Текст книги "Банка для пауков"

Автор книги: Виктор Галданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Горьковское шоссе. 00:32

Несмотря на то, что Ирина Надеждина считала себя неплохим водителем, подобной нервотрепки она еще не переживала с тех пор как впервые с инструктором самостоятельно выехала в город. Хотя в эту ночь Горьковское шоссе было пустынным, джип, прилепившийся к ним, делал все, чтобы спровоцировать столкновение: подрезал их, резко тормозил и вообще вел себя так, словно за рулем сидел подросток, впервые в жизни державший ногу на педали газа.

Когда она выматерилась в третий раз, Саша Здобин забеспокоился.

– Послушай, Ирочка! – всполошился он. – Сверни, пожалуйста, куда-нибудь отсюда и едем домой.

– Сиди спокойно! – раздраженно бросила ему Ирина. – Я разберусь с ними сама.

В это мгновение джип резко затормозил и сдал назад, и «шестерка» въехала ему прямиком в задний бампер. Удар был несильный, но послышался звон разбитого стекла – у шестерки вылетел подфарник. Четверо парней мигом, как чёртики из коробки выскочили из машины.

– Послушай, дорогая! – приветливо улыбнулся юноша кавказской наружности, обнажив не менее десятка золотых зубов. – Ты как ездишь вообще, я не по-онял! Подрезаешь, дороги не даешь, конкретно, дистанцию не держишь…

– Молодой человек, – собрав всю свою выдержку и обаяние, улыбнулась ему Ирина. – Может быть, езжу я и впрямь не ахти – но не лучше же вас!

Второй подошедший, мало обращая внимание на ее кокетство, рывком распахнул дверцу ее машины и за шиворот вытащил Сашу Здобина наружу. После двух резких коротких ударов в живот оператор согнулся пополам и упал на обочину в горку грязного ноздреватого мартовского снега. Третий вышедший из джипа, ни слова не говоря, с размаху стукнул по дверце машины ногой, оставив на боку «шестерки» безобразную вмятину.

Ирина с криком кинулась на него, но застыла, почувствовав леденящее прикосновение острия финки под левой грудью.

– Послушай, красавица, – заулыбался зубастый. – Хоть ты и побила нам машину, мы решили не брать с тебя деньгами, а получить штраф натурой. Поэтому топай в лес и не пытайся пищать.

– А тебе известно, милый, откуда я сейчас еду? – спросила Ирина в надежде выиграть время. – Тебе известно, что кое-кто будет очень недоволен, что «Транс ТВ» не покажет сегодня репортаж с его юбилея?

– Нам про тебя всё известно, – заверил ее зубастый. – И что ты задаешь очень наглые вопросы, и что носишь слишком короткие юбки. Вот мы и хотим проверить, что у тебя под юбкой. Сказано пошли, значит пошли. – И он чуть сильнее прижал нож к ее груди.

Вдали мигнули фары приближающегося автомобиля.

– Учтите, что немедленно поеду к батоно Вано и пожалуюсь ему…

– Иди жалуйся хоть самому патриарху, хоть папе римскому, хоть…

– Тогда можете начинать прямо здесь и сейчас, – заявила Ирина и, скинув с плеч дубленку, единым движением стянула с себя кофточку и еще через миг расстегнула лифчик.

С ревом проносившаяся мимо белоснежная фура (с надписью «Белкарго» по всему корпусу) яростно засигналила и сбросила газ. Водитель и его напарник внимательно изучали развернувшуюся перед ними картину: не каждый день увидишь на дороге заголившуюся девицу. В ответ еще яростнее засигналил «Камаз», шедший навстречу, которому из-за этого, чтобы не столкнуться с вылетевшей на встречную полосу фурой, пришлось резко крутануть баранку вправо. Правда, водитель «камаза» забыл, что ведет не свой «москвичок», а грузовик с грузом чугунных чушек, полученных не далее двух часов назад на заводе «Серп и Молот», из которых на заводе в его родном Серпухове должны понаделать отменных сковородок. Тяжело нагруженный прицеп «камаза» развернулся и поехал по шоссе боком-боком, зашатался, оторвался, вылетел на обочину, перевернулся и единым ударом переломил росшую у обочины красавицу-сосну. Из прицепа посыпались перевозимые им чугунные чушки. Высоченная корабельная сосна медленно и торжественно полетела вниз. Ирина как зачарованная смотрела на то, как она переламывается, взмахивает ветвями, словно веточка под ударом исполинского веника, взлетает метров на пять вверх, летит еще метров десять и всей своей кроной накрывает мирно стоящую у обочины «тойоту-лендкрюйсер».

Пока зубастый парень по имени Гурам и по кличке Змей и вся его команда оторопело смотрели на то, как роскошная машина стоимостью в полсотни тысяч долларов превращается в груду металлолома, Саша Здобин забрался в машину и потянул Ирину за руку.

– Послушай! – воскликнул он. – Долго ты тут будешь сверкать своими прелестями. Честно тебе скажу, это зрелище выдержит не каждый.

– Слабонервных просят удалиться, – отрезала она, садясь в машину и быстро натягивая кофточку. Спустя секунду «шестерка» резко развернулась на месте и двинулась в обратном направлении.

– Ты уверена, что мы едем туда, куда надо? – всполошился оператор.

– Да, уверена, – твердо сказала Ирина. – Я бы хотела заснять еще и конец этого выдающегося юбилея.

Балашиха. Дворец молодежи. 3:30

Дворец молодежи был гордостью Вано Марагулия. Подъезжающим к подмосковной Балашихе издалека было видно это диковинное зелено-красно-бирюзовое здание, выстроенное по новомодному проекту, с круглыми, треугольными и ромбически скошенными окнами, с гордо вздымающийся над центральным фасадом стеклянной башенкой с шатром, с ледовой ареной, теннисными кортами, сауной, кабинами для массажа, бассейном, дискотекой, игорным салоном, баром и прочимыми мыслимыми удобствами. Подходя к своему юбилею и готовясь к прыжку в Большую Политику, старый волк решил сделать что-нибудь стоящее в этой жизни. Вместе со своими имиджмейкерами они недели две решали, что это должно быть. Проект реставрации церкововушки показался малозначительным, шефство над военным кораблем вышло из моды, торговых центров в городе и без того было как грибов. А вот дворец… Проект показался достойным воплощения. Прежде всего Вано за гроши откупил здоровенный, недостроенный и уже успевший обветшать Дом пионеров. Затем он заставил несколько банков и фирм с незапятнанной репутацией взять над ним шефство. На щедрые спонсорские пожертвования Дворец стал расти как грибок после августовского дождика. Снаружи он был отделан каррарским мрамором и золоченым зеркальным стеклом, полированной латунью и мозаичным панно. Крышу венчала стеклянная башенка с шатром. В таком виде Дворец был передан в дар городу и с благодарностью им принят. Вано Марагулия за проявленную щедрость был награжден званием Почетный Гражданин города, а молодежь валом повалила в свое новое пристанище от скуки. Но так же быстро и схлынула, поскольку цены на услуги сауны, баров и дискотек были установлены поистине космические, и позволить себе отдых и развлечения в этом дворце могли только те, для кого, собственно, он и был построен: боевики мафии, бандитские авторитеты и воры в законе. За что дворец был метко окрещен народом Нотр-Дам-де-Ворам или Дворцом Мафиози. Настоящий скандал произошел, когда под таким именем он попал в один английский путеводитель для туристов. Тем не менее все городские официальные лица продолжали делать вид, что это обычная муниципальная собственность и не забывали прославлять щедрых спонсоров, возродивших лучшие традиции русского меценатства…

После выступления воздушных гимнастов под куполом большой арены настала очередь кордебалета. Юбиляр в театральный бинокль на лорнете с интересом рассматривал полуголых балерин в искрящихся бикини и цокал языком.

Моисей Лазаревич Фраэрман, певец и композитор, Герой Социалистического труда и Народный артист СССР, лауреат всех мыслимых премий, член президентского совета по культуре и депутат, известный в узких кругах как Мося, Франт, Фраер и Мошэ, сидел рядом с юбиляром и отчетливо осознавал что теперь его поездка в Израиль находится под большим вопросом. О том, что он связан с мафией и весьма коротко и без того знал весь мир. Мало того, госдеп США из-за этих ничем не подтвержденных слухов в том году не дал ему визы в Америку. За что госдеп подвергся уничтожающей критике всех российских газет. Эта мера рассматривалась как наглое, ничем не прикрытое вмешательство во внутренние дела России, а обиженному в лучших своих чувствах Мосе дали еще одну премию. Но досада в его душе осталась. И вот теперь, накануне выезда в Израиль, где он намеревался открыть еще один филиал своего банка, весь мир узнает о том, что он присутствовал на юбилее главного мафиози России. Хотя… Пусть кинет в него камень тот россиянин, кто не платил бандитским «крышам»

Ишь, как заблестели глаза у Вано при виде красоток… Мося знал, что одна-две, а то и три его «курочки» сегодня ночью составят ему компанию и ничуть не завидовал ему. Во первых, потому что сам был пресыщен мирскими удовольствиями, а во-вторых потому что философски полагал, что у каждого в этой жизни своя стезя. Каждый зарабатывает на жизнь тем способом, какой ему больше по душе. По складу своего характера Мося был далек от наркоты и рэкета. Однако он был предприимчивым, творчески одаренным человеком. Поэтому лет тридцать тому назад, впервые столкнувшись с криминальным миром в образе двух бандитов, которые потребовали от него поделиться с ними полученной только что и вполне заслуженной им Госпремией, он вместо того, чтобы обратиться в милицию, предложил им собственный план ощипывания коллег. Конечно, грабить бедных, пьющих и замурзанных бытом театральных актеров даже бандитам не позволила бы совесть. Но оставались еще и администраторы, в чьих руках была щедрая гастрольная касса. Оставались богатенькие эстрадные певцы, которые не на шутку опасались контактов с иногородними бандитами и предпочитали опеку «своих». Оставалась единственная на всю страну фирма грамзаписи, продукцию которой было очень легко копировать, и тиражи левых дисков раскупались с невиданной скоростью. Существовал очень интересный кружок так называемых «дискачей», этаких левых коммерсантов от зарубежной эстрады, записывающих тысячам меломанов новинки западной рок-музыки. И все они после короткой беседы с двумя-тремя крепышами охотно соглашались ежемесячно делиться доходами. Но главное – существовал шоу-бизнес, манящий мир сцены, мечты о славе, фанатах, деньгах – мир в который рвались сотни тысяч патлатых мальчишек и смазливых девчонок, мир, ворота в который прочно запер Мося Фраэрман. И положил ключик в свой карман. Отпирались ворота лишь в том случае, если соискатель набирал заветное слово. И для мальчиков и для девочек этим словом было «постель». Недаром в тюремной лексике существует очень популярный ныне глагол «опустить»… «Опущенные» Мосей певцы и певички исправно платили ему дань и даже не заикались о том, кем он был на самом деле. Более того, они старели, толстели, сами становились лауреатами, уходили со сцены – кто в министерство культуры, кто в администрирование, кто в бизнес, но и там оставались «опущенными», они по гроб жизни не забывали «опустившего» их (и одновременно открывшего им путь на сцену) Мосю. Правда, ртов им заткнуть было нельзя, и вся страна конечно же знала, какие структуры представлял собой великий певец, лауреат и депутат и какой ценой добился он всего этого, знала, но… молчала!

К одной из своих заслуг Мося относил и то, что ему удалось сломить в глазах русской нации взгляд на преступную среду, как на нечто темное, враждебное, античеловеческое. Он спонсировал поэтов и композиторов, которые сочиняли песенки, прославляющие бандитизм и рэкет и по его указаниям десятки радиостанций крутили эти песенки в эфире, а диск-жокеи запускали их на дискотеках, где люди Вано сплавляли наркоту. Несколько писателей по его заказу (вернее по заказу контролировавшихся Мосей издательств) исправно стряпали романы, где героем был благородный «вор в законе», защитник слабых и убогих. А в кино готовился к выходу фильм, в сюжете которого мафия спасала страну от фашистской диктатуры – сценарий был одобрен лично «паханами».

Одновременно с подачи Моси бывшие «законники» стали отказываться от блатной фени, наколок и романтики малин и шалманов и превращались в банкиров и глав концернов, пересели на «линкольны», стали отдыхать на Бермудах и покупать недвижимость на Гавайях. И лишь один род деятельности не одобрял Мося и категорически не советовал всем своим друзьям по мафиозному клану им заниматься – политику. Ту самую Большую Политику, в которую так страстно и неудержимо тянуло Вано.

– Па-аслушай, – возмущался бывало Вано, – тебе получается можно в депутаты, а другим получается нельзя-да? Вах!

– И другим можно! – своим глубоким баритоном отвечал ему Мося. – Но в двух случаях – либо тебе на весь мир насрать. Либо всем остальным в мире насрать на тебя. В политику нельзя войти внезапно. Ты тихо-тихо в нее вползаешь, жиреешь, растешь, приобретаешь вес в различных комиссиях и однажды становишься премьер-министром. Иного пути не бывает. Просто так с нуля объявить себя политиком нельзя. Ты слишком у многих будешь бельмом на глазу. Тем более что слишком многие знают о роде твоей м-м-н-э-э-э… работы.

– А как же ты? – возмущался Вано. – О твоей работе никто не знает, да? Ты же ведь пролез в депутаты!

– Ой-мама, – фыркнул Мося, – у меня столько званий, что депутатское приняли просто за еще одно. Но ведь я же не создаю новых партий, сижу себе тихо-спокойно, голосую…

– А я, – тихо, но твердо и с пафосом сказал Вано, – создам свою партию. Партию защиты прав заключенных. Пэ-зэ-пэ-зэ! Возглавлю ее и стану президентом.

Мося с изумлением посмотрел на него. Разговор их происходил годом раньше, но здесь же, в полусотне метров от арены, в сауне, в которой парились оба, а за стеной позвякивали бокалы и румяные массажистки, совмещавшие это благоприобретенное ремесло с древнейшим, расставляли закуски и напитки для праздничного стола.

«Охренел ты совсем, мудак старый!» – хотел было схохмить Мося, но, глянув в глаза Вано, прикусил язык. Восприняв дружескую иронию как оскорбление, Вано мог смертельно обидеться, А обиды он привык смывать исключительно кровью обидчика.

– А по-твоему, каким будет твой электорат? – серьезно глядя на него, осведомился Мося.

И Вано-таки обиделся.

– Ай, итить твою мать, ты – сволочь, морда жидовская! – заорал он. – Ты, блин, собака, привык нас подъе…вать тем, что ты, сука, умнее нас всех, гандон ты штопаный…

С обоих сторон к ним подскочили мывшиеся поодаль Дато, брат Вано и Федот Шелковый – глава балашихинской бригады и встали перед Вано, готовым вцепиться в глотку обидчику.

– Успокойся, Вано, – рассмеялся Мося своим знаменитым раскатистым оперным смехом. – Если ты решил идти в политику, к таким словечкам надо привыкать. А если не понимаешь, то делать умное лицо и говорить о судьбах народа. Не понял? Электорат – это и есть народ. Я спросил, ты знаешь, кто за тебя голосовать будет? Вот за коммунистов голосуют старые пердуны, у которых при Советах прошла вся молодость, и которым кажется, что самое большое счастье на свете – это колбаса по два двадцать, водка по три шестьдесят две и партсобрание, когда про директора каждый может выложить что хочешь. А за тебя кто голосовать будет?

Искоса поглядев на державших его за плечи друзей, Вано стряхнул их одним мановением плеча и, подойдя к Мосе примирительно стукнул его по плечу.

– Все зеки – это миллион человек, – заявил успокоившийся Вано и загнул палец. – И все их родственники. – Он загнул еще два пальца и пояснил: – У каждого человека родственников как минимум двое: матушка и еще жена или чувиха. Потом все находящиеся под следствием. – Свое место среди загнутых занял указательный палец Вано. – А потом существует еще и братва, и вольные урки, и еще приблатненные, а их на свете по меньшей мере вдвое больше чем сидит. А также все, состоящие под чьей-либо крышей. – Он, не колеблясь, загнул еще три пальца. – И наконец все бывшие под следствием и ранее сидевшие в тюрьме, потому что такое не забывается, их жены и родители, а также все живущие в России кавказцы и азиаты, потому что будут видеть во мне своего. И еще евреи, потому что все знают, что ты – мой друг.

И оба рассмеялись и обнялись, голые как два пидора, и веселые, как будто «опустили» третьего. Заулыбались и Дато с Федотом, еще не до конца въехавшие в суть происходящего. Они так и не поймут, что стали свидетелями начала кошмарных и трагических событий, которым еще предстоит разыграться. Лишь у Моси скребли кошки на душе, и в ту минуту, и позже, на ужине, и после ужина. Он каялся в том, что знал и не сказал другу главного – того, что восходя на политический Олимп такая фигура как Вано автоматически станет нежелательным соседством для многих по-настоящему сильных и влиятельных людей. Но услышав такое, Вано уж точно смертельно бы обиделся, ибо никогда не прощал тому человеку, который счел бы его фигуру в этом мире малозначительной. Ведь он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы утвердиться и значить хоть что-то, пусть отрицательную, но величину.

И он оказался прав. Идея Вано основать партию ППЗ (так сократили ее название и такое звукосочетание оказалось наиболее благоприятным для лиц, знакомых с КПЗ[1]1
  Камера предварительного заключения.


[Закрыть]) в течение двух-трех месяцев набрала такие обороты популярности, что в городах и особенно в поселках, где жили люди, отправленные «на химию», стали самостийно открываться местные отделения будущей партии, а фигура Вано, как защитника бесправных и угнетенных зеков стала явственно маячить на политическом горизонте к явному неудовольствию власть имущих. И наблюдали за этим не только в России, но и за рубежом, в маленькой горной республике, совсем недавно объявившей о своем суверенитете и лишившейся поэтому и газа, и электричества, и нефти. Там, где в свое время родились и Вано, и Дато, и другие их родственники, возглавлявшие сейчас мафиозный клан Марагулия.

– Ха! Независимость! – громогласно возмущался Вано. – Далась им эта независимость! От кого независимость? От чего независимость? От денег? От власти? Они там, что ли, не понимают, что настоящую независимость в этом мире дают только бабки? И чем их больше, тем больше свободы и независимости.

– Но послушай, у них же теперь своя валюта! – возразил Дато. – Сколько хошь денег напечатают.

– Какая это на фиг валюта? – брезгливо скривился Вано. – Настоящая валюта – это только баксы. И делать их можно только в России. И скажу тебе почему, если ты не понимаешь. Потому что это большая страна, здесь много лохов, и у каждого есть какие-то бабки. А кроме того русские друг другу завидуют. Если грузин поедет учиться в Оксфорд и вернется в свое Цхинвали или уедет куда-нибудь в Америку, он все равно так и останется дипломированным грузином. А приехав в Россию, он со своим дипломом станет сначала замом, потом начальником, потом акадэмиком и наконец министром. Русские раньше его назначат на должность, чем своего. Потому что своему позавидуют. А нашему – посчитают, что так и должно быть. Сам не пролезет, родственники помогут-да! А сколько грузинских генералов было в России? Все русские молятся на нашего Багратиона и все прекрасно помнят, что когда их страной руководил великий Сосо, тоже кстати, грузин и бывший зек, она была действительно великой и могучей державой. И я тебе твердо заявляю, что если я стану президентом, я восстановлю Советский Союз и сделаю его границы там, где они были в 1940 году. А может быть, и в 1914-м.

Репортеры, присутствовавшие на том банкете старательно записали каждое его слово, и электорат Вано пополнился старенькими отставниками с орденскими колодками, инвалидами и ветеранами войн, пенсионерами и вообще всеми теми истовыми радикалами, которые готовы были голосовать хоть за чёрта, лишь бы он был достаточно радикален.

Брату его, толстому флегматичному Дато, было искренне непонятно, к чему ему сдалась вся эта шумиха, газетчики и телевизионщики, репортажи, пресс-конференции и теле-марафоны. Не зековское это дело – на люди лезть. Старый домушник Дато, кстати, бывший первым наставником братика в воровской науке, был приверженцем древних блатных «понятий», и всякие новомодные увлечения строго осуждал. Его страстным увлечением был фильм «Место встречи изменить нельзя» и фразы из него он мог цитировать наизусть, хоть главными героями фильма были и не воры, а их антагонисты. «Вор должен сидеть в тюрьме! – любил повторять он, воздев палец в потолок. – Тюрьма – вот дом вора, а воля – лишь место отдыха. Вор не должен иметь семьи, чтобы не оставлять сирот, имущества, чтобы его не конфисковали, жены – чтобы не быть ею преданным…» Что уж тут говорить про интервью, теледебаты и приемы…

Пока кордебалет плясал, Вано, склонившись к Мосе, попросил его прислать к нему после фуршета «вон ту и ту». С улыбкой всепонимания, тот поманил к себе балетмейстера и объяснил ему, что «та и та» сподобились внимания юбиляра и должны постараться отблагодарить его. Тот кисло заулыбался, хотя и понимал, что речь идет о его собственной жене и недавно начавшей танцевать дочке. Мося же был рад, что юбиляру вновь не возжелалось сразу целого кордебалета. Он до сих пор не мог забыть тот безумный, двадцатилетней давности случай, когда ему буквально за неделю до выезда за рубеж пришлось, по милости Вано, набирать новую труппу. Смех и грех! Ну да ладно, в столице и тогда и сейчас было полным-полно безработных полуголодных балерин, готовых ради денег, работы и заграничных поездок пройти по чужим постелям. Таньку, правда, жалко, но тут уж сама виновата. В искусство нельзя идти человеку с неустойчивой психикой. Раз ты артист – будь любезен ко всему относиться артистически. Взялся играть роли – так играй их до конца. Напяль на себя маску нимфоманки. Изобрази, что все это тебе очень нравится. Тебя опускают, а ты сострой какую-нибудь рожицу, подай себя так, чтобы все видели, что ты морально выше тебя опускающих.

Мося, хоть и привык к славе и был избалован вниманием прессы, не провоцировал повышенного к себе внимание и никогда не выпячивал своей персоны, скромно принимая тяжкое бремя славы. Сам же он был хозяином нескольких сотен фирмочек, магазинов и студий (кстати и этот вот усердно дрыгающий ногами перед юбиляром кордебалет – тоже его), – но ни в одной платежной ведомости, ни в каких уставах не числился даже как бухгалтер – и везде получал свою долю наличности. Так что, в отличие от Аль-Капоне, он не мог быть привлечен к суду даже за неуплату налогов.

Отпела свое пышногрудая Марина Сыкина, помахала платочком. В молодости она была поистине лакомым кусочком, и звания народной артистки добилась не через моськину постель. А через другие. С половиной политбюро пришлось ей переспать, пока тогдашняя министерша культуры согласилась включить ее в список на госпремию. Однако и ее Моська сумел привлечь в число своих друзей – записал ей пару лазерных дисков, поддержал ее молодого любовничка по пути на эстраду, когда же тот возгордился, то низверг его, а примадонне подсунул другого – посвежее. Узнав же, что та балуется кокаином, Фраэрман взыграл душою и стал ее главным поставщиком. Ее могучим арбузообразным бюстом пробивалась дорога к многочисленным госкомитетам, управляющим раздачей званий и наград. Редкий государственный деятель, включая президента и премьера мог отказать в приеме столь титулованной и любимой народом артистке.

Присутствуя на одной с ней тусовке, приободрился весь бомонд, до той поры неуютно себя чувствовавший среди рэкетиров и наркоторговцев, воровских авторитетов и их боевиков.

– …и хоть меня называют народной артисткой, – проникновенным глубоким голосом завершала свою краткую речь Сыкина, – есть на свете звание и более высокое. Это звание – народного заступника и защитника. Звание, которое с гордостью носит дорогой мой и любимый Вано. Дай, я тебя расцелую, голубчик ты мой!..

И зал взорвался аплодисментами. «Молодец, Сыкуха, – одобрительно подумал Мося, – хорошо отрабатываешь свою трудовую понюшку…»

Тут все поднялись и зааплодировали. Мося встретился взглядом с низкорослым пожилым мужчиной, стоявшим поодаль от него, с той стороны стола. Его словно облитые смолой волосы были прилизаны и облегали всю голову. Лицо его было морщинистым и походило на печеное яблоко. Таков был один из соучредителей мафиозного концерна – Агакиши Мирзаджанов, известный в миру под кличками Мирза, Мирза-ага, Султан – глава и лидер всех рынков столицы, владелец торговых баз, лотков и магазинов, плодо-овощной король столицы. Никто в этом мире ему в этой сфере не создавал конкуренции. Любой прибывший в столицу азербайджанец совершенно точно знал, что как только он начнет работать, надо будет нести свою долю Мирзе. Для этого вовсе не стоило куда-то ехать. Кто-надо сам ежемесячно обходил все торговые точки и собирал дань с соотечественников. Однако неожиданно под старость лет Мирза стал проявлять совершенно непонятный интерес к прямо противоположным сферам деятельности. Все были ошарашены, когда он вдруг купил себе крупнейшую киностудию страны и затем вложился в раскрутку популярной теперь рок-группы. Мося болезненно отнесся к такому вмешательству в его епархию и теперь ночи проводил без сна, думая, как бы ему смешать с дерьмом своего соперника. Впрочем, это не мешало обоим целоваться при встречах и пить за здоровье друг друга на банкетах.

* * *

После проникновенного спича певицы выступление мэра города, Егора Абрамовича Дубовицкого, не казалось чем-то таким уж особенным или губительным для его репутации, чего тот крайне опасался. Мэр появился в зале с пышной свитой и сразу же приветливо распахнул руки для объятия, Вано тоже встал и с распростертыми руками пошел к мэру. Оба обнялись и троекратно по-русскому обычаю расцеловались. Что ж, философски рассудил Моисей, с кем же еще и целоваться мэру, как не с человеком, который привел его в мэрское кресло, заботливо устранил (кого убил, кого купил, а кого и попросту скомпрометировал) всех его возможных противников и соперников.

Глядя на их объятия, Мося пригубил рог с «киндзмараули», того самого вина, которое давят в затерянной в горах деревеньке, и которое на всю страну и весь мир прославило маленькую родину грузин. Винограда этого хватает всего лишь на десять тысяч бутылок ежегодно, а все остальные миллионы декалитров были всего лишь грубой подделкой под гордую марку и одним из основным источников обогащения местной диаспоры.

Рог, который он держал в руке, был изготовлен по специальному заказу и загодя привезен. Он обладал двойным дном с клапаном, который при нажатии поглощал все содержимое, так чтобы никто и не подумал, что пьющий пьет не до дна.

Мэр начал издалека. С той, уже сокрытой под мраком времен романтичной послевоенной поры, когда трое юношей возымели благородную решимость покорить столицу тогдашней советской державы.

– Встреча эта была случайной, кажется, в кино, – с добродушной улыбкой вещал мэр, – и стали они судить да рядить. Как им сделать наш город еще красивее и лучше? Первый из них сказал: люди здесь много работают и почти не отдыхают – давайте веселить их! Второй сказал: люди здесь плохо одеваются – давайте оденем их! И третий сказал: у этих людей нет еды – давайте накормим их! Так они и сделали. И научили всех нас красиво одеваться, веселиться и питаться хорошими… э-э-э витаминами…

* * *

Мэр столицы понимающе переглянулся с Вано и тот согласно закивал. Оба они присутствовали на той памятной встрече «троих кавказских юношей», только происходила она ни в кино, ни в парке, ни в музее, ни в концерте, а в камере следственного изолятора Матросская тишина. Вано «вертел углы» (что на тогдашней фене означало: воровал чемоданы) на Павелецком вокзале, Егор фарцевал товаром, выклянченном у туристов в гостинице «Украина», а Тигран Мурадян был домушником, но «шили» ему лишь скупку краденного, поскольку он был мал годами, не вышел ростом и вообще очень смахивал на пацана-второгодника. Следователь не мог поверить, что этот тощий напуганный ребенок с большими оттопыренными ушами и сливообразными печальными глазищами был главарем банды из шести человек, которая чрезвычайно дерзко и изобретательно планировала все свои проделки.

Всем троим было лет по восемнадцать-двадцать, и они, оказавшись в одной камере с двадцатью матерыми уголовниками решили держаться вместе, чтобы не быть опущенными. Тогда же и состоялся памятный всем троим и вошедший в анналы преступного мира разговор.

– Все, пацаны, – с печалью в голосе сказал Вано, – решился я завязать на хрен. На этом дерьме денег ни шиша не заработаешь. Целый день ищешь как кого бы лопухнуть, а цепанешь угол – там смена белья да дохлая курица. А не с одним фрайером, так с другим завалишься обязательно.

– Вор к таким делам должен относиться философски, – со знанием дела заметил Егор, который был самым образованным среди них, поскольку учился в институте. И пропел популярные куплеты: – «Поворую-перестану, может быть богатым стану…»

– Может, станешь, а может, закончишь жизнь на лесоповале, – буркнул Тигран. – Нет, Вано прав. Но прав в другом. Воровать надо – не вкалывать же идти. Но воровать надо по-другому. По-умному. Ты воруешь у тех, кто тут же бежит ментам жаловаться. «Вай! – вдруг завизжал он по бабьи. – Ограбили меня, товарищ минцанер! Последний чемодан звизданули!» И вся ментура, – он перешел на нормальный голос, – тут же начинает тебя искать. Подербанят бомжей, старух порасспросят – а старухи, они знаешь какие глазастые. Они им и говорят: да видали-миндали, вертелся тут пацанчик черножопенький с носом таким и усиками. И на тебя уже готова ориентировка. В следующий раз ты только шаг ступишь на вокзал, а тебя уже секут. Ты еще ничего не взял, а они уже лапы разинули… Так ведь?

– Ну, в точности! – подтвердил Вано. – А что делать? Как еще воровать надо?

– Нет, ребята, воровать надо так, чтобы тот, кого ты обшманал, потом не пошел на тебя жаловаться.

– Мокруху предлагаешь! – скривился Вано. – Не хляет. За мокруху тут вышак светит.

– Ай-да – нет-э-нет! Не мокруха. На хрен нужно. Я имею в виду, что башли надо брать у тех, кто никогда в жизни в ментуру не побежит.

– Ты что, предлагаешь своих братьев – урков грабить? – шепотом осведомился Егор.

– Ослы вы! – воскликнул Тигран. – Ну, соображайте на раз-два-три, у кого в нашей стране можно деньги взять, а он жаловаться не побежит?

– У… у… у завмага!

– Ну смотря у какого. Который от денег с жиру бесится – того можно и пощипать. Так, думайте дальше.

– У зубных врачей золото есть… Еще-еще…

– Эх вы, сазаны, – засмеялся Тигран. – Да из трех десятков человек, которых мы с ребятами обшманали едва лишь шестеро в ментуру стукнули, а остальные в тряпочку молчат. И сказать тебе почему? Да потому что они ментов больше, чем нас боятся. Взять того же моего дядьку! У него бабки дома прессами по углам валяются. Он такие туфли шьет – «Цебо» там и не лежало.