД.
Помимо этого, известно, что вопросам безопасности и здоровья членов Политбюро в СССР уделялось особое внимание. В то же время, по утверждению свидетеля Петра Климова, бывшего сотрудника Смоленского УНКВД, давшего показания Главной военной прокуратуре, через полтора месяца после расстрела четырех тысяч пленных польских офицеров, в июне 1940 года на госдаче в Козьих горах (Катынь) ловили рыбу члены Политбюро Ворошилов и Каганович. А в пятистах метрах от дачи, где они отдыхали, находилось захоронение нескольких тысяч людей – без гробов, присыпанных небольшим слоем земли. Любой медицинский работник скажет, что это бактериологическая бомба, не говоря уже о непереносимом трупном запахе. Что же получается, Ворошилов с Кагановичем в июне 1940 года в противогазах там ходили? В таком случае напрашивается вопрос, мог ли быть массовый расстрел поляков в Козьих горах весной 1940 года? Вот такое дополнение.
Основное выступление я хочу посвятить проблеме достоверности кремлевских катынских документов, считающихся базовым свидетельством вины довоенного советского руководства за расстрел польских военнопленных.
Сегодня в основном речь идет о Польше, о наших польских «друзьях» в кавычках. Должен сказать, что таких «друзей» немало и в самой России. Из российской истории известно, что самые большие проблемы нашему Отечеству создают так называемые «патриоты». Вы знаете, что поляки отстаивают ту позицию по Катынскому делу, которую занимает официальная Россия. Главная военная прокуратура официально подтверждает вину довоенного сталинского руководства, а основным доказательством этой вины считаются кремлевские документы, найденные в «Закрытом пакете № 1» из бывшего архива Политбюро ЦК КПСС.
Я не буду распространяться на тему профессионального уровня военных прокуроров, занимавшихся Катынским уголовным делом № 159. Приведу лишь один факт. Бывший председатель КГБ Александр Шелепин в декабре 1992 года рассказал во время допроса-беседы следователю Главной военной прокуратуры Яблокову невероятную историю о том, как он получал вот эту выписку (показывает) из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года. О нарушениях в оформлении этой выписки я также не буду говорить. Это подробно описано в «Открытом письме директору Государственного архива РФ Мироненко», опубликованном в третьем номере журнала «Наш современник».
Скажу лишь, что выписка от 5 марта 1940 года, направленная Шелепину в феврале 1959 года, вообще не может считаться документом. На ней присутствуют дата – 27 февраля 1959 года и печать ЦК КПСС. Но в марте 1940 года был ЦК ВКП(б), а не ЦК КПСС. Известно, что в СССР в архивные документы строжайшим образом было запрещено вносить любые дополнения или изменения. Вся дополнительная информация о направляемом архивном документе излагалась только в сопроводительной записке. Объяснить, что означает этот бюрократический гибрид образца 1940–1959 годов, получившийся из выписки 1940 года, пока никто не может.
Но вернемся к Шелепину. На допросе он заявил следователю Яблокову, что не помнит, кто из Секретариата КГБ принес выписку из протокола заседания Политбюро. Это явная ложь. Выписка хранилась в «Закрытом пакете» «Особой папки» ЦК КПСС, и доступ к ней осуществлялся только с разрешения Первого секретаря ЦК КПСС. В то время это был Хрущев. О степени секретности документов из «Закрытого пакета» свидетельствует такой факт. Секретарь, член Политбюро ЦК КПСС Александр Николаевич Яковлев, являясь ближайшим соратником Горбачева, не мог в Общем отделе ЦК получить информацию о наличии катынских документов. Эта система секретности сохранялась еще со сталинских времен. Поэтому для получения выписки из «Закрытого пакета» Шелепину необходимо было позвонить Никите Сергеевичу и попросить о том, чтобы тот дал разрешение на направление ему этой выписки. Как правило, документ привозили спецкурьеры ЦК КПСС.
С одним из них, Галкиным, роспись которого есть на «Закрытом пакете», я беседовал несколько раз. Галкин рассказал о порядке доставки документа из «Закрытого пакета». Спецкурьер ЦК КПСС (такими в 1970–1980-е годы являлись Галкин и Фадин) привозил законвертированный документ адресату. Тот вскрывал конверт, прочитывал документ, расписывался, конвертировал, отдавал обратно, и спецкурьер его увозил. Мог ли Шелепин не помнить эту процедуру? Нет сомнений, что помнил. Но Шелепин решил проверить военного прокурора Яблокова на предмет знания системы партийного делопроизводства. Оказывается, тот ее не знал. Поэтому Шелепин позволил себе на допросе пофантазировать. После этого ссылаться на показания Шелепина как объективные весьма проблематично.
Кстати, другая выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года, адресованная Берии, также не может считаться официальным документом. На ней нет ни печати, ни подписи, ни даже факсимиле. Это просто информационная копия. Известно, что даже банальный приказ о вынесении благодарности работнику заверяется отделом кадров. Мы сегодня находимся в Госдуме, Виктор Иванович вам подтвердит, что любой думский документ, если он оформлен не в соответствии с инструкцией, считается недействительным. Однако наши уважаемые прокуроры говорят: «Кремлевские документы достоверны».
Что же касается главного катынского документа – записки Берии Сталину с предложением расстрелять пленных поляков, то нарушения при ее оформлении и регистрации позволяют считать эту записку подложной. Дело в том, что Сергей Стрыгин установил официальную дату регистрации записки в секретариате НКВД – 29 февраля 1940 года. А на записке стоит март 1940 года, без конкретной даты. Получается, что согласно официальной регистрации в НКВД Сталину была направлена записка от 29 февраля 1940 года, а фактически он получил записку от «_» марта 1940 года, которую из НКВД формально не отправляли. Представьте себе, что у вас паспорт, датированный мартом, а в УВД, где его выдавали, записано, что выдали в феврале. Естественно, паспорт признают недействительным. Такой же следует считать и записку Берии.
Эту каверзную ситуацию сторонники официальной версии объясняют необходимостью предварительной регистрации записки Берии, дабы соблюсти требования регламента представления документов на Политбюро ЦК ВКП(б). Однако порядок подготовки и проведения Политбюро при Сталине отличался от порядка при Брежневе, когда надо было соблюдать сроки представления документов. При Сталине сроки представления материалов на Политбюро не регламентировались. Записка Берии могла быть зарегистрирована и отправлена в Кремль даже 5 марта 1940 года. Главное, чтобы она была на столе у Сталина вечером к моменту рассмотрения вопроса.
Сами заседания Политбюро ЦК ВКП(б) проходили в перманентном режиме, то есть они фактически не начинались, но и не кончались. Конкретные дни и время проведения Политбюро не были определены. Вопрос государственной важности мог быть рассмотрен у Сталина в любой момент с участием членов Политбюро, которые имели отношение к рассматриваемой теме. Затем Сталин с учетом степени важности рассмотренных вопросов определял, какие из них оформить решением Политбюро, какие – ЦК ВКП(б) и СНК СССР и т. д.
К сожалению, военные следователи не разобрались в системе подготовки и проведения Политбюро при Сталине. В итоге – абсолютно некритическое отношение к записке Берии как важнейшему документу, на котором выстроена официальная версия. В связи с этим сообщу, что в настоящий момент официальной экспертизой установлено, что первые три страницы записки и четвертая отпечатаны на разных машинках. Но, полагаю, об этом расскажет Сергей Стрыгин как инициатор этой экспертизы. От себя добавлю, что попытки сторонников официальной версии объяснить факт перепечатывания первых трех или четвертой страницы записки несостоятельны.
В первом случае утверждается, что три страницы перепечатывались, чтобы в записку включить последние данные о польских военнопленных в лагерях НКВД. Однако для этого проще было бы перепечатать всю записку целиком, так как на оставшейся четвертой странице находится всего лишь 5 строк из 89, составляющих записку.
Во втором случае ссылаются на то, что четвертую страницу записки перепечатывали в связи с введением в состав «тройки» Леонида Баштакова, назначенного 5 марта 1940 года начальником первого спецотдела центрального аппарата НКВД. Заметим, что Баштаков до этого несколько месяцев исполнял обязанности начальника этого отдела, и другую кандидатуру по чисто деловым и организационным моментам включать в «тройку» было нецелесообразно. Фамилия Баштакова должна была изначально быть в записке, и по этой причине четвертую страницу не надо было перепечатывать.
Не вызывает сомнений, что, как было принято в партийных органах, основные моменты записки Берия предварительно согласовал со Сталиным, тем более что только он мог быть инициатором подготовки записки по вопросу пленных поляков на Политбюро. Другое дело, каков был в действительности текст записки.
Но все же допустим, что перепечатали только четвертую страницу записки. Тогда как объяснить наличие на первых трех страницах записки, зарегистрированной 29 февраля, мартовских данных о польских военнопленных? Получается, что и первые страницы также перепечатывали. Для документов такого уровня частичная перепечатка недопустима. Одним словом, сторонники официальной версии запутались и путают других. Ясно одно, с запиской Берии надо разбираться экспертам. В ней и других ошибок достаточно.
Тем не менее, сегодня сторонники официальной версии с экранов телевизора потрясают кремлевскими документами как истиной в последней инстанции. В этой связи следует рассказать о лжи, которая окружает эти документы. Официально считается, что «Закрытый пакет № 1» с этими документами был обнаружен специальной комиссией в Архиве президента РФ. Но наш уважаемый депутат Макаров рассказал, что, когда в Конституционном Суде дело КПСС пошло плохо, они пришли к Ельцину и сказали: «Борис Николаевич, а у нас там просто фигово».
В ответ Борис Николаевич открыл сейф и достал шесть папок. Одна из них была по Катыни. Вот так катынские документы появились на свет в сентябре 1992 года. Однако какая разница, кто «нашел» эти документы – Макаров или комиссия?
Разница в том, что лгут тогда, когда что-то скрывают. А скрывают то, что в мае 1992 года Ельцин, имея катынские документы в сейфе, не отдал их президенту Польши Леху Валенсе, приехавшему в Москву. Валенса ведь поднимал вопрос о Катыни. А в сентябре того же года Ельцин вдруг дал команду немедленно передать документы Валенсе. Вопрос, почему катынские документы не отдали в мае, так и остается открытым.
Сегодня хочу дополнить сведения, полученные историком Александром Колесником от бывшего члена сталинского Политбюро Лазаря Кагановича, утверждавшего, что НКВД в 1940 году расстрелял 3196 пленных польских офицеров и чиновников, виновных в военных и уголовных преступлениях. 15 февраля этого года я позвонил Филиппу Денисовичу Бобкову, который в тот момент находился в госпитале. Вы знаете, этот человек до сих пор владеет огромной информацией. Он спросил меня, чем я занимаюсь. Я рассказал, что готовлю статью во второй номер «Нашего современника», в которой хочу еще раз поднять вопрос о Катыни. Рассказал, что у нас появились сведения о том, что НКВД расстрелял 3196 поляков. Бобков ответил, что в КГБ об этом знали. Вечером я подумал, а если Бобков не понял меня и ошибся?
На следующий день я вновь позвонил Филиппу Денисовичу, и он подтвердил вчерашний разговор о том, что в КГБ было известно о расстреле НКВД трех тысяч поляков. Трудно сказать: подтвердит ли он это публично? Но такой разговор был. К сожалению, сегодня есть немало людей, способных сказать веское слово о Катыни, но они предпочитают молчать.
Завершая свое выступление, хочу сказать о том, что сегодня следует сосредоточить усилия на том, чтобы добиться проведения независимой и объективной экспертизы кремлевских катынских документов. По моим сведениям, министр иностранных дел Лавров направил письмо в Администрацию президента о том, чтобы провести экспертизу данных документов. Но я не уверен, что ее не проведут по формальным признакам. Внешне кремлевские документы выглядят весьма солидно: бланки, формат, шрифт, печати Общего отдела и т. д. Чего еще надо? Но…
А вот несуразности и ошибки, присутствующие в этих документах, при такой экспертизе могут оказаться на втором плане. Этого нельзя допустить. Следует добиться, чтобы официальная экспертиза дала исчерпывающую аргументацию и пояснения по каждой неточности и ошибке, имеющейся в кремлевских катынских документах.
Мухин Ю. И., политолог, писатель:
– Я полагаю, что наша задача – вооружить вас, депутатов, как можно больше. Давайте так смотреть. Убийцы польских офицеров установлены – это немцы, установлены они в рамках Устава Нюрнбергского трибунала. По 21-й статье, если комиссия союзников установила факт преступления, трибунал признает это без обсуждений.
Комиссия советская, которая работала в Катыни, признала это преступление. Следовательно, по Уставу Нюрнбергского трибунала, убийцы – немцы. Теперь в рамках Уголовно-процессуального кодекса Главная военная прокуратура провела следствие и закончила его тем, что подозреваемым по этому делу является НКВД. Подозреваемым… Потому что она не закончила следствие обвинительным заключением.
Прекратили они следствие на том основании, что согласно статье 24-й против умершего уголовное дело прекращается, но это не так, там есть оговорка: не прекращается, если требуется реабилитация этого умершего. У нас получается так: есть виновный – немцы, есть подозреваемый – НКВД, и нам кого-то нужно реабилитировать – либо немцев, либо НКВД. Поэтому здесь не подходит вариант закрытия уголовного дела. Дело нужно заканчивать обвинительным заключением, Главная военная прокуратура должна подписать обвинительное заключение и передать дело в суд для публичного рассмотрения.
Мне варианты со всякими комиссиями экспертными не нравятся. Вот будет суд, будет обвинитель, будут адвокаты – тогда, если какие-то документы будут вызывать подозрения, и будем назначать экспертные комиссии. Почему Главная военная прокуратура прикрыла это дело? Потому что оно позорнейшее по своей сути. Что сделала Главная военная прокуратура – чтобы просто существовать 14 лет и написать 183 тома?
Выводы комиссии Бурденко отброшены, об этом уже говорили. Выводы геббельсовской комиссии принимаются без разговоров. Вот, тыкая, указываешь на явные проколы – то, что немцы перед капитуляцией уничтожили все доказательства, которые они раскопали в Катынском деле, специально уничтожили, убили председателя комиссии Буца, пытались убить и остальных членов комиссии (скрывались и чехи, и болгарин от этого дела), – это, оказывается, не имеет значения. То, что по комиссии Бурденко все лежит в целости и сохранности, ни один свидетель даже не арестовывался, – не обращаем внимания.
Я пишу об этом с 1995 года. Следствие не обращает внимания на те факты, которые сидящие здесь в зале товарищи выдвигали и показывали, – все игнорируется, принимается на веру только одна версия.
И что в результате получилось? Показания свидетелей по делу – это либо люди уже неадекватны, говорят о том, что никак не проверишь следственным экспериментом (возьмите те же показания Токарева; то, о чем он говорит, следственным экспериментом не проверишь), либо же видно, что людей каким-то образом заставляли или убеждали говорить (это, к примеру, Супруненко, который говорит, что расстрел был по приговору особого совещания).
Теперь по вещественным доказательствам. Куда ты денешься от гильз и от хлопчатобумажного шпагата? Выдумывается дурацкая версия о том, что якобы это закупали специально для расстрела ценных поляков.
Особо следует сказать о вещественных доказательствах, найденных при эксгумации. Тут, товарищи, надо по-крупному, если на то пошло, смотреть. Под Харьковом раскопали кладбище тюремное, на котором расстреливали уголовных преступников, плюс во время войны там же хоронили немцев, умерших в тифозном лагере военнопленных. Раскопали под Харьковом 169 черепов, по черепам нашли. Копали экскаватором сами поляки, копали вдоль и поперек. Из них 62 черепа с пулевыми ранениями, что допустимо, в тюрьме же расстреливали.
Под селом Медным в Калининской области раскопали 243 черепа, постеснялся даже этот ксендз сказать, сколько же из них было с пулевыми отверстиями, поскольку они все перед ним на столе лежали на фотографиях, 12 штук было, 12 черепов. Смотрите, какие выводы делает следствие из этих 169 черепов, – это, оказывается, захоронение четырех тысяч с лишним поляков и польских офицеров. А в Медном 243 черепа размножились в шесть тысяч польских полицейских.
А кто сказал, что там вообще поляки? Якобы найдены некоторые вещи, но не в могилах найдены, а отдельно, возле могил ямки были, и там эти вещи (ну не нужные там!) закопаны – золотые монеты, всякие вещи и, главное, – газеты за 1940 год. Там уже подошвы не сохранились в могилах, а у них газеты читать можно, понимаете? Вот такие находки.
Казалось бы, где они, эти находки, при деле? Нет, их увезли с собой поляки в Польшу. А что они делали на эксгумации, какой был их процессуальный статус? Они, оказывается, там все раскапывали, находили, теперь вот у них такие вещественные доказательства.
Теперь документальные доказательства. Если выбросить из дела весь информационный мусор, в котором разъясняется, что делали следователи 14 лет, то там останутся доказательства, из которых следует, что поляки весной 1940 года прошли через суд особого совещания.
Поскольку особое совещание в тот момент до октября 1941 года не имело право приговаривать к расстрелу, это подтверждает, доказывает, что поляки не расстреливались, их приговаривали к трем – пяти годам лишения свободы. Армия Крайова уже начала проводить боевые действия. Опасные они стали. Раньше они шатались там по всем базарам в округе, их же до зимы пересчитать не могли, сколько их у нас тут сидит на котловом довольствии. И их осудили, сделали их заключенными и отправили на работы.
И как бельмо на глазу появляется в деле неизвестно откуда неизвестно кем найденный «Пакет № 1» с документами, в котором якобы и находится «вся правда», – поляков расстреляли русские. Уже говорил мой коллега, что представляют собой эти документы. Слезы душат и капают, понимаете, когда смотришь на документ, подписанный Сталиным в 1959 году. Что, Сталин из гроба встал подписать этот документ? Или же письмо Шелепина. Это государственный чиновник с комсомольских лет, партийный государственный чиновник. У них же вырабатывается определенный стиль разговора. И, смотрите, у него в записке написано: «Для советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности». Но Советы – это собственное имя, законодательное – СССР. И это якобы употребляемое председателем КГБ Шелепиным выражение аналогично выражению: «для думских органов все эти дела не представляют никакого интереса». Ну какие такие думские органы? А для поляков это естественно – «Советы вторглись…». То есть они называли нас Советами, понимаете. Письмо Шелепина с таким польским густым акцентом, что вообще-то стыдно становится за наших историков, которые участвовали в фабрикации этих документов.
Что в итоге? Внук Сталина Джугашвили, вы знаете, недавно подал в Басманный суд, где мы с Сергеем Эмильевичем были представителями по Катынскому делу. Рассматривали, опровергали в рамках 152-й статьи ГК как несоответствующее действительности утверждение, что Сталин и Политбюро отдали приказ о расстреле поляков.
Резник был с той стороны, еще адвокаты. Мы указали судье 43 признака фальшивки, и судья скисла. Вывернулась же она следующим образом: сведения о том, что НКВД расстрелял поляков, – это не факты, а мнения журналистов, которые те имеют право высказывать.
Таким образом, на сегодня мы имеем: отказ Главной военной прокуратуры закончить дело тем, чем она должна его закончить, то есть обвинительным заключениям; отказ Конституционного Суда, рассматривавшего все эти документы, признать вину КПСС в убийстве поляков; отказ Басманного суда, рассмотревшего упомянутые документы, признать факт того, что, цитирую, «около 22 тысяч жертв Катынского преступления казнили по решение Политбюро ЦК ВКП(б)». Это судебное опробование этого дела. Поэтому я считаю, что надо обращаться в суд, говорить: вот есть дело, 14 лет работали, давайте рассмотрим его, пусть Верховный Суд создаст специальное присутствие, человека три. Надо соблюсти права человека, то есть страсбургские положения, пригласить поляков в качестве представителей потерпевших, назначить защитников и рассмотреть это дело публично, его нечего бояться, там фальшивка. И более того. Если бы меня (я сам старый чиновник) заставили подписать обвинительное заключение, то я бы его переписал и написал, что расстреляли немцы, потому что так подставляться прокуратуре под уголовную статью – возбуждение уголовного дела против заведомо невиновных – нельзя. Я думаю, что они рискнут. То есть сам факт того, что Дума потребует передать дело в суд, уже приведет к возобновлению следствия.
Габовский СИ., полковник юстиции в отставке, в 1989–1997 гг. работник Главной военной прокуратуры:
– С 1989 по 1997 год я проходил действительную службу в Главной военной прокуратуре – Управлении по надзору за предварительным следствием в ГКБ СССР и вопросам реабилитации. Мне пришлось состоять в следственной группе, которая занималась так называемым Катынским делом, очень короткий период – полтора года.
Группа состояла из пяти прокуроров, состав группы периодически менялся. В период моей служебной деятельности в состав группы входили прокуроры Лебедев-Горский, Третецкий, Яблоков и другие.
Действительно, дело о расстреле военнопленных офицеров Польши, а также работников «дефензивы», бывшей контрразведки, полицейских и других лиц, представляющих на тот период общественную опасность для советской власти, расследовалось довольно долго, более 14 лет, что не вызывалось ни актуальностью, ни сложностью, а отвечало той конъюнктуре, которая на тот момент выдвигалась.
Дело действительно расследовалось необъективно, недобросовестно, необоснованно затягивалось. Кроме того, на расследовании дела сказывались политическая обстановка в стране, а также ряд иных событий.
Выступающие правильно обращали внимание на количество расстрелянных польских офицеров и других лиц. Ни у кого не вызывает сомнения факт расстрела, однако есть сомнения в количественном составе и основаниях расстрела.
Моя работа в следственной группе планировалась конкретно, а контроль за работой осуществлял руководитель группы. На первоначальном этапе расследование началось с установления списка расстрелянных военнослужащих. Установление списка велось несколькими путями: Генеральная прокуратура СССР, МИД СССР обратились к руководству Польши, которое по своим каналам представило нам тогда свои списки расстрелянных. Также принимались меры через КГБ СССР установить количество расстрелянных и их списки.
Были запрошены во всех областных управлениях КГБ Украины, в том числе во всех западных областях – Волынской, Львовской, Ивано-Франковской, Тернопольской, Драгопольской, Луцкой, Станиславской – все уголовные дела за 1939–1940 годы. Поступили тысячи дел. Путем осмотра дел устанавливали граждан Польши. Все они были привлечены к уголовной ответственности, среди них были легионеры, полицейские, работники военной разведки и контрразведки. По всем делам были приговоры. Абсолютное большинство лиц по этим делам были расстреляны.
Проводилось много проверок для решения вопроса о реабилитации расстрелянных, но реабилитация не состоялась по разным причинам. Однако я хорошо помню, что когда я был выведен из группы и занимался другими сложными делами, то эти дела у меня запрашивали члены следственной группы «Катынского дела». Я обращал их внимание на то, что фигуранты дел представляли опасность для власти, то есть были врагами, за что и были расстреляны. Расстрел их был произведен в соответствии с решением судебных органов. Так мною были изучены дела на Шембека Яна Адамовича (ст. 58–4, 58–6 УК РСФСР) – бывшего начальника отдела польских граждан в Латвии; Переца Антона Станиславовича (ст. 58–6 УК РСФСР); Бонкевича Винцента Станиславовича (ст. 58–4, 58–6 УК РСФСР) – полковника разведотдела Польского Генштаба; Кальванаса (Кравчунас) Юрия Юрьевича (ст. 58–6 УК РСФСР); Лозовского (Жимерского) Станислава Войцеховича (ст. 58–6 УК РСФСР); Макарчинского Януша Иеронимовича (ст. 58–4,58–6 УК РСФСР) – полковника, начальника 2-го отдела Польского Генштаба и многих других.
Все они были привлечены к уголовной ответственности либо по решению военных трибуналов, либо по постановлению Особого Совещания НКВД СССР и были включены в список расстрелянных военнопленных. Однако я хорошо помню, что один из них – или Шембек, или Макарчинский – в 1941 году был освобожден от уголовной ответственности по решению Особого Совещания НКВД СССР, на что я обращал внимание прокуроров. Возможно, его также включили в списки расстрелянных.
Я запомнил это дело потому, что там красочно была описана вся разведка западных областей нашей Украины, вся связь, вся оперативная работа описана – это учебное пособие для любого начинающего чекиста. В деле были данные на этого полковника разведки и написано: «Освободить 14 или 20 июля 1941 года», то есть этот полковник был освобожден. Но мой коллега, мне неэтично называть его фамилию, он должен прибыть к нам сюда, мне сказал: «Ты не лезь. Это не твое дело, он числится в расстрелянных». Я привел это в качестве примера.
В дальнейшем я не имел контактов с прокурорами следственной группы Катынского дела, так как был переведен в Следственное управление ГВП.
Действительно, дело велось безобразным образом. В 1993 году веяния пошли в одну сторону, потом в другую, и так каждый год. Работники так и дело вели – то нашим, то вашим.
Но в конечном итоге практически весь следственный состав прокуратуры, который занимался этим делом, за свою добросовестную работу весь без исключения (это около пяти – семи человек) был представлен польским правительством к высшим правительственным наградам Польши.
К сожалению, работники военной прокуратуры передавали часть материалов польской стороне, не согласовывая это с руководством – из чисто дружеских таких расположений, но опять-таки как бы идя по курсу политической окраски, как бы чувствуя, угадывая, что нужно. И поляки этим, безусловно, пользовались.
Только по разговорам было известно, что следователи и прокуроры военной прокуратуры, которые участвовали в деле, выезжали на отдых в Польшу, получали там различную оргтехнику, чтобы множить эти документы – служебные, секретные. Они посещали польское посольство, Общество польско-советской дружбы, находились в приятельских отношениях с отдельными чиновниками польского государства.
Илюхин В. И.:
– Спасибо. Владислав Николаевич, вы что-то хотели сказать? Уж ради бога, вы извините, мы первый раз слушаем представителей ГВП. Немножко от регламента отойдем.
Швед В. Н.:
– Прежде всего я хочу выразить восхищение позицией Сергея Ивановича, потому что вы представляете, что такое военные люди. Им дали команду – и под козырек.
Хочу добавить, что в марте 2006 года мы с Сергеем Стрыгиным встречались в Главной военной прокуратуре с генералом юстиции Кондратовым и полковником Шаломаевым, которые конкретно вели и знали Катынское дело. Два часа длился разговор в ритме пинг-понга, но, когда знаешь реальную ситуацию, сразу видно, кто виляет. По крайней мере, в ходе разговора нам удалось установить, что дело было заказным, версия рассматривалась только одна – о безусловной виновности советского довоенного руководства. Временные рамки для следствия были поставлены жесточайшие – рассматривать события в Катыни только марта – мая 1940 года. Спрашиваем: а что же 1941 год? Как с выводами комиссии Бурденко? Ответ: «Это к делу не относится».
Я, честно говоря, не ожидал, что представитель военной прокуратуры выскажется таким образом. Но всегда верил, что в России найдутся люди, которые скажут правду. Поэтому сегодня следует добиваться возобновления объективного следствия, взяв его под контроль.
Илюхин В. И.:
– Владислав Николаевич, забегаете.
Крук В. М., генерал-майор юстиции, помощник заместителя Генерального прокурора – Главного военного прокурора с 1992 по 1999 г.:
– При расследовании каждого дела обязательно должны соблюдаться два принципа – беспристрастность и справедливость, базирующиеся на общепризнанных нормах европейской Конвенции о защите прав и основных свобод человека и гражданина. При этом все доказательства, положенные в основу принимаемого по результатам расследования уголовного дела, должны отвечать требованиям допустимости и относимости. Это значит, что принимаемые доказательства должны иметь непосредственное отношение к предмету доказывания и должны быть получены в установленном уголовно-процессуальным законом порядке. Это истина, не требующая дополнительной аргументации. При этом надо иметь в виду позицию, изложенную Конституционным Судом РФ в Постановлении № 13-П от 24 июня 2004 года при конституционно-правовой оценке норм уголовно-процессуального закона, в соответствии с которой обвинение может быть признано обоснованным только при условии, что все противостоящие ему обстоятельства дела объективно исследованы и опровергнуты стороной обвинения. При этом Конституционный Суд РФ указал, что, осуществляя доказывание, следователь, прокурор обязаны принимать в установленных процессуальных формах все зависящие от них меры к тому, чтобы были получены доказательства, подтверждающие как виновность, так и невиновность лица в совершении инкриминируемого ему преступления. То есть расследование должно быть объективным, полным, всесторонним и непредвзятым.