Текст книги "Дорога в никуда. Книга вторая, часть вторая(СИ)"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

После недолгих мысленных "лирических отступлений" Ольга Ивановна вновь сосредоточилась на концерте. Она стала присматриваться к залу, на который время от времени наводил свою камеру оператор. Среди зрителей оказалось немало людей в военной форме...

10

В Новобухтарминской средней школе учителя в основном являлись выпускниками Усть-Каменогорского педагогического института. Были и выпускники других казахстанских педВУЗов. Подавляющее большинство учителей поселковой школы мечтали отсюда уехать, хоть как, но перебраться в большой город. Самым притягательным и достижимым конечно стал областной центр Усть-Каменогорск, город по казахстанским реалиям просто уникальный. Во-первых, по национальному составу, не менее 80 процентов его населения составляли русские, во-вторых, большое количество крупных технологически сложных предприятий военно-промышленного комплекса, имеющих прямое московское подчинение, которые до последнего времени оттуда же и «подкармливались». Владелец этих предприятий министерство среднего машиностроения СССР фактически и построило большую часть города с домами улучшенной планировки. Оно же возвело в центре города ледовый Дворец спорта и содержало хоккейную команду мастеров «Торпедо», именуемую в простонародье «Устинкой», лучшую в Казахстане. Будучи далеко не первым по числу жителей, город по уровню жизни, культурному потенциалу, внешнему виду уступал разве что столице республики Алма-Ате.

Ольга Ивановна довольно часто, по нескольку раз в год ездила в Усть-Каменогорск. В шестидесятых то были в основном поездки на экзаменационные сессии, позже профессиональные командировки, например, на курсы повышения квалификации при ОБЛОНО. Город рос, строился, хорошел буквально на ее глазах. Так, в один из ее приездов в 1962 году, она присутствовала на открытии Дома Культуры металлургов, в 1965-м – первого широкоформатного кинотеатра "Юбилейный", расположившегося почти там же, где когда-то стоял храм Покрова пресвятой Богородицы, в 1969-м впервые увидела ледовый дворец спорта на пять тысяч зрительских мест, в 1970-м первый мост через Иртыш. Фактически на ее глазах создавалась и та величественная панорама набережной Иртыша от устья Ульбы, так называемой "Стрелки" где, располагались развалины старой крепости, до Речного вокзала. Эта набережная застраивалась ровной живописной линией новых 9-ти и 12-ти этажных домов, и по эстетике чем-то напоминала знаменитые морские набережные Рио-де-Жанейро и Гаваны. Ольга Ивановна очень любила бродить по этой набережной. Её коробило только название примыкавшей к иртышской набережной и вместе с ней образующую "Стрелку" набережной Ульбы, она именовалась "Набережной Красных горных орлов". Вообще в области волею советской власти наряду с коммунарами провозгласили культ этих самых "орлов", о подвигах которых конкретно никто толком не ведал. И только уже с приходом к власти Горбачева и объявления им Перестройки, стали появляться в печати некоторые вроде бы реальные факты. Таким образом, и Ольга Ивановна узнала то, о чем и сама давно уже догадывалась – подвигов-то особых и не было. Активизировались "орлы" лишь в конце 1919 года, когда колчаковский фронт рухнул, а Анненков ушел на юг, в Семиречье.

Этим летом Ольга Ивановна ездила в Усть-Каменогрск, чтобы, воспользовавшись общей либерализацией в обществе, узнать о своем деде, расстрелянном в усть-каменогорской крепости. В областном КГБ ее не обнадежили, сообщив, что архив тюрьмы не сохранился, и потому найти соответствующие документы не представляется возможным. Но там же ей посоветовали обратиться к некоторым частным лицам, которые уже давно, по собственной инициативе занимались поисками исторических документов, и пытающихся писать свою, отличную от официальной историю города. В КГБ, конечно, не сказали, что за эти деяния те неформальные историки не раз вызывались в их ведомство, в здание перед которым стоял бюст Дзержинского.

Хоть город и сильно разросся во все стороны и даже шагнул за Иртыш, на его левый берег, Ольга Ивановна любила только его старую часть. Обычно летом она приезжала на теплоходе, высаживалась на пристани Аблакетка, на автобусе добиралась до центра города и устраивалась в девятиэтажном здании гостиницы "Усть-Каменогорск". Ее прогулки начиналась от гостиницы по бывшей Большой улице, ныне переименованной в улицу Кирова. Она медленно шла вдоль ограды центрального парка, магазинов, прилавки которых год от году становились все беднее, доходила до небольшого, тем не менее, имеющего два зала, кинотеатра "Октябрь", бывший кинематограф "Эхо". На кинотеатре висела табличка, что здесь в марте 1918 года заседал первый устькаменогорский Совдеп. Далее, она доходила до набережной Иртыша и шла вдоль закованного в гранит берега к "Стрелке", месту впадения в него Ульбы. С этого места когда-то собственно и начинался город, здесь заложили крепость, узел обороны границ России от набегов степных народов. Но некогда мощная твердыня, а потом тюрьма сейчас имела жалкий вид, полуобвалившиеся выщербленные остатки стен, башен, вала. В бывших казематах размещались какие-то склады. Ольга Ивановна смотрела на все это и словно хотела угадать, в каком из этих ныне складских помещений провели свои последние дни дед и дядя.

Знакомство с местными краеведами, собирающими данные по истории города, тоже не принесли желаемого результата, они в первую очередь интересовались своим городом, а в "уездной" и "волостной" истории ориентировались весьма смутно. Зато они изрядно просветили Ольгу Ивановну по поводу знаменитых людей, происходивших из Верхнеиртышья. Причем некоторые факты оказались просто ошеломляющими. Так, она даже не подозревала, что уроженец Усть-Каменогрска, известный писатель-сказочник Константин Волков, вовсе не автор своих знаменитых сказок: "Волшебник изумрудного города", "Урфин Джюс и его деревянные солдаты" и других, а всего лишь переводчик без зазрения совести присвоивший себе чужие, переведенные им произведения. Не ведом для нее оказался и такой факт, что знаменитый белый генерал Лавр Корнилов тоже родился в Усть-Каменогорске, в казачьей семье. Узнала много нового и о своем любимом поэте Павле Васильеве, о его безответной любви к Наталье Кончаловской, которой посвящал стихи, из-за которой дрался. Практичная Наталья предпочла талантливому, но бесхитростному и несдержанному Павлу хитрого и сдержанного Сергея Михалкова, который хоть и не хватал звезд с поэтического небосклона, но от жизни умел брать все возможное и даже больше... Поведали краеведы Ольге Ивановне и о письме, что прислал еще в 70-х годах откуда-то с Северного Кавказа в обком партии бывший член первого усть-каменогорского совдепа Семен Кротов. Этот уже тогда древний старик, слезно просил подтвердить его заслуги в деле становления советской власти в Верхнеиртышье. Для чего? Чтобы выхлопотать персональную пенсию, ибо "старый большевик" под конец жизни оказался совсем "на мели", полупарализован и существовал на никудышную пенсию по инвалидности. Его детей, оказывается, еще в 30-х годах репрессировали, и они погибли как враги народа, а он остался один и никто не верил в его героическое прошлое. Когда Ольга Ивановна спросила, зачем ей знать про этого Кротова, сотрудник краеведческого музея, человек явно не советского "разлива", с ухмылкой пояснил:

– Ну, как же, если ваш дед был расстрелян по приговору о деле коммунаров в 1922 году, то им занималось уездное ОГПУ и именно Кротов, возглавлявший следственную комиссию. Таким образом, смертный приговор это его рук дело. Так что, судя по той хоть и долгой, но собачьей жизни, которую он прожил, и того, что случилось с его детьми... елей ему по делам.

И все-таки, кое что конкретное, касательно судьбы своих предков, Ольга Ивановна узнала. Узнала не напрямую, а через личность некоего Павла Петровича Бахметьева. Оказывается, в период колчаковщины-аннековщины деятельностью всего большевистского подполья в городе и уезде руководил именно он, прятавшись под "личиной" страхового агента, под ней же ездил по деревням и станицам. Зачем ездил? Вроде бы сам собой напрашивался ответ: организовывал партизанское движение, боролся с белогвардейцами в их тылу. Но вот в чем заковыка,– объясняли ушлые краеведы, которые пользуясь объявленной гласностью и перестройкой, хотели теперь выяснить истинную правду, а не ту, что была написана в официальных "исторических документах", под диктовку компетентных органов. Так вот, выяснилось, что в период с лета 1918 по осень 1919 года, во время интенсивных, кровавых боев на Восточном фронте, в усть-каменогорском уезде, за исключением восстания в тюрьме не произошло ни одного мало-мальски крупного выступления против колчаковцев. И это тогда, когда совсем рядом полыхали крестьянские восстания в Славгороде, Змеиногорске, Шемонаихе, когда красные партизаны буквально терроризировали Бийскую казачью линию, не говоря уж о Черкасской обороне. Упоминались красные партизаны, действовавшие в районе Риддера, ставшие потом "отрядом красных горных орлов". Но были те партизаны настолько немногочисленны, плохо вооружены и организованы, что фактически никакой серьезной опасности для тылов белых не представляли. Все это время в уезде функционировала подчиненная сначала Временному Сибирскому Правительству а потом Верховному правителю Колчаку администрация, работали почта, телеграф, отделения сбербанка, по Иртышу ходили пароходы, велась бойкая торговля, работали всевозможные предприятия, добывалось золото, свинец, медь, цинк, сеяли и убирали хлеб, разводили скот... Со всего этого более или менее исправно в колчаковскую казну платились налоги, продукция отправлялась, как на снабжение действующей белой армии, так и за границу в качестве оплаты за военные поставки союзников.

Так чем же тогда занималось большевистское подполье, руководимое Бахметьевым? Ответов на этот вопрос не было, были лишь догадки и гипотезы. Одна из этих гипотез звучала так: имитацией кипучей деятельности в тылу врага. С другой стороны благодаря этой имитации удалось уберечь край от кровавой междоусобицы, имевшей место в соседних областях и уездах, позволить людям пережить без голода и почти без крови это ужасное для всей страны время. И еще краеведы, на собрании которых присутствовала Ольга Ивановна, не могли прийти к единому мнению касательно личности самого Бахметьева. Кто он? Знали, что его прислали с Урала, а после изгнания колчаковцев, он возглавлял отдел народного образования уезда, основал, что-то вроде народного университета по подготовке кадров для ликвидации неграмотности среди крестьян-новоселов и казахской бедноты. А потом он так же внезапно пропал, как и появился. В этой дискуссии Ольга Ивановна узнала много интересного и для себя. Тот самый "несоветский" краевед доложил, что обнаружил в музейных архивах странную записку того же Бахметьева, датированную 1921 годом. В ней он просит начальника тюрьмы о разрешении свидании с женой для подследственного Фокина. Присутствующие на собрании краеведы, те что были в курсе о хлопотах Ольги Ивановны, сразу же на это обратили внимание. Ей показали эту записку, она держала в руках истончившийся от времени тетрадный листок, в котором неведомый ей Бахметьев просил о свидании ее бабки, с ее арестованным дедом. Это свидетельствовало, что Бахметьев каким-то образом был с ними связан. Возникла новая "тропка", идя по которой можно продолжить поиски. Теперь она могла сопоставить те факты, о которых узнала в Усть-Каменогорске с рассказами ново-бухтарминских старожилов и их потомков. То, что Бахметьев пытался помочь ее деду, свидетельствовало об одном, что они были знакомы и, скорее всего, имели какие-то общие дела. Вспомнились слова Анны Макаровны, что благодаря ее деду, тысячи людей остались живы и не попали под мобилизации, и как следствие под гонения ни при белой, ни при красной власти. А краеведы из Усть-Каменогорска эту же заслугу, за именно те же деяния в тот же период относят некому Бахметьеву. И тут же эта записка. Создавалось впечатление, что делали эти свои спасительные дела коммунист-подпольщик и станичный атаман, скорее всего, совместно...

11

В четверг 4-го декабря Ольге Ивановне предстоял очень трудный день – шесть уроков подряд без единого «окна», а вечером родительское собрание. После своего последнего «часа», она уже собиралась идти домой, когда к ней заглянула Елена Михайловна, та самая двадцатидвухлетняя учительница английского языка.

– Ольга Ивановна, вы свободны?... Я хотела бы с вами посоветоваться,– легкая, светловолосая Елена Михайловна впорхнула в класс, а Ольга Ивановна вновь пришлось присесть на стуле, с которого она едва успела подняться.

– Давай Лена. Только я тебя прошу побыстрее, а то у меня голова и ноги гудят. Хочу поскорее до дома дойти, лечь и таблетку принять, чтобы успеть до родительских собраний хоть немного отдохнуть,– не напрямую, но вполне определенно Ольга Ивановна высказала недовольство, тем что ее задерживают.

– Простите пожалуйста, но я вас не на долго... Я на предновогодний утренник хочу со своими пятиклашками сделать постановку нескольких сцен из "Волшебника изумрудного города". Вы же знаете, автор этих сказок Волков и он родом из Усть-Каменогорска. Вы не могли бы мне помочь?

Просьба была настолько неожиданна, что на мгновение поставила Ольгу Ивановну в тупик. В сознании сразу возник почти полугодовой давности разговоры с усть-каменогорскими краеведами, то что она узнала о "знаменитом сказочнике".

– Видишь ли, Леночка... – Ольга Ивановна "с ходу" не знала, как реагировать на просьбу молодой коллеги.– Я вообще-то поклонница классической русской литературы и все эти, так называемые сказки появившиеся сравнительно недавно... Нет, милая, извини, боюсь здесь я тебе ничем помочь не смогу.

– Ой, как жалко. А я так на вас рассчитывала,– на недурном личике "англичанки" запечатлелась разочарованная мина.

– Леночка, я понимаю, тебе хочется чем-то всех поразить, заявить о себе. Правильно, ты молодой классный руководитель, но я посоветовала бы тебе взяться за что-нибудь попроще, и на русскую тему. А этого "Волшебника"... ну его к Богу,– Ольга Ивановна не стала раскрывать всей плагиатной истины волковского произведения и то, почему она не хочет помогать в ее постановке.

– Вы думаете?– пребывала в растерянности молодая учительница.

– Лучше со своими какую-нибудь песенку новогоднюю разучи.

– Какую? "В лесу родилась елочка"? Это же для детсада, а больше и песен-то нету,– недовольно отреагировала на совет Елена Михайловна.

– Зачем обязательно новогодние. Ну, например, песню "Прекрасное далеко". Помнишь, из фильма "Гостья из будущего". Замечательный текст и для подрастающего поколения очень актуален,– все с большей настойчивостью убеждала молодую коллегу Ольга Ивановна.

– Может вы и правы,– задумалась "англичанка".

– Конечно, права и тебе все это будет легче устроить. Не надо эти костюмы дурацкие шить, для всяких страшил и дровосеков. Времени-то до утренника осталось три недели, когда вы все это успеете? А песню разучить всего несколько репетиций надо, учительницу пения привлеките – вот и все дела.

– Верно... Спасибо вам. Прямо сейчас же и договорюсь с Аллой Семеновной, если она еще в школе. Спасибо Ольга Ивановна, – Елена Михайловна еще раз поблагодарила и, было, побежала искать учительницу пения...

– Леночка подожди, не торопись, Алла Семеновна уже ушла, я сама это видела. Успеешь, завтра договоритесь, время еще терпит. Я вот о чем спросить хотела. Ты уж меня извините, но поверь я не из праздного любопытства... У тебя с этим офицером, Николаем, серьезно?– Ольга Ивановна спрашивала по-матерински.

– Елена вспыхнула, но тут же справилась со смущением и приняла доверительный тон, предложенный Ольгой Ивановной:

– Не знаю, мы же совсем недолго знакомы.

– Леночка я понимаю, ты молодая девушка и встречаться с парнем для тебя вполне естественно. Ну, а то что здесь кроме молодых офицеров для девушки с образованием, в общем, больше и кавалеров-то почти нет... это я тоже понимаю. Но ты хорошо обо всем подумала?

– О чем?

– О том, как ты будешь жить, если, например, свяжешь свою судьбу с ним. У тебя же в Усть-Каменогорске родители, квартира и ты собираешься после отработки диплома вернуться туда, в хороший благоустроенный город. А ты хоть представляешь, как живут семьи офицеров на тех же "точках"? А он молодой офицер и ему еще долго по ним мыкаться придется. Это только со стороны приятно смотреть на жену командира "точки" Ратникова. А ведь она всю свою семейную жизнь по "точкам" мотается. И потом, у нее такой муж, ради которого можно все это вытерпеть, он настоящая опора и защита для нее. Ты уверена, что Николай такой же? Стоит ли из-за него бросать то, что уже имеешь и идти на такой риск?– вопрос за вопросом задавала Ольга Ивановна.

У Елены прямо на глазах румянец сменился бледностью. Слова пожилой учительницы, вызывали в ней неоднозначные, противоречивые чувства. По всему, ей нравился Николай, но в то же время и жить по дырам ей не хотелось. Последнее Ольга Ивановна знала наверняка, ибо Елена уже не раз в сердцах проклинала этот поселок, в который ее загнали, и с тоской вспоминала счастливые детские и студенческие дни, проведенные в одном из лучших городов страны.

– До серьезного, надеюсь, у вас не дошло?– опять по-матерински осведомилась Ольга Ивановна.

Вопрос прозвучал настолько естественно, что Елена нисколько не обиделась, а лишь утвердительно кивнула головой.

– Вот и хорошо. Сама решай, но мои слова помни, и если что, приходи, советуйся, раз родителей рядом нет...

Пусть сначала все взвесит. Одно дело просто время проводить с интересным молодым человеком, другое идти на близость. Пока же отношения между Леной и Николаем как раз вступили в «пограничную» фазу и Ольга Ивановна сочла нужным предупредить девушку о всей серьезности последствий неверного шага. За себя, увы, Ольга Ивановна в своей жизни решать могла не часто. Ее «правда жизни» вытекала, прежде всего, из специфического жизненного опыта, основанного на выработанной с детства способности приспосабливаться к советской действительности, и в то же время на достаточно отчетливых воспоминаниях совсем иной культурно-бытовой среды, в которой она жила до 11-ти лет. Этот «симбиоз» позволил ей не только легко постигать программы советских школы и института, но и видеть то, что большинство окружающих ее людей, советских провинциалов, не могли видеть. Почти все они, даже те, кто имел высшее образование, с рождения жили в СССР в «прокрустовом ложе» советской идеологическо-воспитательной системы и потому, как правило, не имели «бокового зрения», не говоря уж об «обзорном» или «заднем», только «прямое».

Эта способность "кругового мировоззрения" позволяла видеть то, что было недоступно большей части советских людей. Например, будучи филологом, Ольга Ивановна осознавала, насколько невысок истинный уровень официальной советской литературы. Она с детства, еще в харбинской гимназии, заучив огромное количество стихов дореволюционных русских поэтов, как классиков, так и "второго ряда", давно уже сама для себя сделала вывод, что та же советская поэзия, как современная, так и раннего периода, если из нее исключить Есенина и Васильева, с прежней русской поэзией не идет ни в какое сравнение. Причем не имеет значения, что это за поэты, с пеной у рта поющие панегирики советской власти или позволяющие себе слегка подиссиденствовать. Знаменитую, разрекламированную толстыми литературными журналами троицу, "поэтов больше чем поэтов", Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, она по своей классификации ставила ниже Некрасова, Тютчева, Фета, Баратынского, Языкова... не говоря уж о Пушкине и Лермонтове, Твардовского считала очень хорошим, но даже не выдающимся поэтом. Рубцова она очень любила, но считала, что он так до конца и не раскрылся до своей безвременной трагической гибели. Она всегда скептически относилась к женской поэзии, по этой причине не жаловала даже Ахматову с Цветаевой, не говоря уж об Ахмадулиной и Казаковой. Правда, когда стали широко доступны произведения Пастернака, а потом Мандельштама и Бродского... Эти, по ее мнению, действительно были большие поэты, во всяком случае выше всех прочих советских, опять же без Есенина и Васильева, которых она советскими считать отказывалась. Но в отношении этих поэтов имелась одна щекотливая деталь, неприятно поражавшая Ольгу Ивановну – все эти три выдающихся поэта оказались евреи. В стране с такими поэтическими традициями, при власти большевиков лучшими поэтами на Руси стали не Ивановы, Петровы, Сидоровы, которым советская власть вроде бы дала широкие возможности для получения образования, развития, творчества, а евреи. Более того, Пастернака, Мандельштама и Бродского, "подпирали" опять же не Ивановы-Петровы, а Давид Самойлов и особенно ей нравившийся, Юрий Левитанский, по ее мнению тоже превосходившие этих громкоголосых и трескучих Евтушенок-Вознесенских... То есть и "второй ряд" тоже в основном оказался еврейским.

В Верхнеиртышье евреи отродясь не селились, но даже живя здесь, и имея "круговое зрение" Ольга Ивановна не могла не думать об очевидном: "Как же так, нас сто сорок миллионов русских, да еще в придачу к ним пятьдесят миллионов украинцев и белорусов, да еще несколько десятков миллионов людей других национальностей и все они не в состоянии конкурировать в интеллектуальном плане с двумя миллионами евреев?". Она никогда не была антисемиткой, но сделанные выводы не могли не породить чувства обиды за свой народ, ведь ситуация в поэзии примерно в той же пропорции прослеживалась едва ли не во всех областях интеллектуальной жизни страны. Она понимала, что представители тех народов, которые семьдесят лет назад находились еще фактически на стадии феодализма вряд ли способны, выдвинуть "прорву гениев", даже если отдельные индивидуумы и обладают соответствующими природными задатками. Как педагог она знала, как часто способности остаются невостребованными, мертвым грузом, не развиваются по самым разным причинам. Она искала и не находила причину того, почему ее народ довольно давно уже преодолевший стадию феодализма, и вроде бы имеющий после Октябрьской революции возможность стопроцентно получать образование, этой возможностью пользуется во много раз менее эффективно, чем те же евреи. Нет, это не пробуждало в ней ненависти или неприязни к евреям, но чувство недоумения и даже стыда за свой собственный народ – несомненно, и в то же время рождало вопросы к Советской власти – кому при ней стало "творить хорошо"?

Неоднозначно относилась Ольга Ивановна и к еще одной известной личности. В семидесятых среди поселковых учителей по рукам стал ходить старый еще 60-х годов номер "Нового мира" с рассказом Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Переплетенный вручную в твердые "корочки" журнал передавали из рук в руки. Многие читали просто из любопытства. Когда журнал попал к Ольге Ивановне... Она не могла не восхититься мужеством и гражданской позицией автора, не побоявшемуся написать такое, используя кратковременную хрущевскую "оттепель". Но признать Солженицына большим мастером слова, художником... Ей, влюбленной в прозу Бунина, Солженицын показался напрочь лишенным того в какой-то мере звериного чутья, которым писал Иван Алексеевич. Бунинские "Темные аллеи", "Холодная осень", "Легкое дыхание", "В Париже"... нет, в сравнении с этими рассказами-шедеврами "Одинь день..." ей показался скорее документальной, нежели художественной прозой.

Впрочем, о творчестве Солженицына Ольга Ивановна знала не только по "Одному дню...". Еще будучи студентом, сын привез и подарил ей популярный в те годы в Союзе радиоприемник "Океан". По нему Ольга Ивановна по вечерам иногда "ловила" западные радиостанции, вещавшие на СССР: "Голос Америки", "Би-Би-Си", "Свободу"... Из этих передач она узнала о солженицынском "Архипелаге ГУЛАГ" и слышала отдельные главы. Впрочем, несмотря на интересные факты, манера изложения, язык автора ей и тут не понравился. Из этих же забугорных передач она узнала о тщательно скрываемой в СССР краже интеллектуальной собственности, перед которой даже бледнел поступок Волкова, присвоившего себе авторство популярной сказки. И все же в самый громкий скандал касающейся авторства "Тихого Дона" даже она оказалась не в состоянии так вот сразу поверить. А вот то, что Лебедев-Кумач присвоил себе чужие стихи, когда писал слова "Священной войны" ей показалось вполне правдоподобным.

Подобные "глобально-литературные" мысли, впрочем, мучили Ольгу Ивановну не так уж часто. Куда чаще она размышляла, например, над фильмами, которые смотрела по телевизору, или в поселковом ДК. Тем же своим "обзорным зрением" она сразу определила, что фильм Меньшова "Москва слезам не верит", блестяще поставленная сказка, подарок на блюдечке с голубой каемочкой партии и правительству, всей Советской власти. Да за такой подарок, будь у власти умные люди, кинорежиссер должен был поднят "на щит", обласкан, завален всеми возможными званиями, премиями, благами. Именно по реакции официальной власти на этот фильм, Ольга Ивановна окончательно поняла, что и Афганистан и все прочие глупости верховной власти не случайны, потому что, как в Кремле, так и ниже, на министерском, республиканском и областном уровнях в основном сидят весьма посредственные, недалекого ума люди. Какими бы злодеями не были Ленин, Троцкий, Сталин, но бесспорно, то личности не случайно вошедшие в историю, наделенные недюжинным умом и волей, и даже относительная малообразованность Сталина многократно компенсировалась этими двумя качествами. А кто их сменил? Хрущев, Брежнев – малограмотные и хитрые властолюбцы. Но хитрость не ум, они пришли к власти только ради власти, и совершенно не соответствовали должности главы государства. Правда, после стариков пришел относительно молодой энергичный генсек, на него многие возлагали надежды по выходу из того тупика, куда явно загнали страну предшественники. Но Ольга Ивановна, имея в качестве первой подруги председателя Поссовета, была в курсе некоторых разговоров, происходящих в коридорах райкомов и обкомов. От Марии Николаевны она знала кое-какие неизвестные широкой общественности подробности из жизни Горбачева.

Оказывается, свою первую награду, орден Ленина, будущий генсек получил в 17-ть лет, после окончания средней школы с серебряной медалью. Получил орден, будучи помощником комбайнера всего за одну уборочную! Как даются ордена комбайнерам здесь, в сельской провинции все знали, и чтобы мальчишка, вчерашний десятиклассник, удостоился высшей награды страны всего за полтора-два месяца работы! Это был нонсенс. Объяснялось все очень просто. Отец Михаила Сергеевича являлся председателем того самого колхоза и имел связи в ставропольском крайкоме. Вот он и "организовал" сыну орден, как до того "организовал" и серебряную медаль за окончание школы, скорее всего, оказывая воздействие на, от него зависящих, учителей той сельской школы. Имея орден и школьную медаль да еще подходящее происхождение, Горбачев без помех поступил на престижнейший юридический факультет МГУ. После окончания университета распределился на родину в Ставрополь! Где это видано, чтобы в стране Советов, выпускники отрабатывали диплом дома!? Еще один нонсенс, чудо воплощенное в реальность. Конечно в Ставрополе "сильными" родственниками была подготовлена "стартовая площадка" для успешной партийной карьеры Миши. В результате, уже в неполные сорок лет он смог стать первым секретарем крайкома партии. Будучи руководителем края, Михаил Сергеевич сумел "подъехать" к председателю КГБ СССР Андропову, регулярно лечившегося на ставропольских минеральных водах. Именно Андропов "вытащил" Горбачева с крайкома в Москву, в Политбюро. То есть, если первые руководители страны Советов пришли к власти в основном благодаря своим личным выдающимся способностям, "второе" поколения за счет искусства "подковерной" борьбы в ЦК и Политбюро, то Горбачев... Горбачев, прежде всего, был обязан своей карьерой ближайшим родственникам обеспечившим ему "ранний старт" и Андропову, благодаря которому он 47-и лет оказался в Политбюро, самым молодым и перспективным его членом. Это, конечно, был не Ленин, основавший партию, издававший газету, написавший тома политической литературы, безошибочно уловивший момент возвращения из эмиграции на родину, и момент когда надо было брать власть. Не Троцкий, возглавивший РВС в тяжелейший переломный момент Гражданской войны и сумевший создать боеспособную с железной дисциплиной Красную Армию, разгромившую белогвардейцев, во главе которых стояли профессиональные военные, генералы. Это не Сталин, одержавший победу в смертельной борьбе за власть с такими искушенными политиками как тот же Троцкий, Зиновьев, Каменев. Этот "чудесный грузин" оставив не удел и перебив и этих хитроумных евреев, и болтливых мечтателей типа Бухарина, "сконструировал" ГУЛАГ и с его помощью взнуздал и пришпорил страну, создал такую дисциплину страха, которой и при Николае Первом, прозванном палкиным, не было. Человеческая жизнь в его правление ничего не стоила, и жизнь была собачья, но результаты не заставили себя ждать, громкие, впечатляющие, кровавые, стоившие миллионы жизней и изломанных людских судеб: коллективизация, индустриализация, победа в войне, атомная бомба...

Нет, Горбачев, конечно, не та личность, сам ничего выдающегося не сделал: школьная медаль – по блату, орден – по блату, в университет поступил опять же по блату, в Политбюро попал не за успехи в социалистическом строительстве, а потому что всесильного шефа КГБ хорошо ублажал во время лечения. О весьма посредственных способностях нового генсека говорило и то, что несмотря на учебу в лучшем учебном заведении страны, на престижнейшем факультете, он так и не научился правильно, грамотно говорить по-русски. Его гыкающая, часто нескладная речь оказалась ничем не лучше языка его откровенно малокультурных предшественников, Хрущева и Брежнева. В общем, выродились некогда железные и беспощадные большевики в обыкновенных чиновников-карьеристов со средними умственными способностями. В критический момент истории царь Николай Второй, человек с такими же средними способностями и оказавшийся у власти по наследству, последовательно влез в две неудачные войны и погубил Империю, которую двести лет по кирпичику создавали его предки, погубил себя и свою семью. В конце 70-х годов советское правительство, не чувствуя глубокого социального и экономического кризиса, по собственной инициативе влопалось в афганскую войну, тратит на нее миллиарды рублей, проливает кровь своих и чужих народов, а в это время в собственной стране не хватает обыкновенной еды. Ольге Ивановне с ее "круговым" мировоззрением иногда казалось, что ситуация очень напоминает ту, что предшествовала 17-му году. Но об этом она, конечно, ни с кем не могла поделиться, ни полсловом – ведь рядом все имели лишь "прямое" зрение, и ее бы никак не поняли.