355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Исьемини » Русский космос » Текст книги (страница 8)
Русский космос
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 12:17

Текст книги "Русский космос"


Автор книги: Виктор Исьемини


Соавторы: Илья Новак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

* * *

В комнате рассмотрел франца получше. Тот казался бледным, но выглядел куда краше, чем тогда, в Париже. Одет просто и опрятно, да и короткая стрижка изрядно молодит. Совсем не то, что патлатый неокоммунист, противник солидаризации!

– Садись лучше за стол, Толя, – предложила Катька. – Покушай домашнего, небось тебе редко когда приходится.

Дед держался подальше от гостей и старательно дышал в сторону, но Тим все равно ощущал исходящий от него запашок перебродивших грибцов.

Михаил тем временем неторопливо рассказывал маме, что им увеличивают обязательную разнарядку, но волноваться не о чем, вскоре пришлют споры более продуктивных грибцов, это уже вопрос решенный, так что урожай будет созревать быстрее, и заработки не упадут. Тим быстро заскучал… тут к нему снова обратился Анатоль.

– Простите, Тимур, мне ваше лицо кажется знакомым. Мы не встречались прежде?

Тим смешался, не зная, как ответить.

– Да я же не бывал во Франции… – выдавил из себя.

– А, так вы знаете, что я оттуда, – ровным монотонным голосом продолжил Анатоль. – Значит, мы не встречались… Жаль.

Тимур поглядел на франца с тревогой, однако тот не заметил оплошности собеседника и бубнил дальше.

– Понимаете, мне было сделано ментальное перепрограммирование, я теперь многого не помню. Иногда хочется узнать, кем я был раньше, встретить кого-то из прежних знакомых… А с другой стороны, если со мной была проведена эта процедура, значит, я совершил что-то плохое. Лучше не вспоминать.

– Урожайность должна повыситься, – журчал с другой стороны баритон Михаила, – так что и достаток не пострадает. И на совете общинников я поставлю вопрос о надбавках…

Мать поддакивала: мол, достаток не должен уменьшаться, если передовая бригада, то и достаток должен быть. Дед брюзгливо бормотал себе под нос, что молодежь никого не хочет слушать – ты им о политике, а они…

Тим снова почувствовал себя неуверенно. Вот как здесь, значит, люди общаются: каждый о своем. Вроде в одной тесной комнате собрались, а и то умудрились несколько разговоров вести сразу. В САВКСе с друзьями – не так. Один говорит, другие слушают, иначе нельзя. Ну, иногда перебьешь кого, если есть что сказать, если лучше знаешь. Ведь это же правильно. А в бою как? Боевая дружина – один организм, нельзя, чтоб каждый на себя тянул. Все вместе, единое целое. Хорошо бы весь Уклад так… Да где там – мирские! Всяк в свою сторону глядит. Тим решил поговорить с Анатолем, все лучше, чем дедовы причитания.

– А вы точно все забыли?

– Ну почему же, не все. Говорят, перенастройка нейронных цепей бывает разной глубины, и я подвергся самой простой. Помню французский диалект, помню какие-то улицы, не похожие на здешние. Мне сказали имя – Анатоль. Но сам я его не помню. Здесь меня называют Толей, я не против, даже нравится. Странно, ваше лицо мне все-таки кажется знакомым. Вы уверены, что мы не встречались прежде? Может, не во Французском округе, может, я уезжал куда-то? Ведь я же хорошо говорю российским языком…

Тима выручила Катька. Подскочила, потянула за руку и объявила:

– Тимка, не слушай его! Толик ко всем так пристает, знакомых ищет! И всем говорит, что лицо знакомое!

Балаян потупился.

– Толя, вы с Тимой не встречались, – последние слова сестра произнесла с нажимом, франц торопливо закивал. – А теперь прошу к столу.

Мать уже включала телевид. В самом деле, скоро шесть – время вечерней молитвы, после которой принято ужинать. Сколько Тим помнил, в их доме всегда было так заведено, да и у других то же самое. Все стали кружить вокруг стола, со скрежетом сдвигая стулья, – выбирали места, будто выполняли важный ритуал. Тима осенило – а ведь для мирян такие вот незамысловатые домашние действа чем-то сродни молитве! Их жизнь наполнена этими мелочами точно так же, как жизнь послушника, – исполнением службы. Не воинской службы, а службы в широком, большом понимании – молитва, пост, ну и защита Уклада, само собой, тоже.

Наконец расселись. Катька оказалась по правую руку от матери, Тимур – по левую. Ему в соседи достался Анатоль. И хорошо, что не дед. Губастый Михаил сел с краю, справа от невесты. Тим присмотрелся к будущему родственнику – наверное, скоро и за него придется молиться да лампадки зажигать? Он ведь такой же, как и другие миряне, добрый, хороший, но… простой?

Будущий зять тем временем завел целую речь. Какое сокровище Катерина, да как он счастлив, да как неудержимо станет о ней заботиться… Мать тоже в ответ начала говорить что-то долгое и значительное. Тут из телевида донесся звук колоколов, и все смолкли, уставившись в мерцающее окно экрана. И тогда Тим понял еще кое-что важное. Не то чтобы он этого не знал раньше – знал, конечно, но вот воочию увидел, как совершенно разные люди, только что говорившие каждый о своем, не слушавшие соседа, не желавшие знать ничего, кроме своих суетных словес, – замерли, притихли. И слова стали у всех общими – «Всевечный, един и неделим…» Мир – разделяет, молитва – соединяет! Только что за столом были миряне, каждый со своими мыслями, разговорами, мечтами, тайнами и мелкими тленными радостями, а теперь – единое духовное возвышение. Вот про что дед говорил, вот он, главный ритм, то, что сплачивает всех. Нет, не зря Тим приехал домой, стоило окунуться в мир, чтобы понять и почувствовать!

Едва моление окончилось, тут же прекратилось единство. Дед торопливо взялся за миску с яичным салатом, мама привстала и принялась назойливо предлагать Михаилу покушать того и этого. Катька сперва откинулась на спинку стула, потому что мама тянулась с тарелкой к будущему зятю мимо ее носа, а после налегла локтями на стол. И подумал Тим, что не только его к ним отношение изменилось, но и их к Тимуру – во всяком случае, матери с сестрой. Они теперь ощущают себя с ним неуверенно, будто не совсем понимают, как на него реагировать, на его поступки и слова, потому что чувствуют: брат и сын изменился, стал будто немного чужим. И дело тут, понял Тим, не столько в том, что он закончил Военно-Духовную Академию, стал иеросолдатом, сколько в языке, которым он с ними разговаривает, и соответственно в мыслях и чувствах, которые он теперь может выражать, а раньше не мог – они же не могли до сих пор.

Потом сестра плаксивым тоном попросила: «Мам, дай карточку, я третий канал включу», – и выразительно глянула на жениха. Михаил снова поблагодарил назойливую хозяйку: «Спасибо, Мария Федоровна, сейчас и этого попробую, сейчас…», – улыбнулся Катьке и нарочито неторопливо полез в карман – за карточкой. Тим опередил его, вскочил и почему-то виноватым голосом выпалил:

– Сидите, я сам! У меня достаток скопился, и премиальные, и командировочные…

Будто оправдывался. А почему? Честный достаток в родительском доме потратить на укладное телевиденье – почему же нет? Что в этом плохого? Эх, отвык от мира!

Приемный блок слизнул карточку, и внутри у него заскрежетало. Нечасто механизмом пользуются. Катька сорвалась с места, протиснулась мимо жениха – тот, скрипнув стулом, подвинулся, вжимая мягкий живот, – присела рядом с братом и зачастила скороговоркой молитву святой Кларе, покровительнице телевиденья.

Наконец прибор считал достаток, хрипло протрещав напоследок, мигнул зеленой лампочкой. По экрану пошли серые полосы – настройка на новый канал.

– Видишь, святая Клара помогла! А ты и не дотумкал, Тима, – победоносно объявила Катька, поднимаясь. – И чему вас там учат…

– Учат не взывать всуе к Всевечному и избранным его.

– В чего? В какой суе?

– В суете, значит, из-за ерунды, иначе говоря. Приемный блок пропылился, его чистить надо.

– Много ты понимаешь! «Из-за ерунды», – передразнила сестра. – «К сфирам иным» сейчас начнется, очень интересная лента. Сорок девятая картина. Я и так две картины кряду пропустила, хорошо, Тонька пересказала.

– Слушай, Тима, Катюху, – поддержала мама. – Она умница, с любой техникой управляется, если где какая машинка отказала, так всегда нужную молитву прочтет или заговор, ладу даст.

Катька победно хмыкнула и вернулась на место, как бы невзначай задев бедром руку Михаила. Эх, суета! Тимур тоже сел за стол, а в экране телевида уже плыли какие-то неземные пейзажи, объяснялось содержание предшествующих серий. Иногда давали титры большими, в пол-экрана, буквами, диктор вслух перечислял имена актеров и создателей ленты.

– Кажется, у нас этот фильм тоже показывали, – морща лоб, шепнул Анатоль. – Но я его не смотрел.

Тут началось действие. Тимур покосился на Катьку; сестра застыла, приоткрыв рот. Ее страшно занимало происходящее на экране. А там у края обрыва стояли герой с героиней в костюмах космопроходчиков, под обрывом же пузырилась, исходила вязкими потоками дыма фиолетовая полужидкая масса. Над головой висели зеленоватые тучи, подсвеченные сполохами молний. Герой, красавец– мужчина с седыми висками, указал на мрачный пейзаж и промолвил: «Как сурова природа этой сфиры… Но и здесь будут цвести яблони! Представляете, Анастасия?» Спутница, невысокая девушка, слегка похожая на Катьку, но с более умело накрашенными глазами, подалась вперед и, широко раскинув руки, ответила восторженным тоном: «Да, да! Когда-нибудь, спустя годы, мы возвратимся сюда – и не узнаем в цветущем краю этого мрачного болота. И я скажу: о мой милый, мой нежный прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, здравствуй!.. Здравствуй!..»

– Чехов, «Вишневый сад», – вдруг объявил дед.

– У Чехова было «прощай», – кивнул, оборачиваясь к старику, Балаян. – Интересное решение…

– Удивительно, что кто-то еще помнит Чехова, – буркнул дед. – Тем более в телевиденье. Да и зачем? Чехов может казаться избыточным, хотя…

– Ну, тише! – шикнула Катька. – Дайте послушать, чего пристали со своим чехом! Сейчас, наверно, капитан ей объяснится в любви, а вы шепчетесь!

Тимур вздохнул: снова все были порознь, каждый хотел говорить о своем. А капитан все никак к любви не переходил. И героиню это не смущало, она весело щебетала: «Какое низкое здесь небо! Знаете, дома, на Земле, я часто глядела в небо и думала, что там живет Всевечный, а теперь мы так далеко от родной сфиры. От нашего неба!» «Все верно, Настенька, – рассудительно отвечал герой ленты, – когда ты была маленькой девочкой, то не видала и не знала ничего выше неба. И, конечно, ты полагала, что Всевечному место там, в вышине. Теперь ты взрослая, ты открыла новые пространства и новые небеса, и ты повсюду видишь Всевечного, познаешь, насколько чудны дела его». Тут Балаян, не прекращавший шептаться с дедом, немного повысил голос:

– Иногда я думаю: это даже хорошо, что не помню, за что моя психика была откорректирована. Когда я пытаюсь вспомнить прошлое, болит голова, становится дурно. Я ведь немолодой человек, у таких, как я, нет ничего, кроме прошлого. И я своего прошлого лишен. За что? Должно быть, я великий грешник и совершил ужасное злодеяние… Может, кого-то покалечил? Может, даже убил? Ничего не помню! Что, если я отнял человеческую жизнь? Или даже не одну жизнь, а много. Тогда это, наверное, замечательно, что не помню собственных преступлений.

«И вправду замечательно, – подумал Тимур, – что этот Анатоль не помнит, какие ужасные слова бросал арестовавшим его послушникам. Он в самом деле был большим грешником… и милостив Кадмон Вознесенный, что Анатоль может жить без памяти о прежних заблуждениях».

VI

Дома у них компьютера не было. Катька как-то хотела купить и поставить, чтоб в сфиронете с людьми всякими общаться и в игры играть, но мать не разрешила, потому что побаивалась этих устройств, да и вообще – дорого ведь.

Пришлось идти в ближайшую церковь. Тим миновал два квартала, потом, чтоб не сворачивать, нырнул в большой торговый центр неподалеку от Красной площади. Центр-то большой, а вот народу в нем немного: во-первых, рабочее время, во-вторых, люди в основном на «блошке» отовариваются. Прогулявшись по гулким залам, покинул здание через выход на другой стороне; еще сотня метров – и вот она, знакомая церквушка с черно-золотым флагом на куполе, замыкающая улочку-тупик. В ней был зал со столами, на которых мониторы стояли. Возле дверей на стуле устроился молодой служка, рядом стоял низкий столик со всякой снедью и напитками: легкое красное вино, чай, тарелочки с сушеной рыбой, хлебом и сладостями. Вся пища освящена и особо для организма благостна.

– Вам компьютер? – спросил служка.

– В сфиронет надо, – ответил Тим, отчего-то смущаясь, – маршрут паломничества узнать.

Он обозрел стол, попросил чая. Пока служка разогревал воду в старом электрочайнике, Тимур огляделся: в зале пусто, только за дальним широким столом, где было сразу два монитора, сидели двое чиновников в просторных черных костюмах, с большими поблескивающими крездами на груди, с похожими лицами: крупными, бледноватыми, очень ответственными, серьезными. Они пили вино из маленьких стаканчиков, иногда поднимали головы и обменивались репликами поверх мониторов.

Получив чай, Тим отдал служке свою карточку, тот сунул ее в стоящий на углу стола кассовый аппарат, снял оплату и вернул.

– Пройдите вон за тот столик, – он показал в противоположный от чиновников угол зала.

Усевшись, Тимур вставил карточку в щель на боку системного блока. Машина пискнула, сжала тонкий пластик (теперь достать можно будет, только когда сеанс завершится). Развернулась личина приветствия, с которой любое путешествие по сфиронету начинается, и там два узких поля – сетевое прозвище и личный пароль ввести надо. Имя у Тимура в сфиронете было «Timmi!», да и пароль немудреный: дата рождения. Он слышал, есть миряне, особенно из молодежи, которые в электронной сети много времени проводят, там ведь игры всякие и прочее, но сам этими делами не очень увлекался. Сфиронет – скучное место, то ли дело реальная жизнь.

Затренькала синтезированная мелодия, повторяющая напев «Девы днесь», которую в церквях часто исполняют, и его перенаправили на главную личину Божьего града. По краям экрана возникли церковные башни с колоколами, на заднем плане – контуры Триждыстроенного храма, а поверх лента новостей. Чиновничьи дела, военные, экономические, мирские – спортивные и прочее. Мелодия сменилась на «Тропари на вечерне». Тим оглядел личину, нашел колонку с перечнем разделов и перешел в «Географию». Зазвучало «Днесь спасение миру бысть», и тут же в правом нижнем углу экрана возник Строгий Дьякон. Погрозив пальцем, стал разевать и смыкать крошечный ротик, а из динамика под монитором раздалось предупреждение о том, чтобы Тим долго в сфиронете не находился и вообще за компьютером не сидел: для глаз вредно.

Речь была вроде и недолгой, но говорил Дьякон размеренно, неспешно, так что Тим несколько раз порывался перескочить куда-то в другое место сети, однако же сдержался и дослушал до конца: раз решили этакую штуку устроить, значит, есть в том необходимость, не следует избегать, о тебе же заботятся. Слушая, вспомнил отчего-то про американку, Джейн Ичеварию. Он ее тогда в суматохе особо не разглядывал, но все ж таки заметил: симпатичная девица, и ликом и фигурою… Тут очень кстати заиграло «Плотию уснув», и он поспешно о другом стал думать, вернее, принялся усиленно принуждать себя думать о другом: о деле, о паломничестве.

Когда Строгий Дьякон смолк, Тим открыл карту губерний, стал вертеть ее по-всякому, увеличивая и уменьшая отдельные области, а после заметил ссылку под названием «определитель маршрутов» и прошел по ней. Возникла новая личина – опять карта мира, а над нею надпись, мол, надобно выделить пункты отправки и прибытия. Тимур так и сделал. Почти сразу высветился маршрут: несколько прямых и кривых линий разных цветов, а с ними рядом условные значки, показывающие вид транспорта. Ага! Значит, сначала на внутреннюю монорельсовую линию Московского района надобно сесть, она доставит до Брянска. Там пересадка на линию Киевского района, по каковой следует достичь моря. Далее скоростной корабль довезет до Александрии, ну а после… Тим откинулся на стуле, слегка даже глаза прикрыл, смакуя про себя эти слова. Сверхскоростная Монорельсовая Магистраль «Великий Нил». Грандиозное сооружение, построенное вскоре после Вознесения Кадмона.

Да полно, хватит ли достатка! – спохватился он вдруг. Ведь билет на Нильскую магистраль, из конца ее в конец, ох и стоит! Даже если самый дешевый брать… Ужаснувшись, кляня себя – и как про то ранее не подумал, безмозглый, тратил достаток на телевид Катькин да на прочую ерунду! – перешел на личину Магистрали. И тут дьякон-соглядатай, все это время стоявший в углу и за Тимуром укоризненно наблюдавший, призывно поднял ручки над головой, сжимая в них большой конверт. Надо же, так Тимуру электрописьмо пришло! Карточка все еще торчала в щели компьютера, то есть Строгий Дьякон «знал», кто таков есть Тимур Жилин, вот и проверил его ящик автоматически. Ящик этот был открыт на официальной личине САВКСа, где у каждого послушника личная электропочта имелась, хотя ни разу до сих пор Тимур ее не пользовал: некому было электрические послания отправлять.

Он щелкнул по письму в руках соглядатая – открылась личина электропочты и заиграла в бодром темпе «Разделиша ризы Моя себе». Некоторые время Тим смотрел на экран, соображая, что к чему, наконец понял и открыл свой ящик. И увидел письмо от Карена Шахтара: «Жилин! При покупке билетов вводи код для особых скидок. У Изножия найди отца Лучезара, он поможет с обратной дорогой». Дальше шли семь цифр. Тимур слегка удивился, но цифры запомнил, вернулся в «Географию» и оттуда по ряду ссылок попал на личину монорельса Московского района. Заказал билет – дорого! Нет, не хватит на путешествие, куда там… Но тут увидел в левом нижнем углу надпись мелким шрифтом: «код скидок», а рядом: «код особых скидок». Вписал цифры во второе окошко, нажал курсором на «аминь». Миг – и сумма билета уменьшилась раз этак в пять! Тимур ухмыльнулся, одновременно радостно и растерянно. Обо всем отец Карен позаботился, не забыл, что Тим надумал в паломничество, договорился. А ведь это не просто для офицера САВКСа – выйти на чиновников, управляющих монорельсовой службой, и добиться, чтобы такое вот устроили, потому что – ну кто такой Тимур Жилин? Да никто, с чего вдруг ему столь изрядная скидка? Ведь она, наверное, не только на этот билет, но и на все прочие? И монорельс, и пароход, на котором два моря переплывать, да еще и Нильская магистраль. Странное, однако, дело. Откуда у отца Карена такие связи?

Тимур оплатил билет, и по команде транспортной службы компьютер влил в его карточку соответствующие данные. После он стал переходить с одной личины на другую, а Строгий Дьякон везде сопровождал, маячил в углу, иногда меняя позу: то руки на груди сложит, то начнет переминаться нетерпеливо с ноги на ногу. Да, в сфиронете не побалуешь, там всегда видно, где, кто и как…

В общем, когда весь маршрут был оплачен, у Тима даже слегка достатка на карточке сохранилось. Отключившись от сфиронета, он немного еще посидел, про себя удивляясь расторопности отца Карена, потом карточку вытащил, кивнул служке и покинул церковь.

* * *

Мать с Катькой, узнав, что Тимур уезжает, расстроились. Хотя Катерина скорее возмутилась, очень негодовала: она с чего-то решила, что братец останется на свадьбу, которая, как выяснилось, уже скоро. Но не через неделю же? Нет, ты что, через месяц только! Пришлось объяснять, что на месяц он бы в любом случае не мог задержаться, отпуск-то двухнедельный, а это тебе не оранжерея какая-нибудь, не отпросишься, вот как Катька сейчас, чтобы Тима на вокзал проводить.

Он собрал сумку, попрощался с дедом – который глядел серьезно и отчего-то укоризненно, но про прививку, слава Всевечному, ничего не говорил, – и вместе с женщинами пошел на станцию монорельса. Подумал: а мог ведь еще на пару дней задержаться. Но… Будто пятки горят, нет сил больше на одном месте топтаться, вперед надо, в будущее! К Изножию, а после, вернувшись в Божий град, тут же явиться в местное отделение ВКС и сразу – на службу, сразу отправиться к месту, которое для него определят. Ведь учеба закончена, и вся жизнь впереди! Да какая жизнь, сколько всего предстоит увидеть, сделать, какие дали открываются, горизонты! Будущее – большое, незнакомое, увлекательное – ждало его, звало к себе, торопило: быстрее, вперед, спеши, завтра будет интереснее, чем сегодня.

И торопя это «завтра», стремясь к тому, что ждало за поворотом жизни, Тимур не мог больше в тихой, сонной Москве оставаться, не мог в знакомой квартирке жить, дышать привычными запахами детства, слышать шебуршание матери на кухне, кряхтение деда за стеной, топот Катькиных каблуков. Семья была воплощением прошлого, ну а будущее заполнено важными захватывающими делами, о которых Тим пока еще ничего не знал, лишь предвкушал их, и чтобы ни одно не прошло мимо: вперед, беги, спеши, не ждет время!

Они попрощались, обнялись, поцеловались. Мать заплакала, у Катьки тоже глаза на мокром месте были, но она держалась, разве что носом хлюпала; боялась, видать, что тушь потечет. Тимур ощущал грусть, но больше – особое, не передаваемое словами волнение. Он перевернул страницу жизни. Страницу важную – пролог, – на которой много всякого написано было. Но теперь всё, позади она, и семья – тоже позади. Увидит ли их еще когда-нибудь? Конечно, должен увидеть, как же иначе, но почему-то казалось: нет, никогда больше.

* * *

Мелькали станции, поля, речки, общинные фермы, холмы, города – милые, уютные и очень спокойные, похожие друга на друга тихие городки Уклада. Лица случайных попутчиков вереницей плыли мимо, тут же забываясь, улетая из памяти, – и вот уже Брянск, большой город, один из важных узлов монорельсовой сети. Здесь пришлось пять часов ждать поезда, на который следовало пересесть; Тимур прогулялся по улицам, пообедал в блинной. Вспомнил заведение, что разгромили францы на площади возле Крездовой башни, подивился, каким наивным был в ту пору, как переживал, краснел, смущался, когда на него африкан упал, а братья подшучивать стали. А после пришла интересная мысль в голову: но ведь и через год, когда стану вспоминать себя прежнего – то есть теперешнего, – вновь подумаю: вот ведь наивным каким был, малоопытным. Это ж надо, подойти к отцу-командиру и вопрошать у него по поводу зловещих видений девиц без облачения! Но тут же понял – нет, это до задания в Голливуде было. Теперь-то я другой. Подземелья под голливудскими холмами, узкоколейка, сражение с американкой-безбожницей, взлет межсфирника и, главное, временная смерть – будто водораздел, граница, отделяющая меня прошлого от меня нынешнего. Как бы я после того к отцу-командиру с вопросом про необлаченных девиц подошел? Да никак! И в голову бы не взбрело с такими глупостями…

Вот когда, выходит, повзрослел? У других это дело медленное, подспудное; время, когда они себя подростком или юношей ощущают, от того времени, когда уже понимают, что мужи, мужчины, – четкой, хорошо осознаваемой границей не отделены, но постепенно, неощутимо для разума одно в другое перетекает. А у меня вот как вышло: раз – и взрослый. Или нет? Или только сам себе таким кажусь? Ну, не совсем взрослым, но уже, конечно, далеко не юнцом. Хотя ведь от того, каким сам себя считаешь, как себя видишь – зависит поведение, зависит то, как держишься, соображения и чувства, в конце концов, зависят, а раз так, значит, самоощущение все и решает? Кто полагает себя мужчиной – тот им является, а кто чувствует юношей – тот юноша и есть? Да, точно! Взрослее стал, сами размышления эти и есть тому свидетельство, прежнему мне мысли такие в голову просто не пришли бы, вот в чем дело.

Он расстегнул пуговицу, сунул руку под рубаху и осторожно пощупал шрам на груди. Тот зарубцевался, однако так и остался выпуклым, бугристым. Чуть закололо сердце… Почему почти всякий раз, когда он про обстоятельства ранения вспоминает или шрам трогает, – ноет оно? Не к добру, надо у медиков провериться. Хотя нет, не страшно, наверняка это что-то психологическое. Лучше уж помалкивать, а то, помилуй Всевечный, еще от полетов отстранят. К тому же ведь проверяли его всячески, перед тем как из больницы выпустить. Если бы какие-то сомнения имелись – медики бы разрешения не дали, и тогда прощай, боевая служба. Тим аж похолодел от одной только мысли. Вот тебе и благодарность к американке! За что благодарность, за то, что штык-нож в грудь вонзила? Ну да, после она Тимура к жизни вернула и вытащила из пещеры, но она же его и довела до того, что сам Тим вылезти не мог; она его, можно сказать, убила! Выходит, не за что благодарить? Или все же есть? Американка убила или нет – вопрос в том, что могла ведь бросить там, да не бросила. Значит, повод для благодарности имеется, невзирая даже на то, что она же Тимура и довела до состояния, когда его оживлять и спасать из пещеры пришлось. Хотя отец Карен говорил, девица его спасла, чтоб заложника иметь. Так никто и не рассказал Тимуру: когда Джейн Ичевария его на поверхность подняла, где как раз патрульные появились, угрожала она им, что убьет десантника, или нет?

Вконец запутавшись, он приказал себе больше не думать про безбожницу и отправился прямиком в районное войсковое отделение, отметился там, доложился: иеросолдат ВКС Тимур Жилин проездом к Отринутому Изножию. Спросил, есть ли для него приказы от командования, – нет, приказов не было, продолжайте паломничество, рядовой.

Тимур и продолжил: сел на монорельс дальнего следования, который прямым маршрутом к морю шел. Хотя, собственно говоря, паломничество-то еще и не началось, однако Тим уже готовился к нему, и в вагоне-ресторане ел только пищу из постного меню.

Киев, Брашов, Бухарест, Пловдив… Линия по большей части была провешена на высоких решетчатых колоннах, но когда очередного поселения достигала, опускалась – шла по крышам или прямо по улицам, огороженная столбами с оградой-сеткой. Сменялись районы и города, пролетали засеянные поля, лесочки, рощи, синие полоски рек, весь пестрый ландшафт, вся сфира неслась назад, в прошлое Тима, а впереди, подобно огромному сияющему солнцу, медленно, но неотвратимо выползавшему над горизонтом, вставало будущее.

И вот наконец обширный залив и город со странным названием Салоники. Покинув вагон, Тимур прогулялся по жарким ярко-желтым улочкам, среди непривычно суетливой толпы, добрался до порта, ощущая растущее волнение, поднялся на смотровую башню, что высоко над городом вознеслась, и вдохнул полную грудь густого от соли горячего воздуха. Огромный порт внизу кипел, посверкивал мириадами стальных сполохов, гудел сиренами, скрипел лебедками, грохотал, лязгал и бубнил на тысячи голосов. Краны, лабиринты контейнеров, погрузчики, бетонные скосы, кубы, пирамиды и параллелепипеды, сплошные ровные линии да прямые углы, никаких извивов, нет природной мягкости очертаний, все твердое, шершавое, и среди построек бурлит шумливое, горластое многолюдье, а дальше пенистые зеленоватые волны бьются в отвесные берега, могучие сваи уходят в глубину, пирсы – и корабли, корабли, корабли… Но Тимур лишь скользнул взглядом по кишащему жизнью правильно-геометрическому миру у своих ног и сразу вперед уставился. В две стороны, будто исполинские десницы, расходились берега, а перед ним было море, бескрайняя синь под синью неба. Огромный мир – необъятный, бесконечный, мириады людей, дел, событий. И ты совсем маленький, незаметный во вселенской толчее, сутолоке, кипении жизни, но посреди этого не затеряешься, не сгинешь, оставишь след, ведь ты – на ладонях Господа.

Он стоял долго, охваченный чувством единения со всем живым и в то же время – ощущением непреложности собственного существования, материальности и важности себя самого, необходимости для всего мира личного Тимурова будущего, всех свершений, что еще предстоят, важностью их для человечества. А потом на смотровой площадке появились другие люди, и Тим пошел вниз. В местном отделении ВКС сказали неожиданное: какие-то события начались в межсфирии, однако подробности пока неведомы. Тимур попытался хоть что-то узнать, но уточнений не последовало, ему поведали только, что путешествие, конечно, не отменяется, однако следует поторопиться, прибыть к Башне До Неба как можно быстрее, дабы завершить паломничество. И велели готовым быть. К чему готовым – осталось неизвестным. Хотя дежурный дьякон, куда-то дважды позвонив и с кем-то переговорив, а после проверив через сфиронет, сказал Тиму, чтобы тот сходил в кассу пассажирской части порта и билет свой сдал. Взамен дадут другой – на челн. Оказалось, между Салониками и городком под названием Джуба курсирует быстроходный транспортник. Как понял Тимур из туманных пояснений, он на маршруте один – бывшая военная машина, крупногабаритная, переоборудованная для пассажирских рейсов. Людей туда немного помещается, оттого летают все больше ответственные военные мужи да чиновники, каждая минута жизни которых столь для Уклада ценна, что им дозволительно пользоваться некоторыми благами, недоступными простым мирянам.

Челн поднялся на следующее утро с небольшого аэродрома на краю города. Летели несколько часов, иллюминаторов не было, лишь экран телевида в конце салона, на который транслировалось изображение моря с изредка проплывающими по нему едва заметными крапинками малых островов. Миновали вытянутое светло-желтое пятно – Крит, – а после монитор вновь залила синева, и больше уже острова не появлялись. С Тимом летело десять человек, сплошь солидные великовозрастные мужи, в беседу никто вступать не стремился, так что он всю дорогу промолчал.

В принципе, челн мог бы донести их прямиком до Башни, но на определенном расстоянии от той всякие полеты запрещены. Сели на небольшом аэродроме в полукилометре от Джубы; тут же рядом имелась станция монорельса, последний отрезок пути. Поезд оказался совсем не таким, как те, в которых Тимуру раньше доводилось ездить: не ряды коек или сидений вдоль стен, но отдельные купе, на три, четыре и шесть мест. Тиму предстояло ехать в четырехместном. Ощущая себя несколько по-барски, вальяжно, так что даже неприятно как-то стало, пассажир проверил номера коек, которые здесь располагались двумя парами, одна над другой. Его полка оказалась верхней. Что ж, лезть туда и лежать? Да ведь светло, спать неохота и вообще – до Изножия ехать несколько часов всего. А сумку куда деть? В узком купе и поставить негде… Неуверенно озираясь, Тимур сел возле окна, упершись коленом в стойку откидного столика, что торчал под окном между нижними койками. Отодвинул слегка занавеску. Снаружи была асфальтированная платформа, за ней станционные здания, а дальше – желтые барханы, поросшие кустарником, за которыми уже стояли дома Джубы. На платформе люди ходили, кто-то в монорельс садился, другие нет. Жарко, душно, а небо такое яркое, что глаза слепит. Изножия отсюда не видно, хотя Тим ощущал близость самого святого места сфиры. В груди возникло чувство, схожее с тем, что посетило его, когда с башни порт и море разглядывал, хотя, пожалуй, несколько все же иной природы: некое душевное устремление, но не в будущее Тимура направленное, а в прошлое всечеловечества, к корням его, истокам. Ведь что ни говори, Изножие – это и есть сама История, материализовавшаяся в великой постройке…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю