Текст книги "Нф-100: Уровни абсурда (СИ)"

Автор книги: Виктор Емский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Рассмотрев внимательно мешок, Прохор нашел порванное место и завязал ткань таким образом, что мешок опять был готов принять в себя прежнее содержимое. Посмотрев на Митьку, вставшего с колен, он указал пальцем на его рубаху, распираемую спереди от обилия засунутых в пазуху монет, и сказал:

– Ну-ка, быстро выложи все в мешок!

– Не отдам нипочем! – исступленно взвыл зять.

– Сейчас сниму свою ногу и так дам ею по твоей жадной башке, что глаза вылетят напрочь! – грозно и внушительно рявкнул Прохор.

Митька затрясся всем телом и заскулил:

– Ты что? Раз в жизни повезло! Давай поделим золото...

– То бесовское золото, – сказал Прохор, глядя в оловянные митькины глаза.

– Послушай, – горячо заговорил зять. – Все равно, чье это золото было. Теперь оно – наше. Ежли кто-нибудь узнает о том, что ты убил старого хрыча, то тебе – прямая дорога на каторгу. Ведь никто не поверит, что он якшался с нечистой силой. Потому его надо зарыть в укромном месте. А золото куда девать? Закопать вместе с ним? Для этого нужно быть чистой воды дурнем и остолопом! Золото не может быть ни бесовским, ни ангельским. Потому что золото – просто золото. И все!

Прохор, собиравшийся уже отстегнуть ногу для того, чтобы вразумить ею Митьку, передумал это делать. Немного поразмыслив, он пришел к выводу, что зять полностью прав. Поэтому миролюбиво предложил:

– Хорошо. Ссыпай деньги в мешок. Спрячем его. А пока ты мне поможешь вынести упокойника.

Митька тут же повеселел лицом и с легкостью принял предложение инвалида.

Мешок с монетами они спрятали в холодную по случаю лета печку и принялись возиться с трупом, который оказался странно тяжелым. Решено было засунуть покойника в стог заготовленного на зиму сена, который стоял на заднем дворе рядом с хлевом, что и было сделано. Присыпав, как следует, травой место тайника, Митька, тяжело ворочая языком, сказал:

– Пусть полежит до вечера. А как начнет темнеть, оттащим его к оврагу и зароем поглубже.

– Хорошо, – согласился Прохор и отряхнул руки.

– Ну а теперь пойдем делить деньги! – возбужденно предложил зять.

Прохор согласно кивнул головой.

Для начала они хорошенько хлебнули из бутыли, после чего достали мешок из печки и высыпали золото на стол. Завороженно глядя на денежную кучу, Прохор поинтересовался у Митьки:

– Ты все собрал?

– А то! – ответил зять, возбужденно сверкая глазами. – Ни она монетка не убежала! Я – мужик хозяйственный.

– В том-то все и дело, – странно сказал Прохор, приступая к дележу.

Разделив кучу поровну, Прохор удивился количеству монет. Получалось, что теперь они с Митькой стали действительно богатыми людьми. Но инвалида смущала одна единственная вещь – счет оказался неровным. Последняя английская гинея никак надвое не делилась. Взяв в руку костыль, инвалид поинтересовался у зятя:

– Почему это осталась одна монета? Старый бес говорил, что счет ровный.

– Надул, значит, хрыч поганый! – весело сообщил Митька. – Оставшуюся монету заберу я. Тот рубль, который ты вчера дал за постой в моей избе, деньги небольшие. Тебе еще долго придется у меня жить. Вот как раз эта деньга все и сровняет...

Прохор немного приподнял над лавкой свой зад и, сделав легкое движение рукой, врезал несильно костылем Митьке по лбу. Голова зятя дернулась и изо рта ее на стол вывалилась золотая монета.

– А я-то думаю, что это ты так тяжело болтаешь, как будто у тебя кусок навоза во рту? – задумчиво сказал Прохор. – А ты, оказывается, золото за щеку прячешь? Хозяйственный, говоришь?! Ах ты защеканец позорный!

Прохор, держа костыль на весу, начал медленно подниматься из-за стола. Митька резко спрыгнул с лавки, отскочил назад на два шага и заголосил:

– Что ты, что ты, Прошка?! Мне эта монета показалась фальшивой! Я решил ее попробовать на зуб, а потом забыл достать! Ведь мы были заняты упокойником!

– Сейчас я тебя самого на фальшивость проверю! – грозно взревел Прохор и, тяжело топая протезом, рванулся к Митьке, огибая стол.

Зять, увидев движение шурина, на месте стоять не остался.

Беготня вокруг стола сопровождалась различными криками:

– Ворюга!

– Я только для проверки, ей-ей!

– Сейчас я костылем тебе все дырки проверю!

– Угомонись!

– Сначала тебя, гниду жадную, угомоню!

Наконец, устав скакать по кругу, Прохор резко метнул костыль и деревянное оружие своим тупым концом четко впечаталось в митькин затылок. Зять упал на пол и затих. Прохор увидел, как из правого кармана митькиных портков вывалилась золотая монета и, медленно покатившись, стукнулась о ножку стола. Инвалид, тяжело дыша, подобрал ее с пола, уселся на лавку и стал ждать прихода в чувство поверженного зятя.

Через несколько минут Митька всхрюкнул и, приподнявшись на локте, мутными глазами посмотрел на Прохора. Тот показал зятю монету и сказал:

– Этот червонец ты тоже на фальшивость пробовал? Интересно, каким таким местом, если он был у тебя в кармане? У этого твоего места что, зубы есть? Тогда ты сам бес! Но дело в другом. Опять получается счет неровным. Сейчас я сниму свою деревянную ногу. Она гораздо тяжелее костыля. Если за это время ты не сдашь все, что украл, то после удара протезом я похороню тебя вмести со старым хрычом. Вечером. А пока с ним в обнимку в стогу полежишь...

Митька замахал руками и стал ползать по полу, тыкаясь по углам. Через несколько минут он выложил на стол целых пять монет, выуженных из разных щелей и укромных мест.

– Все! – с горечью сообщил он.

– Правда? – недоверчиво посмотрел на него Прохор.

– Вот тебе крест! – ответил зять и торжественно перекрестился.

– С трудом верится, – сказал Прохор, продолжая глядеть на Митьку с подозрением.

– Бог мне судья, – заявил зять, и инвалид махнул не него рукой.

Прохор ссыпал свою долю в мешок, вышел из избы и, захватив с собой лопату, направился к калитке, намереваясь зарыть золото где-нибудь поблизости. Постоянно оглядываясь назад, он покинул двор и проковылял в сторону ближайшего оврага. Инвалид опасался, как бы Митька не подсмотрел, где он собрался спрятать деньги. Но зятю было не до того, потому что в эти минуты он сам распихивал монеты по всем избяным щелям.

Перед тем как зарыть мешок в землю, Прохор наполнил золотом потайной ящик в протезе, отчего деревянная нога стала еще тяжелей. Но инвалида это обстоятельство никак не смутило. С таким грузом все равно приятно перемещаться по миру, невзирая на его вес...

Когда все дела, связанные с прятаньем и перепрятыванием денег были закончены, оба родственника опять уселись за стол и вернулись к опустошению бутыли, которая никак не хотела сдаваться вот уже второй день. Митька говорил:

– Ты, Прошка, пей, пей. У меня еще есть. Теперь можно долго ничего не делать, а просто гулять. Да пошел этот Двоепупов сам пахать! Ура-а!

У Прохора настроение было не столь радужным. Что-то не давало ему расслабиться. Он шарил глазами по избе и никак не мог понять, почему нет покоя. Наконец его взгляд уперся в какой-то предмет, валявшийся в углу у печки, и в этом предмете инвалид с содроганием узнал кроличью шапку бесовского деда. Проследив за взглядом Прохора, Митька вскочил с лавки, схватил шапку и напялил ее себе на голову.

– А что? Добрая шапка, – заявил он. – Возьму ее себе! Вроде как в наследство.

– Хорош наследничек, – сказал на это инвалид. – Если черти твои родственники, оставляй.

– И оставлю! – воскликнул Митька. – Я не суеверный.

– Ну-ну, – произнес Прохор, и сердце его тревожно сжалось...

Глава третья

Грунька, пришедшая с поля, осталась в избе готовить ужин, а Митька с Прохором, ничего ей не рассказав, взяли лопаты, и отправились к стогу сена. Солнце уже закатилось за горизонт, и двор залил тусклый сумеречный свет. К этому времени – принимая во внимание опорожненную на три четверти бутыль – они уже находились в состоянии, близком к пониманию всех глобальных загадок мироустройства и потому любая работа казалась им плевым делом.

Но постепенное выдергивание травы из стога почему-то не давало никаких результатов. Покойного бесовского деда и след простыл. Наконец весь стог был разобран до основания и сухая трава, из которой он ранее состоял, оказалась разбросанной по всему двору. Труп так и не был найден. Глядя на Митьку удивленными глазами, Прохор спросил:

– Ты его перепрятал?

– Зачем мне это нужно? – переспросил Митька.

– Да черт тебя знает! Ты ж – хозяйственный... Может, приберег для чего-то?

Увидев, что глаза Прохора наливаются бычьей несдержанностью, Митька истово заорал:

– Да на кой ляд он мне нужен?! Не прятал я его, Господом клянусь! Да ведь я с тобой все время вместе был...

– А в нужник кто ходил? – не сдавался Прохор, медленно приближаясь к зятю.

– Дак мы же вместе с тобой ходили! – не сдавался Митька, постепенно отступая к крыльцу. – Я внутрь нужника, а ты – за него...

– А что ты внутри сортира делал? – жестко спрашивал инвалид, ускоряя свои ковыляющие шаги.

– Дристал я там! Понимаешь – дристал! – истерически вопил Митька.

И здесь ситуацию разрядила возникшая на крыльце Груня. Сходу оценив состояние обоих родственников, она сказала:

– Есть идите, пьянчуги красноносые! А то до утра будете выяснять, кто больше нагадил, а кто меньше, и кого за это надо сильнее уважать.

Услышав эти мудрые слова, спорщики тут же пришли в себя и почему-то хором крикнули:

– Груня!

– Ну? – отозвалась митькина жена.

– Ты часом в стог сегодня не лазила? – строго спросил Прохор.

– Когда б я успела? – поинтересовалась Груня. – Только с поля пришла – давай ужин готовить. А если б и было время, то с кем лазить? Вокруг одни пропойцы и кровельщики у отца Пафнутия.

Митька с Прохором тревожно переглянулись и пошли к выходу со двора.

– Куда вы? – спросила Груня. – Есть идите. Все готово уже.

– Сейчас придем, – не оборачиваясь, ответил Митька...

Они не смогли ответить на вопрос Груни потому, что сами не понимали, зачем их

понесло за ворота. Но как только родственники вышли за калитку, непонимание их улетучилось неизвестно куда.

Впереди, дальше дороги, ведущей к деревне, зеленел луг, за которым в сумрачном свете заката огромной черной кляксой распластался лес. И он шевелился! Сначала казалось, что это ветер колышет ветви деревьев, но вдруг в нескольких местах замелькали огоньки. Они меняли цвета (с красного на зеленый, с зеленого на желтый, с желтого на синий и опять на красный). И огоньки эти перемещались по всей стене леса, нависавшего над лугом мрачной далекой линией.

Митька с Прохором завороженно наблюдали за игрой цветов, пока вдруг издалека, из самого укромного закутка леса не донесся к ним протяжный волчий вой. Оба вздрогнули.

– Ты думаешь, что деда забрали черти? – спросил Митька.

– Нет, – ответил Прохор. – Он очнулся и ушел сам.

– Значит, мы никого не убивали, – довольным голосом произнес Митька. – Поэтому можно спать спокойно.

– Дурак! – мрачно сказал Прохор. – Мы взяли деньги!

– Ну и что?

– А условия договора не выполнили.

– И?

– Ох, как с тобой тяжело! Тебе что, сказок никогда не рассказывали?

– Нет, – ответил Митька. – Меня вместо этого отчим табуреткой бил. Каждый вечер перед сном. Чтобы мне лучше спалось...

– Оно и видно, – сказал Прохор. – Надо было тебя еще с утра дубасить, чтоб от жадности отучить... Поясняю один раз. Слушай внимательно.

– Слушаю.

– У бесовской силы заведено так: взял деньги – продал душу!

– Так мы же деньги не брали. Мы, получается, отняли их!

– Не имеет значения, – тяжко вздохнул Прохор. – Для черта получить по шее – обыденное дело! Ему плевать на это. Главное – купить кого-нибудь! И мы с тобой купились... Эх, обуяла меня жажда денег! Всего один день с тобой, Митька, повидался и уже – на тебе, в такое дерьмо вляпался! Все твоя мерзкая скаредность!

– Не понимаю, о чем ты говоришь? – возмутился Митька. – Какие деньги? Какое золото? Знать ничего не знаю, ведать не ведаю! Идите, гуляйте полем! У меня ничего нету! Пойдите, сыщите!

– Ох, и дурень же ты, Митька, – с тоской в голосе сказал Прохор. – Посмотри на лес!

Митька глянул и лишился дара речи.

Опушка представляла собой ломаную линию горящих огней. В ней были всякие цвета, но преобладали, в-основном, красные. Огни шевелились волной и, казалось, ждали только команды, чтобы ринуться вперед и заполонить собой луг. Оттуда долетал злобный волчий вой, но иногда в нем слышались взрыкивания медведей и еще какие-то незнакомые, леденящие душу звуки.

– Поужинать нам сегодня вряд ли удастся, – сказал Прохор.

– Почему? – поинтересовался Митька.

– Потому что поужинают нами, – ответил инвалид.

– Кто?

– Бежим! – вдруг крикнул Прохор и устремился к калитке.

Митька увидел, как волна красных огней пришла в движение и стала медленно

сползать на луг. Он развернулся и вслед за Прохором понесся к избе. Инвалид, невзирая на

увечность, бежал так, что первым влетел в калитку. Митька, вторым забежав во двор, захлопнул калитку и подпер ее длинным поленом, после чего заскочил внутрь избы. В последний момент взгляд его уловил несколько интересных особенностей летнего вечера.

Сначала Митька увидел своего дворового пса Шарика, который сорвался с цепи и, мастерски сиганув через забор, исчез из виду в направлении деревни. "Вот сволочь, -

подумал Митька, – мало я его кормил, что ли?". А затем его поразил вид хлева, у которого

не было двух стен. Коровы выдавили хилые деревянные перегородки и, возглавляемые конем, во весь опор неслись по дороге к месту предполагаемого спасения. Отряд крупного рогатого скота замыкал бычок, прикрывая тем самым отступление. Немного отстав от лидеров, в том же направлении трусили четыре упитанных поросенка.

Лишь курятник остался целым, потому что наступили сумерки и куры уселись спать. Это обстоятельство несколько согрело митькину душу теплом, так как нашелся хоть кто-то, не бросивший своего хозяина в трудную минуту.

Во время бега в голову Митьки пришла мысль о том, что калитку поленом можно было и не подпирать, так как задняя стена хлева ранее являлась частью забора, и если сейчас ее не было на месте, то двор стал доступным для производства разбоя любого вида.

Как только Митька оказался в избе, Прохор тут же захлопнул дверь в сени и подпер ее тяжелой кадкой, в которой хранили квас. Кадка была полной, но Прохор справился и Митька поразился его силе.

– Надо же, Прошка, – сказал он, – в кадке тридцать ведер квасу! Ух, и силен же ты!

– В армии расейской послужи, узнаешь, где силушка берется! – гордо ответил Прохор, запечатывая костылем дверь в горницу.

Груня, ничего не понимая во всех этих военных приготовлениях, сидела на лавке и, всплескивая руками, все время повторяла:

– Да кушать же пора, да кушать же пора...

На столе стояли: кувшин с парным молоком, большой горшок гороховой каши, миска творога и поджаренные свиные шкварки, соблазнительно расположившиеся на круглой стеклянной тарелке (гордости Груньки, купленной ею несколько лет назад на какой-то ярмарке, отчего Митька в свое время чуть не умер от приступа жадности). Ну, и бутыль митькина, соответственно...

Прохор, усевшись за стол, сказал:

– Так! Кушать всем! Быстро! У нас очень мало времени!

– Да что случилось? – тревожно спросила Груня.

– Сейчас нас нечистая сила приступом брать будет, – авторитетно заявил Митька, хватая со стола ложку.

– Вот так и оставляй мужиков наедине с бутылкой! – воскликнула Груня. – Вечно что-нибудь натворят! Что на этот раз стряслось?

– Некогда рассказывать, – сказал Прохор. – Давайте кушать. Голодное войско не войско, а вражеская подстилка. Потому что сил нет...

И принялся есть скоро и все сразу. Его примеру тут же последовал Митька, а за ним и Грунька. Прохор периодически наливал из бутыли – даже Груньке – и ужин, благодаря этому обстоятельству, прошел быстро.

Когда волчий вой начал звучать поблизости, все участники обороны были уже достаточно подкреплены пищей, выпивкой и идеей православного мученичества.

За окном уже полностью стемнело, и Митька зажег несколько свечей.

– Вот черт! – вдруг воскликнул он. – Ставни-то закрыть забыли!

– Уже поздно это делать, – сказал Прохор.

– Прекратите поминать черта на ночь! – крикнула Грунька. – Не хватало, чтобы явился!

– А он уже во дворе, – спокойно произнес Прохор.

И в подтверждении его слов раздался вдруг страшный удар во входную дверь.

Грунька побледнела и бросилась в угол к иконам. Она упала на колени и стала горячо молиться.

– Кадка с квасом выдержала, – сообщил Прохор.

Раздался еще один удар и изба вздрогнула. Вместе с этим взорвалась и тишина. Во дворе возник многоголосый звериный рев. Митька, трясясь от страха, схватил топор, лежавший за печкой, и встал посреди горницы. Прохор, сидевший на лавке, посмотрел вверх и спросил:

– А что это за лестница у печки? Которая к стене приставлена, а?

– На чердак, – ответил зять. – Там дверца лежачая. Она закрыта засовом отсюда.

И здесь изба опять вздрогнула, и сверху, с крыши, донесся хруст ломающихся перекрытий, а вслед за этим что-то тяжело затопало на чердаке.

– Ой! Кто это?! – вскричала Груня.

– Сейчас я узнаю, что за хам мне крышу ломает! – воскликнул Митька. – Всего три недели назад стропила поменял! Лес у барина аж за рупь пятьдесят куплен! Ну, гад чердачный! Получишь у меня!

С этими словами Митька, окрыленный жадностью, которая победила трусость, сунул топор под мышку и, держа в одной руке свечу, споро влез по лестнице к потолку. Повозившись с засовом, он откинул дверцу, и ноги его пропали в отверстии. Прохор с Груней задрали головы вверх и прислушались.

С чердака донесся митькин голос:

– Эй ты! Иди-ка сюда! Сейчас я покажу тебе, как крыши портить!

Сверху послышался топот и вслед за ним хриплый митькин вопль:

– Ма... ма... мамочка!!!

Тут же на чердаке что-то грохнуло, и раздались глухие удары, напоминавшие звуки выбиваемых подушек.

– Ай! – вскричала Грунька. – Прохор, помоги Мите! Его там убивают!

– Не могу, – ответил инвалид. – С одной ногой по лестнице я лазить не умею. Да и некогда мне...

Он оказался прав, потому что вслед за его словами половина оконного стекла вдруг взорвалась сотней осколков, которые влетели веером внутрь избы и осыпали стоявшую на коленях Груню. В горницу всунулась злобная волчья морда и, сверкая окровавленными клыками, рявкнула совсем по-человечьи:

– Попались, кормушки ходячие?!

Морда светилась красными жестокими глазами и была необыкновенно упитанной, из чего Прохор сделал вывод, что пищи в лесу ей вполне хватает. Инвалид понял, что лезущий в окно вурдалак силой совсем не обижен и потому представляет собой большую опасность.

Груня не упала в обморок только из-за того, что за ужином прикладывалась к бутыли не хуже мужиков. Она схватила первую попавшуюся в руки икону и, встав с колен, стукнула ею волка по носу. Оборотень извернулся, клацнул зубами, и откусил сразу половину иконы. Выплюнув дощечку из пасти, он заявил:

– Думала, поможет? Дура ты! Ох, люблю таких дур! Впрочем, и умных тоже люблю. Все вы на вкус одинаковы. Погоди, сейчас влезу и поужинаю тобой, а то мне кур почти не досталось. За этими лисами нипочем не успеешь...

Прохор тем временем без дела не сидел. Поднявшись на ноги, он поднял на плечо

широкую лавку, развернул ее торцом к окну и тщательно прицелился. Вой и рев во дворе не стихал, и кто-то постоянно колотил во входную дверь, пытаясь сдвинуть с места тяжелую кадку.

На чердаке тем временем перестали выколачивать подушки. Тяжелые шаги

приблизились к отверстию в потолке, и сверху вывалился Митька. Пролетев головой вниз,

он брякнулся на пол мешком костей, взревел дурным голосом и затих. Грунька хотела было подбежать к своему мужу, но в эту минуту волчья морда, удлинив шею, попыталась влезть в горницу через половинку оконной рамы. Бросив на мужа полный сострадания взгляд, женщина сложила перед собой ладони и попыталась прочесть "Отче наш". Оборотень сразу же оставил попытку проникновения в горницу и стал мешать Груньке, ернически при этом подвывая. Звучала молитва так:

– Отче наш...

– И мама родная, во-у!

– Иже еси...

– Дай покуролесить, вью-ю-у!

– На небесех...

– Еще пару раз покуролесить, тю-ю-ю-у!

Наконец, вокальные потуги вурдалака сделали свое дело и Грунька, сбившись, забыла слова молитвы. Тогда, наполнившись яростной злобой, она сбегала к печке и взяла в руки ухват. Подскочив к окну, Грунька начала тыкать ухватом, пытаясь попасть в волчью морду. Оборотень принялся виртуозно уворачиваться. Крутя головой, он старался схватить ухват зубами.

Тем временем чердачный разрушитель решил спуститься вниз. Сначала на верхнюю ступеньку лестницы встала большая кожистая лапа, имевшая пять толстых пальцев с длинными когтями. Потом к ней присоединилась вторая. Лестница заскрипела, но выдержала. Лапы медленно стали спускаться по ступенькам, и вслед за ними из потолочного отверстия показался объемный волосатый зад, снабженный маленьким куцым хвостиком. Повисев немного в воздухе, он попытался продолжить движение вниз, но почему-то этого сделать не смог. Тогда сверху что-то загрохотало по потолку и у Прохора создалось впечатление, что там стучат гигантские крылья.

Инвалид, держа на плече громоздкую лавку, все никак не мог запустить ее в полет, так как боялся зацепить Груньку, увлеченно работавшую ухватом. Тогда он подошел к лестнице и, размахнувшись, двинул лавкой по нависавшему сверху заду. Раздался громкий шлепок, зад дернулся, и чердак огласился диким ревом. Прохор ухмыльнулся и приложился лавкой повторно. Правая лапа дернулась, пытаясь отбиться от врага, но не попала в Прохора, и потому инвалид с радостью врезал по заду в третий раз.

Вурдалаку тем временем удалось просунуть в окно лапу. Он тут же выбил из рук Груни ухват и громко крикнул, обращаясь к существу, застрявшему на чердаке:

– Эй, придурок нерусский! Сложи крылья, и спокойно спустишься!

Из-под потолка долетел гулкий и злобный рык:

– Если я сложу крылья, то упаду вниз и поврежу себе нижнюю часть туловища!

– Тебе и так ее уже повредили! И будут повреждать, пока ты висишь!

В эту секунду Груня, успевшая подобрать ухват, изловчилась и двинула им оборотню по носу.

– Ай! – вскричал тот. – Ты что делаешь, дура?!

Со двора раздался новый хриплый голос:

– Что ты там копаешься?

Вторая сторона рамы взорвалась осколками и в окно всунулась еще одна мерзкая харя. Она представляла собой клыкастую кабанью морду с длинным рылом, которое венчал пятак колоссальных размеров, величиной своей сообразный с груниной стеклянной тарелкой.

От неожиданности Груня просто уселась на пол. Прохор, как опытный военный специалист, тут же оценил обстановку. Такой двойной цели он упустить не мог!

Отскочив от лестницы, он развернулся, на ходу прикинул расстояние до окна и мощным движением руки отправил лавку в полет. Метательный снаряд со свистом устремился в нужную точку.

Глаза волка, увидев приближающееся оборонное средство, расширились, а кабанья харя попыталась что-то крикнуть, но не успела. Лавка с жутким треском врезалась в окно, вырвала раму и, увлекая за собой штурмовую группу вурдалаков, вылетела во двор. Там раздался грохот, за которым тут же последовал взрыв рева и воя. Чей-то визгливый голос проорал:

– Медведя убило! Срочно коновала! Ой, не надо! Жив вроде бы...

Прохор оглядел поле боя и порадовался тому, что первый штурм был с честью отбит. Вот только висевший на лестнице зад портил картину и представлялся вражеским десантным приспособлением, захватившим важный оборонный редут. Инвалид поискал глазами и заметил крепкий деревянный табурет, стоявший под столом. Он хотел было воспользоваться им и выбить зад из предполагаемого редута, но передумал. Чудовище, застрявшее в потолке, в данный момент исполняло роль естественной пробки и не позволяло более никому проникнуть сверху, оберегая тем самым воздушное пространство укрепленного бункера, коим сейчас являлась изба.

Пока противник, скуля и воя, приходил в себя от примененного инвалидом болезненного тактического хода, Прохор решил посмотреть, что случилось с Митькой, так как Грунька уже пришла в себя и снова заняла позицию у окна, держа в руках ухват. Пнув на всякий случай кулаком вражеский зад по пути (отчего крылья сверху выдали тревожную дробь по потолку), Прохор схватил Митьку за плечи и приволок его к столу.

После непродолжительного сеанса армейской медицины, выразившегося в нанесении по щекам зятя порции хлестких оплеух, Митька открыл глаза и, хлюпая разбитым носом, произнес:

– Пить...

Прохор вставил ему в рот горлышко глиняной бутыли, и зять хлебнул от души. Глаза его тут же раскрылись так широко, что готовы были выпрыгнуть из глазниц. Инвалид отнял бутыль и спросил:

– Ну как?

– Жить можно, – ответил Митька, и, сморщившись, выплюнул изо рта несколько ненужных более зубов.

Он занял сидячее положение и, кряхтя, поведал:

– Ох, и тварь! Я таких отродясь не видывал! Голова вроде кошачья, но огромная и с гривой, крылья – как у летучей мыши, и еще руки имеются, у которых кулаки – не приведи боже! Она мне как дала по сопатке, так я и топор выронил. А потом не помню, что дальше было, но, кажется, потешилась она всласть...

Митька, шатаясь, встал, посмотрел на волосатый зад, застрявший под потолком, и крикнул:

– Эй, Навуходоносор чертов! Топор верни, он денег стоит!

С чердака гулко донеслось:

– Верну, не переживай! В темечко. Вот только спущусь, и сразу верну...

– Вот сволочь! – подвел итог Митька. – Чем же теперь сражаться-то?

– На, – протянул ему табуретку Прохор. – Становись у окна.

Митька занял место рядом с Грунькой. Но – не напротив окна, а как бы из-за угла. И случилось это вовремя. Потому что во дворе раздался басовитый хриплый рев и послышался звук сдвигаемой с места кадки. Прохору подумалось, что тот, кто смог справиться с многопудовой емкостью, должен был обладать поистине чудовищной силой.

Поэтому он прислонился спиной к печке, отстегнул свою деревянную ногу и, взяв ее в руку, взмахнул протезом в воздухе, пробуя баланс. Новое оружие весило внушительно и ничего успокоительного врагам не сулило. А если и сулило, то только состояние полного покоя...

Раздался мощный удар в дверь, ведущую к горнице. Подпертая прохоровым чудо-костылем, дверь выдержала натиск. В ту же секунду в окно всунулась волчья морда. Но выглядела она не так, как в первый раз. Мало того, что в пасти явно не хватало клыков, еще и правый глаз оборотня был закрыт впечатляющих размеров опухолью. Вурдалак рявкнул:

– Эй, ты! Лавкометатель! Слышишь стук в дверь? Это стучится твоя нелегкая и короткая судьба!

Дверь застонала от очередного удара, и костыль выгнуло дугой.

Волк хотел еще что-то добавить, но у него не получилось. В воздухе резко и неотвратимо мелькнула табуретка, направленная рукой Митьки. Поданная из-за угла, она совершенно неожиданно возникла перед мордой злобствующего оборотня и, не дав тому продолжить речь, с хрустом врубилась в плюющуюся негодованием пасть. С громким воплем вурдалак вылетел вон!

Митька вернул табуретку на исходную позицию и приготовился к встрече новых врагов. И они не заставили себя ждать.

В окно просунулась прежняя кабанья харя, которая крикнула:

– Сдавайтесь, и мы вас сразу убьем перед тем, как сожрать! А то – будем есть живыми, откусывая помаленьку...

Уже натренированной рукой Митька прицельно послал табуретку по дуге, и она впечаталась сиденьем прямо в кабаний пятак. Возник звук, похожий на последний хлюп засосанной болотом коровы, и кабанье рыло исчезло из окна вместе с прилипшей к его пятаку табуреткой. Во дворе опять возник многоголосый вой, и во входную дверь прекратились удары.

Прохор поставил протез на пол и захлопал в ладоши, крикнув при этом:

– Да ты герой, Митька! Молодец!

Зять, выпятив грудь колесом, отобрал у Груньки ухват и заявил:

– Да, я таков! Ну-ка, баба, на печь лезь! Мы, мужики, и сами справимся!

Он тут же выставил ухват перед собой и занял место напротив окна. Грунька же на печь не полезла. Она опять упала на колени перед уголком с иконами и принялась тихо молиться.

Прохор, воспользовавшись передышкой, положил на плечо свой тяжелый протез и решил допросить пленного, в которого превратился неведомый враг, застрявший в чердачном лазе. Держась рукою за стену, инвалид допрыгал до лестницы и, легонько стукнув протезом по нависавшему заду, громко сказал:

– Эй, ты! На чердаке который! Ну-ка, отзовись!

От легкого прикосновения протеза, нашпигованного увесистыми золотыми монетами, зад воздушного диверсанта подпрыгнул вверх, а ноги, потеряв опору, уперлись в бревенчатую стену и воткнулись в нее когтями. Из-за этого изменения опоры зад неизвестного создания выгнулся дугой и представил собой округлый волосатый барабан, прямо-таки созданный для битья. Чем инвалид и воспользовался.

После нескольких секунд воздействия деревянной ногой допрашиваемый диверсант проорал сверху:

– Ну хватит уже! А то сейчас сложу крылья и свалюсь вниз! Узнаете тогда, что такое анатомия! В-частности, человеческая...

– Кто ты такой? – спросил Прохор, опустив протез.

– Грифон, – ответил голос сверху.

– Чего-чего? – удивился инвалид.

– Не понял, ну и не надо, – сказал голос. – Объясняй тут всякому быдлу, кто я есть...

Прохор, догадавшись, что его оскорбили, поднял протез вверх, намереваясь проучить наглый зад, осмелившийся издеваться над ним, но тут вдруг неожиданно затрещала дверь, и костыль, подпиравший ее, вылетел в сторону. Дверь распахнулась настежь и хлопнула о стену. В проеме возник огромный бурый медведь, стоявший на двух задних лапах. Головой он упирался в косяк, а на груди его болталась дугообразная ножка от лавки, примененной Прохором немного ранее для вышибания из окна двух представителей от сообщества нечистой силы.

Медведь обвел налитыми кровью глазами горницу и остановил свой взгляд на Прохоре, застывшем с занесенным над головой протезом возле волосатого зада грифона.

– Это ты, что ли, лавками кидался? – взревел он.

– Да я, как бы, это... не нарочно, а от безвыходности, – миролюбиво ответил Прохор, кладя протез на плечо.

– Это тебя не спасет! – заявил медведь и шагнул в горницу.

Пол скрипнул под тяжким шагом зверя. И тут же у него промеж ног заструилась какая-то непонятная труба. Прохор от неожиданности чуть не выронил свое тяжелое оружие. Медведь, споткнувшись о трубу, заорал дурным голосом:

– Какого ты рожна поперек меня лезешь, кишка библейская!

Кишкой оказался толстый и длинный змей черного, как уголь, цвета с гребенчатой спиной. Ни Митька, ни Прохор никогда раньше не видали таких больших гадов. Голова его по величине ни в чем не уступала башке взрослого барана и потому выглядела достаточно грозно. Кроме того пасть змея сверкала двумя дугами хищных и длинных зубов. Митька, млея от страха, повернулся грудью к двери и выставил перед собой ухват. Инвалид же, упершись спиной в стену, приготовил к бою протез. Лишь Грунька никак не отреагировала на появление новых врагов, продолжая самозабвенно молиться.