Текст книги "Дела житейские (сборник)"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

5

На следующий день встали засветло в пять утра, чтобы успеть выехать за МКАД пока на улицах мало машин. Ну, а за кольцевой предстояло еще без малого сто восемьдесят километров пути. Светлана Анатольевна имела права и машину водить умела, даже по Москве ездила достаточно уверенно, но садиться самой за руль, чтобы преодолеть такое расстояние… Нет, увольте, зачем же ей тогда под боком профессиональный шофер, в ранге законного мужа. В деревню приехали уже к обеду, и здесь узнали, как все случилось. Мать обнаружила соседка. Она позвала ее с улицы, никто не откликнулся, зашла в дом, а та лежит на полу без сознания. Вызвали скорую, которая ехала от райцентра часа полтора. За это время мать в себя так и не пришла, все мычала, да стонала. Врачи сразу же поставили диагноз – тяжелейший инсульт.

Поехали в больницу, до которой было еще километров тридцать. Лечащий врач, женщина примерно ровесница Светланы Анатольевны, сразу одела на себя похоронную мину, и стала призывать «быть готовыми ко всему». Потом она сообщила, что мать в сознание так и не пришла, лежит под капельницей, что у нее паралич всей правой стороны туловища, и что летальный исход весьма вероятен. Светлана Анатольевна не на шутку перепугалась. Она никак не ожидала, что ее мать и в самом деле в очень тяжелом состоянии, даже более того, фактически при смерти… Но постепенно, ее «фиолетовая» натура исподволь взяла свое. «Чего переживать, если ничего нельзя изменить. В общем, все не так уж и плохо. Жаль, конечно, что мать умирает. Но ведь все когда-нибудь умирают. Семьдесят шесть лет – не так уж и мало. Вон в деревни ее ровесниц не так уж много найдется. Хотя, конечно, могла бы и еще пожить, как ни как, не такую уж тяжелую жизнь прожила. Муж, правда, пьяница был, еще на фронте к «наркомовским» пристрастился, и умер рано, так что и дочь и сына ей одной поднимать пришлось. С другой стороны чуть не всю взрослую жизнь в магазине просидела – не самая тяжелая судьба. Другим вон куда тяжелее пришлось, в колхозе всю жизнь горбатились. Вот те, другие, в основном давно уже на кладбище…

Когда Светлана Анатольевна сообщила мужу, что они возвращаются, тот удивился, почему-то решив, что она останется здесь возле матери. Ну, вот так он был воспитан, что не мог иначе помыслить, в соответствии с чем, и задал вопрос:

– А разве возле нее не надо сидеть, кормит, подмывать, судно ставить, раз без сознания и параличом разбита?

– Еще чего, я медсестре денег оставила. Все сделают. Чего там, отжила свое мама. Не с ней же вместе в гроб ложиться, – как обычно с железобетонной «фиолетовой» логикой пояснила свою позицию Анатольевна.

На обратном пути она уже думала не столько о матери, сколько о ее доме в деревне. «Летом надо будет привести его в божеский вид, поправить забор и дать объявление в газету о продаже. Вот только какую цену запросить? Надо проконсультироваться…»

Дома известие о скорой кончине бабушки на внучек не произвело особого впечатления. И опять, кто хоть в какой-то степени сочувствовал умирающей, был Николай Михайлович. Свою собственную мать он похоронил пятнадцать лет назад, еще до знакомства со Светланой Анатольевной, и тем не менее до сих пор вспоминал ее со слезами на глазах. Анатольевна в такие моменты его презрительно осаживала:

– Ну вот, наш слезокат опять за свое. Самому скоро на погост, а он за покойников никак не наплачется.

Светлана Анатольевна оставила в больнице номер своего мобильного телефона, чтобы в случае чего с ней сразу связались. В ожидании этого самого «в случае чего», то есть сообщения о смерти матери, она всем и мужу и дочерям запретила звонить ей на мобильный по пустякам, чтобы лишний раз не дергаться, чтобы наверняка знать, если звонят, то только из больницы. Но прошел день, второй… Никаких звонков не поступало. Светлана Анатольевна успела уже более двух тысяч «сделать» на своих троечниках, а телефон все молчал. Зазвонил он лишь на пятый день и как раз в тот момент, когда шел педсовет.

– Все… это из больницы! – вслух с каким-то неестественным вдохновением произнесла Светлана Анатольевна.

Весь педколлектив только что с «пылом-жаром» обсуждавший свои насущные школьные проблемы… все враз затихли. Все были в курсе, что Светлана Анатольевна со дня на день ждет звонка о кончине матери. Она всех известила, что та безнадежна. Все, даже ее заклятые недруги выражали нечто вроде предварительных соболезнований. Конечно, по школе ходили разговоры, осуждавшие ее: мать последние дни доживает, фактически в коме, а дочь, вместо того чтобы рядом с ней находиться, тут со своих «платников» деньги сшибает. Светлана Анатольевна все эти разговоры в упор не слышала, то есть относилась к ним по своему, «фиолетово». Педсовет замер, остановился как лошадь, на скаку задержанная некой богатырской рукой. Все словно завороженные смотрели на Светлану Анатольевну, как она раскрывает свой телефон, нажимает клавишу «прием», и подносит его к уху:

– Да… это я, слушаю…

На глазах почти полусотни учителей, в подавляющем большинстве женщин… выражение лица Светланы Анатольевны из скорбно-спокойного, ожидающего «удара судьбы», трансформировалось сначала в растерянное… потом в удивленное… потом в злое, негодующее, раздраженное, в лицо человека неожиданно и жестоко обманувшегося в своих самых вожделенных ожиданиях.

– Что… не поняла?… Пришла в себя?… Как это стало лучше?… Но вы же говорили!..

«Что делать, что делать!?» – стучало в висках у Светланы Анатольевны. То, что мать «зацепилась» на этом свете сразу рождало массу дополнительных проблем. Если бы она выздоровела, это другое дело, тут и вопросов нет, живи сколько хочешь, встречай летом детей и внуков. Но мать не выздоровела, а именно «зацепилась». Она вышла из бессознательного состояния и ее жизни уже ничего не угрожало… но она не встает и едва говорит. Инсульт ведь поразил всю ее правую часть, в том числе язык и мозг. В телефонном разговоре врач, уверенная что сообщает дочери больной благую весть, «обрадовала» ее и еще одним известием, что недельки через две она может мать забрать и продолжить лечение в домашних условиях. Забрать… куда? Оставлять в деревне, об этом и речи быть не может, там за ней некому ходить. А если нанять кого-нибудь из деревенских? Нет, Анатольевна не хотела связываться со своими земляками, зная, что там неважно относятся, как к матери, так и к ее детям. На брата тоже надежды нет, этот как всегда прикинется дурачком-несмышленышем, и опять все придется решать ей…

Дома, на семейном совете, на предложение Николая Михайловича привезти мать в их квартиру и ухаживать за ней поочередно… дочери отозвались крайне скептически. Младшая сразу и конкретно дала понять, чтобы на нее не рассчитывали:

– Я не могу… у меня совсем нет времени… у меня еще с прошлого семестра хвосты…

Старшая выразилась более «глобально»:

– А куда же мы ее тут положим? В чью комнату… И что, мне теперь нельзя будет в дом и своего парня привести? Она же не встает… она же под себя ходит, тут такая вонища будет… И кто, кто за ней убирать будет!?

Обе внучки как-то сразу перестали звать бабку бабушкой, перейдя на пренебрежительно-неопределенное «она».

– Ну, а как же иначе, когда дети малые, они ведь тоже под себя ходят, тогда за ними родители убирают, а когда родителей силы оставляют – тогда дети за ними, – пытался их вразумить Николай Михайлович.

Но дочери лишь пренебрежительно на него посмотрели: «Ты здесь кто, молчи и не выступай импотент несчастный (дочери были в курсе «слабости» отчима), твой номер шестнадцатый», – сами за себя говорили их глаза.

– Завтра поедем в больницу, и там на месте все решим, – подвела итог разногласиям Светлана Анатольевна.

Ей не хотелось везти мать в Москву, к себе домой. Но в открытую поддержать дочерей она не могла. Это было бы слишком даже для ее «фиолетового» отношения к жизни. Получится, что зять больше жалеет тещу, чем родная дочь и внучки. Но и окончательного решения она не приняла, надеясь, что выход подскажет сама ситуация, там на месте, в разговоре с врачом. Она и здесь опиралась на один из своих жизненных постулатов: нечего переживать раньше времени, перемелется – мука будет.

6

Увы, на этот раз постулат не сработал – муки не получилось. Когда Анатольевна, вновь посадив за руль Николая Михайловича, приехала в больницу, лечащий врач опять огорошила ее «радостным» сообщением:

– Ваша мама идет на поправку. Вы знаете, у нее оказалось на удивление крепкое сердце, оно почти без последствий выдержало такие нагрузки во время инсульта. Для ее возраста просто феноменальное сердце. Теперь ей можно уже начинать заниматься лечебной гимнастикой, с одновременным интенсивным медикаментозным лечением. Ну, а недельки через две, как я вам и говорила, можно и на выписку.

– А там… после выписки… что с ней делать? – в прострации спросила Анатольевна.

– Дома, ее надо будет снова учить ходить, держать ложку. Первое время за ней придется ухаживать как за маленькой. Да вы и сами сейчас все увидите, в палате. Процесс выздоровления после инсульта очень долгий. Большинство не выдерживает как раз из-за сердца. Но в вашем случае с сердцем полный порядок, оно у нее как у тридцатилетней…

Сердце… крепкое сердце, вот в чем все дело. Да и как может быть иначе, оно у нее никогда не болело, ведь мать тоже никогда ни за что, и ни за кого не переживала, и детей своих так воспитала. Потому оно у нее и оказалось крепче некоторых прочих органов. Крепче той же головы, которая видимо сильно «перенапряглась» в свое время, обдумывая хитроумные способы незаметного обвеса и обсчета покупателей, укрытия дефицитных товаров, перепродажи их по завышенным ценам, и прочие торговые хитрости времен «развитого социализма». Вот и сейчас, несмотря на вроде вполне нормальный внешний вид (медсестра честно отработала данные ей Анатольевной деньги, потому мать и регулярно подмывали и кормили с ложечки), так вот с головой у матери были явные нелады. Она не узнала родную дочь, а зятя спутала с сыном. Посидев немного рядом с ничего не соображавшей матерью, в палате, где лежало еще с десяток «инсультниц» и посему там царил очень «тяжелый» дух, Анатольевна вновь пошла к врачу. Та её опять «утешила»:

– Не беспокойтесь, это временное явление, память, как и прочие функции у нее постепенно восстановиться. Но чтобы этот процесс шел быстрее, желательно чтобы с ней постоянно находились родственники, разговаривали с ней, напоминали различные эпизоды из их совместной жизни…

Наконец, по реакции Светланы Анатольевны, на все эти «радостные» известия, врач догадалась, что дочь вовсе не рада частичному выздоровлению матери. И после ее просьбы назначить лечение с тем, чтобы как можно дольше продлить ее пребывание в больнице, она тоже заговорила по иному:

– Поймите, все равно вечно она у нас здесь быть не сможет. Потому вам все равно придется что-то решать. Если вы не можете взять ее к себе… ну не знаю… у нас это случается крайне редко, чтобы при живых родственниках, причем ближайших… В таком случае остается либо платный пансионат для престарелых больных, но это очень дорого, либо дом престарелых, где ее будут содержать за ее же пенсию, но там, сами понимаете, за ней надлежащего ухода не будет и шансы на выздоровление существенно снизятся. Но я еще раз повторяю у вашей мамы очень крепкое сердце… Последней фразой врач явно давала понять, что рассчитывать на скорую кончину матери не стоит, даже поместив ее в дом престарелых.

Всю дорогу назад Анатольевна находилась в состоянии отрешенного смятения. Она отказывалась верить, что такое могло случиться именно с ней. Да такое случалось со многими и даже худшее, но она никогда не сомневалась в своей абсолютной везучести, а также во всесилии «фиолетовой» философии, которую можно охарактеризовать словами известной песни с добавлением: «Не лезь на самый верх, не опускайся вниз… а главное ни о чем особо не переживай». Она так и жила все пятьдесят своих лет и относительно неплохо жила, во всяком случае куда легче большинства ее знакомых, подруг, окружающих… Но сейчас как бы судьба решила расквитаться с ней за всю ее предыдущую везучесть: за институт в который она поступила умело списывая на экзаменах, за три языка, которых она едва знала, но тем не менее, имела право их преподавать, за любовников, московскую прописку, квартиру, левый заработок… Сейчас ей предстояло принять мучительное решение. Да-да, мучительное, ибо впервые в жизни она не могла поступить «фиолетово» на все сто процентов – отправить мать в дом престарелых, так же как не могла поступить стопроцентно, что называется, по человечески – взять мать к себе домой.

Когда приехали домой, Светлана Анатольевна оповестила дочерей:

– В общем так, девки, если не хотите, чтобы бабушка жила у нас в квартире, ее придется устроить либо в пансионат, но это не дешёвое удовольствие, либо сдать в дом престарелых за ее же пенсию. Второе, конечно, дешевле, но там ее лечить не будут, это значит отправить ее умирать. Потому я приняла решение раскошелиться на пансионат. В связи с этим каждой из вас придется сократить свои личные расходы. И еще, больше я одна бабушку навещать не буду. Разработаем график, каждые две недели к ней будут ездить кто-то из нас троих и дядя Костя.

– И это надолго? – скривив губы в крайнем неудовольствии, осведомилась старшая дочь.

– У вашей бабушки очень крепкое сердце и она проживет еще долго, – уже не маскируясь, с явным раздражением в голосе ответила Светлана Анатольевна.

Эту ночь, после столь тяжелой как физически, так и морально поездки, Светлана Анатольевна и Николай Михайлович крепко спали. Лишь острая малая нужда заставила Анатольевну подняться. До туалета она шла в полусонном состоянии и назад… Когда шла назад не могла не заметить, что несмотря на почти час ночи из-за неплотно прикрытой двери комнаты дочерей пробивался свет. «Что это там они полуночничают, сейчас я им…», – она хотела отругать девчонок, выключить свет, загнать их спать… Но услышала их приглушенный разговор, в котором они упоминали и ее и бабушку… Анатольевна тихо, на цыпочках подошла к двери, прислушалась, да так и застыла на месте… Дочери возмущались наличием столь крепкого сердца у бабушки, из-за которого им теперь придется испытывать столько неудобств и мучений. Младшая вдруг спросила старшую:

– А ты не знаешь, какое сердце у нашей мамы?

– Откуда я могу знать… вроде не жаловалась никогда, – послышался ответ старшей.

– А должна бы знать, ты же старшая дочь. Тебе же когда-то как сейчас маме все решать придется. На меня особо не рассчитывай, я младшая, вон как дядя Костя, с него спрос небольшой, он младший, – с подлянкой в голосе пожурила сестру младшая.

Старшая с полминуты молчала, видимо «переваривая» слова сестры.

– Нет, сестренка и не надейся, я этот хомут себе на шею никогда не повешу, напрасно думаешь, как дядя Костя в сторонке отсидеться. Я тебе такое устрою…я…я замуж куда-нибудь подальше выйду, за границу, например, а ты тут как хочешь, – в свою очередь высказалась старшая.

– А я тоже… и пропади все пропадом, – с глухой истеричностью подала голос и младшая.

Татьяна Анатольевна отшатнулась от двери и уперлась спиной к стене коридора. У нее тоже было очень крепкое сердце, ведь она как и ее мать никогда, ни о чем… Но сейчас, услышав «фиолетовые» откровения потомков… у нее впервые за всю жизнь защемило в груди…

Чугунная голова

рассказ

1

Вторая половина ноября 1998 года. Над Москвой нависали сплошные тяжёлые тучи, периодически низвергая из своих подвижных недр жёсткий снег. Снежную крупу несло прямо в лица спешившим на работу прохожим, устанавливающим свои разборные палатки-времянки торговцам, проклинающим непогоду дворникам с лопатами и скребками… Битком набитые автобусы пустели на остановке возле проходной, к которой с обеих сторон примыкала глухая жёлтая стена, окружавшая обширную территорию в черте города. Ограждённое пространство представляло собой сосновый бор, в котором были возведены несколько десятков стандартных зданий, циклопические резервуары для хранения сжиженных газов, всевозможные экспериментальные установки…

Валентина Павловна пришла на работу как обычно к восьми, хоть в этом не было необходимости: работа её лаборатории давно приостановлена, сотрудники кто уволился, кто занимался совместительством… Не ожидавшая никого встретить запорошенная снегом, она уже в вестибюле наткнулась на директора.

– Валентина Павловна, как хорошо, что вы пришли, а то я боялся, что никого из ваших не будет, – директор, крупный представительный мужчина чуть за пятьдесят, заискивающе улыбался, как всегда, когда ему что-нибудь позарез было необходимо от сотрудников.

– Я каждый день прихожу, – холодно ответила Валентина Павловна и в её словах легко угадывалось продолжение – в отличие от вас.

– Ну-ну… я знаю, вы у нас образец дисциплинированности, – продолжал излучать доброжелательность директор.

– Вам что-то от меня нужно? – она спросила прямо, без обиняков и тем несколько смутила директора, предпочитавшего во всё вносить элементы интриги, недосказанности…

– Ну что вы… – он начал было в своей манере юлить, но, встретив немигающий взгляд Валентины Павловны, отвёл глаза и признался, как бы стесняясь самого себя. – Да, пожалуйста, я вас очень прошу, замените Карпова. Сегодня арендаторы приедут ваши помещения осматривать. Надо им всё представить в лучшем виде, чтобы они, не дай бог, тоже оглобли не повернули.

– И всего-то… – с усмешкой отвечала Валентина Павловна, для которой заменять завлаба уже стало привычным делом. – Вот только лучшего вида обещать не могу, покажу всё как есть.

Она говорила с явным недовольством, но, судя по всему, замещать заведующего предстояло в последний раз – с отдачей помещений в аренду уже не работающая, но ещё существующая де-юре лаборатория переставала существовать де-факто.

Будущие арендаторы появились у директора примерно через час. Хозяин кабинета тряс им руки, улыбался, дружелюбно заглядывая в глаза… С них лично для себя он надеялся поиметь не малый «бакшиш», во всяком случае, никак не меньший чем с других арендаторов, занявших почти все помещения первого и второго этажа, где тоже когда-то размещались лаборатории, экспериментальные цеха, подсобки, раздевалки… Эти намеревались начать оккупировать третий этаж стандартного пятиэтажного здания. Причём свои офис и склады им предлагалось разместить в помещениях, где располагалась лаборатория, в которой Валентина Павловна проработала более двадцати лет. Арендаторов было двое.

– Генеральный директор торгово-закупочной фирмы "Феникс"…, – представился полный среднего роста мужчина лет сорока пяти. – А это Сергей Николаевич Карнаухов заведующий нашим складским хозяйством, – мужчина кивнул на второго, высокого худощавого человека примерно того же возраста.

Если первый смотрелся раскованным и самоуверенным, то второй держался подчёркнуто скромно, всем своим видом показывая, что он здесь лицо второстепенное. Директор фирмы снял широкое коричневое пальто из английской шерсти и по свойски подсел к столу местного директора. Его спутник остался стоять, в своей, по всему недорогой кожаной куртке и такой же тёмно-коричневой кепке-лужковке. Он застыл, как бы в готовности мгновенно реагировать на распоряжения своего шефа.

– Это Валентина Павловна Петрова, – в свою очередь представил свою сотрудницу не перестающий радостно улыбаться директор, – она покажет помещения …

Когда были произнесены имя, отчество и фамилия Валентины Павловны, второй арендатор вдруг с любопытством, внимательно посмотрел на неё, да так и замер, не отводя взгляда. От этого затянувшегося откровенного рассматривания Валентине Павловне стало не по себе. Она бросила недоумённый ответный взгляд на худощавого мужчину и демонстративно стала смотреть в сторону. Мужчина осознал всю неловкость ситуации и, слегка покраснев, смущённо отвёл взор. Оба директора, уже готовые обсуждать проект договора, ради которого они и встретились, не заметили этого обмена взглядами.

– Хорошо. Вот Сергей Николаевич посмотрит ваши помещения… это по его части. А мы, я думаю, пока обговорим пункты договора. Я захватил с собой примерный вариант, вы его просмотрите и выскажете свои замечания, – главный арендатор полез в свой кейс за заранее составленным черновым вариантом соглашения.

– Валентина Павловна… Петрова, это ваша девичья фамилия? – вопрос, который задал второй арендатор, когда они с ним вышли из кабинета и отправились осматривать помещения, удивил Валентину Павловну ещё более чем затянувшийся, изучающий взгляд.

– Да… А в чём собственно дело?

– Вы меня не узнаёте? – мужчина снял кепку и пригладил коротко стриженную редкую шевелюру, казавшуюся стальной от обильной седины.

В просторном институтском коридоре горели люминесцентные лампы, и было, пожалуй, даже светлее чем на серой, вьюжной улице. Валентина Павловна сняла очки, близоруко сощурилась, потом вновь надела, но ни так, ни эдак не уловила ни одной мало-мальски знакомой черты.

– Я тоже вас не узнал пока имя, отчество и фамилию не услышал. Вы заметно похудели, – мужчина усмехнулся и покачал головой. – Да столько лет… А ведь мы с вами когда-то в одном бараке жили.

– В бараке!? – недоумённо переспросила Валентина Павловна, – Ах да… – она снова внима – тельно стала вглядываться в собеседника, вызывая воспоминания тридцатилетней давности.