Текст книги "Афганский дневник"

Автор книги: Виктор Верстаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Теперь можно было перечитать письмо спокойно, без волнения и спешки, радуясь относительному благополучию родного семейства. Но не шла из головы мысль о Жукове. Три месяца уже сыну, а он и не видел его почти, зато переживал с каждым днем все сильнее, будто что-то предчувствовал. Понятно, не пропадет малыш: женщины в гарнизоне дружные, помогут молодой матери. А все же очень жаль Вячеслава, и без того у него нелегкая судьба.

О детстве Жуков вспоминал неохотно. Сказал однажды про детдом где-то в Эстонии. Сообщил, что восьмилетку заканчивал в интернате. После работал каменщиком-монтажником, жил в строительном общежитии. Веселел, вспоминая знакомство с будущей своей женой: прознал как-то, что в вечерней школе учится симпатичная девушка, заявился прямо в класс, попал на урок математики. Вызвался решать уравнение и решил. А когда учитель спросил: «Вы новенький?» – думал-думал, как объяснить ситуацию, и в конце концов брякнул: «Нет, я погреться зашел…» Так и остался в вечерней школе, закончил ее, а на той девушке со временем женился.

– Я, в общем-то, человек не слишком честолюбивый, – признался однажды Жуков. – Но самолюбивый. Какой смысл дожидаться наказания, когда можно сделать порученное задание в полную силу?

Мамыкин знал, что основа здорового самолюбия Жукова – любовь к своему делу. Не случайно же с приходом Вячеслава в подразделение не было ни единого перебоя в тыловом обеспечении. Возможное ли дело – даже во время полевых учений сухие пайки оставались нетронутыми, успевали готовить десанту горячее. И какой ценой достаются эти блага, Мамыкин тоже знал, сам Жуков порой питался всухомятку, спал урывками, рисковал жизнью на горных дорогах…

Мамыкин вдруг ткнул кулаком подушку, быстро оделся. Затягивая ремень, увидел на табуретке матерчатый сверток, прочитал свою фамилию – еще и посылка. «Ну, чего опять придумала жена… Только бы сладостей не напихала…»

Распоров шов, вытряс на стол пироги, оставил записку соседям по комнате, чтобы не церемонились, сунул похудевший и вдруг булькнувший пакет в карман куртки, вышел на улицу.

…Майор Вячеслав Жуков добрался к почтовому самолету, когда еще гудели моторы и крутились винты, подсвеченные красными огнями рулежной полосы. Вместе с почтой самолет доставил и кое-какое имущество, его нужно было принять, проверить, распределить. Водитель Жукова рядовой Юра Гальбович отыскал-таки в мешке адресованное майору письмо, но тот, поблагодарив, сунул конверт в нагрудный карман и словно бы забыл о нем, не распечатал даже в кабине, когда ехали по бетонным плитам обратно к лагерю. Только спустя полчаса Жуков, закончив дела, влетел в свою маленькую, сплошь – от пола до потолка – бетонную, без окон комнатку, сдернул на ходу портупею, расстегнул верхние пуговицы серо-зеленой десантной куртки, торопливо разорвал конверт. Скользнул глазами по строчкам, перевернул лист, взглянул на дату и только после этого расслабленно опустился на грубый некрашеный табурет. «…А жена Коли Мамыкина приболела, но ты ему ничего не говори: она об этом просила. За нас не волнуйся, у нас все нормально. Целуем…»

Жуков перечитал письмо, встал, открыл дверь на улицу. Было время вечерней прогулки. Дружно гремели сапогами невидимые во тьме роты, звучали строевые и не совсем строевые песни. Неплохо заканчивался очередной день полевой жизни, удачный день – даже почтовик прилетел. Вот только письмо он привез не очень веселое: плохо у друга в семье. И ведь ничем не поможешь – даже утешением. Конечно, Мамыкин не такой человек, которого утешают. Сильный парень, сам свою судьбу делает и откровенничать про личные дела не любит.

Для самого Жукова Мамыкин более чем друг – почти крестный отец сына. Три месяца назад, когда рожала жена, Николай дежурил в гарнизоне. Родовые схватки у жены начались в субботнюю полночь, но военная санитарная машина встала на полпути – подвел двигатель. Тогда Мамыкин высадил из единственной дежурной машины проверяющего, помчался на квартиру Жукова, успел…

И вот теперь у самого Николая дома беда, но нечем помочь ему, даже сообщать жена запретила.

Вечерняя прогулка закончилась. Солдаты, толкаясь, подшучивая, ныряли в низкие брезентовые тамбуры палаток, откуда на мгновение вырывался луч света, выхватывая из темноты очередную могучую фигуру. Скоро лагерь уснет, настороженнее будут спрашивать часовые у проходящих пароль.

Жуков отошел от двери, снова сел на табуретку, почти машинально застегнул на куртке пуговицы. «Ну, приболела. Чем же Коля ей отсюда может помочь? Пусть считает, что дома порядок… Однако на службе говорим правду, а тут получается – от плохих вестей оберегаю».

Вячеслав невесело усмехнулся, встал, потянул со стола портупею. В дверях едва не столкнулся с Мамыкиным.

– Вячеслав Евгеньевич, тут такое дело… Ну, в общем, посылку жена подкинула, а я не ужинал, да и ты, наверно, тоже. Так что доставай кружки да и чайничек на всякий случай поставь. Попутно разговор есть. Правда, не очень веселый…

– А я к тебе собрался идти и, похоже, по такому же поводу. Письмо?

– Письмо, – неторопливо выкладывая на стол сверток, ответил Мамыкин. Вскинул голову, тихо спросил: – Жена или сын?

– Жена.

– Что-нибудь серьезное или простуда?

– Не знаю, попробуй сам прочесть между строчек, – сказал Жуков, протягивая конверт. – У моих-то что?

– Молоко пропало. Да, в общем, тоже сам читай.

Несколько минут офицеры сидели молча – читали.

– Вячеслав Евгеньевич, – прервал ставшую тягостной паузу Мамыкин. – Думаю, тебе надо слетать в гарнизон. Нет, не только ради жены, – быстро добавил он, заметив удивленный взгляд Жукова. – Надо же выбивать оборудование для аккумуляторной. Подойдем утром к командиру, он наверняка согласится.

– Заманчиво. Но это любой мой прапорщик сделает, так что не полечу. А вот тебе бы пора: тушь кончается, краски, бумага. Ты за эти вещи ответственный, тебе и лететь.

– Самолично за всем не налетаешься, – поколебавшись, ответил Мамыкин.

Ужинать офицеры не стали. Мамыкин вызвал шофера и уехал проверять посты. Жуков пошел к походной кухне, где что-то не ладилось с топкой. Спать оба легли под утро.

Всю следующую неделю почтовик летал регулярно.

Заметки по истории
(Продолжение)

Три с половиной десятилетия между первой и второй войнами с Англией принесли афганским эмирам новые земли на севере и западе, но вместе с тем – окончательную потерю Пешавара и других населенных пуштунами земель на востоке, что было записано в неравноправных договорах Дост Мухаммада с Ост-Индской компанией (афганский эмир обязывался «быть другом друзей и врагом врагов» компании, а сама она подобного обязательства на себя не брала). После смерти Дост Мухаммада, которого историки Афганистана называют почетным именем «Амир – и Кабир» («Великий эмир»), в стране настали тяжелые времена междоусобицы. В борьбе сыновей Дост Мухаммада за эмирский трон победил Шер Али-хан – сторонник преобразований и прогрессивных реформ, человек острого, живого ума, неплохо знавший историю, в частности историю Русского государства, из которой он почерпнул особое уважение к деятельности Петра Первого.

Весной 1878 года, накануне Берлинского конгресса, правительство России, решив оказать давление на Англию, предприняло военно-дипломатическую демонстрацию, которую К. Маркс назвал «шахматным ходом русских в Афганистане»[2]2
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 34, с. 71.


[Закрыть]. В районы Средней Азии, соседствующие с Афганистаном, были посланы военные отряды, одновременно в Кабул выехала дипломатическая миссия во главе с генерал-майором Н. Г. Столетовым.

Это был опытный военачальник, энергичный и образованный человек. Имея за плечами Московский университет и академию Генерального штаба, Столетов долго служил на Кавказе и в Туркестане, прославился на Шипке, командуя там болгарским ополчением.

Впервые за прошедшие сорок лет после миссии поручика Виткевича представитель России отправлялся в афганскую столицу. Провожая Столетова в Кабул, Константин Петрович Кауфман – генерал-губернатор Туркестанского края по должности, а по званию генерал-адъютант и инженер-генерал – вручил ему «Предписание № 4407 от 26 мая (7 июня) 1878 г.» – «С получением сего вы имеете отправиться в г. Кабул, к эмиру афганскому, для скрепления с ним наших дружественных отношений, выяснения эмиру всех от того для него происходящих выгод и для заключения, если то окажется возможным, с ним союза на случай вооруженного столкновения нашего с Англией».

И опять же, как было и перед миссией Виткевича, отправке Столетова в Кабул предшествовала инициатива афганской стороны. В июне 1876 года эмир Шер Алихан послал письмо в Ташкент, в котором подчеркивал, что «дружба афганского владетеля с могущественной и сильной Россией никогда не разъединится». Русскую миссию встречали торжественно, пышно. Перед Кабулом Столетова и его спутников пересадили на слонов, дипломаты въехали в город под гром салюта, звуки оркестра и приветственные крики многотысячной толпы.

Англичане решили использовать прием русской миссии в Кабуле в качестве одного из поводов для войны с Афганистаном. Вторым поводом явился отказ эмира допустить в Кабул британскую миссию.

Но основные причины начавшейся в ноябре 1878 года войны крылись, как и прежде, в захватнической политике англичан и в очередном экономическом кризисе, охватившем Великобританию. Начавшийся пять лет назад кризис затронул металлургию, машиностроение, шерстяную и хлопчатобумажную промышленность. В те годы К. Маркс предрекал в английских газетах новое обострение торгового кризиса из-за переполнения азиатского рынка хлопчатобумажными тканями. По логике колониализма, если имеющиеся рынки переполнены, нужно любыми способами открывать новые – пусть даже силой оружия.

Была и еще одна причина вновь вспыхнувшего желания англичан овладеть Афганистаном: возможность угрожать России. Бенджамен Дизраэли, первый лорд казначейства, то есть глава правительства ее величества королевы Великобритании и императрицы Индии, получивший за два года до второй англо-афганской войны титул графа Биконсфилда (именовавший себя, кстати, в переписке неизменно в третьем лице), писал в июне 1877 года королеве Виктории: «Лорд Биконсфилд считает, что если Россия должна быть атакована из Азии, то войска должны быть отправлены в Персидский залив, и императрица должна приказать своим армиям очистить Среднюю Азию от московитов и загнать их в Каспий». Англичане планировали разместить в Афганистане тридцатитысячное войско, предназначенное для военных операций против России.

Принимая решение о начале войны, Дизраэли словно забыл одну из первых своих речей в парламенте, когда его только что избрали депутатом и он как бы посвящался в политические деятели Это было вскоре после первого поражения англичан в Афганистане. Тогда Дизраэли доказывал, что если афганцев оставить в покое, то их страна явится прочной преградой для вражеского вторжения в Индию: «Почва там неплодородная. Местность пересекают огромные горы, среди которых войско может подвергнуться полному уничтожению… Имеется, таким образом, сочетание всех элементов, превращающих эту страну в совершенно непреодолимый барьер, если мы воздержимся от вмешательства в ее дела».

Но с годами верх взяли другие соображения. Человек возбудимый и увлекающийся, Дизраэли посчитал, что еще большее, чем прежде, превосходство англичан в вооружении и технике позволит на этот раз закрепиться в Афганистане, откуда можно при случае потеснить Россию в Средней Азии и, уж во всяком случае, иметь возможность доступа к внутренним районам Ирана и Китая…

Вторая англо-афганская война началась в ночь с 20 на 21 ноября 1878 года, когда английские войска с трех направлений двинулись на Афганистан. Армия вторжения насчитывала 30 тысяч солдат, а вместе с лагерной прислугой превышала 120 тысяч человек. Высшее и среднее офицерство, все артиллерийские и технические части, а также сравнительно небольшое число рядового состава были укомплектованы англичанами. Основную же массу войск составляли сипаи, индийские наемные пехотинцы и всадники.

В этой войне англичане применили скорострельную малокалиберную пушку («ружье») Гатлинга – прообраз будущего пулемета.

Уже в Хайбарском ущелье пограничные афганские отряды сначала приостановили противника, а затем, отступая, продолжали наносить ему чувствительные удары.

Эмир Шер Али-хан, однако, выжидал, сосредоточивая военные силы на севере, за Гиндукушем, куда вскоре выехал и сам с намерением добраться до Петербурга и добиться там созыва Международного конгресса, который бы осудил агрессию англичан против Афганистана, заставил бы их покинуть страну. В Мазари-Шарифе Шер Али-хан неожиданно заболел и вскоре умер. Эмиром стал его сын Якуб-хан, издавна считавшийся в народе другом английских завоевателей.

Кстати, Якуб плохо кончил. Английские «друзья» обвинили нового эмира в безволии, когда, как и в первую войну, кабульцы перебили в своем городе захватчиков во главе с английским резидентом майором Луи Каваньяри. Низложенного эмира англичане под конвоем отправили в Индию, в ссылку, куда он прибыл, уже страдая манией преследования.

Вторая англо-афганская война во многом напоминала первую: народное восстание в покорившемся было Кабуле, карательный поход и возмездие англичан, партизанские действия племен, нарушение коммуникаций британских войск, осада все в том же Шерпурском лагере…

И вновь захватчики поняли неизбежность ухода. Вопрос был уже в другом: кого оставить на кабульском троне? Родовое право на власть и авторитет среди афганцев имел Абдуррахман – внук Дост Мухаммада.

В июле 1880 года англичане признали Абдуррахмана эмиром Кабула, выделили ему снаряжение и оружие, начали выплачивать крупную субсидию. В этом же месяце – 27 июля прогремела знаменитая в афганской истории битва при Майванде.

…Всего несколько минут довелось мне пробыть в Кандагаре – даже не в самом городе, а в роскошном, отвечающем международным требованиям аэропорту, построенном американцами. Хотелось, конечно, заехать в Майванд (это сравнительно близко от Кандагара, на полпути к Гиришку – правда, чуть в стороне от дороги), увидеть славящуюся красотой колонну, воздвигнутую на месте битвы. Правда, колонна в честь победы афганских войск при Майванде есть и в Кабуле, жители называют ее «Памятником неизвестному солдату».

С афганской стороны в битве участвовали войска правителя Герата Аюб-хана: десять регулярных полков пехоты (4000 человек), три – кавалерии (900 сабель), 30 орудий, а также несколько тысяч человек иррегулярной конницы.

В сводном английском отряде, которым командовал бригадный генерал Бэрроуз, насчитывалось 1600 человек пехоты, 550 сабель, 6 орудий.

Бой начался продолжавшейся несколько часов артиллерийской дуэлью, которая закончилась в пользу афганцев, имевших перевес не только в числе орудий, но и в их качестве: у Аюб-хана было шесть новейших нарезных орудий армстронговского образца с более мощными, чем у англичан, снарядами. После нескольких схваток, в том числе рукопашных, и кавалерийских атак Аюб-хан бросил в бой свою главную силу – пехоту газиев. Они бесстрашно шли сквозь огонь. Англичане к тому моменту уже не имели артиллерийских снарядов, и, не выдержав удара, они в беспорядке отступили к Кандагару, потеряв убитыми не менее 800 человек.

На Майвандской колонне в Кабуле высечено двустишие:

 
Если не погибнешь ты в Майванде,
Клянусь, позор тебя не минует, любимый!
 

По преданию, автором двустишия была Малаля, семнадцатилетняя девушка из Майванда, поднявшая в критический момент боя над головой знамя и воодушевившая воинов своей красотой и этими стихами.

Но вот еще одна явная «нелогичность» Востока. Победитель при Майванде Аюб-хан (кстати, младший брат бывшего «друга англичан» Якуб-хана) через год с небольшим был разбит афганскими же войсками эмира Абдуррахмана, бежал из страны и умер в изгнании.

Эмир Абдуррахман, заключив с англичанами соглашение о полном подчинении им своей внешней политики, правил круто и долго, введя страну в двадцатый век; к сожалению, только в хронологическом, а не в историческом смысле.

Стремясь любой ценой удержаться на троне, он укрепил административно-полицейский аппарат, создал всеобъемлющую систему тайной осведомительной службы. Соглядатаи подчинялись лично эмиру, дублируя даже донесения государственных деятелей и военачальников.

Въезд европейцев в страну и выезд из страны афганцев разрешались только лично эмиром, ослушникам грозила смертная казнь.

В конце девятнадцатого века в Афганистане были проведены некоторые реформы: денежная, военная, налоговая. Известия о них просачивались и в Россию. «Абдуррахман-хан, вынужденный обстоятельствами, – отмечалось в «Сведениях, собранных штабом Туркестанского военного округа за 1894 г.», – объявил своим подданным, что афганское государство сделалось ныне великим, а потому обыкновенные доходы его далеко не покрывают действительных расходов; почему подданные приглашаются платить теперь подати сравнительно больше, чем платили они таковые раньше, а солдаты должны получать жалованья несколько менее против прежнего».

Но при всех противоречиях правления эмира Абдуррахмана именно при нем зародился афганский пролетариат. В 1885 году в Кабуле были открыты первые мастерские заводского типа «машин-хана», станки и механизмы для которых покупались за границей и в разобранном виде доставлялись по горным дорогам и тропам. Скоро в «машин-хане» уже работали около 1500 рабочих.

Абдуррахман был в числе немногих властителей Афганистана, скончавшихся не потеряв власти и не насильственной смертью. В 1901 году эмиром стал его сын Хабибулла.

7. Калейдоскоп Опарина

Глядя на карту, туда, где Афганистан граничит с нашей огромной страной, как-то не ощущаешь его значительного размера. Бели перенести, например, на его территорию самое крупное государство Западной Европы – Францию, еще останется место для стран поменьше – Бельгии, Нидерландов, Дании.

Мрачен, безлюден горный Хазараджат, там редко тают снега, там сталкиваются хребты, почти нет обрабатываемых земель – таков центр Афганистана.

Джелалабадская равнина – восток страны изнывает от зноя. Горы не пропускают сюда дыхания северных ветров, плодородный чернозем ссыхается до твердости камня. Но люди построили здесь каналы, растущие на их берегах фрукты считаются лучшими в Азии.

Плодородной была в древности и низменность Бактрии – север страны, между Амударьей и Гиндукушем. Время и завоеватели разрушили ирригационные сооружения, сегодня даже текущие с Гиндукуша реки иссякают в песках.

А на северо-западе, ближе к иранской границе, лежит изобильная, богатая долина Герируда – «житница Центральной Азии». Но если спускаться на юг, то, миновав орошаемые районы Кандагара и Заминдавара, попадешь в песчаные холмы и малярийные болота Сеистана.

Подобными болотами до недавней поры был печально знаменит и противоположный район страны – северо-восточный. Сохранилась афганская пословица: «Если хочешь быстро умереть – поезжай в Кундуз». Ну что ж, ездил, могу засвидетельствовать: многие болота осушены, не столь обширными стали камышовые заросли, где до недавнего времени водились тигры – может, конечно, водятся и сегодня, но боятся показываться на люди.

А еще дальше на северо-восток от Кундуза, по левому берегу Амударьи, лежит область Бадахшана – край горных селений и городков в долинах.

Однажды услышал песенку: «Не летайте над горами…» А, собственно, почему? И вот лечу в огромном, гулком, как тоннель, транспортном вертолете Ми-6 туда, на северо-восток. Наш вертолет загружен бочками с топливом, второй, ведомый вертолет – картошкой. Все это предназначено для жителей афганского города – провинциального центра: по наземным дорогам туда везти грузы опасно, мятежники перехватывают, сжигают продовольственные колонны, надеясь вызвать волнения в городе. Афганские товарищи попросили наших авиаторов помочь, я узнал о рейсе и пристроился пассажиром.

Аэродром – грунтовой, маленький, с короткой пыльной полосой – отделен от города добрым десятком километров, сужением долины и полноводной густо-синей рекой. На противоположном берегу стоят палатки наших мотострелков, к лагерю переброшен временный железный мост, за мостом – танки и боевые машины пехоты. В итоге получается что-то символическое: этакая эмблема Сухопутных войск.

Не буду забегать вперед: с воздуха я этих деталей не видел, с земли поначалу тоже, потому что пыль от идущих на посадку вертолетов садится здесь куда позже самих машин. Командир нашего экипажа Виктор Красиёв на одной интуиции подрулил к глиняному приаэродромному домику, выключил двигатели, пыль в конце концов осела, и на пороге домика обрисовался почти киногерой – высокий, с черными усами, в десантной тельняшке, голубых летных штанах и в домашних тапочках старший среди местных вертолетчиков майор Александр Прокудин.

Знаю, что в этих краях служили асы афганского неба Вячеслав Гайнутдинов и Василий Щербаков, поэтому к Прокудину приглядываюсь с пристрастием. Спокойный, чуть ироничный. В летном домике теснятся командный пункт, столовая, общежитие – отсюда и непривычная смесь служебного и бытового, даже в одежде. Прокудина скоро увижу в деле, когда полетим на его вертолете в горы и он с первого захода поставит машину на крохотную площадку, но это опять-таки будет позже, сейчас просто знакомлюсь и спрашиваю, нет ли оказии в заречный лагерь.

Автомобиль туда идет, вот он уже громыхает по выгнутому железному мосту, останавливается перед штабным фанерным бараком. В штабе понапрасну слов не тратят: вводят в обстановку, выделяют койку в общежитии, советуют устраиваться поэнергичнее, чтобы успеть на вечер славы, который, согласно местной специфике, начнется сразу же после обеда, пока светло и спокойно.

Оставляю на койке вещи, иду умываться, и вот там-то, в умывальной комнате, встречаю человека, о котором до сих пор вспоминаю часто и благодарно. Он пришел с тазиком, в котором принес белье, и затеял маленькую постирушку. Показалось, что он молод, но для лейтенанта, пожалуй, несколько будничен, так что больше походил на прапорщика. Одет в тонкий спортивный костюм, спокоен, несколько застенчив. Поговорили в обычном духе: надолго ли к нам приехали? что новенького в Союзе? После этого он представился: Занятнов Валентин Геннадиевич.

Я торопился, человек с тазиком, похоже, никуда не спешил, но к скамейкам под открытым небом, где уже сидели мотострелки, он пришел всего минутой-двумя позже. Полевая форма со звездами подполковника на погонах была ему как-то особенно впору, от него веяло прежним спокойствием и новой притягивающей силой.

С передних рядов Занятнова окликнули сразу несколько голосов: «Валентин!.. Валентин Геннадиевич!.. Товарищ подполковник, к нам!..» Занятнов поздоровался со всеми, извинился: «Спасибо, но я к своим пойду».

На вечере выступили восемь человек – солдат и сержантов, все говорили интересно, каждое выступление коротко и остроумно комментировал командир части, на скамейках отчаянно хлопали. Потом вышел девятый выступающий – стройный, тонкий таджик младший сержант Хайдар Латипов – и не мог ничего сказать, потому что аплодисменты в его честь загремели шквалом. На груди Хайдара сиял новенький орден Красной Звезды, а еще больше сияли гордостью глаза его сослуживцев по разведроте.

– У нас каждый поступил бы так. Я просто был ближе к товарищу подполковнику, вот и все, – сказал Латипов после первой волны аплодисментов, и в ответ загремела вторая. От скамеек разведчиков вышел к столику президиума Занятнов:

– Хайдар, ты спас мне жизнь, и, сколько живу, я буду это помнить и тебя благодарить.

Наступила особенная тишина, когда люди, сами того не ощущая, сдерживают даже дыхание.

– Но не это главное, – продолжал Занятнов. – Ты правильно сказал: мы все здесь, и не только разведчики, готовы отдать жизнь друг за друга. Главное, что ты после госпиталя опять с нами, хотя, я знаю, тебе предлагали уволиться в запас, ты имел право это сделать. Спасибо, что ты вернулся, что верен нашей солдатской дружбе. Спасибо, Хайдар.

Подполковник обнял Латипова и немножко загородил плечом, потому что младший сержант прослезился. Впрочем, вытирали глаза и многие другие солдаты, пытались улыбаться и не могли сдержать елее.

Расходились по модулям и палаткам уже в темноте. Меня взял под свою опеку Александр Опарин – тот, о котором я уже упоминал, майор, аспирант-заочник Ташкентского университета. Мы быстро сдружились, перешли на «ты».

– В одиночку напрямик к модулю не ходи, – предупредил Опарин.

Быстро просчитываю два варианта: либо в лагере есть открытое опасное место, по которому ночью бьют супостаты, либо, скорее всего, Опарин меня разыгрывает. Но, как обычно, справедливым оказался третий, неожиданный вариант: на вечер славы я шел длинной дорогой, в обход, а кратчайший путь ведет через недостроенную полосу препятствий, где топорщатся абстрактные конструкции из сваренных труб, неразличимые во мраке столбы и столбики, поджидают растяпу свежие ямы…

С Опариным же становились пустячными любые проблемы. Когда я сказал, что неплохо бы поужинать, потому что сегодня еще не обедал, но не знаю, где столовая, Александр ответил: и не надо знать. Правда, в столовую мы все-таки заглянули, взяли там буханку хлеба, затем побывали в палатке медиков… В общежитии Опарин за минуту перезнакомил меня с соседями – в комнате жили политработники, открыл тумбочку, выложил на стол гастрономическое богатство: колбасу, сало, консервы. Между продуктами почему-то оказалась детская игрушка – трубка-калейдоскоп. Александр навел ее на лампу, встряхнул, заглянул в дырочку:

– Тускловато, раньше поярче делали.

Нарезали, открыли, сдвинули.

– Поздравляю всех с моим возвращением. – Опарин поднял кружку. – С завтрашнего дня для вас снова начинается счастливая, полнокровная жизнь. Объявляю первый указ: немедленно восстанавливается система дежурств, беспорядка в комнате я не люблю. Указ второй: сегодняшний вечер объявляется праздничным, поэтому завтрашний и все остальные будут рабочими. Если нет вопросов, давайте начинать.

Мы долго ужинали и говорили. Выяснилось, что Опарин больше месяца пробыл в Союзе, вернулся в лагерь лишь сегодня, чуть раньше меня.

Наутро он пошел по лагерю «восстанавливать кровную связь с личным составом», я присоединился к нему – было интересно увидеть людей и всю лагерную жизнь глазами старожила, побывавшего в отлучке и замечающего теперь любую новость и всякое изменение.

Попутно, в паузах, мы говорили о политике, военном положении, об истории и современности Афганистана.

Разговоры были серьезные. Александр всегда помнил, на чем они прерывались, и не повторялся. Скоро я понял, что это не отрывочные наблюдения и мысли, а система – система, как ни странно, опровержений: уж очень много, по его мнению, наврано вокруг да около Афганистана.

– Обстановка сейчас сложная, чего скрывать. А чья вина? За рубежом пытаются все валить на апрельскую революцию: дескать, из-за нее потеряны централизация и единство страны. А истина в том, что и раньше их не было. Один хотя бы факт: население в Афганистане говорит на тридцати языках.

Соглашаюсь с Опариным, тем более что перед командировкой прочитал немало книг об Афганистане и сам могу с Александром кое-чем поделиться. Переписи населения проводились здесь только частичные: в различных источниках приводится разная численность жителей – от пятнадцати до двадцати миллионов. Конечно, известную путаницу вносят кочевники: на зиму они уходят в Пакистан, весной возвращаются. Как их подсчитывать, если они и сами порой не знают, чьими подданными являются? Столь же приблизительно даются цифры грамотности, а точнее сказать, неграмотности населения. Опять же приводятся они в разных источниках то с учетом кочевников, то без оного, но в любом случае двух одинаковых сведений я не встречал. Достоверно известно, что неграмотных в стране больше 90 процентов, речь только о том, на сколько больше. Останавливаемся с Опариным на цифрах справочника по Афганистану, выпущенного в 1981 году издательством «Наука», хотя и там оговорка: «согласно предварительным данным переписи… проведенной летом 1979 г.». Итак, по этому справочнику население Афганистана составляет 15,55 миллиона человек, около 2,5 миллиона ведут кочевой либо полукочевой образ жизни. И еще цифры, так сказать, культовые: 98 % населения исповедуют ислам, из них суннитов – 80 %, шиитов – примерно 18 %.

– Да, знаю, бытует мнение, – продолжает Опарин, – будто афганский народ объединен Кораном, законами шариата. Но попробуем разобраться: объединен или разъединен? В Коране, где собраны «откровения», ниспосланные Аллахом пророку Мухаммеду, сто четырнадцать глав – сур. Есть еще так называемая сунна – предания о жизни Мухаммеда, дополнения и толкования к Корану, составленный при первых трех халифах. Сунниты их признают и ими руководствуются, хотя, между прочим, афганские сунниты тоже не монолит – существует множество дервишских орденов, а мусульмане-шииты сунны не признают, зато включают в Коран еще одну главу – сто пятнадцатую «Два светила» о пророке Мухаммеде и четвертом халифе Али (с первыми тремя халифами шииты не в ладу). Шииты издавна враждуют на религиозной почве с суннитами, не раз дело доходило до вооруженных столкновений. А ведь есть еще, к примеру, исмаилиты, назвавшиеся так по имени седьмого мусульманского святого Исмаила, – здесь, на северо-востоке, их особенно много; есть и другие религиозные течения… Плюс к тому вплоть до конца прошлого века в сердце Афганистана – Кафиристане (переводится «страна неверных») люди не признавали ислама, в мусульманскую религию их обращали воистину огнем и мечом и позже нарекли насильственно покоренный край Нуристаном – «страной света…». Но в любом случае, пожелай ислам объединять людей, кто этому мешает? Может быть, новое революционное правительство? Напротив, оно сразу же заявило, что революция совершена во имя «защиты принципов ислама и демократии», а после декабрьских событий 1979 года – нового этапа саурской, как они говорят, то есть апрельской, революции – были опубликованы «Основные принципы Демократической Республики Афганистан», и начинался этот документ словами: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!» Дело не в словах, конечно, но ведь лишь сейчас впервые создан государственный фонд для ремонта и строительства мечетей, увеличилось число паломников, совершающих путешествие – хадж в Мекку, официально, в государственном масштабе отмечаются все мусульманские праздники… Знаешь, сколько здесь служителей культа? С четверть миллиона наберется. Есть, кстати, и умные мужики, особенно среди улемов – ученых-богословов. Разве государство их притесняет? Ценит, помогло впервые собрать Конференцию улемов, образован даже Высший Совет улемов страны…