Текст книги "Бочаров Ручей (СИ)"
Автор книги: Виктор Егоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Это был аромат той самой туалетной воды, что так понравилась супруге, но он был слабо уловим, поэтому мы его не сразу поймали. Пришлось сифонить вокруг головы долго и обильно, чтобы заметить разницу между простой водой и туалетной.
– Слегка развели, но не подменили, – успокоил я супругу, – теперь будем знать, как пахнет хит сезона – "г точка Казань".
Но успокаивать надо было не супругу, а меня, потому что в моем сознании опять начался беззвучный, но бурный монолог: "Разводилово – повсюду одно большое бесконечное разводилово. У меня не на плакате, как у моего тюменского друга Вовы, у меня на лбу написано – "лошара". Значит, мои три рубля можно и нужно у меня забрать.
Все туристы – лошары. Все туристические центры мира – разводилово, и город Сочи не исключение.
Помпеи – разводка мирового масштаба. В тысячу раз полезней прочитать книги о погибшем городе и посмотреть о нем научно-популярные фильмы, чем бежать по его откопанным улицам якобы для того, чтобы всё увидеть своими глазами. А что увидишь? Кучи изнывающих от жары экскурсантов, потоки людской лавы, текущей сюда со всего мира, шум, гам, беготня. Ты узнаешь среди этого столпотворения лишь кроху из того, что увидел бы и познал, отдаленно, в одиночестве, сосредоточившись за книгой или включив в своей комнате комп и нажав кнопку для просмотра великолепного документального фильма.
Ехать надо не в Италию смотреть, как археологи Помпеи откапывают, ехать надо на Донбасс смотреть, как политики народ закапывают.
Я был на Санторини, что я видел? Пейзаж красивый – белые гнезда человеческих жилищ с одинаковыми синими крышами на фоне моря. Да красивых пейзажей по всей планете – бесчисленное множество. Но парочка инвесторов устроила разводилово именно на острове Санторини. Там просто участки суши после землетрясение власти Греции раздавали за копейки. И туда плывут сейчас круизные корабли, летят частные самолеты звезд кино, пыхтят огромные паромы из всех крупных городов Греции.
Таких, как я, лошар – нас много на каждой морской мили. Мы – у каждого платана в Сочи. Платаны, кстати, настоящие, вековые. Платаны – не разводилово. И каштаны, и магнолии, что скоро зацветут.
Никуда больше не пойду, ни на что смотреть не буду. Скажу свое твердое лошаровское нет всем олимпийским объектам Сочи. Розе мира – мой сибирский хутор. Назад! К ручью! В омут! Где остановка транспорта, что повезет меня обратно?".
3.
Сидеть и смотреть в стену – это полезная процедура на курорте? Сейчас узнаем.
Надо взять стул на веранде, вынести на улицу Инжирная, поставить напротив стены резиденции президента, сесть и смотреть на дорогу вдоль стены – туда, где с высоты холма должна спуститься по этой дороге женщина в белом плаще. Утром, когда мы с ней расстались у сочинского вокзала, она была в белом плаще.
Пытался ждать ее на диване у телевизора на втором этаже своих апартаментов – не дождался. Переместился на нижнюю веранду, еще два часа прислушивался к звукам со стороны железной ограды вокруг участка с ручьем и круглым омутом – замок не щелкнул, калитка не открылась. Солнце зашло, супруга не пришла.
Дневного света хватит ненадолго, здесь через полчаса повсюду будет тьма, а фонари – там, за оградой, вдоль всей стены резиденции "начальника". Если выйду на улицу и сяду напротив стены под светом фонарей, то увижу женщину в белом минут на десять раньше, чем на веранде рядом с омутом.
В нем, кстати, появился страшный зверь – южная лягушка. Она не квакает, она выстреливает очередями резких хлопков плетки. Я, когда впервые услышал этот звук в ограде, подумал, что прилетела незнакомая мне огромная птица типа филина, но которая умеет ухать еще ужаснее. Спрашиваю Андрея, это что за зверь тут по ночам орет и скрежещет? Оказывается, у лягушек так проходят брачные посиделки, причем, песни скрежещут дамы, а мужики слушают и обдумывают свой выбор молча.
Он мне показал на палку у пруда и объяснил: "Когда мешают заснуть, ударьте палкой по воде – минут на двадцать шоу "голос" прекратится".
– А как прекратить "свадьбу" сразу и навсегда? – спросил я его.
– Никак. Я их вылавливал и относил в другие лужи – к Батьке, он лягушек особенно недолюбливает. Они всегда возвращаются по ручью ко мне обратно. Видел, как внутри трубы под дорогой: прыг, прыг, прыг. Трех отнес, три и прыгали.
– Более радикального способа избавить окружающее пространство от кваканья разве нет?
– Какой? – заинтересовался Андрей.
– Как во Франции: поджарить и съесть.
– Пусть живут. Они – из "красной книги".
Антилягушачье оружие я пускал в ход регулярно. Чуть стемнеет, по воде палкой хлобысть, и до начала вечерних токовищ политиков и экспертов – тишина. А потом опять заквакали. На экране одни скрежещут и квакают, в омуте у веранды – другие. Сейчас бы тоже взлохматил палкой омут, но в руках стул был, я же у стены встречать жену собрался.
Расстались мы с ней сегодня в полдень у сочинского железнодорожного вокзала из-за неожиданно возникших разногласий по поводу, ехать или не ехать на экскурсию в Роза Хутор. Она настаивала на том, что ехать надо обязательно, потому как быть в городе зимней олимпиады и не увидеть главные объекты зимних лыжных гонок – это что-то типа оказаться в Бразилии и не увидеть карнавала.
Моё сознание было с ее доводами полностью согласно, но подсознание чего– то взбрыкнуло: лето приближается, не хочу ничего слышать и видеть про снег и лыжи. Я еще не согрелся от прошедшей зимы, от февральской стужи, мартовской слякоти и апрельских сибирских заморозков. Мне тепла хочется, а не "освежающей горной прохлады".
А на улицах старого Сочи так хорошо: расцветают первые розы в ухоженных клумбах, женская бригада копошится вдоль пешеходной дорожки на бульваре. Девушки в униформе ворошат клубни тюльпанов, чтобы аккуратно достать их из земли и вместе со стеблем положить в "сноп" на брусчатке. Пальцы рук у них в перчатках, которые на ладонях почернели от влажных цветочных корней, поэтому, когда надо поправить волосы, спадающие с плеч к разрытой земле, девушки проводят по лицу чистым участком руки у самого локтя.
В фартуке поверх белой футболки только одна женщина – бригадир, наверное. Она постарше остальных, она чаще стоит вертикально и смотрит вдаль. И свои белокурые волосы бригадирша поправляет, сняв перчатку с пальцев. Остальные пребывают в глубоком затяжном трудовом наклоне, что делает проход по бульвару мимо скульптурной композиции "девушки на клумбе" весьма зрелищным мероприятием.
Весна! Курортная страда! Отцветающие тюльпаны надо быстро заменить летним разнотравьем: молодыми ростками всяких бархатцев, петуний и портулаков. Так бы сидел на скамеечке у края бульвара и смотрел весь день на работающих "в поле" женщин. Что там говорить, как бы ни были прекрасны всякие там олеандры и гортензии, но красивее женщины ничего на свете нет.
Хочешь букет красных тюльпанов? – задаю риторический вопрос супруге, когда мы уже свернули с бульвара, чтобы по кратчайшему пути направиться к вокзалу. Не дожидаясь ответа, направляюсь один к огромной куче цветов, лежащей на брусчатке, и прошу разрешения у белокурой бригадирши взять двадцать пять штук.
– Сколько? – глава бригады цветокопов удивлена.
– Пять, – резко уменьшаю свои запросы и потребности.
–Нельзя, мы за каждый клубень отчитываемся.
– Так я цветочки прошу, а не клубни.
Если цветочки, она не против, но просит луковицы у тюльпанов сразу отрезать и положить в коробку. "Это не для баловства, это – на развод, – объясняет мне белокурая в фартуке, – дам вам секатор, режьте "траву" при мне и потом уносите, сколько хотите. Без меня к цветам не походите".
Строго в женской бригаде насчет клубней. Стою, жду, когда принесут секатор отделять то, что "на развод", от того, что "просто так побаловаться".
Но блин, именно в тот момент, когда я получил разрешение взять охапку цветов, а супруга ждала, когда я вручу ей южный букет тюльпанов, выныривает на бульвар мужик с попугаем на плече и сразу ко мне: "Кеша любит подарки, сделайте Кеше подарок".
– Какой подарок? Тюльпан? – я не понял мужика.
– Кеша цветы не ест, Кеша кушать хочет, – мужик норовил так повернуться ко мне, чтобы птица на его плече оказалась перед моим лицом.
А попугай противный такой: клюв кривой, глаз хитрый, башку наклоняет и перья на своей башке дыбит – злобный, одним словом.
– У меня пшена нет, – говорю мужику, вспомнив именно пшено, потому что я зимой эту крупу для синиц насыпал в чугунную сковородку, что поставлена для них на моем балконе.
– Вы откуда приехали? – мужик зачинает разговор.
– Из Тюмени.
– О, Тюмень, богатый город, нефть, газ, подарите Кеше двести рублей, Кеша кушать хочет.
– А мы уже подарили Кеше пятьдесят миллиардов, теперь наш город сам кушать хочет, пусть Кеша мне подарит двести рублей вместо дерьма на палочке, – ответил я хозяину птицы.
Смотрю, глаз у мужика стал такой же, как у попугая – неласковый. Пернатые хозяева курорта интерес к беседе потеряли и полетели к другим гостям города, а я пошел к супруге, которая ждала меня на другой стороне бульвара. И тут вспомнил, что забыл взять для нее цветы – с пустыми руками иду. Разворачиваюсь, ищу глазами бригадиршу, что около зеленой охапки цветов стояла, а уже нет ни бригадирши, ни охапки – тюльпаны загружены в тачку и утрамбованы лопатой. Вместо цветов из тачки торчит горка силоса лилового оттенка.
Настроение у меня в душе как-то вдруг переменилось: вот только что горел желанием вручить супруге огромный букет, а вместо букета и подробного рассказа, как я выбирал для нее каждый цветочек, сказал ей, что бригадирша не разрешила брать цветы из кучи – они у них строгой отчетности. Идем дальше с ней в сторону вокзала, а я молчу и трамбую себя черенком той лопаты, которая у нас в душе припрятана среди других многочисленных инструментов самокопания. Денег для птицы я пожалел, это, как любил говорить один "красный маршал", – голая историческая правда. Хозяину попугая – нагрубил, про жену забыл и без цветов ее оставил, да еще и другую женщину, белокурую бригадиршу, оклеветал.
Как я выглядел с точки зрения супруги, которая, конечно же, наблюдала за мной, когда я отправился к женской клумбе? Болтал с белокурой в фартуке, улыбался ей. Потом сделал вид, что попугая разглядывал, а в итоге – явился без букета. Вряд ли супруга поверила, что бригадир девчат была столь строга и отказала мне в просьбе. Наверное, она решила, что я сам не стал просить у белокурой цветы, чтобы не упоминать в разговоре какую-то иную женщину.
Короче, я был собой недоволен, а когда у меня в душе дискомфорт от того, что мои представления о благородстве не совпадают с моими поступками, я тоже могу начать неприятно скрежетать голосом, как та лягушка, и косить на окружающих "лиловым глазом" злобного попугая. В таком настроении самое лучшее – молчать, чтобы хоть как-то скрыть возникшую в душе неудовлетворенность и раздражительность.
Вокзал – это место, откуда отправляются экскурсии во все концы города и дальше по побережью Черного моря хоть на восток в Гагры, хоть на запад в Севастополь. У входа на привокзальную площадь с нами начали работать агенты турбизнеса: сулить, заманивать и вербовать. Я с ними не общался и в их сторону голову не поворачивал, чтобы не квакнуть в ответ чего-нибудь резкое и грубое. А супруга останавливалась, искала предложение, соответствующее спросу нашей семейной пары. Она знает, что на любую экскурсию я даю согласие с большим трудом, и меня можно уговорить куда-то ехать что-то смотреть лишь один раз за весь южный отпуск. Поэтому она выбрала такую экскурсию, которая будет одна, но всюду, то есть, обзорную по всем олимпийским объектам в городе и в горах. Отправление в полдень, возвращение в семь вечера.
– Мы на вертолете полетим? – спросил я женщину-агента, что вела нас к кассе турбюро. Обзорные экскурсии мне напоминают наблюдение за пейзажами из окна вагона: мимо глаз что-то проносится, а что именно, забываешь сразу, как моргнешь. Уж если обзирать то, так птица. Или, хотя бы, как оператор квадрокоптера. Тогда получаются захватывающие экскурсии над "спецобъектами", дизайн и величие которых мы в последнее время частенько в интернете всей страной рассматриваем.
– Вы поедете на автобусе, – ответила мне агент, – и без остановок, потому что сейчас идет подготовка трассы к гонкам формулы-1, и стоянка около олимпийских объектов запрещена, но о каждом объекте вам подробно расскажут в автобусе.
Агент говорила быстро, так как она торопилась сдать нас кассиру: через пятнадцать минут отправление, а четыре места еще пусты.
В "стекляшке", где оплачивают билеты на экскурсию, я и принял окончательное решение никуда не ехать. Вышел из будки и жду, когда супруга выйдет вслед за мной. Скандалить и озвучивать причину отказа при посторонних – до такой степени накала я все же не разогрелся.
Психологическое поле, окутывающее супругов в состоянии вспыхнувшей ссоры, не всегда достигает грозового напряжения, когда оно искрит и грохочет. Чаще этот сгусток отрицательной энергии напоминает физические свойства бесшумно плывущей над землей шаровой молнии. Идут, например, мужчина и женщина под деревьями аллеи около вокзала. Вроде, тихо так шагают, мирно, но это не просто два тела движутся в одном направлении. Нет, вместе с ними плывет еще что-то, что заставляет деревья потрескивать – та энергия, что способна разрывать единство и соединять противоположности. Если двигаться осторожно, не шевелить языком и не махать руками, напряжение спадет, энергия ссоры начнет рассеиваться, мир не взорвется, огонь душевных переживаний не обожжет листья на склонившихся ветвях, и парочка элементарных частиц бытия продолжит свою неспешную прогулку по аллее.
– Понимаешь, мне не нужны "обзоры", эти заученные наизусть тексты рекламных справочников, не хочу семь часов находиться в автобусе, из которого в горах нельзя будет выйти и вернуться в город пешком, – объясняю супруге голосом без повышенных тонов.
Теперь она молчит: не хочет комментировать мой недавний "каприз" – вспышку немотивированного протеста против ее разумного варианта экскурсии. И я замолчал. Наступила заключительная фаза нашей размолвки. Это когда два человека замолкают и расходятся по разным углам квартиры. Потому и называется подобная ситуация – размолвка.
Каждый слышит, где и что делает другой, даже если он скрылся в соседней комнате. Слышит звук шагов, стук дверцы шкафа, брякание посуды на кухне, слышит всё, но упорно молчит и ничего не говорит. Даже если один и попробует поначалу что-то сказать, второй ничего не ответит, и молчание превратится в долгую мучительную взаимную пытку.
Лицо у супруги стало грустным: она расстроилась. Я, естественно, увидел, как изменилось ее лицо, и стал сам себе противен еще больше. Нельзя молчать – понимаю, не маленький, а умения шлепнуть какое-нибудь словечко, пусть глупое, пусть не по теме, но лишь бы не погрузиться в состояние взаимной немоты, – нет такого умения, не смог его воспитать за почти сорок лет совместного жития.
Другие люди любую ссору могут закончить примирительной шуткой, а я, если поссорюсь с кем, то навсегда. Восстановлению душевная симпатия не подлежит. Разрыв взаимопонимания на уровне сердец – окончательный. И только к супруге я когда-то, после первой крупной ссоры, смог испытать более теплые чувства, чем до ссоры. И этот процесс сближения двух совершенно разных по характеру людей продолжился после следующей ссоры, после малых молчаний, длиной в сутки, и больших молчаний, длившихся неделями.
А сейчас, на нынешнем этапе жизни, задача передо мной простая: капризы капризами, но в молчанку не углубляться.
– Хочу пешком дойти отсюда до нашего ручья, – говорю супруге.
– А я билет для тебя купила, думала, передумаешь.
– Не передумаю.
– Поняла. Поеду одна. Вечером увидимся.
Я повернулся и пошел по аллее в противоположную сторону от привокзальной площади. Она повернулась и пошла сдавать мой билет.
Итак, маршрут моей собственной и действительно совершенно бесплатной экскурсии ясен: добираюсь старыми улочками до реки, по берегам которой возник когда-то городок древних причерноморских племен, форсирую водную преграду по пешеходному мосту, оказываюсь у одного из отдаленных ворот парка развлечений "Ривьера" и уже от этих ворот развлекаюсь подъемом вверх до самой вершины холма, на другой стороне которого обустроили свои дачные домики яхтсмен Андрей и начальник ручья по имени Владимир.
Это и есть те самые семь километров, которые, по рассказам яхтсмена, можно пробежать за час. Он, правда, бежал с холма, а мне – на холм, что ж, тем более любопытно, сколько мне потребуется часов на "бег" вспять.
Мой рекорд пешего хода – 48 километров в день. Но поставил я его, когда был моложе на пятнадцать лет, и тогда я шел из Тюмени к монастырю в Абалаке. А сейчас я куда иду и что хочу найти? Вспомнил, недалеко от вершины есть красивый храм, я его видел неоднократно из окна автобуса. Он как раз на моем маршруте. В путь!
Пока шел улочками старого города в речной долине, я еще видел и чувствовал всю красоту южного города: цветы, посаженные у подъездов жителями домов, огромные деревья во дворах, прекрасные прогулочные дорожки вдоль речной набережной. Но вот начался подъем, и мне стало не до осмотра достопримечательностей. Дыхание перешло на режим пыхтения, глаза видят только четыре коричневых плитки, на которые должна шагнуть моя ступня в обувке с белыми подошвами – дешевыми кроссовками, купленными в тюменском "Профмастере".
Что за вонь пахнула в мои ноздри? Подымаю взгляд: дядечка двумя кисточками красит железные ограждения дороги на холм. У его ног стоят две банки с краской – белой и черной. Левой рукой он "обновляет" черный слой краски на вертикальной "зебре" вдоль пешеходной тропы, правой – белые.
Прибавил хода, оставил маляра за спиной, вроде, опять дышу воздухом субтропического курорта, но – снова ноздри наполняются химией лакокрасочного цеха. Это я приблизился к другому дядечке с кисточками. У этого маляра другие краски в банках: желтая и коричневая.
Вот тут я понял, что означают такие выражения, как "повел ноздрями", "шевелил ноздрями", "раздувал ноздри". Я не конь, но водил, шевелил и раздувал. Дело в том, что однажды я отравился запахом краски, когда ремонтировал квартиру и за один день покрасил в ней все окна и двери, не открывая форточек, чтобы не простыть от сквозняка. Тогда меня хорошенько стошнило после ужина и пришлось объяснять супруге, что этот казус произошел не по причине плохого качества поджаренной котлетки.
Надо же, как организм запоминает обстоятельства, в которых его плющило много лет назад: при виде второго маляра с кисточками я почувствовал во рту вкус той котлеты, что приготовила жена.
Было бы чем, наблевал бы ему прямо в банку. И в желтую, и в коричневую.
Во время восхождения я поэтапно прошел четыре горных лагеря сочинских маляров. По количеству лагерей – это был мой Эверест. Я испытал и горную болезнь, и слепоту от недостатка кислорода, и даже, как мне показалось, отеки мыслей головного мозга. Это когда я понял, что город готовится к трем праздникам одновременно: Первомаю, торжественному открытию сезона, приезду президента. И собрался пойти на демонстрацию в защиту прав отдыхающих. Там, у "Ривьеры", между прочим, уже поставлен портрет Ильича в кепке, и колонны отдыхающих трудящихся, после прохождения по Курортному проспекту традиционно митингуют у "вождя". Я буду вместе с ними скандировать: "Отдыхающие всех стран, соединяйтесь в пары!".
В общем, когда добрался до храма на вершине, был изможден и вполне отмороженным, как и полагается альпинисту. И тоже, глядя на верхушки кряжей сочинских высотных зданий далеко внизу, на сияющее солнце и золотые купола над головой, говорил себе: "Я смог".
Но я промок. До последней нитки в трусах. Пот со лба дождем лился на мои кроссовки с белыми подошвами. А когда я отставил ногу, чтобы капли не падали на кроссовки, увидел на асфальте сухой след под подошвой.
В таком взмоченном состоянии входить в храм неприлично, поэтому проветривал душу и голову снаружи на лавочке. Сижу, любуюсь, отдыхаю – хорошо мне. Что еще нужно отдыхающему человеку для счастья? Красивый храм, красивый вид на город, красивая погода – солнце впервые после нашего прилета начало светить по-настоящему ярко, по-южному. Мимо группа туристов идет, экскурсовод объясняет, что храм Святого Равноапостольного Великого князя Владимира – это подарок городу от президента нашей страны.
Хороший, думаю, подарок, это не двести рублей подарить попугаю Кеше. Чтобы такие подарки дарить, кроме богатства, надо еще кое-чем обладать – щедростью великой. Надо не просто деньги не жалеть и быть не жадным, надо деньги не считать деньгами. Так, бумажки. Золото – да просто увесистая железяка. Бриллианты – женские игрушки, не более того. Кто может так относиться к деньгам? Тот, кому бумажки, железяки и блестящие игрушки не смогли дать счастья. Были, держал, имел, а счастье, где оно? Как не было, так и нет.
Подожди, говорю сам себе, даже спину выпрямил на скамейке в этот момент, что значит, были, держал, имел? У президента какая зарплата, около двенадцати миллионов рублей в год. Мне на Санторини в храме люстру показывал экскурсовод и говорил, что люстра, стоимостью миллион долларов, – подарок российского президента. Это его зарплата за пять лет.
Храм построить, что стоит передо мной – в долларах миллионов пятьдесят, не меньше. Это зарплата президента за 250 лет. Ладно, я не маленький, подарили друзья президента. Ну, тогда надо так и говорить: храм – подарок городу от друзей. А те где деньги взяли? Еще правильнее на подобной экскурсии говорить, что подарок – городу Сочи от благодарного российского народа. Или просто от народа, без уточнения, с чувством глубокой благодарности этот народ делал такой подарок или без оного чувства. Можно еще короче: от всей страны и – точка. Пусть туристы сами определяют степень своего участия в подношении столь славного подарка, который на религиозном языке называется жертвой. Добровольным пожертвованием.
Это не экскурсия по Роза Хутору, это подворье храма, тут желательно быть несколько правдивей, чем обычно. Как никак, под куполами – святое место, а оно пусто не бывает. Там кто-то есть, и этот Кто-то – не Ерошка, Он слышит немножко.
Остаток маршрута по вершине холма пролегает. Слева от меня блестело море, справа – далекие снежные горы. И никакого запаха краски. Отличная прогулка, что там говорить. А когда показалась стена резиденции, хоть кубарем вниз катись – так круто, аж ноги заплетаются, и белые подошвы играют роль тормозных колодок. Без них покатишься, как кувшин с вином, выпавший из люльки лихого горного мотоциклиста в фильме "Спортлото-82".
На свое "подворье" зашел, сразу доложил Андрею: пешком от вокзала прибыл. О! – лаконично похвалили меня хозяин веранды. И признался, что он сам лишь раз в жизни "бегал" в центр города без машины. Я ему тоже признался, что больше не рискну повторять это восхождение.
– Слушайте, Андрей, – делюсь с ним увиденным, – почему напротив стены прямо у дороги валяется мешок с мусором. Кто-то устал тащить и бросил под куст, как это бывает во всех городах. Но там нет резиденций, а тут – в двух шагах.
– Скоро уберут, – успокоил он меня.
– С точки зрения безопасности, больно уж кусты напротив резиденции густые и трава по пояс.
– Скоро выкосят и обрежут.
– Когда скоро, уже Первомай на носу?
– Очень скоро.
Ладно, подождем, мы с супругой никуда не торопимся. Где она сейчас, в олимпийском хуторе? Солнце высоко, еще не вечер, как говорится. Принял душ, поел, отдохнул и вот сижу, смотрю в стену. Скоро-то скоро, но что-то охранники не суетятся. Они у ворот резиденции все в костюмах и галстуках. Часовые в форме – те дальше, где стена к морю поворачивает.
На меня и мой стул никто даже внимания не обратил. Из переулка вышел какой-то дядька, тоже в костюме, спросил: "Что, такси опаздывает?", я ему ответил правдиво, что хочу супругу с экскурсии встретить у калитки, дядька мой план одобрил и исчез.
Дом Андрея он же не единственный у стены. Это ряд домов по переулку, уходящему в платановые заросли перпендикулярно от линии стены. Моя веранда просто первая в этом ряду. А дальше – обычные такие дома, некоторые даже развалюхи. И что удивительно, на этом переулке барак двухэтажный стоит, который явно в аварийном состоянии.
– Как здесь барак сохранился, да еще в таком неприглядном варианте? – опять зашел во двор, чтобы задать этот вопрос Андрею.
– Тут люди свой век доживают, их не трогают, но никого новых не прописывают и никому новому поселиться не разрешают. Умрет владелец дома, место останется свободным. Умрет последний обитатель барака, барак снесут.
– Значит эти большие пустые "прямоугольники" в переулке, где виднеются остатки фундаментов, – там бараки были?
– Да. Остался последний. А в нем – последние. Они все работали когда-то в резиденции, еще при Ворошилове. Переехать никуда не захотели, попросили разрешить дожить здесь до конца. Им разрешили.
Вот оно что. Это ж какое надо иметь терпение нынешним владельцам резиденции, чтобы унять в себе желание немедленно снести трухлявые бараки по соседству, которые видны из окна машины. Впрочем, резиденция не частная, она государственная, а в государстве подобное соседство сплошь и рядом.
С улицы послышался лай собаки, я вернулся к своему стулу. Довольно большой пес прибежал и лает на охранников. Надоело на охранников, начал лаять на меня. Пустобрех какой-то, но лай громкий, звонкий, с эффектом эха, потому что отражается от стены и летит мне в ухо двойной порцией.
На его лай, кроме меня, никто никак не реагирует. Он тут, видно, бегает давно, все к его лаю привыкли. Интересно, а когда прибудет начальник, с этим псом что сделают, как заткнут его пасть? Он же не даст никому покоя, его на километр слышно, и стеной от звуков его лая не отгородишься. Надо у Андрея спросить. Мы вновь беседуем:
– Что будем делать с псом? – задаю вопрос.
– Каким?
– Который лает.
– А, этот, он дурной, как и его хозяйка.
– Что будем делать с хозяйкой?
– А что с ней надо делать? – Андрей меня не понимает.
– Выселить вместе с псом.
– Хорошо бы, – на этот раз по его лицу было видно, что он меня понял и очень бы хотел избавиться от пса и его хозяйки, – придется вам потерпеть. С псом, как и с лягушками, мы ничего поделать не можем. Он и ночью гавкает, всех достал.
Едрена корень, столько способов всяких уже описано, об одном полонии я столько всякого прочитал, а тут какого-то безродного пса утихомирить не могут. Во, гуманисты, блин.
Снова сижу на стуле. Всё – ночь. Или я сейчас засну в нем, или надо уходить в дом и валиться на диван. "У меня самого терпение есть или я только говорить умею, что главное в семейной жизни быть терпеливым, обладать умением терпеть, проявлять, прежде всего, силу терпения? – спрашиваю на этот раз сам себя. – Что я хотел, когда тащил этот стул? Сделать для супруги что-нибудь приятное и смягчить такой вот встречей у калитки психологическую тяжесть дневной ссоры. Хотел, делай! Терпи".
И остаюсь на стуле у ворот.
Смотреть на стену становится невыносимо скучно, разве что посмотреть на небо и поискать глазами звезды, прикрыв ладонью лицо, чтобы не мешал свет фонарей.
И только повел взглядом к небу, как увидел далеко вверху на холме белую фигурку – идет!
Она, оказывается, устала еще больше, чем я, хотя восхождений и не совершала. Шла на спуске, ничего в темноте около калитки не видела, думала, как стучать в ворота, где та кнопка, которая подает звонки. Искренне полагала, что я смотрю телевизор и не услышу сигнала. А у нее силы на исходе...
И тут кто-то знакомый вдруг вырисовывается из темноты, встает и раскрывает объятия. Вот это встреча!
– Как ты вовремя вышел, молодец, а стул зачем? – это были ее первые слова.
– Там столько понастроили! – это был ее первый отзыв об экскурсии.
Ей всё понравилось, и мне всё понравилось. Незабываемый денек. А самое главное, мы не молчали ни минуты. И не смотрели телевизор. И не надо было делить наше общее вечернее время: ей час на просмотр сериала, мне час на мои любимые "научные глупости".
Вместо сериала и науки – погасший свет лампочки в светильнике на деревянной стене дома и моментальный провал в сон, в такие его глубины, где с поверхности жизни не доносится ни один звук. Ни лягушачий скрежет, ни лай дурной собаки.
4.
В России не одна столица и не две. В России три столицы: Москва, Санкт-Петербург и Сочи. В этих городах князья и цари правили, отсюда самодержцы рассылали свои приказы, здесь же или в близлежащих окрестностях они отдыхали и укрепляли свое здоровье. Пожалуй, только Дмитрий Донской встал на ноги после тяжелого удара, пошатнувшего его здоровье, в неприспособленном для санаторного лечения месте – на Куликовом поле. Медицинскую помощь он принял под стволом поваленного дерева, где его нашли други-ратники и опознали по шлему, что валялся рядом, помятый и со следами рубящих ударов на металле.
Иван Грозный предпочитал восстанавливать нервную систему в Александровской Слободе, которая имела внушительные стены, и своими целительными свойствами выгодно отличалась от чистого поля на берегу Непрядвы. В слободе он, в общем и целом, провел семнадцать лет, здесь вел санитарно-разъяснительную работу с послами из Англии Швеции и Крыма, тут же, во время резкого ухудшения самочувствия, созывал консилиум специалистов по государственному оздоровлению, которые опричь царя никому не подчинялись, и применяли, по его просьбе, самые радикальные, на тот период, методики вмешательства в захиревший организм державы.
Иногда он и сам выступал в роли врача. На утренней зорьке у подвального костерка, когда боярина снимали с дыбы и раздевали догола, а потом привязывали спиной к бревну и начинали медленно поджаривать, наклоняя "вертел" над жаровней, царь подгребал посохом раскаленные угли к пальцам ног "изменника". Если боярин не вполне адекватно реагировал на прописанную ему процедуру, бревно с боярином наклоняли ниже, и царь катил посохом угли к более чувствительному месту на теле "собеседника" – к причиндалам. Бывало и так, что царь покрывал румяной поджаристой корочкой лицо своего пленника, если чувствовал, что тот еще не достиг состояния полной готовности. Вероятно, в такие моменты он и получал информацию, которую жаждал услышать. То была "голая правда". И все сказанные у костерка новости – горячие, а слова – обжигающие.
Царю, надо полагать, при его многочисленных нервных болезнях хорошо помогала жгучая правда.
Петр Великий построил новую столицу, но подвальчик с дыбой, как говорится, прихватил с собой. Ему в этом подвале подолгу засиживаться было некогда: топор в руках искрился от желания флот "рубить", а не головы, однако нашел все же время поглядеть, как спину сына Алексея кнутом секут за измену.
