Текст книги "Эромахия. Демоны Игмора"
Автор книги: Виктор Исьемини
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
«Вижу всё как на ладони,
На ладони на твоей,
Что давно, что накануне —
Всю судьбу твою, ей-ей!
Эти жирные ладошки
В каплях сладкого вина,
Эти вот печенья крошки,
Это сало кабана…»
Слушатели развеселились – восторг вызывала и песенка, и смешной танец крошечной плясуньи. Люди смеялись, орали, притопывали, хлопали себя по ляжкам и толкали соседей локтями. Наверняка в толпе орудовали воришки, и кое-кто лишился кошелька…
«Эти женские румяна,
Эта карпа чешуя,
Эти перья из перины
Рассказали мне сполна.
Ты не праведник, а грешник,
О молитвах всё ты врешь!
Бесам преданный приспешник,
Ты меня не проведешь!
Тот, кому грехи отпустишь,
Будет сам тому не рад
И из сей юдоли грусти
Угодит, конечно, в ад.
Так что убери ладошку —
Лучше нагрешу сама.
Уходи своей дорожкой!
Отвали, мешок дерьма!»
Последние слова толпа встретила неистовым хохотом и одобрительными воплями – мергенцам песенка пришлась по душе. Ридрих, ухмыляясь, поклонился, снял шляпу, вручил девочке и тихонько подтолкнул. Ласса с широкой улыбкой двинулась по кругу, в шляпу щедро посыпались медяки. Кто бросал плясунье мелкие монеты, кто – яблоки. Девочка возвратилась к Ридриху, с трудом удерживая шляпу, наполненную медяками и фруктами. Толпа зашумела, требуя новых песен. Ридрих запел еще, потом еще. Ианна протолкалась к ним, Ридрих отдал вдове кошель – тяжелый. Ars alit artificem. [85]85
Искусство кормит творца ( лат.).
[Закрыть]Ласса не могла остановиться, приплясывала, мчалась по кругу, даже без музыки. Зрители смеялись, хлопали в ладоши. Вокруг были только счастливые лица.
Песни закончились, Ридрих стал исполнять заново весь репертуар, начиная с «Монаха и цыганки». Вдова сходила в торговые ряды, возвратилась с кувшином пива, певец промочил горло – все кругом орали, требуя продолжения. Однако платили теперь с каждым разом все меньше и меньше, многие уже бросили в шляпу все, что могли себе позволить, но не уходили. В конце концов Ридрих развел руками – мол, устал, всё…
Люди стали разбредаться, несколько человек подошли – похлопать по плечу, поблагодарить. Звали приходить снова и снова, мол, они будут торговать и завтра, хорошо бы послушать еще веселых песенок.
Когда последние слушатели разбрелись, Ианна прижалась к Ридрихову плечу и спросила:
– Помнишь, ты сказал, что можешь кого-нибудь ограбить, если выйдут деньги?
– Да, я не отказываюсь, – ухмыльнулся Эрлайл. – Пение не главный мой талант. С мечом у меня выходит лучше, чем с лютней, клянусь.
– Верно, играл ты отвратительно… И эти ужасные куплеты… «Мешок дерьма»… – Ианна сморщила нос и отобрала лютню.
Ридрих развел руками:
– Qualis avis, talis cantus. [86]86
Какова птица, таково и пение ( лат.).
[Закрыть]Зато всем нравится.
– Ты рискуешь. Не забудь, теперь в Мергене правит епископ. На тебя непременно донесут.
– Кто?
– Мир не без добрых людей. Всегда найдется доносчик… Хотя бы нищие, у которых ты отбил сегодня доход. Не думал о них? Здесь, на рынке, кормятся несколько десятков человек. Меня терпели, потому что я мало собирала. А ты… – Ианна выразительно похлопала по разбухшему кошельку.
– Ладно, – кивнул Ридрих. – Я внесу изменения в репертуар. Придумаю что-нибудь, порочащее церковь не столь ужасно.
Веселые, даже почти счастливые Ридрих с Ианной пошли по базарным рядам, выбирая снедь. Как похоже на мужа с женой… похоже на подлинное счастье… похоже на любовь… Ласса все не могла остановиться, она вилась вокруг старших, приплясывала и тихонько пищала: «Мешок дерьма, мешок дерьма…»
В переулке Ридрих насторожился, придержал девочку и передал сверток с покупками Ианне.
– Что? – спросила она, почувствовав тревогу спутника.
Вместо ответа Ридрих указал ей ладонью место за собственной спиной и перехватил палку поудобнее. Вопреки обыкновению, сегодня двери убогих домишек были затворены, а старухи исчезли.
Эрлайл первым двинулся к дому, приглядываясь и прислушиваясь, женщина с дочкой – следом… Вот в полумраке впереди от темной грязной стены отделилась темная грязная фигура, потом еще одна и еще… Попрошайки, которых Ридрих лишил сегодня заработка. Нищих было семь человек, в руках они держали ржавые ножи, костыли и посохи. Эрлайл уверенно двинулся навстречу. Первые, вереща, кинулись на него, размахивая палками. В тесном переулке им было не развернуться. Ридрих ткнул одного в грудь, оборванец отлетел, подавившись криком. Затем, быстро перевернув посох в ладонях, рыцарь обрушил его на голову второму противнику. Тот рухнул как подкошенный, Ридрих переступил через неподвижное тело и сам зашагал к остальным попрошайкам, вращая посохом. Оружие с шорохом описывало круги… По пути Ридрих, не задерживаясь, оглушил первого голодранца, который отхаркивался и никак не мог восстановить дыхание. Нищие сперва попятились, ошеломленные, затем скопом ринулись на конкурента – все-таки их оставалось пятеро против одного. Ианна схватила девочку и прижала к себе, чтобы та не видела драку. Маленькая плясунья вывернулась из материнских рук и жадно уставилась на побоище. Через несколько минут все было кончено.
– Отомстил, – констатировала Ласса. И добавила: – Отойди, мешок дерьма.
* * *
На следующий день, едва Ридрих появился у въезда на рынок, мгновенно собралось около десятка слушателей – певца запомнили. Вчерашняя история повторилась: горстка слушателей привлекла зевак, многим захотелось поглядеть, из-за чего собираются прохожие. В этот раз Лассе в шляпу кидали меньше монет, куплеты-то были знакомые, но люди по-прежнему хлопали, просили петь еще. Ридрих пел и при этом настороженно поглядывал, как среди публики снуют нищие в лохмотьях. В перемещениях оборванцев просматривался некий порядок – Эрлайл заподозрил, что конкуренты замышляют подлость.
Ожидания оправдались. Как раз когда дошел черед до «Монаха и цыганки», в толпе показался попрошайка, украшенный огромным – в полщеки – свежим кровоподтеком. За ним следовали монах, писарь в темном камзоле и двое стражников. Монах шагал, перебирая четки и глядя перед собой, будто погружен в раздумья, при этом он ловко проскальзывал между людьми в толпе. Стражники скучали и хмурились.
Ридрих, едва заметив опасность, сменил песню и затянул на тот же мотив скучную историю о монахе и солдате. В новой истории святоша при помощи натужных аргументов одерживал верх в споре с ландскнехтом – мол, наемника никто не любит, а монаху рады повсюду и всегда:
На поминках, на крестинах,
Будь то день и будь то ночь —
Принимают, привечают,
Никогда не гонят прочь.
Заканчивалась песня появлением чертей, которые забирали вояку в пекло. Слушатели сперва притихли, озадаченные переменой, затем, заметив причину, стали хохотать. Ловкий ход Ридриха оценили по достоинству. Монах послушал, солидно покивал и удалился. Один из сопровождавших его стражников задержался, чтобы кинуть Лассе грош.
Так и повелось – день за днем Ридрих пел на рынке, Ласса танцевала. Ианна то ходила с ними, то оставалась дома. Ей снова стало хуже, а когда затянули осенние дожди, она слегла и вовсе перестала покидать лачугу. Женщина перешивала к зиме старые одежки. Мастерицей она оказалась никудышной, шила плохо, постоянно колола пальцы иглой, но будто не чувствовала боли.
Ласса стала говорить немного чаще, однако по-прежнему предпочитала молчать. Очень любила танцевать, даже забросила игру с щепками и тряпьем. Как-то она пожаловалась, что ее напугал «грязный дядька». Ридрих ушел и возвратился вечером – без посоха, с ободранными кулаками и ссадиной на скуле. Сел за стол и задумался, глядя в угол.
– Зачем ты? – спросила Ианна, присаживаясь рядом.
– Я думаю, теперь попрошайки станут обходить тебя и ребенка десятой дорогой.
– Я не об этом. Зачем ты с нами? Я думала, ты хочешь убить Игмора, но теперь ты знаешь его секрет. Пока на нем медальон, он неуязвим. Сразить Отфрида можно родовым мечом, но барон с ним не расстается. Я считала, ты явился, чтобы узнать секрет… Ты прочел книгу, но не покинул нас… Почему?
Ридрих вяло улыбнулся:
– Ты больше не говоришь «я знаю»? Прежде ты произносила эти слова слишком часто.
– Да. Сейчас я не знаю… Я не знаю, что держит тебя с нами, но я очень рада. Мне казалось, в этом мире никто никого не любит.
Тяжелый вздох женщины перешел в кашель, и улыбнуться ей так и не удалось. Снова не удалось. Зимой вдова умерла. Скончалась тихо, просто не проснулась поутру…
Когда Ридрих полез в сундук, чтобы отыскать платье получше, в котором можно было бы похоронить Ианну, увидел, что она шила только для девочки и для него. Себе на зиму бедняжка ничего не готовила. Она в самом деле знала.
Ридрих рассчитался с владельцем домика на окраине, распродал и раздал соседским старухам жалкое наследство Ианны, а затем покинул Мерген. В этом городе его и Лассу ничто не держало. Время от времени они будут возвращаться сюда, приходить на кладбище – к высокой мраморной стеле, которая слишком роскошна для нищей лютнистки. Что ж, curatio funeris, conditio sepulturae, pompa exsequiorum magis sunt vivorum solacia, quam subsidia mortuorum. [87]87
Заботы о погребении, устройство гробницы, пышность похорон – все это скорее утешение живым, чем помощь мертвым ( лат.).
[Закрыть]Ридрих не думал о расходах, заказывая надгробие, он просто сделал то, что считал нужным сделать. И жалел, что сделал слишком мало…
Часть IV
ЛАССА
Эта часть – короткая и быстрая, как жизнь Лассы, танцующей девушки
Ридрих с Лассой нигде не задерживались надолго. Так уж выходило, что, проведя неделю-другую в новом месте, они вдруг понимали – пора. Их судьбой стала дорога. Ридрих пел, подыгрывая себе на лютне, Ласса танцевала. Инструмент бродяга содержал в образцовом состоянии, будто исполнял клятву, которую так и не дал Ианне. Он считал: покойная была бы рада, что ее лютня чистенькая и ухоженная. Играть Ридрих так и не выучился, но ему и не требовалось большого мастерства, чтобы вывести незамысловатый мотив. Зато Ласса танцевала все лучше и лучше. Ридрих не учил девочку, с его больной ногой было не до танцев, – малышка сама находила нужные движения, чутко ловила ритм и умела двигаться с необыкновенной грацией. Она всегда танцевала – даже сидя за столом в харчевне, двигалась так, будто продолжает начатую накануне, на деревенской улице, пляску.
Иногда ночью Ридриху не спалось, и он прислушивался к дыханию девочки, оно было ровным и размеренным. При этом дитя ни на секунду не оставалось спокойным. Ласса двигалась – чуть-чуть, еле заметно. Она танцевала даже во сне.
Деньги им давали неизменно щедро. Веселые, с незамысловатым юмором, песенки Ридриха нравились слушателям, а танец Лассы всегда восхищал. Неоднократно им делали предложения – остаться при постоялом дворе или трактире надолго, выступать каждый вечер, сулили постоянную плату, иногда весьма щедрую. Странники отказывались и снова уходили. Даже зимой, когда любой бродяга рад постоянному пристанищу, даже зимой Ридрих с Лассой выбирали дорогу.
Когда танцовщица подросла, на нее стали засматриваться мужчины – Ридрих ревниво ловил жадные взгляды, устремленные на девушку, и сокращал время пребывания в городе или деревне, где, как ему казалось, к Лассе проявляли слишком пристальное внимание. Иногда чересчур назойливых кавалеров приходилось вразумлять. Оказалось, что Лассе хорошо удается не только танцевать – в драке она двигалась не менее стремительно, чем в пляске. Ридриху снова пришлось дать воспитаннице несколько уроков, и здесь он учил куда увереннее. В искусстве боя рыцарь разбирался много лучше, нежели в танцах…
Они странствовали на юге, бродили по дорогам у теплого моря, купались в зеленой мутноватой воде, иногда ходили от порта к порту на каботажных судах и несколько раз дрались с загорелыми матросами, которым приглянулась маленькая плясунья. Бывали они и на севере, в Фэ-Давиано, странствовали и дальше – на запад, туда, где у подножий городских стен бился серый студеный прибой, а люди были суровы и немногословны. Везде песни Ридриха пользовались успехом. Пылкие южане хлопали в ладоши, хохотали во все горло, подпевали, норовили пуститься в пляс с девчушкой… Степенные северяне сдержанно кивали и чуть-чуть раздвигали губы в приличной улыбке – давали понять, что песня и танец пришлись по душе. Но щедро платили за искусство и те и другие.
Центральные области королевства лютнист с танцовщицей старались миновать поскорее, а в Мергене не задерживались дольше, чем требовалось, чтобы сходить на кладбище. К Игмору они никогда не приближались, обходили десятой дорогой. Изредка странники слышали удивительные рассказы о бароне – больше похожие на страшные сказки, нежели на правду.
Ласса выучилась читать и, если было время, подолгу листала «Историю Игморов». Говорила она еще реже, чем при жизни матери, предпочитала изъясняться жестами – это ей удавалось. Одно волнообразное движение загорелой руки юницы или легкий поворот стройного торса бывали красноречивее многословной проповеди – если, разумеется, собеседник был склонен задуматься над смыслом движения. Чем старше становилась Ласса, тем реже мужчины думали, глядя на нее. Внешность девушки будила не мысли, а чувства…
Она перестала отбрасывать волосы с лица – черная густая вуаль волнистых прядей скрывала черты. У девочки появилась новая привычка – резким выдохом приподнимать свисающие на лицо локоны. Ридрих с тревогой приглядывался к воспитаннице, ее лицо напоминало ему виденное в юности изображение. Кроме Ридриха, вряд ли кто мог уловить сходство – мозаика, изображающая древнюю богиню, находилась в Игморе, а туда мало кому удавалось попасть. И тем более мало кому удавалось возвратиться оттуда.
Ридрих видел: девочка внимательно прислушивается к рассказам об Отфриде Игморе. Никто другой не сумел бы заметить, как Лассу интересует это существо и все, что с ним связано, – плясунья ни словом не выдала любопытства. Но опекун не нуждался в словах, он слишком хорошо понимал ее жесты.
Однажды Ридрих сделал воспитаннице подарок, старинный амулет. Ласса стала носить его на груди, под одеждой.
* * *
Весна заканчивалась, стало тепло, и Ридрих с Лассой, как обычно, направлялись из южной провинции, где перезимовали, на север – к Фэ-Давиано. По дороге посетили Мерген, проведали могилу Ианны на кладбище, прошли мимо рынка… Ласса погладила старую каменную тумбу, вросшую в землю у въезда в торговые ряды. Они никогда не выступали в городе. Это не обсуждалось, само собой вышло, что в богатом Мергене, где народ щедрый и веселый, они не зарабатывали ни гроша. Здесь их интересовало только кладбище.
После кладбища, не задерживаясь, направились к городским воротам. Протолкались между повозками, всадниками и пешеходами, которых всегда много на выходе из Мергена, миновали виселицы с гниющими свидетельствами епископского правосудия и зашагали по пыльной дороге, удаляясь от города на север. Ридрих шел первым и потому не сразу заметил, что девушка остановилась. Оглянулся, пожал плечами и побрел обратно.
Ласса пристально разглядывала столб, вбитый у обочины рядом с перекрестком. Потемневшие от времени заостренные доски указывали направления. Девушка медленно обходила столб по кругу, легко переступая босыми ногами и приподнимаясь на мыски.
Ридрих подошел и встал рядом. Ласса поглядела на него через плечо, вернее повернула к нему скрытое черными прядями лицо. Девушка выбрала другую дорогу.
– Это путь на Трибур, – заметил Ридрих.
Ласса переступила с носка на пятку и коротко кивнула. Она продолжала свою пляску – как всегда. Чуть изгибалась в талии, приподнималась и разводила руками, поводила плечами – каждый ее жест оказывался звеном в изящной цепочке танца. Даже мешочек со скарбом, висящий за плечами, колыхался в ритме нескончаемой пляски.
– Владение Игморов, – пояснил лютнист.
Ласса снова склонила голову, разведя руки в стороны. Она знала, чье владение город Трибур.
– Ты полагаешь, пора? Танцовщица плавно провела ладонью под ключицами, задержав пальцы на тесемке, уходящей под одежду. На девушке была длинная свободная юбка темно-красного цвета, зашнурованный жилет оставлял голыми плечи. Волосы на затылке она стригла довольно коротко, так что была видна шея, перечеркнутая тесьмой, на которой висел амулет.
– Твоя мать была бы недовольна… наверное… – Ридрих не стал спорить, он просто размышлял вслух.
Ласса сделала еще один крошечный плавный шажок от тракта на Фэ-Давиано в сторону дороги к Трибуру. Она приняла решение и настаивает. Мать она помнила совсем плохо, сознательная жизнь Лассы прошла рядом с Эрлайлом. Он научил ее танцевать… вернее, не научил, он подсказал, что жизнь – это танец. Теперь Ласса всегда танцует. Ясный только ей одной ритм и неслышная мелодия ведут плясунью во владения Отфрида Игмора.
Ридрих кивнул, подтянул лямку заплечного мешка и шагнул к воспитаннице. Если она так решила… Рано или поздно это должно было произойти. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом». Конечно, он мог бы проявить твердость, отговорить Лассу, но что дала бы отсрочка? Предопределенное должно исполниться, круг не разорвать – так написано в «Истории Игморов». Чем дальше, тем крепче овладеет Отфридом темная сила, доставшаяся ему в наследство от древних обитателей Игморского холма. Чем дальше, тем Отфрид опаснее. Он наверняка и сейчас-то куда более смертоносен, чем в юности, когда отравленная им Ианна смогла выносить дитя и даже протянула несколько лет после этого. Быть может, теперь барон убивает дыханием? Взглядом? А потом будет еще хуже. Раз Ласса решила, что хочет встретиться с Игмором теперь, – значит, так тому и быть. Круг не разорвать.
* * *
Чем ближе к Трибуру, тем безлюднее становилась дорога. После оживленного Мергенского тракта запустение смотрелось особенно странно. Полчаса Ридрих и Ласса прошагали, не встретив ни одного проезжего. Лес тихонько шелестел кронами, пели птицы, пару раз дорогу перебегали зайцы. Обычный лес, обычный тракт – только путников не видно.
Наконец на развилке с проселочной дороги свернул крестьянин на телеге. Повозка шла налегке, груз, укутанный холстиной, занимал не много места. Над тканью, жужжа, вились мухи. Еще одна стайка насекомых сопровождала понурую клячу.
Возница оглядел бродяг и, должно быть, счел подходящими попутчиками, во всяком случае придержал лошадку, дожидаясь. Когда бродяги поравнялись с повозкой, поздоровался: «День добрый!» Ридрих кивнул, Ласса помахала рукой. Возчик тряхнул вожжами, трогаясь. Несколько минут путники молча шагали рядом с телегой, затем общительный крестьянин начал:
– Так я говорю, и погодка нынче на славу…
– Да, – согласился Ридрих, – тепло. И тишина какая…
– Тишь да гладь, да божья благодать! – подхватил попутчик, обрадовавшись тому, как легко завязался разговор. – А чего шуметь? Дорога – дело спокойное. А ты, девка, не хочешь прокатиться? А то подвезу…
Ласса тряхнула головой, спутанные кудри от движения взлетели, открыв на миг белозубую улыбку, а Ридрих заметил:
– Здесь и впрямь дорога спокойна. Вот на юге разбойники шалят. Иначе, чем большими караванами, люди не странствуют.
– Нет у нас разбойников, – пояснил возница, – всех господин барон переловил, а иные прочь подались. Кому охота в клетку?
– В клетку?
– Ага. Его милость господин барон велел яму вырыть, туда клетки ставить. В клетках – разбойники, кого поймали. Низкие клетки, тесные, не разогнуться, ног не вытянуть. На эти клетки поверху – новый ряд. В них опять же люди. Которые пойманные грабители.
– Это зачем же? – удивился Ридрих.
– А так. Чтоб нижним на головы гадили. А потом – еще клетки, на второй ряд сверху. После войны-то ворья развелось много, то ли солдаты, то ли просто злодеи беззаконные… кто их разберет? Вот их господин барон и велел – в яму. Самолично отправлялся ловить воров, будто на охоту. Кого поймали – в клетку, в дерьмо. Еще из замковых нужников бочками возили да туда же, чтоб и верхним досталось.
Ридрих покосился на спутницу – как будет реагировать? Не раздумает ли наведаться в Игмор? Ласса легкомысленно притопнула. Он снова обернулся к крестьянину и покачал головой:
– А как же доставали тех, что внизу? Наверняка ведь многие помирали, невозможно в такой яме долго протянуть.
– А нижних и не доставали, кому они надобны – в дерьмо за ними нырять? – Крестьянин задумчиво почесал затылок. – Хотя, ежели бы его милости такое в голову пришло, так и нырять бы заставил… нашего брата.
– Не ослушались бы?
– Я ж толкую – кому охота в яму? Если господин повелит, наше дело – исполнять… Однако не велел покойных поднимать, по сей день в яме гниют. Так что повывелись в нашем краю разбойнички-то. На дороге тихо. И в Трибуре не воруют, не обвешивают. Тишь да гладь, вот о чем я толкую…
Крестьянин чмокнул губами, подгоняя лошадку. Спутники попались легкие на ногу, от повозки не отставали.
– А с соседями ваш барон как, ладит?
– Теперь ладит… – Возчик помахал ладонью, отгоняя мух, которые вились над грузом. – А поначалу много шума было. Господин Игмор, как с разбойниками управился, за соседей взялся. Хотя и разница-то невелика: что те беззаконники, что эти. Его милость им сразу – я, дескать, выше всех. Ну, сперва-то соседи думали воспротивиться, да где там! Сколько ни собирались на господина Игмора, какой бы силой ни приходили, а конец один.
– В яму?
– Нет, благородным господам его милость позаковыристей казни выдумывал, ежели кого угораздило живым к нему в руки угодить. Это как забава стала – каждого иначе казнить, ни разу не повториться.
– Ишь ты! Выдумщик, значит.
– Верно, выдумщик. А хоронить всех велел на собственном кладбище. И господ рыцарей, и людей их.
– Это на каком же кладбище?
– На собственном, говорю. Велел господин барон устроить кладбище под холмом, у самого замка. Сторожей назначил, платит щедро. Шурин мой у него сторожем. Говорит, на кладбище господин Игмор денег не жалеет. За свой счет все устроил – могилы, надгробия, даже дорожки мощеные. И сторожам велено не лениться, прибирать, порядок блюсти, птиц прогонять. Его милость за все платит, вот как. Родные-то господ павших его уж так просили, так убивались – выдай, мол, тела-то для погребения. Не отдал. Но похороны каждому устроил знатные.
– Щедрый господин, – заметил Ридрих.
– Щедрый, – согласился крестьянин. – Еще бы не быть щедрым, когда ему вся округа платит. Все, что с игморских башен видать, господин барон своим числит, все ему принадлежит, и все по его слову вершится.
Попутчики разом, будто по команде поглядели туда, где над лесом виднелась верхушка Игморского холма, увенчанная силуэтом замка. В жарком майском воздухе контуры башен плыли, растворялись; казалось, они просвечивают насквозь, будто призрачный замок из легенды. Крестьянин размашисто перекрестился.
– Так уж и всё ему принадлежит? – подхватил разговор Ридрих. – И окрестные сеньоры даже не пытались жаловаться?
– Пытались, как не пытаться – и епископу, и самому королю, говорят, в столицу писали… Да только пользы нет от жалоб. Наш барон даже в Мерген не ездит кланяться, не боится никого. Если епископ желает с ним поговорить, то должен сам к господину Игмору явиться. Барон-то ему не подвластен! Вот и теперь его священство в замок едет, через день или два будет в Трибуре. Я потому и собрался, что такой случай. Кабанчика зарезал, свезу в Трибур. С епископом-то целая орава, пожрать все горазды, так я свининкой поторгую. Говорят, в Трибуре теперь от монахов черно, половина епископских дармоедов уже там. А ты, человече хороший, как я гляжу, музыкант? – Крестьянин кивнул на Ридрихову лютню. – Так, стало быть, и ты в Трибуре заработаешь. Только девку лучше спрячь. Неровен час, попадется на глаза господину Игмору, когда он в Трибур явится его священство встречать. Беда получится.
Ласса повела плечами и снова показала улыбку. Она не боялась – наоборот, стало интересно. Ридрих спросил:
– Зачем прятать? Она танцует, людям нравится.
Крестьянин сразу погрустнел – должно быть, сообразил, что сказал лишнее, но отступать было некуда, и он начал неохотно рассказывать, что его милость иногда забирает приглянувшихся женщин и девиц. Увозит в замок, тешится с ними – когда одну ночку, а бывает, что и по неделе в Игморе живут гостьи.
– И что же там с ними происходит?
– Известно, что… Да вы не подумайте, господин барон отпускает их в конце концов. Они по-доброму уходят, даже с подарками. Щедрый он – господин Отфрид-то…
– Так что же не так? – не отставал Ридрих.
– Помирают они. Сказывают старики, имеется проклятие на этом замке и на баронах наших. Будто жены Игморов долго не живут, и чем далее – тем сильней проклятье. Если молоденьким барон женился, то успевает жена ему дитя родить, а нашему поздно уже, он за тридцать три перешагнул, теперь – всё.
Ласса покачала головой, провела рукой по тесьме, уходящей в вырез жилетки, а Ридрих снова спросил:
– А что – тридцать три?
– Да ты что, человек хороший! – Крестьянин даже выронил вожжи, чтобы получше всплеснуть руками. От этого движения мухи, облепившие укутанную в тряпье свинину, взлетели жужжащим роем. – Неужто не слыхал? Тридцать три – возраст Иисуса! На ком проклятие наложено, тому после тридцати трех не жить. Ну а ежели проклято… ну, это вот, это самое вот это если проклято… то, стало быть, какая баба с бароном ночь провела, та долго не протянет. Вот я и говорю: спрячь девку, не то увезет господин Игмор в свой замок. Он на какую глаз положит, ту увозит, не глядя, какого звания и сословия, хоть бы и монашка, а хоть бы госпожа благородная. – Крестьянин нахмурился и смотрел в сторону.
– И что ж, никто не осмеливается за женщин вступиться?
– Осмеливались поначалу, – угрюмо буркнул возница. – Осмеливались, ага. Шурину моему работы прибавилось. Шурин, говорю, смотрителем на кладбище у Игморского холма.
* * *
За городскими воротами спутники расстались, крестьянин отправился на рынок, а Ридриху захотелось осмотреться, тем более что для выступления было рановато. Когда случайный попутчик удалился, бродяга придержал Лассу за руку. Девушка повернула к нему скрытое локонами лицо и чуть склонила голову вправо.
– Ты заметила, как наш новый приятель стал сдержан и немногословен, предупредив тебя о странностях Игмора?
Ласса повела рукой, продолжая бесконечный танец.
– Да, именно, – кивнул Ридрих. – Он сказал, что барон увозит приглянувшихся девушек, а потом будто пожалел, что предупредил.
Девушка привстала на носки, задрала подбородок и качнула торсом вправо-влево. – Нет, – покачал он головой, – крестьянин не боится, что мы донесем. Да и какое дело Отфриду? Я уверен: он любит старинные легенды, родовые предания о проклятиях и всю эту чушь, которая, если вдуматься, гораздо безобидней правды. Да барон наверняка сам же и распространяет слухи.
Плясунья присела, отведя руки в стороны округлым плавным движением. Ридрих заметил, что на них обращают внимание, и зашагал прочь, объясняя на ходу:
– Просто наш свинопас слишком поздно додумался, что если барон увезет тебя, то на некоторое время его землячки будут в безопасности. Здесь никому нельзя доверять. Помни – мы во владениях Игмора, город виден с замковых башен. Здесь Игмор – выше всех.
Ласса остановилась и произнесла вслух:
– Мама часто повторяла: в этом мире никто никого не любит.
– Да. Она была необыкновенно умной женщиной.
– Но ты сумел ее переубедить. – Девушка повела плечом и отвернулась.
– Ласса, послушай, я сделал для Ианны все, что мог, однако она умерла! Я с тобой, я снова исполню все, что в моих силах, но я не всемогущ. А здесь, в этом краю, Игмор выше всех! Твою мать я не смог уберечь, проклятие Игморского холма убило ее…
– Что ты можешь знать о проклятии Игморского холма? – неожиданно резко бросила девушка. – Друиды с их маской демона не были истинными хозяевами края, а меч и вовсе появился здесь при римлянах! Игмор выше всех, но кто настоящий Игмор?
Под таким натиском Ридрих опешил – никогда прежде Ласса не произносила столь длинных тирад, да еще с подобной запальчивостью.
– Девочка, послушай меня…
Но она уже шагала по улице обычной танцующей походкой, и Ридриху оставалось только последовать за плясуньей. Подходящее для выступления время еще не наступило, торговля на рынке была в разгаре. Даже в маленьких городках, вроде Трибура, люди, занятые покупкой и продажей, не склонны отвлекаться на пустую забаву. Вот к часу или двум пополудни, когда с заботами будет покончено, усталые и довольные трибурцы окажутся готовы швырнуть грош-другой хорошенькой танцовщице, тем более что монеты, выторгованные в упорном получасовом споре, – своего рода премия, знак удачи. Так почему бы не истратить добытое в тяжком труде на приятное развлечение?
Странники зашли в харчевню, разместившуюся неподалеку от рынка, и присели за стол рядом с компанией монахов. Святые отцы пили пиво, жевали баранину под острым соусом, сыто отрыгивали и жаловались друг дружке, как неохота отправляться в сатанинское логово, господним попустительством вознесенное на холме, ближе к небесам, тогда как следовало бы проклятому замку проклятого Игмора низвергнуться в бездны, к геенне. А ведь отправляться в дьяволову пасть предстоит не далее как нынче. Сегодня его милость барон пожалует в Трибур – встретить епископа на своей земле. Ридрих внимательно поглядел на девушку. Та поводила плечами, и за столом продолжая бесконечный танец. Ласса была спокойна – спокойна, как статуя, как древняя богиня с мозаики в замке Игмор.
* * *
Ридрих с Лассой взяли вина и сыра. Монахи за соседним столом заказывали новые порции пива, жевали, хлебали и пялились на девушку. Плясунья не обращала на них внимания, она задумчиво накручивала на палец черный локон да тихонько выстукивала ногой под столом такт своего вечного танца. Часом позже донесся звон колоколов, отбивающих полдень, бродяги покинули заведение и направились к рынку. Навстречу шагали несколько человек, в основном хозяйки с корзинами снеди. Верный знак – пора начинать песни.
Ридрих на ходу расчехлил инструмент и стал напевать, подыгрывая себе на лютне. Ласса, приплясывая, вилась вокруг, то приседала и разбрасывала руки, то запрокидывала голову и так изгибалась в талии, что черные волосы едва не касались земли. Чудесным образом локоны, скрывающие лицо, не рассыпались.
Девушка ни на миг не оставалась на месте, непрерывно двигалась, так что ее невозможно было толком разглядеть. Когда оборачивалась, длинная юбка приподнималась, открывая босые ноги, из-под которых разлеталась веером дорожная пыль. Певец остановился, как обычно, у проезда к торговым рядам.
Я когда-то был солдатом
И ходил, как князь, в шелках.
Как епископ был богатым,
Напивался, как монах!
Тут же столпились люди, стали хлопать в такт. Ласса со шляпой, приплясывая, обходила зрителей по кругу. Когда кто-нибудь швырял медяк, девушка резко выдыхала, черные пряди, скрывающие лицо, взлетали, показывая на миг улыбку – ослепительно белые ровные зубы между влажными губами. Все больше людей собиралось в круг. Покидавшие рынок трибурцы подходили поглядеть, для чего сбежалась толпа, и присоединялись к зрителям. Вдруг над головами пронесся крик: «Барон едет! Барон едет!» Площадь вмиг опустела, остались мужчины да старухи.
