Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Виктор Гюго

ДОНЬЕ РОЗИТЕ РОЗЕ

 
1
 
 
Этот голубой малыш,
Что по воздуху несется
И всегда, когда ты спишь,
Ногтем в дверь твою скребется,
 
 
Он – мечта моя. В мольбе
У порога ждет, робея,
Хочет он войти к тебе,
Быть хоть прихотью твоею,
 
 
Быть твоим слугой. Кого ж
Ты найдешь еще примерней?
Он в лучах зари вечерней
Так на ангела похож:
 
 
Крылья – с именем твоим,
А с моим – его колени.
О прекрасная, ты с ним
Сговорись без размышлений.
 
 
Он проворен и смышлен,
Весел, нежен чрезвычайно,
Но меня поранил он
Ногтем розовым случайно.
 
 
2
 
 
Пусть к тебе без промедленья
Входит бедная мечта;
Бедность ведь не преступленье.
В сердце дверь не заперта,
 
 
И твое не на запоре.
Так мечте, летящей к вам,
Открывайте же, не споря;
Отворите дверь, мадам.
 
 
Я страдаю. Равен году
Миг короткий для меня.
Мой гонец, обет храня,
Все свершит тебе в угоду.
 
 
Твой прелестный лоб едва
Тронув легкими крылами,
Он огонь зажжет сперва,
А потом раздует пламя.
 
 
Твой оберегать покой
Полон рвением единым,
Будет он пока слугой —
После станет господином.
 

РОЗИТЕ

 
Любить ты не желаешь, злая?
Весна в печали слезы льет;
Послушай, что в расцвете мая
Влюбленный соловей поет.
 
 
Знай, без любви ни обаянья,
Ни прелести у женщин нет.
Без солнца в небе нет сиянья;
Оно зайдет – погаснет свет.
 
 
В урода можешь превратиться,
Когда любить не будешь впредь.
Поет об этом песню птица, —
Другой она не может петь.
 

СВОЕВОЛЬНОЙ КРАСАВИЦЕ

 
Любовь – смятенье,
Но страсти дрожь
В одно мгновенье
Передаешь.
 
 
Пока, вздыхая,
Гляжу с мольбой,
Ты, дорогая,
Шути и пой.
 
 
Не верь признаньям,
Пока, любя,
Я с упованьем
Молю тебя,
 
 
Пока, рыдая,
Кляну недуг…
Страшись, когда я
Дрожу, мой друг.
 

СЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК
ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

 
Бал. Сельский бал. Войдем в палатку,
Усмешку прочь стерев с лица.
А голос музыки украдкой
Уже волнует нам сердца.
 
 
О ужас! День еще в разгаре,
А здесь – галоп во весь карьер.
С Мадлон – отнюдь не робкой – в паре
Отнюдь не сонный пляшет Пьер.
 
 
Глядим, как жарятся каштаны,
Как пиво пенное течет,
Как пирожки горой румяной
Веселый соблазняют рот.
 
 
Приходит вечер. Прочь заботы!
Обед на травке полевой…
И каждый нежен отчего-то,
И каждый – молодец лихой!
 
 
Тенист зеленый свод дубравы,
Белеют скатерти под ним.
Честны невинные забавы,
А небосклон необозрим.
 

РОЗА СЕРДИТСЯ

 
Что с вами случилось? Вы в ссоре?
Влюбленные все таковы!
Желанное «ты» в разговоре
Внезапным сменяется «вы»;
 
 
И тягостны сердцу оковы,
День меркнет, и в чувствах разброд,
И небо любви так сурово
Влюбленных дождем обдает!
 
 
Вот так-то беспечно порою
Идем мы в зеленую сень,
Обрадованные зарею,
Сулившей безоблачный день, —
 
 
А в полдень лазурный и жгучий
Застигнуты мы невзначай
Свинцовой подкравшейся тучей…
Не прочь позабавиться май!
 

В РАЗВАЛИНАХ МОНАСТЫРЯ

 
Мы поем, восхищены
Светлым маем,
Щедрые дары весны
Собираем!
 
 
Шутим и смеемся мы
Без смущенья
Там, где слышались псалмы
И моленья.
 
 
Ново мне тебя женой
Звать, родная,
На веселый оклик твой
Отвечая!..
 
 
Сколько ласковых затей,
Сколько смеха!
Нам из гулких галерей
Вторит эхо.
 
 
Рвем жасмин в тени густой
И нарциссы
За надгробною плитой
Аббатисы.
 
 
Игры в прятки по кустам
Шаловливы,
Хоть и достается нам
От крапивы.
 
 
В древней мгле монастыря
Ярче, краше
Разгорается заря —
Счастье наше.
 
 
Мы резвимся без забот
И ликуем,
И давно потерян счет
Поцелуям
 
 
Меж аркад, колонн, гробниц
И ступеней…
Это – жизнь веселых птиц
В день весенний!
 

ЧРЕЗМЕРНО СЧАСТЛИВЫЕ

 
Когда с похищенной, с любимой
Найти убежище ты смог
На высоте недостижимой,
Где вам свидетель только бог;
 
 
Когда ее под пышной сенью
Цветов ты соблазнишь упасть
В ту бездну, что клубится тенью,
Где тишины и страсти власть;
 
 
Когда на дне той дикой чащи,
Во тьме лучистой – вновь и вновь
Целующим губам все слаще
Твой вкус божественный, любовь;
 
 
Когда до головокруженья
Близка любовников чета,
Когда в душе изнеможенье,
И немота, и слепота;
 
 
То в этом счастье не эдем ли?
Не небо ли? И тем сильней
Оно и раздражает землю,
Что горний свет несносен ей.
 
 
Такому счастью дуб огромный
Завидует; смятенье чувств
Оно несет лилее скромной:
Ей розан стар, и луг ей пуст.
 
 
Такое счастье, всем на зависть,
Волнует старца и юнца;
В цветах – и звездчатая завязь
По нем тоскует и пыльца;
 
 
И никнет гордый пестик долу
(А он и есть душа плода);
Оно за медом гонит пчелок
И ветерки туда-сюда
 
 
И птицам снится и стрекозам,
Которых осенью так жаль, —
Всему, что, в страхе пред морозом,
Уносится куда-то вдаль.
 

ГОСТЮ ИЗ ПАРИЖА

 
Чтобы я был роялистом!
Разве может длиться мгла,
Раз заря на небе чистом
Заявила: «Я пришла»?
 
 
Вот, под номером и датой,
Короли несутся вскачь…
И даны им аттестаты:
Вот король, читай – палач.
 
 
Нет, я больше в них не верю.
Кто ж преступным назовет,
Что открыл я солнцу двери,
Видел разума восход!
 
 
Был я в школе, где былое
Обучало нас, как встарь,
Но, сломив его устои,
Я иной учу букварь.
 
 
В нем, узнай, о гость веселый,
В нем природы голоса,
Лилии не для престола,
Не для виселиц леса.
 
 
Нынче верю я, что право
Всем чудесное дано
На любовь и на забавы,
На веселье и вино.
 
 
В Домреми, в жилье простое,
Эллин, ты пришел ко мне,
Но, как скиф, перед тобою
Я откроюсь не вполне,
 
 
Не совсем… лесные тропки
Пусть теряются в ветвях;
Пусть стоит любовник робкий
В приотворенных дверях.
 
 
Я люблю здесь час рассвета.
Здесь, в лесистой тишине,
Есть отшельник, друг поэта,
Есть и сыч – он недруг мне.
 
 
В Домреми пленила сердце
Мне волшебница моя.
В вешних листьях, как Проперций,
Звуки флейты слышу я.
 
 
Мой восторг – стихов тетрадка,
Пытка – женский силуэт.
О, китайская загадка,
Ревность! Худшей муки нет.
 
 
Парижанкой молодою
Я опутан и пленен.
Каждый тополь над рекою
В милую, как я, влюблен.
 
 
В Вокулер, в Солонь ли мчится —
Я за нею впопыхах.
Сердце радо, разум злится,
Словом, жизнь моя в цветах.
 
 
Поплатился я душою,
Аппетит я потерял,
Оправданье ж есть большое:
Башмачок ее так мал.
 
 
Вот моя, брат, авантюра,
А теперь давай решим
Все забыть с тобой: цензуру,
И священников, и Рим.
 
 
Всюду ярмарки и пляски.
А красавицы честны:
Мне обещанные ласки
Подарить тебе должны.
 
 
Пей же и люби, счастливый!
А король, шепну тайком, —
Это бога нос фальшивый,
Грубо склеенный попом.
 

ЦЕРКОВКА

 
1
 
 
По лесу я бродил весною…
Шел дождь, и я промок насквозь.
Зато мне чудное, не скрою,
Найти местечко удалось.
 
 
Лесная церковь – загляденье!
Зеленый храм… В том уголке
Услышит синей птицы пенье
Любитель странствий налегке.
 
 
Не из камней, однако, стены
Той церковки в лесу глухом.
Построили порой весенней
Ее боярышник с плющом.
 
 
Две ветки вход образовали,
Их обвивает дикий хмель.
Из листьев выложил спирали
Искусный каменщик Апрель.
 
 
Здесь архитектором природа,
Но ей, наверное, совет,
Как лучше выгнуть арку свода
(Что выкрашен в зеленый цвет),
 
 
Давали жаворонки, сойки
И коноплянки, – ведь они
Из гибких прутиков постройки
Свивать умеют искони.
 
 
Вот колоколенка – штокроза,
Чьи чашечки таят елей.
Из них с весны вплоть до мороза
Несется благовест шмелей.
 
 
Аккомпанировать готовый,
Шумит листвою старый клен,
И колокольчиков лиловых
Не молкнет радостный трезвон.
 
 
Здесь для крестин вполне годится
Из белой лилии купель.
Живет отшельница-мокрица
Под камнем, где большая щель.
 
 
Посередине – обомшелый
Валун, что служит алтарем.
Улитки вышили умело
Его поверхность серебром.
 
 
По стеблям дрока повилика
Поднялась лесенкой витой.
Жучки от мала до велика
Дорожкой пользуются той.
 
 
Кудрявый плющ спешит украдкой
Взобраться вверх – такой бунтарь!
Его фестоны в беспорядке
Уже завесили алтарь.
 
 
Не ладан – роз благоуханье,
Взамен святой воды – роса;
И видно – всякое дыханье
Здесь восхваляет небеса.
 
 
И солнцу, видно, не в новинку
И непоседе-ветерку
Ласкать здесь каждую травинку,
Склоняться к каждому цветку.
 
 
Зари сиянием объятый,
Весь храм в восторге трепетал…
«Дружок! – сказал паук мохнатый,
Розетку эту я соткал».
 
 
2
 
 
Какие дни нам подарила
Весна-колдунья! Тишь да гладь…
Везде спокойствие царило;
В лесу и в поле – благодать.
 
 
Цветы в объятиях сплетались,
Как все живые существа,
А овцы на лугу шептались:
«Какая вкусная трава!»
 
 
Жужжали пчелы-попрошайки.
С утра до вечера их рой
Весна кормила на лужайке
Нектаром сладким и пыльцой.
 
 
И сочетался в церкви браком
Один цветок с другим цветком:
Гвоздика – с ярко-красным маком,
А маргаритка – с васильком.
 
 
Старуха-яблоня беспечно
Роняла наземь лепестки.
По-детски так простосердечно
Порой смеются старики!
 
 
В церковном хоре вместе пели
Кузнечик, тощий музыкант,
Со снегирем, – всегда он в теле
И разодет, как истый франт.
 
 
А воробей на ветке гибкой
Все время прыгал. Я следил
За ним с невольною улыбкой:
Крылатый гаер походил
 
 
На танцовщицу, для которой
Натянута тугая нить
Была меж башнями собора,
Чтоб всех бездельников пленить.
 
 
В парчовой ризе под березой
Служил обедню мотылек,
А в стороне пыталась роза
Скрыть непочтительный зевок.
 
 
За ней ухаживал галантно
Всеобщий баловень, шалун,
Повеса-шершень элегантный,
Чей золотой блестит галун.
 
 
И млели, на красавца глядя,
Поденки, жужелицы, тли,
Стрекозы в кружевном наряде,
Что хоровод свой завели.
 
 
А дрозд с овсянкой из кувшинки,
Здесь чаша на двоих одна! —
По капле выпили росинки,
Опорожнив ее до дна.
 
 
Украдкой это наблюдая,
Уже не удивлялся я
Родству любви с расцветом мая…
Кто сам любил – поймет меня.
 
 
3
 
 
И вновь к вечерне прямо в чаще
Звон колокольчиков сзывал,
Мне храм лесной, как настоящий,
О вечности напоминал.
 
 
«Осанна» слышалась ромашек,
«Те Deum» пела и пчела.
От птиц и трав, цветов, букашек
Неслась всевышнему хвала.
 
 
Кидал шиповник тень густую…
В той церковке в лесном краю
Узнал я церковку родную,
Увидел милую свою.
 
 
У алтаря она склонилась,
Там, где жасмин и резеда.
Надежда вместе с ней молилась
И сны, что сгибли навсегда.
 
 
Я увидал былые грезы,
Былое счастье юных дней…
Мою любовь венчали розы,
И птицы пели мне о ней.
 
 
4
 
 
На незнакомца, озадачен,
Взирал высокий остролист.
Я был на вид весьма невзрачен,
А он, дождем омытый, чист.
 
 
Я был в грязи чуть не по пояс,
Дождь промочить меня успел;
А он, ничуть не беспокоясь,
Листвою мокрою блестел.
 
 
Светляк зажег мерцавший слабо
Фонарик, осветив притвор.
Сердитая большая жаба
Уставилась на мухомор.
 
 
Но вовсе не была надутой
Гризетка в платьице простом,
Что в городе звалась Анютой,
А здесь – анютиным глазком.
 
 
Малиновка воды искала…
Листок аронника любой
Служил подобием бокала,
Наполнен утренней росой.
 
 
Прекрасней нет нигде жемчужин!
Они скатились в птичий клюв.
«Вот для чего бывает нужен
Листок!» – подумал я, взглянув.
 
 
На паперти без остановки,
Меж лютиков и медуниц,
Старушки-гусеницы ловко
Вязали коконы без спиц.
 
 
Амвоном здесь – цветок тюльпана,
А рядом, в речке, камыши
Служили трубами органа
Для ветерка в лесной тиши.
 
 
Невдалеке, в часовне черной,
Живет могильщик-скарабей,
Внушая ужас непритворный
Большой лопатою своей.
 
 
Услышав голос мой, шиповник
Спросил: «То не Орфей идет?» —
«Нет, – отвечал ему терновник, —
Обыкновенный стихоплет!»
 

ВРЕМЯ СЕВА. ВЕЧЕР

 
Смеркается. Закат играет.
Сижу, любуясь, как всегда,
Остатком дня, что озаряет
Последний этот час труда.
 
 
А сумрак над полями – гуще.
Старик в отрепьях, мудр и прост,
Бросает урожай грядущий
Рукою щедрой вглубь борозд.
 
 
Над пашней силуэтом черным
Он высится… О, как же он
Уверен, видно, в плодотворном
Круговращении времен!
 
 
Так по равнине безграничной
Шагает он. Его рука
Швыряет семена привычно,
А я – все думаю, пока,
 
 
Свои покровы простирая,
Ночь воцаряется окрест,
До звезд как будто расширяя
Державный сеятеля жест.
 

«Вот дети стайкой белокурой…»

 
Вот дети стайкой белокурой
Читают вслух, склады твердят,
На них ворчит учитель хмурый
И не глядит из класса в сад,
 
 
Хоть приоткрыта дверь. К дубраве
Я прохожу окрай болот,
Туда, где в трепете и славе
Разбуженный апрель встает.
 
 
Поет о вечном хор согласный:
Ликует дрозд, гремит ручей.
Цветы сотворены из ясной
И чистой красоты лучей.
 
 
По букварю, всех книг чудесней,
И я учить склады готов:
Барвинок в поле – стих из песни,
Орел под небом – пенье строф.
 
 
Но вот загадка: всюду пятна;
Где лилия, там и репей —
Дурной, колючий. Непонятна
Их близость разуму людей.
 
 
Пока свистел скворец, гляжу я,
Чирок трудился – и не зря:
Он в клюве держит, торжествуя,
Трепещущего пескаря.
 
 
А тот пескарь, поживы ради,
Следил сейчас за пауком,
Который, прядая по глади,
Заглядывал в подводный дом.
 
 
Лай… Выстрел огласил поляну…
Пришел охотник! Я душой,
Я сердцем ощущаю рану!
Где мирный, сладостный покой?
 
 
В тоске бреду по бездорожью
И в сотый раз гадаю я:
Откуда зло? Ошибка божья,
Описка в книге бытия?
 

«Шесть тысяч лет…»

 
Шесть тысяч лет в войну все тянет
Драчливый род людской, а ты…
А ты, о господи, все занят —
Творишь ты звезды и цветы.
 
 
И все советы, что от века
Так щедро сыплются с небес,
Не действуют на человека,
Когда в него вселится бес.
 
 
Резня, победа, шум погромный —
Мир этой страстью обуян.
И бубенцом для массы темной
Звучит военный барабан.
 
 
На триумфальных колесницах
Химеры славы лихо мчат,
И стынет кровь детей на спицах,
И кости матерей трещат.
 
 
Нет счастья нашего жесточе:
Оно – в словах: «Умрем! Вперед!»
Трубить атаку, что есть мочи,
Так, чтоб слюной был полон рот.
 
 
Дым. Блещет сталь. Мы – не как люди,
Как псы – на вражеский бивак
Бежим, взбесясь. Огонь орудий
Душевный озаряет мрак.
 
 
Все это – их величеств ради.
А им – тебя похоронить, —
И не останутся в накладе, —
Столкуются: ты можешь гнить…
 
 
На поле брани роковое
Придет шакал и ворон вслед
И станут, каркая и воя,
Глодать истлевший твой скелет.
 
 
Народы ведь не терпят, чтобы
Сосед под боком жил. Куда!
Так нашу глупость ядом злобы
Раздуть стараются всегда.
 
 
«Вот этот – русский. Режьте, бейте!
А тот – хорват? Стрелять! Стрелять!
Так вам и следует! Не смейте
В мундирах белых щеголять!..
 
 
И этого без сожаленья
Легко прикончить я могу:
Ведь он родился – преступленье! —
На правом рейнском берегу…
 
 
За Росбах – месть! За Ватерлоо!..»
И в этой дикой кутерьме
«Убить!» – единственное слово,
Живущее в людском уме.
 
 
Казалось бы, милей и проще
Припасть к прохладному ключу,
Любить, мечтать в дубовой роще…
Нет! Брата я убить хочу!
 
 
И рубят, колят… Стоны, крики…
В степях, в горах, топча людей,
Несется ужас звероликий,
Вцепившись в гривы лошадей.
 
 
А там, внизу, – заря алеет…
И, право, не возьму я в толк,
Как человек вражду лелеет
Под мирный соловьиный щелк.
 

ПРАЗДНОВАНИЕ 14 ИЮЛЯ В ЛЕСУ

 
Как весел, светится насквозь
Сегодня этот дуб шумящий —
Таинственная леса ось,
Опора всей дремучей чащи!
 
 
О как, когда ликуем мы,
Он вздрагивает – друг свободы, —
Великолепной полутьмы
Отбрасывая ширь под своды!
 
 
Но почему так весел он
И, распрямляя стан, трепещет,
Как будто летом вдохновлен,
Которое горит и блещет?
 
 
Четырнадцатое! Родной
Народный праздник! Сердце бьется,
Свобода сон стряхнула свой,
В громах ликующих смеется.
 
 
В такой же день из недр возник
Народный гнев, расправив крылья;
Париж тряхнул за воротник
Бастилию, гнездо насилья;
 
 
В такой же день его декрет
Изгнал потемки из отчизны,
И бесконечность залил свет
Надежды, радости и жизни.
 
 
Уж сколько лет в такой же день
Дуб к небу шлет листвы волненье
И всей душой, раскинув тень,
Зари приветствует рожденье.
 
 
О тех он вспоминает днях,
Когда венки дарил народу,
Когда, как птица в небесах,
Душа летела на свободу.
 
 
Дуб кровью Галлии вскормлен,
Он ненавистью к ночи дышит,
И для него один закон —
Могучим быть, расти все выше.
 
 
Он грек, он римлянин. Разлет
Его вершины величавой
Над человечеством встает
В сиянье доблести и славы.
 
 
Листочком дуба, милым всем,
Чтут тех, кто смерти не боится,
С ним и Эпаминонда шлем
И Гоша алые петлицы.
 
 
Дуб – патриарх лесов родных —
Хранит и в старости глубокой:
Прошедшее – в корнях своих,
Грядущее – в листве широкой.
 
 
Его могучую красу
Взрастили солнце, ветры, воды,
Как щебет птиц в родном лесу,
Он любит вольные народы.
 
 
Сегодня весел, счастлив он
И празднует свой день рожденья.
Париж весельем озарен —
Повсюду танцы, смех и пенье.
 
 
Чуть слышен барабан вдали.
Народ ликует, веселится,
И ясно всем, что песнь любви
Из гимна гневного родится.
 
 
А дуб трепещет, дуб поет.
В его листве необычайной
Все то, что было, что придет,
Двойной соединилось тайной.
 
 
Наивный старец, он давно
Забыл про смерть и увяданье.
Он знает: все, что рождено, —
Яйцо дрозда, грозы дыханье,
 
 
Счастливый щебет под окном,
Из завязи цветка рожденье —
Все это навсегда творцом
Дано живущим в утешенье.
 
 
Душою мирен и высок,
В своем спокойствии он знает,
Что весь народ родной – Восток,
Где яркая звезда сияет.
 
 
Он мне кивает головой,
Своей вершиною столетней.
Передо мной в глуши лесной,
В его корнях, в прохладе летней,
 
 
Пестро раскрашены, чисты,
Ведя беседу меж собою,
В траве колышутся цветы
И умываются росою.
 
 
На маки сонные заря
Из чащи уронила слезы;
В брильянтах лилии горят;
Раскрытые вздыхают розы.
 
 
И сквозь разросшийся тимьян
Глядят фиалка, повилика,
Благоуханьем ирис пьян,
Кокардой кажется гвоздика.
 
 
Мохнатых гусениц влечет
Жасмин пахучий и лукавый.
Здесь арум о любви поет,
Марена – о войне кровавой.
 
 
Веселый, бойкий соловей
Средь остролистов и вербены
Сливает с песенкой своей
Республиканские рефрены.
 
 
Терновник встал невдалеке,
Сошлись в ложбинку меж холмами
Кусты с букетами в руке,
А воздух полон голосами.
 
 
Весь этот дивный мир кругом
Исполнен счастья, вдохновенья,
Он каждым говорит листком:
«У деда праздник, день рожденья!»
 

ВОСПОМИНАНИЕ О ВОЙНАХ
ПРЕЖНИХ ЛЕТ

 
За Францию и за свободу
В Наварре драться нам пришлось.
Там в скалах нет порой прохода,
Летают пули вкривь и вкось.
 
 
Седобородый и бывалый,
Наш командир упал ничком:
Кюре из церкви обветшалой,
Как видно, метким был стрелком.
 
 
Он не стонал. Сгущались тени.
У раны был прескверный вид.
Во Франции, в Марин-на-Сене
Поныне дом его стоит.
 
 
Мы подняли его – и странно
Он на руках у нас поник.
Мы положили капитана
Под ивой, где журчал родник.
 
 
Ему кричали мы в тревоге:
«Огонь! Противник окружен!»
Но он сидел, немой и строгий, —
Мы поняли, что умер он.
 
 
Наш лекарь полковой руками
Развел, скрывая тяжкий вздох.
Под одряхлевшими дубами
Безмолвно мы собрали мох,
 
 
Ветвей терновника нарвали…
В глазах спокойных мертвеца,
Казалось, не было печали,
И гнев не искажал лица.
 
 
Когда нашли иезуита,
Раздались крики: «Смерть! Расстрел!»
Но видно было, что убитый
Убийцу пощадить хотел.
 
 
Кюре прогнали мы пинками,
И мнилось, капитан был рад,
Хотя охотно в бой с врагами
Повел бы он своих солдат.
 
 
Должно быть, чей-то образ милый
Ему всегда сиял вдали:
Мы на груди его остылой
Седую прядь волос нашли.
 
 
Штыками молча и согласно
Могилу выкопали мы.
Лежал храбрец с улыбкой ясной
Под пологом росистой тьмы.
 
 
И мы ушли. Светили ярко
Нам звезды. Спали петухи…
Там все мосты – с одной лишь аркой.
Как статуи там пастухи.
 
 
Унылы горы. Ночь морозна,
Томит жара в полдневный час.
Порой медведь, оскалясь грозно,
В объятья принимает вас…
 
 
У горцев не в чести науки;
Там жгут и грабят с детских лет,
И виселиц прямые руки
На все дают простой ответ.
 
 
Там все – вояки, все – бандиты.
Покорен королю народ;
И этот бык, как мул прибитый,
За ним, понурившись, бредет.
 
 
Прорыло время там ложбины,
По ним стремятся ручейки.
Мы лезли вверх, и карабины
Мерцали, точно светляки.
 
 
Курки держали мы на взводе, —
Засаду каждый куст скрывал, —
А диск луны на небосводе
Нам путь к Памплоне озарял.
 
 
Мы шли дорогой нашей трудной,
И мнилось, что не диск луны,
А капитана знак нагрудный
Струил сиянье с вышины.
 

ВЕЛИКИЙ ВЕК

 
Гигантской колесницы
Тот век имеет вид;
Но лилипут-возница
Державный в ней сидит.
 
 
Влечет ее движенье
И ложной славы свет
Вниз, в головокруженье,
К водовороту бед.
 
 
Скаррон в ней стал грифоном,
Министром – Лувуа, —
С напевом похоронным
Пошлейшие слова.
 
 
Скользят ее колеса
Опасной крутизной;
То все – в грязи откоса,
А то – в крови людской.
 
 
И Смерть торопит сроки,
Запряжена в Позор.
С ней Лаврильер жестокий
И гнусный Рокелор.
 
 
Как сойка меж ветвями,
Король, гордясь, снует,
И сердце в нем – что камень,
Мясной мешок – живот.
 
 
Он высит, горд и пылок,
Багряный пухлый лик
И солнце на затылок
Напялил как парик.
 
 
Царит он, прозябая,
Давя других пятой,
Тень палача большая
Легла над всей страной.
 
 
И этот трон – могила;
Он клонится, скользя,
А след его постылый
Вовек отмыть нельзя.
 

ПОЛУДЕННЫЙ СОН ЛЬВА

 
Лев спит, полуденным могучим
Сраженный сном. Жарой томим,
Он спит один под солнцем жгучим,
Нависшим тягостно над ним.
 
 
Безмерные пустыни слышат:
Хозяин их домой пришел.
Колышутся они и дышат.
Лев страшен, шаг его тяжел.
 
 
Бока дыханье зыблет мерно,
Густым туманом взор повит.
Он, грозный, на земле пещерной
Величественно возлежит.
 
 
Все существо его почило.
Покой и мир – в его чертах,
В когтях – спокойствие и сила,
Раздумье мудрое – в бровях.
 
 
Полдневный зной, ручей ленивый.
Лев целиком во власти сна.
На лес его похожа грива.
Как погреб, пасть его темна.
 
 
Он видит диких скал вершины.
Ущелья Оссы, Пелион
Мерещатся ему сквозь львиный
Огромный, беспредельный сон.
 
 
Предгорье тишиной объято,
Где он в песках бродил с утра.
Он лапой шевельнул мохнатой,
И разлетелась мошкара.
 

«Уходи»! – мне строго…»

 
«Уходи! – мне строго
Ветер приказал. —
Пел ты слишком много,
Мой черед настал!»
 
 
И «Quos ego!» [23]23
  «Я вас!» (лат.).


[Закрыть]злому
В страхе покорясь,
Песнь моя из дома
Грустно поплелась.
 
 
Дождь. Повсюду лужи.
Кончена игра.
Нам бежать от стужи,
Ласточки, пора.
 
 
Град. Оцепенелый
Неподвижен дуб.
К серой туче белый
Дым ползет из труб.
 
 
Косогор желтеет
В бледном свете дня.
Из-под двери веет
Холод на меня.
 

ДРУГУ

 
Там, на скале отвесной,
Глядящей в бездну вод,
Где маленький чудесный
Зеленый луг цветет,
 
 
Где ветру дуть просторно,
Где весело волне, —
Свой дом над кручей горной,
Мой друг, ты отдал мне.
 
 
Прими привет мой! Хрупкий
Удел нам ныне дан.
Наш век плывет скорлупкой
В огромный океан.
 
 
То благостный, то жгучий
Кружится вихрь – и с ним,
Как листья или тучи,
В безвестность мы летим.
 
 
Порыв людского шквала
То мчит по воле волн,
То грозно бьет о скалы
Надежды утлый челн.
 
 
Волна, что беспокойно
О наше время бьет,
Проклятий хор нестройный
Порой ко мне несет.
 
 
В них злобе нет предела;
Но реет мысль моя,
Как буревестник смелый
Средь стаи воронья.
 
 
Я чту твои заветы,
Возделываю сад;
Тем временем газеты
Мне сотни кар сулят.
 
 
Бранят ослом, пиратом —
И, право, я польщен!
Де Местр зовет Маратом,
Лагарп кричит: «Прадон!»
 
 
Ну что ж! Их разум беден.
Решит потомков суд,
Полезен я иль вреден
И нужен ли мой труд.
 
 
А я меж тем, веселый,
Не знающий тоски,
Смотрю, как клонят пчелы
Лаванды стебельки.