Текст книги "Афганский дневник"

Автор книги: Виктор Верстаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Заметки по истории
(Продолжение)

Правивший страной в течение двух первых десятилетий двадцатого века Хабибулла-хан родился в царской России, в Самарканде, где изгнанником жил его отец Абдуррахман. С первых же дней восшествия Хабибуллы на престол англичане в лице тогдашнего вице-короля Индии, небезызвестного и в нашей истории лорда-шантажиста Керзона, попытались ультимативно потребовать у Афганистана новые уступки. В итоге Хабибулла счел за благо продолжить политику изоляции. Европейцам по-прежнему запрещалось пересекать границу без особого, разрешения (фирмана), которое выдавал лично эмир. Афганистан оставался крайне отсталой страной с почти поголовно неграмотным населением, феодальными отношениями и неограниченностью власти эмира.

Европейские же влияния были чисто внешними и проникали только в ближайшее окружение эмира: сановники время от времени облачались в европейские одежды, играли в гольф и крикет, обзавелись американскими авторучками…

Сам эмир, правда, пристрастился еще к автомобильной езде, в его личном гараже перед началом первой мировой войны было 57 автомашин различных марок.

Первая мировая война потребовала от Хабибуллы серьезных решений. Сначала он провозгласил нейтралитет Афганистана, а затем официально опроверг слухи о своих враждебных намерениях против России. Надо учитывать, что для этого эмиру требовалось одолеть не только политическое, но и религиозное противодействие, ведь немецкая и турецкая пропаганда изображала кайзеровскую Германию бескорыстным другом мусульман, даже распространяла вымысел, будто Вильгельм II принял ислам.

Турецкий султан, религиозный авторитет которого в мусульманском мире был очень велик, посылал афганскому эмиру письма с призывом участвовать в священной войне «джихад» против России и Англии. В мае 1916 года эмир было заколебался, объявив на встрече с германо-австро-турецкой миссией, что вступит в войну, если Германия даст Афганистану 20 тысяч своих солдат, 100 тысяч винтовок, 200 орудий, а также боеприпасы и снаряжение. Но сделка не состоялась. Благоразумие эмира взяло верх, да и требования его по тем временам были слишком высоки.

Великая Октябрьская социалистическая революция, а также крупные антианглийские волнения в Индии создали благоприятные условия для завоевания Афганистаном полного государственного суверенитета. Но Хабибулла упрямо не отвечал на дружественные шаги Советского правительства, на обращения Туркестанской республики об установлении дипломатических отношений. Больше того, территория Афганистана была превращена в одну из басмаческих баз для борьбы против Советской страны. С конца 1917 года обстановка на советско-афганской границе стала напряженной.

В феврале 1919 года Хабибулла был убит в охотничьей палатке неподалеку от Джелалабада. После острой борьбы с братом убитого эмира и главой мусульманского духовенства Насруллой-ханом, вокруг которого группировались наиболее реакционные афганские феодалы, эмиром стал третий сын Хабибуллы – Аманулла-хан.

Человек сравнительно прогрессивных взглядов, поддерживавший в свое время движение так называемых младоафганцев, Аманулла провозгласил независимость своей страны.

Уже 27 марта 1919 года Советское правительство первым в мире объявило о признании полного суверенитета и независимости афганского государства. Через десять дней Аманулла направил В. И. Ленину послание с предложением союза и дружбы: «Так как Вы, Ваше величество, мой великий и любезный друг – Президент Великого Российского государства, вместе с другими своими товарищами – друзьями человечества взяли на себя почетную к благородную задачу заботиться о мире и благе людей и провозгласили принцип свободы и равноправия стран и пародов всего мира, то я счастлив впервые от имени стремящегося к прогрессу афганского народа направить Вам свое настоящее дружественное послание Независимого и свободного Афганистана».

Когда в соседней Индии развернулась широкая кампания гражданского неповиновения английским колониальным властям, Аманулла открыто выступил с одобрением повстанцев, посылал им свои воззвания: «По моему мнению, индийцы глубоко правы, когда они поднимают восстания и беспорядки».

Англия не признала независимости Афганистана и сосредоточила вблизи его границ крупные ударные силы. 3 мая 1919 года в районе Хайбарского прохода произошло столкновение между афганскими и английскими пограничными отрядами, а затем подразделения афганских регулярных войск перешли границу и заняли высоты перед английским укреплением Ланди-Котал. Началась третья англо-афганская война.

Она была короткой – длилась менее месяца, главные ее события проходили за пределами Афганистана. Правда, английские войска заняли афганское укрепление Дакку, разбили там крупные силы афганцев, но продолжить наступление на Кабул не смогли: в английских войсках вспыхнула эпидемия холеры, да и афганские племена по сложившейся уже традиции стали нарушать коммуникации с Индией. Это оказалось самым больным местом для англичан, охраной коммуникаций на Хайбарском фронте были полностью заняты две дивизии и многие кавалерийские подразделения.

В сложившейся ситуации вся сосредоточенная у границ Афганистана 340-тысячная английская армия (полный же списочный ее состав определялся в 750 тысяч человек при 450 тысячах вьючных животных) оказалась бессильной. 28 мая 1919 года англичане получили предложение Амануллы заключить перемирие и приняли его.

В сентябре того же года, когда была восстановлена железнодорожная связь с Туркестаном, на станция Челкар остановились, чтобы разъехаться на одноколейном пути, два встречных поезда. В одном ехало к афганским границам советское посольство во главе с Я. 3. Сурицем, в другом – продвигавшееся к Москве афганское Чрезвычайное посольство Мухаммад Вали-хана. Дипломаты обеих стран и одеждой, и разговорами больше напоминали фронтовиков. Противник у них был общий – империализм. Здесь, в Челкаре, афганцы узнали о победе своего народа, о заключенном перемирии с Англией…

Правление Амануллы началось с реформ. Первым делом он выполнил свои обещания армии: произвел всех офицеров в следующий чин, дал солдатам право в течение года покупать на базарах продукты по установленной более низкой цене. Затем настал черед реформ политических и социальных.

Аманулла ввел трехцветный государственный флаг Афганистана, черная полоса на котором олицетворяла память о черных днях зависимости от Англии, красная – кровь, пролитую народом в борьбе за освобождение, зеленая – зеленеющую ниву прогресса, на которую вступила страна. Был установлен восьмидневный праздник независимости, который ежегодно отмечался в дачном пригороде Кабула – Пагмане, куда перенесли и перезахоронили останки афганских воинов, павших в борьбе с англичанами.

О других реформах тех лет мы подробно говорили с майором Опариным («Калейдоскоп Опарина»), не буду их снова перечислять, лишь подчеркну, что почти любые реформы – дело болезненное. Мусульманское духовенство не простило Аманулле его борьбы за «чистоту ислама», нововведений в быте верующих; феодалы – частичного ограничения своей власти; крестьяне – изощрившегося, всепроникающего налогового обложения. В 1928 году вспыхнула крупное антиправительственное восстание, а в начале следующего года предводитель восставших – дезертировавший из армии унтер-офицер Бачаи Сакао («Сын водоноса») захватил Кабул и провозгласил себя эмиром Афганистана под именем Хабибуллы-хана.

Аманулла эмигрировал, долго жил в Италии, умер в Цюрихе в 1960 году.

Афганистан вернулся было к худшим временам средневековья, снова стал базой басмаческих выступлений против Советских республик Средней Азии.

Бачаи Сакао и большинство его людей пришли с севера, где преобладало таджикское население, недовольство их победой быстро росло среди афганских племен Восточной и Южной провинций. Вскоре Кабул был отбит у сторонников Бачаи Сакао племенными ополчениями, которые возглавил генерал Надир-хан. 15 октября 1929 года его провозгласили падишахом, то есть первым в истории Афганистана королем.

При Надире в Кабуле был заключен Договор о нейтралитете и взаимном ненападении между Союзом Советских Социалистических Республик и Афганистаном.

В 1933 году Надир, которому так и не удалось установить в стране спокойствие и порядок и который жестоко преследовал младоафганцев – соратников Амануллы, был убит. Королем стал его сын Мухаммад Захир-шах. Новый король правил около сорока лет. Для Афганистана это были годы растущего международного авторитета страны, но в то же время и годы незатихающих внутренних противоречий.

В 1934 году Афганистан вступил в Лигу наций, через два года установил дипломатические отношения с США.

Перед второй мировой войной и в ее начальный период в Афганистане существовала и активно работала разветвленная сеть фашистской агентуры. В 1941 году после представлений правительств СССР и Великобритании фашистские агенты были из страны высланы.

Ослабленный ростом цен на импортируемые товары, неблагоприятными погодными условиями, мятежами племен, обострившимися социальными противоречиями, Афганистан в послевоенные годы попал под значительное экономическое влияние американского империализма.

Займы и контракты с американскими фирмами втягивали страну во все большую зависимость от США, к тому же многие проекты так и не были завершены.

С конца пятидесятых годов в Афганистане стали вводиться пятилетние планы экономического развития. В середине шестидесятых годов, когда существенно расширилась экономическая помощь Афганистану со стороны СССР, западные страны, в первую очередь США, начали сокращать финансовое и техническое участие в строительстве объектов государственного сектора.

В те годы прокладывались современные автотрассы Кушка – Герат – Кандагар, Кабул – порт Ширхан, строились гидроэлектростанция в Наглу и Джелалабадский ирригационный комплекс, газопромыслы, газопровод, Кабульский политехнический институт…

Но даже существенная и реальная помощь со стороны истинных друзей Афганистана не могла решить за афганский народ его многочисленных внутренних проблем…

9. Долина испытаний

Уже долгие месяцы белеют в горах и долинах Афганистана палаточные городки советских подразделений, выполняющих за Гиндукушем интернациональный долг. Люди в палатках меняются: офицеры уезжают к новым местам службы, поступают в военные академии, солдаты и сержанты, как положено, раз в полгода увольняются в запас, не со всеми старыми друзьями теперь встретишься… А лагерные палатки стоят, как стояли: разве что выгорел и еще больше побелел брезент. Впрочем, внутри палаток уже не нары, а койки, временные печки до виртуозности упростились (простота – сестра совершенства), походные неудобства сменились посильным комфортом лагерной жизни.

А все же как хочется домой, как притягивает душу Родина! И распоряжается заместитель командира одного из подразделений, уступая «просьбам трудящихся», наречь походный магазинчик военторга ласковым словом «Россия»; в другом гарнизоне на фанерном заднике ангара рисуется огромное панно: березы, речка, тропинка.

Рассказывают, что некий ефрейтор сфотографировался под этими березами, послал карточку домой, невесте, и та в ответе удивилась тому, что Афганистан похож на их родную Орловщину.

В лагерях любят петь веселые, а то и шутливые песни, но все чаще на вечерних прогулках с чувством поют и другое:

 
Дорога ты для солдата,
родная русская земля!
 

…В половине шестого вечера еще заглядывало из-за отрогов в долину кроваво-красное солнце, в шесть на небе осталась только лупа – огромная, яркая, словно бы отлитая из серебра. Горы, грунтовая аэродромная полоса, само небо в лунном свете стали пепельно-серыми» Подул ветер, затрепетали мелкой листвой тополя за аэродромом. Чуть раньше с кашлем заработал движок, порозовел от электрического света брезент лагерных палаток.

С лунными сумерками лагерь оживился. Задребезжали на скамейках гитары, вышли на линейку патрульные, заторопились с ужином повара. В батальоне ожидалось событие: днем, на приеме у губернатора вийялата (провинции), устроенном в честь мусульманского праздника, Федор Борисович Гладков на смеси английского и пушту договорился с губернатором о взаимообмене фильмами. Афганцам дали видовые – документальные о Самарканде и Бухаре, а в батальон привезли коробки с «Седьмой пулей» – советским фильмом, подаренным кинопрокату Афганистана. В лагере его до этого видели лишь дважды, так что надоесть он не успел.

Зрители вынесли из палаток и расставили сколоченные из ящиков табуреты-чурбачки, сели потеснее, чтобы не продувал рвущийся из ущелья ветер, закурили. На улице было довольно светло, киномеханик без всякого фонарика вправил ленту, аппарат застрекотал, луч высветил сшитый из простыни экран, а заодно и уносимые ветром дымы сигарет. Курево кончалось, и поэтому как-то сама собой определилась норма: сделал три затяжки – передай сигарету товарищу. На экране сразу начали стрелять, без ненужной волокиты проявилась и любовная линия: восточная девушка полюбила красного командира, а не басмача. Одним словом, все увлекательно и злободневно.

Исполняющий обязанности комбата капитан Николай Демидов, худощавый, немногословный, негромкий, на фильм опоздал, замполит капитан Сергей Музычин, придвинув к нему сколоченную из трех досок скамеечку, спросил буднично:

– Дополнительные ставил?

Последнюю неделю лагерь пытались обстреливать с гор, особенно из пещер в километре-двух левее взлетно-посадочной полосы. Вот и сходил Демидов в охранения, приказал наблюдать повнимательнее. К финальной части прибежал запыхавшийся Маджид Абдурасулов – переводчик Гладкова, весь день пропадавший в соседнем афганском батальоне.

После фильма и ужина поехали с Музычиным проверять охранения. Ехать было недалеко, но долго: лагерь кинут в неглубокий котлован вокруг двух холмов. Без малого два года назад в такой же ночной час я наведывался в охранение, которым командовал замполит роты старший лейтенант Музычин. Теперь вот замполит батальона капитан Музычин сам проверяет охрану и оборону лагеря.

Фары уазика не включаем: во-первых, лишний свет здесь ни к чему, во-вторых, неплохо работает луна, а в-третьих, водитель знает вокруг лагеря каждую ямку. Все-таки поневоле едем медленно, объезжая валуны, мелкие окопы стрельбища, горки пустых снарядных гильз.

Водитель остановил машину у очередного поста. Пошли по ходу сообщения, втиснулись в блиндажик, откуда сквозь обложенную камнями амбразуру вели наблюдение двое солдат. В сон, по их же словам, не тянуло, а вот покурить бы не прочь… Что может в такой ситуации замполит? Может объяснить, что завтра прилетят с базы вертолеты, и еще, пожалуй, может отдать последние свои сигареты. Музычин так и поступил, мы выбрались из блиндажика и поехали дальше.

Пепельно, безжизненно высятся горы с оспинами пещер, чернеет рощица над близким оврагом, блестят разломами камни, сложенные на обочине взлетно-посадочной полосы, приподняла спаренные стволы зенитная установка на центральной высотке лагеря…

Через час возвращаемся в штабную палатку. На круглой печке рядом с торчащей трубой силится сбросить крышку кипящий чайник. В плетеном самодельном кресле сидит зубной врач Вера Ивановна – она вчера прилетела попутным вертолетом, успела осмотреть личный состав и сейчас жалуется своему «братику», как шутливо называет еще с давних пор Сергея Музычина:

– Пятерым солдатам зубы лечить надо, а они говорят: «Отсюда не полетим, здесь – пожалуйста». Ну как я могу здесь? Ни инструмента, ни кресла…

– Клещи прикажу выдать, а кресло забирай, на котором сидишь.

– Братик, я серьезно. Прикажи им…

Гладков – он вообще-то живет по соседству, сейчас просто зашел на огонек – безмолвно смотрит на лист фольги, по которому бегают багровые змейки – отблески огня из круглой железной печки. Это изобретение жизнелюба Музычина: повесил фольгу напротив печной дверцы, говорит, что получился камин. Никакого, конечно, камина, а все равно интересно, Демидов сидит на кровати, положил на колени фанерку, пишет письмо жене. Эпистолярное вдохновение его посещает не часто, и друзья поглядывают на Демидова с удивлением.

– Да я и сам удивляюсь, никогда со мной такого не бывало, пятую страницу добиваю, – заметив особое к себе внимание, говорит Николай. – Меня супруга растрогала, послушайте, как жалуется на дочку, она в первый класс пошла: «После продленки воротничок на одной нитке болтается, куртку за рукав по земле тащит, в портфеле ни карандашей, ни ручек».

Зампотех батальона – кудрявый, с выдвинутыми вперед мощными плечами, такой же молодой, если не сказать юный, как Музычин и Демидов, – капитан Владимир Маковей читает газету.

– Нет, я таких подписей под фотографиями не понимаю: «молодой механизатор». Во-первых, он не молодой, а старый, у меня дед моложе выглядит. Во-вторых, это вообще не механизатор, а жертва озимого поля… Зря смеетесь, товарищи, я знаю, что говорю: сам на целине родился. Отец там тридцать два года отработал, вместе с дедом первый урожай убирали!.. А вот нормально: на ЧТЗ реконструкция, так держать.

– Володя, может, ты и в Челябинске тоже родился? – заулыбалась Вера Ивановна.

В Челябинске я, товарищ доктор, делал первый шаг к академии: учился в политехническом институте.

– А с академией у тебя, зампотех, какие дела? – позевывая, спросил Музычин.

– Дела такие, что я нынче интеграл от дифференциала не отличу, но голова на плечах есть, лишь бы приказ был и на экзамены отпустили, поступлю. Вот просвистит зима – сразу в очередной отпуск. Борисычу хорошо: через пару месяцев гоголем будет по Арбату гулять.

Гладков не ответил на иронию. Не простившись, ушел. Маковей удивленно пожал плечами:

– Борода сегодня смурной что-то. А я только-только хотел его повеселить, рассказать о прошлом своем отпуске…

Федор Борисович вернулся минут через пять, принес Демидову сверток – брал накануне взаймы кроссовки, когда с афганцами в волейбол играли.

– Зачем, Борисыч? Завтра бы и отдал. Нет, вижу, что надо мне утром с тобой лететь, рацию помощнее возьму – лады?

– Ты за комбата, тебе и решать, – уходя, буркнул Гладков.

Ушла и Вера Ивановна, взяв с «братика» и Демидова обещание отправить бойцов на лечение ровно через неделю. Легли, потушили свет. Печка в тишине загудела словно бы громче; быстрее и тревожнее заплясали красные блики по фольге.

Музычин ощупью взял с кресла фонарик, осветил фотографию своего двухмесячного ребенка:

– Вернусь – дите на колени, жену под плечико. Буду сидеть и ни о чем не думать, наслаждаться семейным счастьем.

Видимо, это было продолжением какого-то неведомого мне неоконченного разговора, потому что Маковей неожиданно взорвался;

– Нет, Сергей, нам теперь чувство справедливости жить спокойно не даст! Зачем мы здесь? Ради твоего спокойствия? Я после Афганистана за всех отвечаю. Понял?

Музычин выдержал долгую паузу, ответил буднично:

– А вот со мной в отпуске был случай. Иду по родному городу, совершенно, понимаешь, спокойный. А тут на автобусной остановке двое типов к девчушке пристают, руки уже выламывают. Ну, я подошел, коротко так с этими двумя побеседовал. Девочку в автобус посадил, отправил. Правильно я поступил?

– Неправильно, – попытался сгладить ситуацию Демидов. – Если девушка ничего себе, надо бы познакомиться, домой проводить.

– Я тоже думаю, что неправильно, – серьезно подытожил Музычин. – Кулаками серьезных проблем не решишь…

– Ты все-таки хорошо о этими типами поговорил.? – задумчиво спросил Маковой.

– Умеренно, без больницы.

– Это все потому, что ты зарядку перед отпуском не делал, я помню. Завтра в шесть утра подниму, тренировать буду.

Но в шестом часу нас разбудил не Маковей, а гул вертолетных двигателей. Пока оделись, добежали до полосы, лопасти двух «ми-восьмых» уже остановились, экипажи вышли перекурить. Мне тоже разрешили лететь, торопливо записываю в блокнот фамилии первого экипажа: командир – капитан Виктор Мокрецов, летчик-штурман – лейтенант Касым Давлеталин, борттехник – старший лейтенант Петр Боровков. Сверили по картам маршрут, поднялись по откидной лесенке в машину. Уже запустили движки, когда Гладков, спросив что-то у Демидова, прокричал в мою сторону:

– Пересядь во второй, не будем скучиваться!

Фамилии членов экипажа ведомого вертолета записывал уже в полете. Едва успел это сделать: километрах в пятнадцати от лагеря, над сужением долины, вертолеты круто изменили курс, пошли было вверх, но долина и без того высокогорная, движки не тянули, ведущая машина резко скользнула вниз, потерялась из виду. Через несколько секунд прервалась связь. (Командир нашего вертолета капитан Василий Степанов позже сказал, что последней фразой в захрипевшем эфире была «Пытаюсь сесть», но ни летчик-штурман Владимир Чередник, ни борттехник Виктор Тамилов ее не слышали. Пока было ясно одно: ведущего мы потеряли.)

На третьем круге от увиденного внизу сжалось болью сердце: пятнисто-зеленая, краснозвездная тушка родного вертолета лежала на правом боку в глубоком, кривом и узком ущелье, сплошь усыпанном огромными валунами. Сесть рядом было невозможно…

Больше часа, пока не замигала тревожная лампочка топлива, а главное, пока не пристроилась в хвост пара свежих, вызванных с базы вертолетов, водил над ущельем свою машину капитан Степанов, затем повернул к лагерю. Сели с трудом, повреждены лопасти и стойка правого колеса. В салон с разбегу загрузились десантники, десять человек.

Старший десятки Сергей Музычин отчаянно кричит, превозмогая рев двигателей:

– Они живы? Живы или нет?!

Вертолет снова взлетает. Да, в ущелье сесть невозможно, а над ущельем крутые холмы, но надо выбросить группу Музычина ближе, как можно ближе к упавшему вертолету. Командир ведет машину прямо на склон ближайшего холма, резко гасит скорость. Это не посадка, это удар, падение, оправданный лишь трагизмом ситуации риск. Вертолет катится по склону вниз, все ближе к земле опускаются лопасти. Борттехник Виктор Томилов выбрасывается из двери, хватает огромный валун, успевает подсунуть его под колесо. Вертолет накреняется, разворачивается, останавливается. Лопасти вспарывают воздух в двадцати сантиметрах от грунта.

Музычин выпрыгивает первым, за ним – радист, за радистом – Маджид Абдурасулов.

На последних литрах топлива вертолет Степанова снова возвращается в лагерь. Здесь, на холме, у палаток уже стоит раскладной стол с картой, возле стола сгорбился радист, сидят на табуретках из ящиков офицеры, ходит, часто смотрит в небо, пытаясь сдержать душащие ее слезы, Вера Ивановна. Пока Степанов высаживал десантников, Демидов из упавшего вертолета сумел пробиться по своей рации в эфир, но почти сразу связь снова прервалась: горы, проклятые горы! Несколько секунд слышен доклад Музычина: группа продвигается к ущелью, скоро начнет спуск…

Владимир Маковей мечется от рации к короткой колонне машин, выстроившихся на лагерной дороге. Нет, техника напрямик по единственной горной тропе не пройдет, вся надежда на группу Музычина. Загудел в небе еще один вертолет, вышел в эфир Демидов: группы соединились, начинают подъем из ущелья, в упавшем вертолете погиб Гладков…

…Федор Борисович, как мы мечтали с тобой, что встретимся зимой в твоем Лаврушинском переулке, поднимем стаканы за тех, кто в Афганистане. Федор Борисович, я не верю в то, что случилось, и все мы, твои друзья, не верим. Взгляни, как плачет в ночном лагере весельчак Сережка Музычин – он дважды терял сознание в нечеловеческом спуске в твое ущелье, он был впереди, вместе с Маджидом. Смотри, как шатается, не может снять с плеч рацию Коля Демидов, как ткнулся лицом в борт боевой машины Володя Маковей – он делал все, что мог, но не все пока может техника…

И снова вечер, снова над лагерными палатками, над затерянной в афганских горах долиной повисла тяжелая дымчатая луна. Утром взойдет солнце, и как же хочется, чтобы оно засветило наконец над спокойной, мирной страной! Ради этого здесь служил и погиб Гладков, ради этого здесь еще остаются служить наши прекрасные ребята.