Текст книги "Дела житейские (сборник)"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

4

Роман, доморощенный стихоплёт, её старая школьная любовь. Почему-то, когда после семейных размолвок в доме воцарялась молчаливая напряжённость, Геннадий думал, что если Лариса уйдёт от него, то именно к Роману. Тем более, что сейчас он разведён и свободен. Эти мысли в последнее время всё чаще посещали Геннадия. Хотя с другой стороны глупо уходить от мужа, который не пьёт, неплохо зарабатывает и считается едва ли не первым хозяином в посёлке. А главное… этого она не может не понимать, он по настоящему с неослабевающей силой её любит…

Он посватался летом девяносто третьего, дождавшись когда Лариса окончит медучилище. К тому времени уже многое изменилось в посёлке. Парни, молодёжь в основном разбежались кто куда из-за безработицы, растерялись, не зная куда ткнуться и многие мужики постарше. Роман, правда, сумел поступить в пединститут на филфак, но продержался там почему-то недолго и естественно в свою очередь загремел в армию. Дефицит парней привёл к тому, что девчонки на выданье тоже потянулись из посёлка.

Лариса не отказала Геннадию, хотя он и чувствовал, что душа у неё к нему не очень "лежит". Но он её так любил, так хотел. Ему казалось, что его к ней отношение, в конце-концов вызовет ответные чувства. "Акции" Геннадия как жениха повысились ещё и оттого, что едва дождавшись сына из армии умерла его часто хворавшая мать. Так что молодая жена входила в дом полноправной хозяйкой. Неужто только это подвигло тогда Ларису, и то что её, вне всякого сомнения, подталкивали к замужеству её собственные родители, у которых подрастала вторая дочь и в доме было тесно? Тогда он не придавал особого значения тому, что Лариса не может жить без друзей-подруг, любила праздники, веселье, а он… Он был слишком замкнут, любил работу, даже монотонную и нудную. Он не мог тогда по молодости и неопытности осознать, что девчонка, выросшая в рабочем посёлке сельского типа, с садом, огородом, курями… ненавидит всё это, а любит то, чего никогда не имела, не знала: городскую квартиру, асфальт на улицах, широкие площади, потоки машин. Ну, а прежде всего конечно сцену, песни, выступления перед публикой. Она по натуре являлась сугубо городской жительницей, которую угораздило родиться и жить фактически в селе. Он копил на внедорожник, а она всё чаще заводила разговоры о продаже дома и покупке квартиры в городе. Он не принимал эти намёки всерьёз, но и не спорил, отмалчивался. Он любил её, но любил и свой дом, в котором вырос и который сам перебирал по брёвнышку, он любил яблони в саду, которые сам сажал и прививал, любил лес, в котором знал с детства все охотничьи, грибные и ягодные места. Да он дважды в неделю ездил на работу в Москву, но жить он хотел только здесь, а она… Он же продолжал надеяться, что стерпится-слюбится, тем более в этой новой, наступившей после девяносто второго года жизни, он уже не был заведомым аутсайдером.

Но, похоже, Геннадий ошибся, не стерпелось, не слюбилось: она ненавидит то, что так любо ему, а он… Ну не мог он проникнутся осознанием того, что умение петь это такое великое дарование, перед которым все прочие таланты ничто. Не мог он так же как она смотреть по телевизору, не отрываясь, эстрадные концерты, и потом часами обсуждать их с подружками. Ну, и что он переносил с наибольшим трудом, это слушать их совместные стенания, что не там родились, что вот в городе, в Москве, их бы наверняка заметили. Не мог, но понимал, что жене нужна отдушина, а потому не возражал, если она в его отсутствие приглашала в дом подруг и те "отрывались" на ниве хорового пения. Наверное, хорошо пели, ведь они вкладывали в те песни всю боль своей души, но Геннадий не мог это оценить. Иногда в сердцах она называла его "питекантропом". Тем не менее, он продолжал её любить хоть и органически не мог принять её мировоззрения. За что? Иногда говорят, что любовь не имеет причин, любят ни за что. Он любил её прежде всего физически, конкретно её улыбку, русые волосы, её запах и, конечно, тело. Он готов был терпеть всё, и вот… Неужели она всё-таки ушла? Хотя вроде бы никаких сопутствующих признаков, все вещи на месте, позавчера она была такая же как всегда. Геннадий мучая себя мыслями о том, что Лариса бросила его, почему-то гнал куда более правдоподобные думы – о банальной измене. Завезла дочку родителям, а сама закатилась куда-нибудь, с кем-нибудь, с тем же Романом. Почему-то этого он боялся куда больше, чем ухода жены, боялся даже думать об этом.

Роман… точно, несколько дней назад к родителям приехал Роман с каким-то приятелем и кажется на иномарке. Как же он сразу не догадался. А за ней мог вполне заехать тот самый приятель, чтобы самому Роману перед соседями не светится… Хотя, уже столько лет прошло, у Ларисы дочь, у него где-то сын, и вообще этот бывший школьный поэт ничего путного в жизни не сделал, не добился: осел где-то рядом с Москвой, не то в Люберцах, не то в Реутове, чем-то там занимается, не то мелким бизнесом, не то мелкой халтурой, но без особого навара. Нет, ничего не мог дать Роман Ларисе из того, о чём она мечтала, у него даже квартиры там своей нет, да ещё алименты платит. Неужто так сильно у неё то старое чувство, что она не может забыть?…

Геннадий нервно ходил взад-вперёд по своему просторному дому: залитой солнцем веранде, гостиной, детской, спальне, двум кухням, зимней и летней. Он сам всё это расширял, пристраивал, в результате маленькая родительская избёнка превратилась по местным меркам в роскошное жильё. Даже горячую воду он для жены организовал, купил электронагреватель, пустил через него холодную воду… Как можно сравнивать его нынешний бревенчатый пятистенок с бетонной коробкой городской квартиры, эту просторную баню с тесной ванной комнатой?… Но она, увы, не переставала мечтать именно о городской квартире и не видела в привычном мире окружающих её вещей никаких достоинств.

– Ну и ладно… насильно мил не будешь, – вполголоса с отчаянием произнёс Геннадий, – Но дочка, Раечка… нет, не отдам… сам воспитаю. Ей праздника не хватает в жизни, то же мне, Егор Прокудин в юбке, тому тоже всё праздника не хватало… Ладно, иди, гуляй, празднуй, в тридцать лет ещё можно жизнь поменять, но девчонке не дам жизнь калечить, с отчимом жить, у неё, слава Богу, отец живой…

5

Геннадий, мучимый раздумьями прождал почти до обеда – его домочадцы так и не появились. Надо было идти на другой конец посёлка к родителям Ларисы и выяснить всё… Но он не решался, словно боясь узнать окончательно правду. Он, казалось, сделался нечувствителен к усталости, но она как-то исподволь, незаметно навалилась и его думы-домыслы сами собой трансформировались в сновидения. Он задремал, как был, сидя за столом, уронив на него голову.

Геннадий опять видел тот же школьный двор и полуразрушенный сарай, и Ларису с Романом, но уже не старшеклассниками, а нынешними, тридцатилетними. Она в туго обтягивающем её цветном сарафане, в выходных босоножках. Он… он почему-то одновременно смахивал и на бомжа, и на непризнанного поэта-авангардиста: нестриженные, немытые космы до плеч, мятые брюки, несвежая рубашка, на ногах кроссовки без шнурков на босу ногу… И вот это нечистое создание уверенно тянет в сарай его Ларису, ухоженную, красивую, нарядную, уже не девочку, а, так сказать, мужнюю жену. А та, словно не замечая убогого вида кавалера, довольно улыбается и почти не противится. Сон позволял в отличие от реальности четырнадцатилетней давности видеть и то, что происходит внутри сарая – Геннадий незримо присутствует рядом, будто невидимка.

– Как тебе с Генкой-то этим, скучно поди? – голос Романа выдавал вожделение.

– Да когда как, – равнодушно отвечает Лариса.

– Помнишь как нам с тобой весело, хорошо было, какие стихи я тебе посвящал? – Роман слегка приседает и своей не чистой ладонью уверенно берёт Ларису за ногу чуть выше колена и ползёт эта ладонь вверх, поднимая подол сарафана обнажая сочные, золотистые от загара бёдра…

– Папка, ты чего тут на столе спишь?!

Геннадий с трудом поднял тяжёлую голову. Его бесцеремонно трясла двумя руками, вцепившись в рубаху, дочка.

– Раечка… ты… ты как здесь? – Геннадий с трудом избавлялся от чар тяжких сновидений, возвращался в свой дом, в реальность. – А мать где?

– Сейчас идёт, я её обогнала. А ты почему в кровать не лёг, разве так можно спать?

– А где… где вы были? – его вопросы становились всё более осмысленными и тревожными.

– Я у бабушки с дедушкой ночевала, а мама с каким-то дяденькой на машине уезжала…

Дальше Геннадий уже не слышал, так как хлопнула калитка палисадника и послышались звуки знакомой походки… У него замерло сердце… Лариса вошла усталая, но совершенно спокойная.

– Здравствуй, а чего это ты не переоделся… и спать что ли не ложился?… Ты что и не ел ничего весь день?! – она прошла на кухню и там с удивлением обнаружила, что приготовленное ею вчера еда не тронута.

– Раечка, иди к себе, – жёстко приказал Геннадий и дочь, сразу сообразив, что отец чем-то не на шутку рассержен, поспешила скрыться в своей комнате.

– Ну, чего ты девчонку гоняешь? Сейчас я быстро всё разогрею и обедать сядем, а то я сегодня тоже без завтрака, – слышался недовольный голос Ларисы из кухни, вытаскивающей суп из холодильника.

Она поставила кастрюлю на плиту, зажгла газ и когда обернулась, наконец, обратила внимание на то, как смотрит на неё, стоящий в проёме кухонной двери, муж.

– Где ты была?! – зловеще вопрошал Геннадий, но Лариса, похоже, не прочувствовала всей "глубины" вопроса.

– А почему такой тон?! – столь же резко задала она встречный вопрос.

Геннадий в упор испепелял взглядом жену. Лариса стояла в том же самом сарафане, в котором он видел её в прерванном недавно сне. Он грубо, чего себе никогда не позволял, схватил её за голую руку выше локтя и резко развернул к себе полностью. Из её рук выпала ложка и стукнулась об пол.

– Я спрашиваю, где ты была весь вчерашний вечер, ночь и сегодня?!

Лариса сделала попытку освободиться, но он не выпустил её руки.

– Пусти, больно!..

– Я жду ответа!

– А я отказываюсь разговаривать… раз ты так…

Она вдруг заплакала навзрыд. Геннадий от неожиданности отпустил её. Не отнимая от глаз носового платка, она быстро прошла в комнату… Геннадий растерянно за ней. Лариса опустилась в кресло, в котором обычно смотрела телевизор, и утерев слёзы стала напряжённо смотреть в тёмный экран, будто он работал. Она словно отключилась от всего. Геннадий нетерпеливо, нарочито громко кашлянул, но она, что называется, и ухом не повела.

– Так, где ты была… и ночевала? – уже сдержаннее спросил Геннадий.

Лариса с негодованием усмехнулась:

– Ты что же серьёзно думаешь, что я где-то всю ночь гуляла!? Господи, ну и с дуралеем же я целых десять лет живу. Вместо того, чтобы к моим сходить и всё разузнать… – она не спеша оторвала взгляд от безжизненного экрана и так посмотрела на мужа…

Геннадий, наконец, начал осознавать, что в своих домыслах-фантазиях пожалуй хватил лишку и утратил способность реально оценивать события. Но не так-то просто оказалось вновь заставить себя мыслить рационально после нескольких часов тяжелейшего помешательства на почве ревности.

– Так всё-таки, объясни, где ты была… и на какой там иномарке тебя увозили? – голос Геннадия уже не звучал грозно, но по-прежнему излучал подозрения.

– Надо же… И кто это тебе успел настучать? Представляю, как тебе всё обрисовали… А ты и поверил? Мне значит веры нет, а уличным брехунам веришь, – из её глаз, казалось, вот-вот вновь брызнут слёзы…

Со стороны улицы, возле калитки, послышался скрип тормозов. Геннадий нервно глянул в окно. Через штакетник забора виднелась не первой молодости иномарка, а возле калитки топтался незнакомый мужик лет сорока, в руках он держал большой букет цветов. Лицо Геннадия, вроде бы несколько успокоившееся вновь злобно исказилось, он не мог оторвать глаз от этого букета. Цветы были не полевые, а явно покупные из города. Он кинулся через веранду во двор, к калитке, так резко распахнул калитку, с таким лицом, что мужик с букетом в некотором испуге попятился. Незнакомец, видимо, интуитивно, понял причину столь зловещего взгляда… Он вдруг, мягко и благодарно улыбнулся и быстро заговорил:

– Извините… Вы муж Ларисы, местной фельдшерицы? Видите ли, я из дачного посёлка, мой сын вчера серьёзно поранил ногу, рассёк её об острую ржавую железяку, возникла опасность заражения крови и повреждены сухожилия. Благодаря вашей жене всё, слава Богу, обошлось почти без последствий. Она и перевязку сделала и согласилась сопровождать нас до райбольницы, и там добилась проведения операции. И потом… я очень переживал за сына, он после операции был без сознания, а медперсонала там не хватает, и я попросил Ларису остаться рядом с нами на ночь. Поэтому она была вынуждена возвращаться на автобусе уже днём. Сейчас у сына вроде всё нормально, он пришёл в себя и я вот приехал выразить свою признательность… Кстати, а Лариса сейчас, дома?…

6

Ближе к ночи, уложив дочку спать, они по обыкновению смотрели телевизор, лёжа в постели и не воспринимая происходящего на телеэкране вполголоса разговаривали. Букет стоял в вазе на столе.

– Я и не подозревала, что ты можешь так ревновать, – Лариса скосив глаза смотрела на чернеющий на фоне белой наволочки профиль мужа, будто видя его впервые.

Геннадий слегка тряхнул головой – его одолевала дрёма, но настоящий сон почему-то не шёл.

– Ну, хватит, Лар… ну сколько можно. Ну дурак, ну втемяшилось в башку, ухайдокался после смены, а тут захожу ни тебя, ни девчонки, – в который раз он оправдывался, не зная как загладить вину. Но жена по прежнему осуждающе косила на него глаза. – Ты только не думай, я всё понимаю.

– Что ты понимаешь? – Лариса взяла лежащий поверх одеяла пульт и переключила программу.

– Ну что скучно тебе со мной.

– Ну и что… у тебя появились какие-то конкретные предложения?

– Да не знаю… ну, в общем… чёрт с ним с внедорожником. Давай, как ты хочешь, квартиру в городе купим. Хочешь, в Москве купим. Накопим, я работаю, ты работаешь, тратим мы мало, продукты свои…

– Чего это тебя так… уговаривала тебя, уговаривала и слушать не хотел, а тут вдруг… в Москве… Да ты знаешь, сколько в Москве квартиры-то стоят?

– Ну… тысяч пятнадцать баксов наверное, – неуверенно ответил Геннадий.

– Что… пятнадцать? – Лариса аж приподнялась на постели и в голубоватом свете исходящим от телевизора прямо перед глазами Геннадия мелькнула полная обнажённая рука жены с уже успевшем потемнеть синяком на предплечье. – Ты бы хоть спросил-поинтересовался, в Москве ведь так часто бываешь. Пятнадцать, – она снисходительно улыбнулась, перебила подушку и вновь легла. – Даже однокомнатную в хрущобе за пятнадцать сейчас не купишь, не меньше двадцати-тридцати. Даже если и накопим, ты что собираешься нас там в однокомнатную всех запихнуть, у нас же девчонка растёт. А на двухкомнатную нам с тобой до пенсии пахать, – она говорила с искреннем сожалением… но сомнений не было – она уже не раз сама обдумала этот вопрос и сделала неутешительный вывод.

– А как же… ты тогда здесь… ты же вон какая… талантливая, тебе на сцену надо, выступать, – он уже сам не знал, как её утешить.

Лариса повернула голову и они несколько секунд смотрели в глаза друг другу. И он увидел совсем другие её глаза. Пожалуй впервые за все годы супружества она смотрела на него без насмешки, без снисхождения. Потом она заговорила совсем другим тоном, словно жалея его… и себя:

– Глупый ты Ген… мне уж тридцать, поезд ушёл. Ты не кори меня, что я артистам завидую, не одна я такая. Они ведь сами себе праздники устроить могут, когда захотят, тогда как остальные люди живут в каждодневных буднях А талант… какой талант, в лучшем случае способности были, а способных много. Талант это Русланова, Шульженко, Пугачёва, ну ещё может эта придурь сдвинутая, Агузарова – их единицы. Конечно, можно и со способностями и даже без них выступать. Вон Порывайка, моя ровесница, как она звездой стала, фамилию свою на красивую поменяла, Королевой стала, и Игоря Николаева окрутила, а он её раскрутил, а сейчас отблагодарила от души, бросила. Но у неё, как видишь, совсем другой талант, не певческий. У меня нет такого, я нужных мужиков окручивать не умею. Я вот тебя только… хоть и не делала для этого ничего, а так уж вышло… – Лариса направила пульт на телевизор и, отключив его, потянулась всем телом к Геннадию…

Бесплатный уголь

рассказ

1

Вообще-то, углём Николай Лукич обеспечил себя на пару лет вперёд. Ему как пенсионеру и ветерану труда уголь полагался за полцены, и он уже несколько лет подряд заказывал по три тонны, в то время как сжигал в год менее двух с половиной. Таким образом, у него в сарае накопилось тонны три-четыре, и можно было годик вообще не покупать. Он так и собирался сделать, но тут, вдруг, официально довели, что ко дню Победы, таким как он, ветеранам, которым более семидесяти лет, администрация области расщедрилась выделить по три тонны угля совершенно бесплатно. От такого подарка Лукич, конечно, не отказался. Когда привезли этот уголь, за два дня до девятого мая, растроганный старик, за то что шофёр самосвала согласился не просто свалить его у забора, а завезти, на ещё не паханный участок, да так удачно опрокинул кузов, что образовалась аккуратная куча, с которой и делать-то больше ничего не надо, только сверху чем-нибудь накрыть, тем же большим куском целлофана… На радостях Лукич дал шофёру аж «стольник», за такую «ювелирную» работу.

Потом по этому поводу у него произошёл разговор с супругой Екатериной Васильевной, в ходе которого, он впервые за двенадцать постсоветских лет похвалил власть:

– Ишь, что деется… А мать? Три тонны такого угля, настоящий кузнецкий, антрацит. Это тебе не тульская зола, и всё за бесплатно. Коммуняки, вона, за семьдесят лет ни разу не выделяли чтоб задаром, а сколь мы на их гадов проклятых вкалывали почитай задарма.

– Да погоди ты старый радоваться, власть кака она ни есть, всегда своё не упустит. Ох, боюсь, что это, или ошибка какая, или опять за кого-то голосовать за это надо будет. Помнишь, как Брынцалов, за пузырёк бесплатного валокордина голоса тут себе собирал, – урезонивала мужа Васильевна.

– И проголосуем, да за три тонны угля за кого хош… этож… этож не пузырёк, за такое, почему ж не проголосовать. Не, эта власть хоть и тоже не больно хороша, но нет-нет, да и уважит, – держался своего мнения Лукич.

Не так уж много поводов для радости у людей в преклонном возрасте, а если он есть, так почему бы и не порадоваться. Впрочем, в сельской местности, если у человека имеется хозяйственная жилка, тяга трудиться, особенно предаваться радостям некогда. Это в городской квартире старик-пенсионер может целыми днями на диване лежать, да газеты почитывать, а здесь нет, здесь необходимо прикладывать постоянные усилия, иначе и жилище в негодность придёт, и огород зарастёт… или без топлива на зиму останешься. И тут тоже возрадовался Лукич не ко времени, сглазил. Где-то через полторы недели, только успели картошку посадить, на демонстрационной доске возле поселкового магазина появилось объявление, напечатанное крупными буквами, видимо специально для плохо видящих стариков. Васильевна по пути в магазин остановилась поболтать с товарками, те и поведали, что в объявлении прописано уточнение про тот самый бесплатный уголь. Оказалось, что бесплатным он является далеко не для всех кому его привезли, а только для ряда оговорённых категорий, а остальным его завезли по ошибке и им придётся уплатить за него по обычной ветеранской цене, то есть пятьдесят процентов от стоимости.

Лукича уязвило это известие, что называется, до глубины души. Вооружившись очками, он самолично поспешил к магазину и скрупулёзно изучил всё, что было написано в довольно длинном и путанном объявлении…

В первые годы двадцать первого века за семьдесят лет перевалили люди рождения двадцатых годов предыдущего столетия. На их долю выпали и коллективизация в детстве, и война в юности, налог на яблони в молодости, и несостоявшееся пришествие коммунизма в зрелости… А вот на старость пришлась смена общественного строя, вернее возвращение того жизнеустройства, что беспощадно низвергли за несколько лет до их рождения, с целью построения невиданного общества, где все станут одинаково сыты и счастливы. Как-то не задумывались тогда, что и о сытости каждый отдельный индивидуум имеет свои отличные от других понятия, и счастье каждому нужно своё, не совсем такое, или вообще другое, чем у всех прочих людей. Своего особого "колеса" не изобрели, вернулись к тому, чем жил весь остальной мир, к тому, чего старики на постсоветском пространстве, прожившие всю свою жизнь в "экспериментальном обществе", вовсе не знали. Николай Лукич тоже принадлежал к данному "экспериментальному" поколению, ибо родился в 1927 году.

Вчитываясь в объявление, Лукич с третьего-четвёртого раза всё же уяснил, что бесплатный уголь положен только Героям Советского Союза, Героям соцтруда, чернобыльцам, участникам Отечественной войны… Увы, Лукич даже участником войны не успел побывать, в сорок пятом его, восемнадцатилетнего могли бы призвать, но он всю войну мальчишкой протрудившийся на железной дороге, был той же дорогой соответственно "забронирован". Не имелось у него и прочих, означенных в списке отличий. Лукича, вдруг, обуяла такая злость… что он решил завтра же ехать в райцентр, в Управу и там со всем и всеми разобраться. Когда пришёл домой, начал спешно искать все имеющиеся у него льготные справки…

– Ты что, старый, куда собираешься? – тревожно осведомилась Васильевна.

– Собираюсь, – буркнул в ответ Лукич, складывая документы в целлофановый пакет.

– Никак из-за угля этого ругаться собрался? Да шут с ним… что у нас денег совсем нет? Ты пенсию получаешь, я пенсию получаю, продукты почитай все свои, дети на ноги поставлены… заплотим, – попыталась урезонить мужа Васильевна.

– Ни копейки за этот уголь я им, гадам, не заплачу. Я всю жизнь горбатился, а они кажный год по заграницам ездют, пуза греть. Вота им! – старик сложил свою огромную клешнеобразную ладонь в кукиш.

Васильевна лишь беспомощно всплеснула руками, поняв, что у мужа в мозгах возникло очередное завихрение и от этой блажи его уже не отговорить – за сорок с лишним лет совместной жизни не мудрено понимать друг друга не то что с полуслова, а с полувзгляда.